Дмитрий Волчек: Гость радиожурнала ''Поверх барьеров'' – пражский скульптор Иржи Созанский. Его проект ''День 27-й'' стал одним из главных художественных событий этого года в Чехии. 27 июня исполнилось 60 лет со дня казни оппозиционного политика, главы Союза чехословацких женщин Милады Гораковой и других подсудимых, обвиненных в ''подготовке диверсионного заговора'' против коммунистического режима. Суд проводился по той же схеме, что и показательные сталинские процессы 1930-х годов – пытками и угрозами обвиняемых вынуждали следовать заранее подготовленному сценарию. 27 июня в Чехии отмечается день памяти жертв коммунистического режима. На площадях европейских городов устанавливались ''чумные столбы'' в знак избавления от мора или завершение войны. Такой чумой, болезнью, охватившей все общество, был и тоталитарный режим, и памятником ему стала скульптура Иржи Созанского ''Мать смерти'', которая установлена перед зданием правительства Чехии – ее открыл в июне тогдашний глава кабинета министров Ян Фишер. В рамках проекта ''День 27-й'' проходят две экспозиции графики и скульптур Созанского, установлен памятник перед лагерем, где содержались политзаключенные, в ноябре открывается выставка в Музее полиции. Я попросил Иржи Созанского рассказать о проекте, и он ответил, что для этого придется вернуться в прошлое – конец 60-х годов.
После этого наступил август 1969 года, который стал очередным тяжелым ударом, ударом в спину, сделанным своими: режим решил сотрудничать с московским руководством. Для этого использовалась вся имеющаяся в его распоряжении репрессивная машина, включая армию. Об этом, кстати, не часто говорят. На улицах были танки чехословацкой армии. Это шокировало. За одну ночь мое поколение поняло очевидное: в какой стране оно живет и в каких условиях будет существовать в дальнейшем. Поняло, что придется принять решение: либо встать на сторону власти, либо остаться или хотя бы попробовать остаться независимым. Последнее, конечно, было нелегким делом и означало отказ от разнообразных выгод, которые давала обычная жизнь. Иными словами, либо выбрать неудобства, либо жить, торгуя своей моралью.
Для меня этот период стал самым тяжелым - конец 60-х и начало 70-х, потому что мне пришлось искать какую-то модель существования. Я не поддерживал режим, но одновременно понимал, что не могу жить и творить только лишь из ненависти, это просто невозможно.
И вот пока я искал эту модель, я вспомнил, что меня всегда интересовал период Второй мировой войны. Я вернулся к этому периоду, периоду нацизма, и начал его систематически изучать. Я понял, что нацистская риторика очень близка той, которой пользуется коммунистический режим. Осознав это, я решил в частном порядке изучать эту тему и одновременно постараться закончить свое обучение, получить максимальную профессиональную подготовку - насколько это возможно, не сотрудничая с властями, не ведя диалог с режимом. Мне удалось найти этот баланс, и я окончил Академию изобразительных искусств в 1973 году. В то время я был никем, и мне понадобилось несколько лет, пока я не стал слегка неугодным художником. Я говорю ''слегка'', потому что мне, например, никогда не угрожал арест. Конечно, у меня были неприятности с органами госбезопасности. С 1980 года они следили за моими проектами. Но в то время я не высказывал свое мнение по темам, о которых говорю сегодня. Просто потому, что у меня не было нужной информации, мне недоставало компетентности. Мой путь - это был путь последовательных шагов, начавшийся в конце 60-х. Постепенно я пришел к последним проектам, созданным благодаря тому, что был рассекречен ряд материалов. Хотя и в Чехии процесс рассекречивания не проходил гладко. В самом начале, в 90-х годах, материалы, с которыми я работал при подготовке этих проектов, было нелегко получить.
Дмитрий Волчек: Самая известная работа Иржи Созанского 80-х годов – оформление мемориального комплекса на территории бывшего нацистского концлагеря Терезин. После бархатной революции 1989 года скульптор смог, не прибегая к эвфемизмам, обратиться к послевоенной истории. Иржи Созанский обращает внимание на трагические судьбы католического поэта Яна Заградничека, который был арестован вскоре после прихода коммунистов к власти и 13 лет провел в заключении, и историка и литературоведа Завиша Каландры, казненного вместе с Миладой Гораковой. Яну Заградничеку был посвящен цикл Иржи Созанского ''Развалины''.
Иржи Созанский: Проект "День 27-й" не появился на пустом месте, ему предшествовали несколько событий и череда случайностей. Сначала я обратил внимание на имя Завиша Каландры, которое встречал в разных контекстах. Это имя всегда упоминалось как бы между прочим, но меня оно очень заинтересовало. У меня есть друг, историк Иржи Брабец, ходячая энциклопедия. Он дал мне книжку, которую написал о Завише Каландре в конце 60-х годов. Тогда тираж уничтожили, а в начале 90-х ее переиздали. Это не историческое исследование, а сборник эссе, статей и писем Каландры, а в конце - сведения о его жизни и смерти. Должен сказать, что я, прочитав эту книгу, был потрясен, так как не знал, что кто-то из чешских интеллектуалов в 1936 году описал сталинские процессы в Москве, что кто-то был против, что значительная часть коммунистической интеллигенции с этим не соглашалась. Коммунистическому режиму удалось умолчать об этой фигуре. До этого я не сталкивался с подобной судьбой. Сравнить Каландру можно разве что с поэтом Яном Заградничеком, на имя которого я наткнулся в 90-х годах. Если бы я познакомился с его творчеством, когда мне было 30 лет, вполне возможно, мои работы выглядели бы по-другому.
И вот по той причине, что я объективно нахожусь в конце своего профессионального пути, я уже стар, то я задумался о том, что мне сделать в качестве заключительной точки. Интересной мне показалась попытка отражения этих двух личностей - Заградничека и Каландры. Первый проект, который помог мне создать экспозицию "День 27-й", был осуществлен в прошлом году. Я занимался им с 2008 года, и он назывался "Развалины". Кроме этих двух уже погибших людей упоминался и оставшийся в живых Мартин Йироус. Его жизнь тоже могла оборваться в результате репрессий, если бы в 1989 году не произошел переворот. Он, скорее всего, умер бы еще до того, как о его судьбе стало известно широкой общественности.
Дмитрий Волчек: Чумные колонны в европейских городах венчает Богоматерь. Две женские фигуры – два демона – стали ''Матерью Смерти'' Иржи Созанского. Для этой скульптуры нашлась модель. 29-летняя Людмила Брожова-Поледнова, прокурор, в 1950 году была одной из тех, кто выносил смертный приговор Миладе Гораковой и ее товарищам.
Иржи Созанский: Когда я подготавливал эту выставку, я не переставал думать о том, что представляю, как изобразить жертв, но как изобразить судебные процессы? Мне очень помог документальный фильм, снятый Мартином Водасом. Он основывается на съемках процессов 50-х годов. Удивительно, что эти пленки сохранились в архиве. До этого по телевизору показывали лишь короткий ролик, когда проходил процесс над Миладой Гораковой и она произносила свою заключительную речь. Но для меня были важны даже не комментарии историков, а мимика, тон, как говорили судьи и подсудимые. Мне показалось, что это были монологи двух миров, не имевших между собой ничего общего. Оказалось, что, несмотря на то, что по сценарию подсудимые под принуждением вынуждены были читать подготовленные ответы, они старались что-то объяснить, стремились к тому, чтобы судьи и общественность поняли, что они не преступники. При этом я до сих пор не понимаю, почему Милада Горакова -такая воспитанная и мужественная женщина - была приговорена к смертной казни. Я этого не понимаю… Поэтому судьи, и, в частности, Людмила Брожова-Поледнова, вызывали у меня много эмоций. Я с детства встречал таких людей. Это смесь сентиментальности, лицемерия, жестокости - все это встречаешь в жизни на более низком социальном уровне, а потому я решил, что основное внимание буду уделять этой даме. Первые созданные для этой выставки модели сделаны под впечатлением от ее обвинительной речи в суде, когда она доказывает уместность смертельного приговора Миладе Гораковой. Когда я решил реализовать эту задумку, то сначала собирался создать одну фигуру. Но потом подумал, что большинство осужденных на этом процессе преследовались и во время фашистской оккупации. Они находились либо в концентрационных лагерях, либо участвовали в движении сопротивления. Тогда я решил, что этих фигур будет две. Для меня это символы двух тоталитарных режимов, которые делали одно и то же - физически уничтожали своих противников. Так возник торс с головой-черепом, то есть Мать Смерти.
Дмитрий Волчек: Сейчас пенсионерка Людмила Брожова-Поледнова отбывает шестилетний срок заключения: суд признал ее виновной в соучастии в юридическом убийстве подсудимых на процессе 1950 года. Я спросил Иржи Созанского, думал ли он о возмездии, когда работал над ''Матерью смерти'''.
Что было в этом обществе плохого - опыт чехословацкой ''нормализации'', то есть стремление украсть, обмануть, - достигло небывалых размеров после 1990 года. Иными словами, здесь не было катарсиса. Поэтому диалог, который я веду по этой теме - это скорее спор с той системой, с обществом, а не с Брожовой-Поледновой. Она была лишь пустышкой, которая решила сделать карьеру в ту эпоху. Я думаю, такие люди существуют в любое время. И сегодня нашлись бы люди, которые, не моргнув глазом, сделали бы то же самое.
Дмитрий Волчек: Биограф Иржи Созанского отмечает, что один из его любимых писателей – Александр Солженицын.
Иржи Созанский: Солженицын попал мне в руки в начале 80-х, в самиздате, "Архипелаг ГУЛАГ". Эта книга подтвердила догадки, которые были у меня и раньше. А вот после прочтения книги - вас это, возможно, удивит, - я решил, что мне нужно съездить в Советский Союз. Но как турист я туда ехать не хотел. В начале 80-х в Прагу переехал Виктор Пивоваров, мы познакомились, и я спросил его, есть ли возможность увидеть мастерские художников андерграундна. Он пообещал, что попробует это организовать.
В то время невозможно было просто сесть в самолет и полететь в Москву, поэтому мне требовалось приглашение. Его оформление заняло целый год. Я получил приглашение от какой-то переводчицы, даже не знаю, с какого на какой язык. Когда мы с ней мельком увиделись в Москве, она сказала, что несколько раз ходила спрашивать в милицию, и ей ответили, что уже давно бы дали визу, но товарищи в Праге этого пока не хотят. В итоге мое путешествие состоялось в 1983 году. Я жил у Виктора, посетил мастерские Кабакова, Булатова, Янкилевского, Чуйкова, Свешникова. Меня удивило, что все эти художники работают с текстами. Это совершенно иной принцип, чем в Центральной Европе. В то время у нас никто не использовал тексты, но сегодня все по-другому.
Помню, как мы пошли в гости к Булатову. Мне он показался милым, спокойным и приветливым человеком. Он делил мастерскую еще с одним коллегой, работы которого мне и показал. Это был альбом с комментариями. Я спросил его: "Почему эти картины сопровождаются какими-то пояснениями? Я и сам вижу, что это - дерево, а здесь - дорога". Он мне ответил: "Понимаешь, это разница между православной культурой и вашей, потому что для нас важнее лозунг, чем то, что изображено".
Еще мне показались очень необычными сами мастерские. Пражские художники, которые не были членами официального союза, работали в каких-то дырах - заплесневелых, холодных подвалах. И у тоже меня не было ни малейших шансов получить нормальное помещение. А вот у московских художников были теплые удобные мастерские. И я подумал: "Что же это за андерграунд такой, с такими мастерскими?" При этом у них были те же проблемы, что у нас: их произведения не хотели вывозить на Запад, делали все возможное, чтобы о них не говорили в западной прессе, им ставили палки в колеса - все это я знал. Но с другой стороны это выглядело так, что режим не хотел их придавить на самом деле, им давали возможность работать. Мне казалось, что как только в СССР изменится политическая ситуация, эти люди станут звездами на рынке мирового искусства. Так оно и случилось.
Дмитрий Волчек: А ваша жена говорила, что у вас есть русские корни?
Иржи Созанский: Ольга не рассказала все, потому что если бы она так поступила, обиделись бы и русский, и украинец. Мой отец был из Подкарпатской Руси. После присоединения этой территории к Советскому Союзу, отец получил советское гражданство. Отец родился где-то у Свалявы, где фамилия Созанский была довольно распространенной. Отец был незаконнорожденным, его мать умерла при родах. В деревне работал пастухом, поэтому он был неграмотный. Когда ему было 13 или 14 лет, он отправился в Остраву, где научился читать и писать и выучился на механика. Он был в Праге во время Пражского восстания, и там встретился с моей мамой: романтика, свадьба, ребенок, но этот брак распался через полтора года. Отец после этого попытался перейти границу. И вот тут начинается неизвестность. Его поймали, посадили в лагерь, откуда он вроде бы убежал, а дальше его след пропадает. Если его поймали, то, скорее всего, как советского гражданина депортировали в Советский Союз, а если его не поймали, то он наверняка скрывался. О нем с тех пор мы не получили ни одной весточки. Официально: пропавший без вести. И я его не помню.
Дмитрий Волчек: Одна из выставок Иржи Созанского, которая открылась этим летом в Праге, называется ''Скелеты'', она проходит в музее современного искусства ''Кампа''. Иржи Созанский объединил графические работы – портреты своей матери – со скульптурным антитоталитарным циклом: человечек, над которым нависает огромный наколотый на зубцы вепрь – август 68-го; демон, похожий на Мать Смерти, на зловеще-величественном пьедестале, вознесение мученика Яна Палаха.
Иржи Созанский: Конюшня музея "Кампа" - это необычное пространство, не самое подходящее место для выставки. Сначала я хотел передать право определять концепцию выставки галерее и куратору, но позже понял, что они сами не знают что делать. И решил взять инициативу на себя. Во время подготовки я почему-то вернулся в 70-е, к той форме, которую нашел в то время. Тогда я работал над несколькими циклами. Один из них - это "Подвал", цикл графики, - простое описание жизни человека, с которым я случайно познакомился. Он жил один, в подвале и был тяжело болен. Я работал с ним в последние дни перед его смертью. С ним, в этом подвале, я провел довольно много времени, поэтому мне удалось подробно изучить не только помещение, где мы находились, но и весь организм дома. Я увидел, что параллельно в этом доме происходит несколько историй: тут умирает человек, там живет семья, рядом с ними - пара и так далее. Так я начал работать со скелетами, с домами, с архитектурой, и стал помещать туда отдельные случаи и истории. После этого опыта я начал делать портреты моей матери. Сразу она у меня не получилась. Я пробовал делать ее портрет несколько раз, и всегда выходил экспрессивный рисунок, я слишком много обращал внимания на физиогномику. Когда у меня уже появился "подвальный" опыт, я начал работать с окружающей средой, то есть, местом, где жила моя мама, и только потом в эту оболочку поместил ее портрет. Так я рассказал историю завершения ее жизни. Когда ей исполнилось 60 лет, она отказалась от жизни: начала закрываться у себя дома, перестала выходить на улицу…
Это было медленное, сознательное самоубийство, потому что сразу начали прогрессировать ее болезни. Чтобы поддерживать с ней какой-то контакт, чтобы у меня был повод находиться рядом, я начал рисовать ее портреты. И так, в этом контексте, я эти работы никогда не выставлял, но я подумал, что для этого особого случая, для "Кампы" я выставлю все, что сделано в 70-х, все, что я воспринимаю как возвращение к этому периоду.
Дмитрий Волчек: Этим летом был открыт памятник у бывшего концлагеря недалеко от города Прибрам – человек поднимается по лестнице в небо. Это третья работа Иржи Созанского о неволе. Первой скульптуры, установленной в тюрьме "Валдице", где раньше сидели политические заключенные, а теперь содержатся самые опасные преступники, больше не существует.
Иржи Созанский: В начале 90-х возникла точно такая же ситуация, что и в 1968 году. Средства массовой информации снова начали публиковать информацию о заключенных, поднимающих бунты в тюрьмах, чтобы добиться тюремной реформы. Я был знаком с некоторыми диссидентами, правозащитниками, и в 1990 году впервые посетил тюрьму вместе с комиссией национального совета. Мне необходимо было увидеть ее изнутри.
С удивлением я выяснил, что некоторые осужденные за уголовные преступления заключенные рисуют. Тогда я купил материалы для рисования, собрал какие-то книги и привез все это в тюрьму, чтобы эти люди могли постоянно рисовать – прежде существовал запрет. И это была одна из первых попыток организовать для заключенных какие-то отвлекающие от тюрьмы занятия. То, что эти ребята нарисовали, мы собрали и устроили выставку.
Я потом еще ездил в эту тюрьму несколько раз, и мне удалось посетить отделение строгого режима, где действовали более суровые правила, чем в остальной тюрьме. Там я познакомился с парнем, мелким злодеем, которому просто не повезло в жизни. Я мог бы оказаться на его месте, если бы мне не повезло или если бы у меня не было таланта. И этот парень рассказал мне, как живется в отделении строгого режима. После его рассказа я решил поставить скульптуру во дворе для прогулок. Удивительно, но эту задумку мне удалось реализовать. Получившуюся скульптурную группу я подарил чешскому государству и генеральному управлению тюремной службы. Это был первый памятник жертвам тоталитарного режима, и он был открыт на территории тюрьмы. Потом, правда, ситуация изменилась. Меня попросили, чтобы я перенес или ликвидировал этот памятник. Несколько лет я сопротивлялся и только в 2006 году понял, что проиграл. Это была сложная ситуация еще и потому, что уничтожить собственную работу под давлением я считал нормой в тоталитарном государстве, но в демократическом мне было сложно с этим смириться. И все же я этот памятник уничтожил, превратил его в кучу камней, потому что в другом месте был бы утерян его первоначальный смысл.
Через некоторое время ко мне обратился глава тюремной службы и предложил установить новый памятник перед зданием тюрьмы. Министерство культуры и министерство правосудия даже выделили на это средства, и я сделал новый памятник перед тюрьмой в Валдице. По сей день этот проект является для меня символом максимальной сатисфакции, какую я только мог получить за уничтожение первого памятника тоталитарным режимам, потому что Валдице - это деревня тюремных надзирателей. Здесь живет уже несколько поколений. Мой памятник им совсем не нравится, а я этому очень рад.
