15 сентября ровно в полдень на сайте «Законопроект-2010.ru» завершилось публичное обсуждение законопроекта «О полиции». Дискуссия получилась бурной. С 6 августа, когда законопроект был выложен в Интернете, россияне прислали на этот сайт около 20 тысяч поправок. Не остались в стороне правозащитники и оппозиция. Партия «Яблоко» предложила свои поправки. А члены президентского Совета по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека 14 сентября, на своем совещании обсудив законопроект, объявили о начале работы над альтернативным законом «О полиции». Коммунисты объявили о том, что в случае принятия такого законопроекта, даже с учетом поправок, россияне станут жить в полицейском государстве. 15 сентября свои замечания к законопроекту высказали чиновники и депутаты Госдумы, входящие в президиум Ассоциации юристов России, попечительский совет которой возглавляет президент Дмитрий Медведев. А Институт проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге проанализировал проект закона «О полиции» с точки зрения последствий его принятия в нынешнем виде. Все это мы сегодня и обсудим.
И я бы хотел обратить внимание, насколько активно или пассивно россияне восприняли идею обсуждения этого законопроекта. Я приведу данные Левада-Центра, которые появились 13-го числа, как россияне отнеслись к этому законопроекту. Большинство россиян не верят в реформу МВД, называя ее «декоративными переименованиями» и «мерой по выпусканию пара». «Все сведется к декоративным переименованиям и перестановкам» - считают 52% опрошенных, а 19% полагают, что «будет проведена радикальная реформа милиции». 29% респондентов затруднились выказать свое отношение к реформе.
Элла, вот это обсуждение, которое с начала августа проходило, на что бы вы обратили внимание? Имело смысл проводить такое обсуждение или не имело? Что вы думаете по этому поводу?
Элла Панеях: Количество ответов простых граждан на публикацию законопроекта – под 20 тысяч комментариев – это, конечно, очень бурная реакция, и это показатель того, насколько болит. У народа милиция «болит», не у всех в одинаковой степени, но понятно, что есть огромное количество людей, которые постоянно чувствуют себя в опасности из-за того, что у нас есть милиция. Другое дело, что содержательная дискуссия такого рода просто невозможна. Потому что для того, чтобы было общественное мнение, должна быть дискуссия экспертов и должны быть политики, журналисты и прочие специалисты по общению с народом, которые стараются объяснить и обосновать свою позицию. Когда народ не голосует, то объяснять ему никто ничего не собирается. Таким образом, дискуссии экспертов не доходят в опосредованном виде до людей. Человека в этой ситуации можно спросить, насколько у него болит, но его совершенно невозможно просить выписать самому себе рецепт.
Виктор Резунков: Тем более, это сложный юридический проект все-таки.
Яков Костюковский: Действительно, реакция просто потрясающая для Интернета, очень бурная. А по поводу качества этой реакции можно сказать, что реакция в 20 тысяч – это 20 тысяч поправок. Это во-первых. Во-вторых, что у населения «болит» милиция, я с этим совершенно согласен. И наши опросы мы проводили, и другие фирмы, службы, и все говорят одно и то же. По разным данным, до 97% не доверяют милиции, и это стремится практически к абсолютному большинству, потому что есть еще не ответившие, статистическая погрешность и так далее. И я согласен с тем, что очень слабо освещается суть реформы, поэтому давать поправки... не очень понятно качество этих поправок. Здесь усматривается несколько другая роль. Непосредственно предложение вносить поправки носит некую провокативную форму. Провокация в хорошем смысле. Если это было задумано так, то провокация, в принципе, достигла своего результата. Выплеснут некий сырой закон, на который получена вот такая реакция. Каждая вторая статья подлежит серьезной переделке. И всем понятно, что этот закон не готов, и принять его в таком виде, в котором он был выложен, совершенно невозможно. С другой стороны, получение такого количества заявок... то есть это количество, которое должно, вроде бы, превратиться в качество. Есть и другие моменты, начиная прямо с названия: милицию – на полицию.
Виктор Резунков: А как вы относитесь к этому переименованию?
Яков Костюковский: Это же вопрос традиций. В России слово «полицай» немецкое, которое совершенно нейтральное, оно ничего хорошего не несет за собой.
Элла Панеях: Моя первая реакция, когда все стали ржать, что у нас вместо «ментов» теперь будут «пенты»... Да не «пенты» они будут, а полицаи. Мне вообще нравится идея переименовать милицию во что-нибудь, но это не самое главное, что с ней надо сделать.
Яков Костюковский: Я абсолютно согласен, это не самое главное. Другое дело, что опять же тут вопрос провокации. На милицию у нас и так население злое, при этом ей присваивается название весьма сомнительное, и это само по себе провоцирует человека на какую-нибудь реакцию.
Виктор Резунков: По данным социологических опросов, россияне против переименования в полицию.
Яков Костюковский: Хотя само название «милиция» этимологически очень сомнительно, но сколько лет-то уже так называется. Этимология уже давно ушла из этого названия. Ну, называется и называется.
Виктор Резунков: А как бы вы проводили такую реформу, что бы вы сделали? Многие правозащитники говорят, что нет концепции этой реформы, и созданный явно руками экспертов не очень известных из структур МВД этот законопроект и выглядит как вброс: вот вам кость, пожалуйста. А на самом деле, кость-то без мяса, так сказать.
Элла Панеях: Я затрудняюсь сказать, что бы я сделала. Я могу точно сказать, чего бы я не сделала. Я бы не заказала этот закон людям, которые работают в МВД. Потому что если в этом законе вообще есть что-то осмысленное, что действительно будет работать с первого дня, если его в таком виде примут, - это легализация огромного количества милицейских практик, которые и сейчас являются распространенными и общепринятыми, но проходят по графе «произвол милиции». А теперь это будет делаться законным порядком. И это результат ровно того, что ведомству предложили написать закон для самих себя. Я не согласна, что закон невнятный, такой-сякой, в нем очень много воды – пустых статей, но его писали люди, прекрасно разбирающиеся в милицейской деятельности, очень видно, что они изнутри структуры, что они полевую работу прошли. И они с большим удовольствием изменили все, что им до сих пор в законах Российской Федерации мешало мало работать и легко исполнять свои обязанности. Они скруглили кучу углов для себя.
Яков Костюковский: Да и воздуха оставили гораздо больше, чем было.
Элла Панеях: Воздуха тут большинство.
Виктор Резунков: А может быть, этот законопроект надо было построить по такому принципу, как построена американская Конституция: человек не имеет права делать то-то и то-то? Там от обратного идут. Здесь говорится: полицейский имеет право... А может быть, надо было четко сформулировать то, что запрещено полицейскому, а все остальное будет разрешено.
Элла Панеях: В этом законе есть глава о том, что полицейскому запрещено. Например, ему запрещено не слушаться начальника, запрещено брать взятки, - какие-то такие положения. Они внятные, но они достаточно очевидны. Глава о правах сотрудника милиции и глава о правах полиции в целом разительно отличаются от глав об обязанностях. В главе об обязанностях - расплывчатые формулировки, не требующие конкретных обязательных действий. В обязанности полиции входит бороться с преступностью. А то мы не знали. А там, где речь идет о правах, все очень конкретно, внятно прописано, я должна сказать. И это права, которые легко, как говорят социологи права, мобилизовать. То есть это правило, которое вы можете предъявить, и из него четко следует, на что вы имеете право. Так вот это этот закон делает для полицейских, а для людей он делает ровно обратное.
Виктор Резунков: Например, в одной статье есть такое положение, что полицейские имеют право проникать в жилища граждан. То есть не только звонить в дверь, стучать, требовать выхода, а они могут сломать стену, в любое время суток влезть в окно, сломать дверь. Это нарушение прав простого гражданина?
Элла Панеях: Полиция должна иметь возможность легальную войти в помещение, в которое ее не пускают. Но условия, в которых она должна иметь это право, должны быть прописаны очень четко, чтобы по ясным для всех критериям было видно, имел ли он право в этот момент или нет. Когда в законе написано, что полицейский имеет право вломиться силой в любое помещение в любое время дня и ночи с формулировками вроде «если есть основание полагать, что там...» что-то нехорошее происходит, это значит, что он имеет право делать так всегда, и в тех случаях, когда это является необходимостью, и в тех случаях, когда это является прямым нарушением прав граждан.
Виктор Резунков: Яков, а если бы вам дали возможность участвовать, по крайней мере, как, с вашей точки зрения, выглядела бы эта реформа?
Яков Костюковский: Я к такому предложению без восторга бы отнесся. Дело в том, что реформировать какую-то организацию изнутри, работая в этой организации, вообще не очень понятно как. Берется структура МВД, и им говорят: «Ребята, вы сами себя «порежьте», заставьте работать, уменьшите все вакансии, может быть, оклады». Как они сами себя будут реформировать – для меня это вообще загадка. С другой стороны, если трезво подумать, спуститься на землю: а кто это будет делать? Какая организация способна реформировать МВД, совершенно непонятно. Другое дело, что должны быть привлечены специалисты совершенно разных профилей. Потому что понятно, что реформа, сокращение, всевозможные социальные изменения – социальные гарантии, изменение социального статуса, изменение имиджа – это, конечно, связано с какими-то социологическими исследованиями, с проектами и так далее. Понятно, что без юристов нельзя обойтись. Причем юристов – не так, как у нас судьи назначаются – бывшие прокуроры, а желательно – бывшие адвокаты все-таки. И тут тоже защитники нужны, естественно. Правозащитники – конечно. Я сейчас не говорю, что давайте огульно всех ментов уволим, понятно, что это невозможно. В милиции работают разные люди. Я сейчас не буду говорить о большинстве или общих тенденциях, но люди работают разные.
Что касается самого закона. Конечно, там оставлена куча возможностей, при этом прописаны всякие вещи, которые просто оторопь вызывают. Например: любое требование милиционера является законным до тех пор, пока не установлено, что оно незаконное. Меня вообще потрясла эта формулировка. Другими словами, мент вообще может сделать все что угодно, и потом уже, когда будет установлено, что это было незаконно, ну, значит, незаконно, он извинится, надо полагать.
Виктор Резунков: Я приведу те поправки, которые предложила партия «Яблоко»: «Ограничить право сотрудников полиции «беспрепятственно знакомиться в организациях с необходимыми материалами, документами, статистическими данными и иными сведениями». Хорошо, да?
Элла Панеях: Да. Мы понимаем, что любая статья закона с перечислением чего-то, что можно, которая заканчивается «и иными», означает в переводе «любыми». Так и надо было написать, если они этого хотят.
Яков Костюковский: То же самое касается и представления милиционера. Он может не представляться, когда это неуместно. А когда это ему уместно?! Ему всегда неуместно. Подошел и представляйся – чего вдруг?
Виктор Резунков: И еще одна поправка: «Обязать сотрудников полиции предупреждать о применении оружия, спецсредств и физической силы. По вынесенному на обсуждение законопроекту полицейские могут не предупреждать о применении оружия и спецсредств «если это неуместно».
Яков Костюковский: Притом, что там не написано, что за спецсредства...
Элла Панеях: Там перечислены спецсредства.
Виктор Резунков: И даже перечислено, в отношении кого нельзя их применять.
Яков Костюковский: Те спецсредства, которые стоят на вооружении милиции, - это всегда является государственной тайной, что меня тоже удивляет. Что, он имеет право из гранатомета стрелять без представления? Или что? Вот это остается за кадром. И понятно почему – это облегчает им, что называется, работу.
Виктор Резунков: И еще одна поправка «Яблока»: «Не вводить презумпцию законности требований и действий сотрудника милиции до установления обратного в процессуальном порядке: граждане не должны быть обязаны выполнять заведомо незаконные требования». А таких «незаконных требований» много, как вы считаете?
Элла Панеях: Подавляющее большинство положений закона, которые являются одновременно и новыми, и содержательными, устроено ровно так. Люди убрали из старого закона все, что им мешало, и прописали себе комфортные условия жизни. Как это происходило. Например, страшно мешающая жить милиционерам вещь – запрет на обыск без санкции суда. В действующем законе прописано, что имеет право следователь выписать разрешение на обыск без санкции суда, о чем он должен в течение 24 часов известить прокурора, если есть чрезвычайные обстоятельства. Естественно, тут же все обстоятельства становятся чрезвычайными. Бедный следователь, который сам оперативных действий не производит, для этого есть оперативные работники, сидит и играет в шарики на компьютере до 7 часов вечера, когда закрываются суды, примерно в это же время уходят с работы домой прокуроры. В 19.01 выписывается постановление, оперативники идут делать обыск. Прокуратура на эту бумажку даже и не смотрит, ну, отчитались перед ней и отчитались, контроля в этом вопросе нет прокурорского. Пришла им бумажка с сообщением, что «мы так сделали», ну и хорошо, ребята. Теперь все будет гораздо проще. Теперь следователи будут уходить домой, когда у них закончится работа, а оперативные работники будут проникать в помещения днем, согласно закону.
Виктор Резунков: Есть еще большое количество претензий у простых граждан. Конечно, все требуют, что обязательным элементом форменной одежды должна стать нашивка или бейджик с фотографией, именем, фамилией, а также должностью сотрудника полиции и названием отделения, в котором он служит. Но это, по-моему, самое простое и самое естественное требование граждан. А почему этого нет в законе с самого начала, вы можете это как-то объяснить?
Яков Костюковский: Я уже не первый год занимаюсь подобными исследованиями, в том числе работаю с милицией тоже. С каждым годом милиция становится все более закрытой, все более секретной, все реже они представляются, меньше предоставляют статистики, документов, вообще на контакт идут менее охотно, и все это только усугубляется.
Виктор Резунков: И еще некоторые поправки, которые наиболее распространены. «Милиционеры обязаны составлять протоколы об административном правонарушении на месте правонарушения (как это делают сотрудники ГИБДД), прибегая к доставлению в отделение и задержание лишь в исключительных, строго оговоренных случаях». Вы согласны с такой поправкой? Или вообще бессмысленно какие-либо поправки вносить в такой закон?
Элла Панеях: От сотрудников ГИБДД это, прямо скажем, помогает плохо. Нужно понимать, что каждое задержание, каждый привод ставит того, кого задержали и привели в отделение, в опасность. Это не значит, что каждого там обязательно побьют ногами. А побьют ли вас ногами, в самой большой степени зависит от того, выглядите ли вы тем, что милиционеры категоризируют как «приличный человек»: очки, приличный костюм, трезвый вид, аккуратная стрижка. Ничто лучше не защищает от милиции, чем имидж успешного человека, с которым не стоит лишний раз связываться – мало ли какие у него знакомые окажутся.
Яков Костюковский: Но все-таки не стоит выглядеть на улице так, как будто у вас есть почему пошарить в карманах. В этом смысле приличная одежда не всегда спасает.
Элла Панеях: Все-таки они не ходят и не шарят по карманам без предлога. То есть у вас должно быть, к чему придраться. Вот если, с их точки зрения, придраться не к чему, то с вами, может быть, даже будут вежливы.
Виктор Резунков: И еще большие претензии у общества российского к этому законопроекту заключается в отношении именно общественного контроля. Как известно, этот законопроект подразумевает два вида общественного контроля – ежемесячный, по-моему, отчет перед Законодательными собраниями субъектов Федерации руководителей местных правоохранительных органов и активная деятельность местных, прилепленных к этим правоохранительным органам общественных советов. Яков, каково ваше мнение?
Яков Костюковский: На самом деле, отчет милиции о своей работе, конечно, не худо бы иногда видеть. Я уже говорил, статистику получить из милиции крайне сложно. Даже о состоянии преступности очень сложно получить. Не может организация, которая хорошо, успешно и эффективно работает, быть такой закрытой. Здесь явно что-то не то. Чего так много скрывают-то? Вплоть до численности сотрудников, все ведь скрывается. Это во-первых. Во-вторых, здесь должен быть обоюдный контроль, то есть со стороны общества. Совет тоже должен быть понятен, почему именно этот совет. Не так как у нас сейчас с Общественной палатой. Почему именно они там сидят, я вообще не понимаю, почему именно эти лица. Мне не понятно, кто из них представляет, например, мои интересы. Поэтому принцип самого органа, скорее всего, выборного должен быть понятен. С другой стороны, милиция сама по себе, чего скрывать, очень сильно страдает от собственной системы отчетности. «Галочно-палочная» система уже плешь проела всем милиционерам, она существовала всегда. Говорится о том, что ее надо поменять, последние лет 20. Ее все время стремятся поменять, но ничего пока не меняется. А к чему она приводит, мы все видим: у нас раскрываемость преступлений стремится к 100% и так далее. И это все не способствует повышению профессионального качества работы милиции, да и просто профессионального уровня сотрудников. Понятно, что во всех странах нормальный процент раскрываемости не превышает 50%, и это нормально, это хорошо, эффективно работающая полиция. Я боюсь ошибиться, но в Швеции и Швейцарии порядка 47% раскрытых – это супер.
Виктор Резунков: А в России?
Яков Костюковский: А в России до 95%.
Виктор Резунков: По всем преступлениям?
Яков Костюковский: У нас по-хитрому сделана статистика. Милиция общественной безопасности туда же свои проценты подает. Грубо говоря, бомж шел, упал, разбил стекло, приехали и его задержали - тут же раскрыли преступление. И милиция общественной безопасности, таким образом, может и 100, и больше процентов раскрывать. Их нельзя плюсовать к тяжким преступлениям. У нас куча резонансных убийств заказных, которые так и не раскрыты. И если только они входят в нераскрытые 5%, то это неэффективная работа, по крайней мере, эффективной ее никак не назовешь.
А по поводу составления протоколов я вообще считаю, что очень сильно надо менять канцелярскую работу милицейскую. Я неоднократно видел, как участковые ничего не успевают сделать, а только заполняют бумаги. И это тоже ненормальное положение. Они все время заполняют какие-то бумаги, рапорты и так далее. И все в бумагах тонет. Само существо дело тонет в бумагах. У нас практически нет функции у участкового, чтобы он просто шел по собственному кварталу и патрулировал, смотрел бы, что не так. Ему некогда этим заняться. И в этом отношении, конечно, надо что-то менять.
Понятно, сама инициатива реформы милиции... сейчас мы говорим не о законе «О полиции», а вообще о реформе, ну, срок пришел, уже край, дальше некуда, действительно надо что-то делать. А как делать – один из проектов мы сейчас и обсуждаем.
Виктор Резунков: Еще общественность требует запретить сотруднику полиции препятствовать аудио- или видеозаписи при общении с гражданином. А оппозиция предлагает установить видеокамеры во всех отделениях милиции, а особенно в тех местах, где проводятся допросы, все фиксировать, и чтобы общественность в виде образованных каких-то советов или тех организаций, которые могли бы контролировать общественную милицию, могла бы получать возможность знакомиться с этим в том случае, если потерпевший говорит, что его при допросах всячески мучили. Элла, что вы думаете по этому поводу?
Элла Панеях: Видеокамеры везде, в каждой комнате – это прекрасная идея. Это, мне кажется, та вещь, которая реально пугает сотрудников любых коррумпированных структур, которая реально осложняет им не столько даже коррупцию, сколько прямые нарушения закона. Потому что понятно, что взятку можно и снаружи получить. А если мы говорим о борьбе с пытками в милиции, то есть другой вариант – убрать так называемые «обезьянники» из милицейских рук. Чтобы были какие-то места для временного ареста в распоряжении Минюста, ведомства, которое тюрьмами занимается, и пусть их охраняют люди из другого ведомства. А милиционер может спокойно закрыть человека туда и идти устанавливать его личность в свои законные три часа.
Виктор Резунков: Есть еще одно предложение: предоставить каким-то вне правоохранительных органов структурам принимать сообщения о совершенных преступлениях, чтобы их потом было уже не скрыть, - на что жалуются очень многие.
Нам пишут слушатели: «Для людей, переживших войну, слово «полицай» и «фашист» однозначны».
Марина Николаевна из Москвы, здравствуйте.
Слушатель: Здравствуйте. Мы живем между двумя мостами. С одной стороны, где английское посольство, стоят светофоры. И мы, пенсионеры, наблюдаем, что ни одного происшествия. А под нашим мостом стоит машина, перед мостом стоит машина – собирают деньги. Специально не ставят светофор. И каждый день – аварии со смертельными исходами. Причем мы зеркало наводим на машину, чтобы они подумали, что мы их снимаем. Мы писали на «горячую линию», собирали подписи, но они не ставят светофоры, а собирают деньги. Все это видят, номера машин можно записать. Но все равно они этого не делают. Этот закон что-нибудь изменит, как вы думаете?
Виктор Резунков: Элла, ваш институт проводил анализ. Изменит ли взаимоотношения между гражданами и милицией этот закон, если он будет принят в том виде, но с учетом некоторых поправок?
Элла Панеях: Изменит. Власти милиционера над гражданином станет существенно больше, спорить с ними станет существенно опаснее. А самое неприятное, что это придется не на все население равномерно, а на те социальные группы, которые уже сейчас являются постоянной, целевой аудиторией полицейского произвола. И если кто-нибудь надеется, что речь идет только о наркоманах, социальных отбросах, в худшем случае – дискриминируемых меньшинствах, то у меня для вас плохие новости. Потому что наряду с этими группами постоянно и систематически от милиции страдает, что называется, ядерная часть населения – работающие и бедные, молодые мужчины. Вот это человек, на которого милиционер может без всякого повода начать вешать дело, чтобы закрыть «галочку», это человек, с которого с самым большим удовольствием «срубят» 100 рублей за право прохода, чтобы просто отпустили, и это люди, которых бьют в милиции, потому что именно на них делают план. Очень плохо, когда произвол милиции распространяется на социально незащищенные группы населения. Но когда произвол милиции начинает концентрироваться на ядерной, центральной группе населения, на том самом народе, о котором все любят поговорить, это чревато серьезнейшими социальными последствиями. Приморские «партизаны», если вы заметили, не чеченцы, не цыгане, не наркоманы, не те люди, которые обычно у нас ассоциируются с людьми, права которых надо особенно защищать от милиционеров.
Виктор Резунков: Виктор из Москвы, добрый вечер.
Слушатель: Добрый вечер. Мы обсуждаем детали различные закона, но почему-то никто не смотрит на общеэкономическую постановку, в чем заинтересовано это ведомство. Ведомство возглавляет министр внутренних дел, для него это ведомство – это корпорация, и он все время думает, как обеспечить ее финансирование. Так вот сейчас такие условия экономические поставлены, что они объективно заинтересованы в тиражировании и воспроизводстве правонарушений. У них отчетность идет о количестве проведенных мероприятий, о количестве задержаний и так далее. Я предлагаю, во-первых, строго-настрого исключить эти показатели о количестве проделанной работы, как показатели, которые влияют на финансирование и на качество работы. Это внутреннее дело милиции. Они могут или сто операций провести, или одну, а нас интересует уровень преступности. То есть исключить такие уродливые явления, как плановые показатели. А во-вторых, необходимо разделить две части функционирования. Первая – регистрация правонарушений. Ее принципы финансирования – как можно полнее регистрировать правонарушения, преступления и так далее. И вторая часть – это борьба с раскрытием, с устранением их. У них должны быть принципы финансирования диаметрально противоположные. Это как представитель заказчика был на оборонных предприятиях, и военпреды финансировались из другого ведомства, и это обеспечивало качество. Так и тут должно быть разделение регистрационной части и исполнительной.
Виктор Резунков: Интересное предложение!
Яков Костюковский: Собственно, мы уже говорили об этом. И я тоже склоняюсь к мысли, что оценка работы милиции должна проводиться экспертами, и она не может не учитывать качества, не количество, а именно качество работы. А качество работы определить непросто, но возможно. Критерии эффективности работы милиции вполне понятны. Другое дело, что, наверное, это должен быть совет экспертов, который работал бы все время. А то, что плановые мероприятия, ну, это вообще не работа, это потогонная система, которая стремится к воспроизводству. Если с каждого следователя спрашивают каждый месяц, чтобы он раскрывал все больше и больше преступлений, так это значит, что преступность должна расти. И кто в этом заинтересован? Ну, как говорит наш радиослушатель - министр, в конце концов. Все упирается туда.
Виктор Резунков: Василий Иванович из Москвы, добрый вечер.
Слушатель: Добрый вечер. Дело в том, что милиция во время существования советской власти, по своей сути она была народной и защищала интересы трудящихся своей страны. Полиция уже 20 лет по своим функциональным обязанностям же работает. А теперь у нас режим изменился, появилась частная собственность, богатеи, воры, и полиция защищает интересы именно богатых. Вот и весь разговор. Полиция – и все.
Элла Панеях: Я знаю, что вам будет приятно это услышать, поэтому я хочу вас немножко порадовать. Богатые страдают от милицейского произвола не меньше, чем бедные, они страдают от других видов милицейского произвола, это правда. Они страдают от заказных дел в ходе рейдерских захватов, предприниматели садятся в тюрьму, потому что их бизнес понравился какому-то высокопоставленному милиционеру или кому-то, кто смог «купить» высокопоставленного милиционера. Предприниматели садятся в тюрьму по заказу конкурентов и получают чудовищные сроки, чуть ли не как за убийство – 8-10 лет, за ненасильственные преступления. А что до людей, которые тоже, вероятно, с вашей точки зрения, богатые, но не относятся к крупному бизнесу, их «стригут» непрерывно. Каждый ларек «стригут» регулярно. Так что, что называется, не волнуйтесь. Я про советскую милицию с вами спорить не буду, но про нашу полицию я вам с удовольствием докладываю. Мимо богатых она не проходит.
Виктор Резунков: Николай из Мордовии, здравствуйте.
Слушатель: Здравствуйте. Милиция и полиция – разница, конечно, между ними есть. Милиция в России старая, советская, государственная и очень грубая, а особенно в последнее время. Но полиция – это на Западе, мне кажется, более демократичнее, и больший контроль над полицией, чем над милицией. Милиция контролирует все. Политические деятели – хозяева везде, где они хотят, а полиция меньше в правах в демократических республиках или в странах Запада.
Виктор Резунков: Видимо, подразумевалось, что изменение милиции на полицию будет иметь пропагандистский, скорее, эффект, что люди будут думать, что, возможно, эти органы станут похожими на органы, действующие в Европе или в Соединенных Штатах.
Яков Костюковский: Это эффект ребрендинга: по другому назвали и наполнили новым содержанием. Но должно сопровождать одно другое. Потому что если просто так назовем, если внутри ничего не изменится, то ничего не изменится и снаружи. И насчет народной. Я общаюсь с представителями МВД, они очень любят говорить: «А где вы возьмете хороших ментов?». Это же срез общества. Я не понимаю, какой срез, например, с меня конкретно есть в милиции, с моих знакомых, с моей семьи. Я ничего подобного не встречал. Почему это называется срезом общества, мне не очень понятно. Уже давно милиция не является срезом общества. В начале и середине 90-ых годов у нас проводилось социологическое исследование. В криминальные структуры и в милицию шли абсолютно одинаковые люди, с абсолютно одинаковыми настроениями, устремлениями и целями. Существовала небольшая разница: те, которые шли в криминальные структуры, должны были быть готовыми, что их пристрелят, а те, которые шли в милицию, они знали, что их могут пристрелить, но при этом их защищала «корочка» и погоны. Но, в принципе, они ничем не отличались. С тех пор, конечно, много чего изменилось, но из милиции ушло главное – функции. Милиционер – это функция. И эта функция сейчас серьезно нарушена. Ушло понятие «за державу обидно». Были такие люди, которые просто шли служить, потому что им хотелось защищать родину, правопорядок, преступления наказывать и так далее. Ушло это вообще, это осталось в мизерных пропорциях. Я считаю, что это очень серьезный мотив. И в новом законе совершенно нет никаких абсолютно упоминаний о том, чтобы отсечьмилицию от любого зарабатывания частного. Более того, там есть чуть ли не разрешение...
Виктор Резунков: Они сейчас обсуждают вопрос, предоставлять ли возможность заработка.
Яков Костюковский: И это странно, как минимум. Где и как у нас милиция зарабатывает, включая и ГИБДД, я думаю, даже рассказывать смешно.
Виктор Резунков: Игорь из Краснодара, пожалуйста.
Слушатель: Добрый вечер. Очень часто слышишь в последнее время, что надо местных участковых не назначать, а избирать, мол, люди знают того, кто рядом с ними живет. А может быть и начальников районных отделов не назначать, а выбирать? И обязательно, чтобы гражданский человек был, не связанный в прошлом с милицией ни одного дня.
Виктор Резунков: Игорь, это как раз уже предложила оппозиция. В частности, Владимир Милов предложил свои концепции по поводу милиции. И они предложили этот вариант. У них три ключевых принципа: ликвидация вертикали МВД с увеличением самостоятельности районных отделов милиции, прозрачность правоохранительной системы и ее подконтрольность обществу, кардинальное сокращение личного состава органов правопорядка с 1 миллиона 200 тысяч до 500-700 тысяч человек.
Федор из Екатеринбурга, добрый вечер.
Слушатель: Добрый вечер. Я считаю, что советская милиция не поддается реформированию, ее невозможно реформировать. Вывески поменяли: было МВД СССР, а стало МВД РФ. Так же не делают, господа! И у советской 10 ноября праздник, и у российской.
Виктор Резунков: Давайте с политической точки зрения рассмотрим этот законопроект. Очень многие правозащитники обращают внимание, прежде всего, на федерализацию милиции. Заметьте, исчезают какие-либо региональные ключевые точки, которые в какой-то степени, может быть, даже стабилизируют ситуацию. А теперь будет выстроена единая, своеобразная вертикаль власти. Как с точки зрения политической это может повлиять на ситуацию в стране?
Элла Панеях: Закон окончательно превращает милицию в абсолютно закрытую и абсолютно централизованную структуру, в которой единственный представитель гражданской власти, который назначает милиционеров, - это президент, который назначает самые высшие чины. А все, что вниз, каждый милиционер зависит только от другого милиционера с большими погонами. А к чему это может привести? У милиции и сейчас не так много связей с местным населением и с местными властями. Тут надо сказать, что и гражданское общество, и гражданские государственные структуры находятся в абсолютно одинаковом положении. Губернатор не контролирует региональные МВД и не имеет практически никаких рычагов влияния. Особенно смешно выглядит идея, что начальник районного отдела, который подчиняется только своему московскому начальству, должен в какой-то период идти в местное Законодательное собрание и что-то ему докладывать. Эти люди ему – никто, он от них, может быть, как горожанин зависит каким-то образом, а как сотрудник МВД – никаким.
Яков Костюковский: И при данной системе они не будут знать, что у него спрашивать. Он может докладывать вообще все что угодно.
Элла Панеях: Что захочет, то и доложит. Одновременно с этой централизацией мы получаем абсолютную кальку по структуре.
