В детстве я жил в Париже, играл в ковбоев и индейцев – их маленькие фигурки из твердой пластмассы были неравноценны. У ковбоев с лассо и ружьями на лошадях лица светились от мужества и благородства. Даже их лошади, казалось, улыбались. Зато у индейцев поганые физиономии омрачала злоба. Их было не жалко убивать.

Теперь таких игрушек нет. Роли поменялись. Но когда поменялись роли, Европа оказалась беспомощной перед нашествием "индейцев" со всех сторон. Она даже не может из-за политкорректности сформулировать четко проблему иммиграции. Она уклоняется от формулировки и становится невнятной.

Но иногда "индейцы" ее так достают, что она начинает позориться в собственных глазах. Она топает на них ногами. Она требует их депортации. Это случилось с цыганами во Франции. Там их цыганами нельзя называть. Власти придумали эвфемизмы. На придорожных паркингах отводят специальное место для "путешествующего народа". Сначала даже не понимаешь, о чем идет речь. Потом поражаешься этой смеси лицемерия с гуманизмом. Понимаешь, что смесь взорвется. Она взрывается.

Цыган депортируют из Франции. Всем порядочным людям становится дурно. Любая этническая чистка вызывает чудовищные ассоциации. Всем порядочным людям ясно, что эта чистка ничего не даст. Во Франции живут китайцы. Когда старый китаец умирает, его паспорт переходит молодому китайцу. Их лица неразличимы. На месте депортируемого цыгана появится новый цыган – он материализуется из воздуха Европы. Его дом – этот воздух. Он материализуется и дематериализуется не по законам Франции и не по указке Саркози. Саркози это знает. Он хочет успокоить французов. Он закрывает двери Франции, но никто через двери в иммиграцию не ходит. Франция проиграла это сражение. В ней нет настоящих ковбоев. Есть только ковбойские симулякры, вроде самого Саркози. Каддафи предлагает Европе принять ислам. Надо успеть это сделать, пока не начались там гонения на христиан.