Иван Толстой: На очереди наша рубрика ''Переслушивая Свободу''. Одним из самых молодых сотрудников нашего радио в 70-е годы был поэт и правозащитник Евгений Кушев. Он проработал в русской редакции двадцать лет и скончался перед самым переездом радиостанции из Мюнхена в Прагу в 1995 году. Мы предлагаем сегодня фрагмент из рассказа Кушева, записанного в 1975 г. и вышедшего в эфир 16 сентября.
Евгений Кушев: (…) Следственная машина крутилась полным ходом. Где-то в том же тюремном здании сидел в камере Юра Галансков, мучился своей язвой, а ему, как это выяснилось впоследствии, не давали даже, так называемого, ''больничного питания'', то есть дополнительно к обычному пайку стакана молока и двух-трех кусочков белого хлеба. Судя по всему, из нас пытались сделать антисоветскую группу или даже целую организацию. Но таковой, в действительности, не было. Формально, следствие велось по делу о демонстрации на площади Пушкина в защиту арестованных товарищей. Но фактически, обвинения, выдвинутые против нас, уже сравнялись с обвинениями против наших товарищей, именно в защиту которых мы и демонстрировали. Следственные органы вовсе не интересовались нашими убеждениями, нам неоднократно говорили: ''Вы можете думать, что угодно, за это никто вас судить не собирается''. Ах, какое счастье! Хотя бы мысли человеческие неподсудны. Но вот произносить их вслух, записывать, а, главное, распространять — это уже ни-ни, это особо опасное государственное преступление. По крайне мере статья, по который шло следствие, находится в именуемом таким образом разделе Уголовного кодекса. Меня мытарили вопросами о литературе, изданной на Западе, о каких-то машинописных материалах, к которым я никогда не имел ни малейшего отношения. У меня требовали имена членов ''боевых пятерок'', которые, якобы, создавал Владимир Буковский. Требовали, чтобы я раскрыл наши связи с эмигранткой организацией НТС - Народно-Трудовой Союз и, как это ни странно, с китайцами. А китайцы действительно были. Вернее, только один китаец - журналист из ''Синьхуа'' по фамилии Го. Он встречался со СМОГистами, которые именовали его ласково и на русский лад Гошей. Теперь этот китайский Гоша тоже попал за решетку. Его обвиняли в распространении маоистской литературы. Следствию очень хотелось связать каким-то образом всех нас с этим Гошей. Что ж, это было бы весьма оригинально. С одной стороны - связи с Западом, а там, глядишь, с ЦРУ и с Интеллидженс сервис, с другой - связи с маоистами. А поскольку среди заключенных имелось двое евреев, то можно было бы на этом основании приписать нам и связи с сионистами.
Но, вдруг (мы связали это со смещением главы КГБ Семичастного), следствие потекло более или менее нормальным образом. То есть, кэгэбисты уняли свою фантазию и стали интересоваться лишь конкретными вещами. Все походило на то, что следствие собираются теперь закончить быстро и без явной липы. И если сначала отношение к нам со стороны следственных органов было нахально-наглым, то теперь он стало наглым лишь до некоторой степени. А мой следователь Дмитриев, мужичок из Костромы, даже недоумевал: ''Негодяи какие, - говорил он, подразумевая наших друзей, оставшихся на воле, - вместо того, чтобы с повинной к нам явиться, они параллельное следствие начали''. Мне смысл таких слов был ясен не вполне, но я понимал, что друзья на воле не разбежались по кустам, не попрятались от испуга. Это было приятно.
Следователь Дмитриев продолжал проговариваться. Как-то раз он выпалил: ''Буржуазная пропаганда вокруг вас шумиху раздула, создает там какие-то комитеты, воззвания пишет. И ведь все это против нас, против советской власти''. Потом он поглядел на меня и спросил: ''А вам, должно быть, приятно?''. Я промолчал. Это действительно было приятно.
Евгений Кушев: (…) Следственная машина крутилась полным ходом. Где-то в том же тюремном здании сидел в камере Юра Галансков, мучился своей язвой, а ему, как это выяснилось впоследствии, не давали даже, так называемого, ''больничного питания'', то есть дополнительно к обычному пайку стакана молока и двух-трех кусочков белого хлеба. Судя по всему, из нас пытались сделать антисоветскую группу или даже целую организацию. Но таковой, в действительности, не было. Формально, следствие велось по делу о демонстрации на площади Пушкина в защиту арестованных товарищей. Но фактически, обвинения, выдвинутые против нас, уже сравнялись с обвинениями против наших товарищей, именно в защиту которых мы и демонстрировали. Следственные органы вовсе не интересовались нашими убеждениями, нам неоднократно говорили: ''Вы можете думать, что угодно, за это никто вас судить не собирается''. Ах, какое счастье! Хотя бы мысли человеческие неподсудны. Но вот произносить их вслух, записывать, а, главное, распространять — это уже ни-ни, это особо опасное государственное преступление. По крайне мере статья, по который шло следствие, находится в именуемом таким образом разделе Уголовного кодекса. Меня мытарили вопросами о литературе, изданной на Западе, о каких-то машинописных материалах, к которым я никогда не имел ни малейшего отношения. У меня требовали имена членов ''боевых пятерок'', которые, якобы, создавал Владимир Буковский. Требовали, чтобы я раскрыл наши связи с эмигранткой организацией НТС - Народно-Трудовой Союз и, как это ни странно, с китайцами. А китайцы действительно были. Вернее, только один китаец - журналист из ''Синьхуа'' по фамилии Го. Он встречался со СМОГистами, которые именовали его ласково и на русский лад Гошей. Теперь этот китайский Гоша тоже попал за решетку. Его обвиняли в распространении маоистской литературы. Следствию очень хотелось связать каким-то образом всех нас с этим Гошей. Что ж, это было бы весьма оригинально. С одной стороны - связи с Западом, а там, глядишь, с ЦРУ и с Интеллидженс сервис, с другой - связи с маоистами. А поскольку среди заключенных имелось двое евреев, то можно было бы на этом основании приписать нам и связи с сионистами.
Но, вдруг (мы связали это со смещением главы КГБ Семичастного), следствие потекло более или менее нормальным образом. То есть, кэгэбисты уняли свою фантазию и стали интересоваться лишь конкретными вещами. Все походило на то, что следствие собираются теперь закончить быстро и без явной липы. И если сначала отношение к нам со стороны следственных органов было нахально-наглым, то теперь он стало наглым лишь до некоторой степени. А мой следователь Дмитриев, мужичок из Костромы, даже недоумевал: ''Негодяи какие, - говорил он, подразумевая наших друзей, оставшихся на воле, - вместо того, чтобы с повинной к нам явиться, они параллельное следствие начали''. Мне смысл таких слов был ясен не вполне, но я понимал, что друзья на воле не разбежались по кустам, не попрятались от испуга. Это было приятно.
Следователь Дмитриев продолжал проговариваться. Как-то раз он выпалил: ''Буржуазная пропаганда вокруг вас шумиху раздула, создает там какие-то комитеты, воззвания пишет. И ведь все это против нас, против советской власти''. Потом он поглядел на меня и спросил: ''А вам, должно быть, приятно?''. Я промолчал. Это действительно было приятно.
