Марина Тимашева: Вышла в свет биография человека, именем которого назывался мой родной институт. И я бы не сказала, что от переименования что-то в ГИТИСе изменилось к лучшему. Итак, ''Луначарский'', издательство ''Молодая гвардия'', автор книги - Юрий Борев. Вопрос Илье Смирнову: представляет ли какой-то интерес опыт выдающегося предшественника для тех, кто теперь руководит культурой?
Илья Смирнов: Марина, Вы, наверное, встречались с нынешним министром культуры. Вы можете сказать, есть ли у него собственная позиция по принципиальным вопросам? Предыдущий министр с непривычки два раза продемонстрировал… нет, не какую-то особую принципиальность, просто нормальную человеческую реакцию на то, что у нас происходит под вывеской ''культура'' и оплачивается за счет бюджета. На него тут же натравили ''общественность'', и он испугался собственной смелости.
А у Анатолия Васильевича Луначарского была позиция, в чем-то противоречивая, в чем-то, наверное, ошибочная - о чём легко судить задним числом, лет через 90, а не тогда, когда нужно было спасать театры, институты, школы в начисто разоренной стране по ходу гражданской войны. Я на всякий случай напоминаю, что полномочия первого советского наркома просвещения были намного шире, чем у любого современного министра, это не только театры и музеи, но и школы, вузы. Ему ''удалось заложить основы советского всеобщего среднего и высшего образования, которые разовьются в одну из лучших образовательных систем в мире'' (299) - то, что сейчас добивают ''болонские'' реформаторы. Луначарский не только имел собственную точку зрения, но и умел ее отстаивать, и не в кабинетных интригах, а в честной открытой дискуссии, как с товарищами по партии, пытавшимися применить к творчеству военно-индустриальные уставы, так и с принципиальными идейными оппонентами. Навсегда вписана в историю его публичная более чем двухчасовая дискуссия с профессором богословия Александром Введенским. Я воспроизвожу по книге финальный обмен репликами:
- Нарком Луначарский сегодня он выступает против Бога. А еще совсем недавно сам был богостроителем. Жаль, что его строительство и искания не увенчались успехом. Он искал плохо и не там , где следует. Луначарский утверждает, что человек происходит от обезьяны. Я же полагаю – от Бога… Каждый человек знает, кто его родители, а многие ведают и о своих прародителях. Давайте же договоримся о том, что я, профессор богословия Введенский, происхожу от Бога, а мой оппонент – народный комиссар просвещения Луначарский – от обезьяны.
Тут, как отмечает автор книги, ''похоже было, что диспут проигран Луначарским и все его убедительные доводы сметены удачным пассажем'' (223). Но нарком быстро нашел, что ответить:
- Я согласен, Введенский произошел от Бога, а я от обезьяны. Однако посмотрите, какую эволюцию я проделал по отношению к моему предку, и какой регресс… претерпел Введенский…!
К этому эпизоду – комментарий от Юрия Борева из ХХ1 века. Что состязанием в остроумии ничего по существу не решается, и диспут о вере продолжается до сих пор.
Марина Тимашева: Я вас прерываю, чтобы подчеркнуть очень важную особенность эпохи: что начальники самого высокого уровня не боялись открытой дискуссии.
Илья Смирнов: Правильно. Потому что им было, что сказать. Чего бояться-то, если ты не чувствуешь в себе ущербности? А кто боится, тот уходит в глухую оборону, и тогда его политическое поражение – вопрос времени.
У героя книги жизнь ''была золотой цепью интеллектуальных бесед'' (292). Вот его первая встреча – после революции – с Академией наук. Академики, чтобы сразу поставить на место рабоче-крестьянского наркома, заговорили по-английски и по-французски. Что ж, Луначарский разъяснил им программу нового правительства в области науки на четырех живых европейских языках, а закончил на латыни, в результате недавние противники ''проводили наркома с трибуны аплодисментами'' (174).
А вот диспут, в котором он потерпел поражение – от Маяковского. Обсуждали пьесу И.Л. Сельвинского у Мейерхольда. Рабочие, военные, актеры, поэты, нарком с ними вместе. Луначарский сказал: ''Что ни строчка, то удивительная находка… есть и философский смысл, и политическая идея.. . К сожалению, пьеса Сельвинского несценична, это… пьеса для чтения…'', а спектакль зрители просто не поймут. ''Наши рабочие и крестьяне сегодня еще не подготовлены''. Маяковский возразил: "Может быть, не издавать ''Капитал'' Маркса до тех пор, пока рабочие и крестьяне не начнут его понимать? А может быть, нужно было отложить революцию.., пока рабочие и крестьяне не начнут понимать ''Капитал''?" (234).
Биография Луначарского оставила нам много не потерявших актуальности тем для дискуссии. Не обязательно философских. Есть и житейские. Например. Хорошо ли мужчине, достигнув солидного возраста и положения в обществе, оставлять жену, которая делила с ним все тяготы и лишения, и жениться на молодой, поддерживая в себе – что? – может быть, иллюзию бессмертия, а в окружающих вызывая – что? – не восхищение, скорее все-таки смех. Вроде бы, так очевидно, но умные люди снова и снова разыгрывают этот фарс (193). Волей-неволей задумаешься о том, что в христианском отношении к разводам, при всех перегибах и догматизме, всё-таки скрывается рациональное зерно. Ну, раз опять зашла речь о религии – вспомним самый большой спор героя книги с Лениным, по поводу так называемого ''богостроительства''. Луначарский пытался построить ''новую религию.., связанную с социализмом'' и основанную на ''обожествлении высших человеческих потенций'' (219). В какой-то момент казалось: это было заблуждение, да он и сам признавал, что ошибся. Но теперь-то, через столетие, мы видим, что коммунистическое движение повсеместно принимало религиозные формы. С той только разницей, что когда-то – при Сталине – это был мощный государственный культ вождей, а теперь копошение беспомощных сект, но ''состоянье ума'' у них всё равно религиозное, а ''борьба с религией'' в левом исполнении живо напоминает песню А. Макаревича ''Битва с дураками''. Вряд ли Луначарский к этому стремился, но кое-что предугадал.
Книга Юрия Борисовича Борева написана объективно, спокойно, с уважением не только к главному герою, но и к его товарищам по ''великому всемирно-историческому эксперименту… не столько большевиков, сколько самой истории'' (297).
''Говорят, что социализм и коммунизм – утопическая идея. Не более утопическая, чем свобода, равенство и братство – идея французской буржуазной революции. Однако и та, и другая идеи двинули исторический прогресс вперед, хотя за это движение человечеству пришлось заплатить немалую цену'' (297).
О ''сроках и ценах'' с читателем ведется честный разговор: не перенося в 17-ый год проблемы 37-го и не перекладывая на революционеров вину ежовских и бериевских палачей, автор не отрицает причинно-следственной связи. ''Всё, что посеяли мы в двадцатых, то и пожнем в тридцатых'', - в книге с этими словами к Луначарскому обращается Н. А. Сема́шко (237).
К сожалению, приходится критиковать книгу, с которой у меня нет принципиальных разногласий. Но ведь кроме вопроса ''что'', есть вопрос ''как''. И тягостное недоумение по поводу того, в каком виде выходят книги. Я могу понять, почему биография беллетризована. Все-таки серия ЖЗЛ популярная, и для ''широкой рабоче-крестьянской'' аудитории споры про Сельвинского или про эмпириокритицизм могут тоже оказаться непонятны, если их специально не оживить. Хорошо. Но почему нарушается хронологическая последовательность и просто логика изложения, почему некоторые сюжеты расцвечены деталями и подробностями, а некоторые едва намечены или просто опущены? Где-то имеются ссылки на источники (219), а в других местах их нет. В принципе, я не настаиваю на академическом справочном аппарате, но порою очень хотелось бы уточнить: откуда информация? В финале каждой главы собраны отрывки под рубрикой: ''За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации''. Факты и слухи – всё-таки разные жанры, негоже их смешивать, особенно если некоторые не имеют отношения к теме книги, а другие входят с ней в антагонистическое противоречие. Например, глава о том, как Луначарский защищал памятники архитектуры в Москве, венчается ''фактами и слухами'' про разрушение креста на месте убийства великого князя Сергея Александровича. ''На месте памятника великому князю Сергею Александровичу было решено поставить памятник его убийце Каляеву. Однако из-за межведомственной неразберихи этот пункт ленинского плана монументальной пропаганды остался невыполненным – Россия не стала родиной первого в истории искусства памятника террористу'' (110). Оставим в стороне личность Сергея Александровича, мы ее уже обсуждали http://archive.svoboda.org/programs/OTB/2005/OBT.110305.asp, но как-то неудобно напоминать почтенному автору и не менее почтенному издательству, что задолго до появления на карте самого слова ''Россия'' в Афинах уже был воздвигнут памятник ''тираноубийцам'' http://sno.pro1.ru/projects/pisistratides/de_monumento.htm
Возникает такое предположение, что сотрудники ''Молодой гвардии'' слишком заняты более важными делами, например, сдачей в аренду помещений, и на чтение собственных книг уже не остается времени и сил. Тем более, редактура и корректура – это же пережиток ''тоталитарного'' прошлого.
