Марина Тимашева: Книги о великих поэтах всегда вызывают живой интерес. Воспоминания Людмилы Штерн об Иосифе Бродском, вышедшая в2001 году, любима многими. В 2010 году вышла еще одна ее книга: ''Поэт без пьедестала. Воспоминания об Иосифе Бродском''. С автором книги беседует Татьяна Вольтская.
Людмила Штерн: ''Как-то мы с Бродским вспоминали детство – каждый, естественно, свое. Я рассказала, что прекрасно помню день, когда месяца через полтора после Победы, то есть в середине июня 1945 года, в город вошли войска Ленинградского фронта. Был солнечный, необычно жаркий день. Мы с мамой и папой стояли на углу Воинова и Литейного, а с Выборгской стороны двигались через Литейный мост колонны войсковых частей. Они шли словно в коридоре, образованном ликующей толпой. Народ встречал солдат восторженно, им бросали цветы, конфеты и даже эскимо. Многие плакали, в том числе и мои родители.
Когда мимо торжественно проходила конница, женщины подбегали к кавалеристам и подсаживали к ним в седло своих детей. Дети, попискивая от восторга, проезжали полквартала, а мамы шли рядом, и через несколько минут детей снимали.
Рядом с нами стояла семья, – не знаю, почему я ее запомнила: высокий мужчина в военно-морской форме, коротко стриженная молодая женщина в очках и рыжий мальчик лет пяти. Мальчишка весь извелся. Он плакал и просил, чтобы его тоже посадили прокатиться, а мама говорила: ''Ты слишком маленький, все эти дети старше тебя, им по крайней мере десять лет''. Так его и не покатали...
''Может быть, это был ты?'' – ''Вполне возможно, – согласился Бродский. – Мы с родителями там стояли, и больше всего на свете я хотел прокатиться верхом, но мне не разрешили''. И, глядя на Иосифа, я вдруг я отчетливо и ясно увидела рыжего страдающего мальчишку.
Татьяна Вольтская: Это был отрывок из книги Людмилы Штерн ''Поэт без пьедестала. Воспоминания об Иосифе Бродском''. Людмила, ведь книга ваших воспоминаний о Бродском уже выходила, почему же понадобилась еще одна?
Людмила Штерн: Первая книжка была издана в 2001 году в Москве. Прошло несколько лет и в 2005 году, в Петербурге, издательство ''Ретро'' опубликовало второе издание, практически ничем не отличающееся от первого, кроме обложки и, может быть, двух-трех поправок. И вот прошло еще пять лет и ко мне обратились из издательства ''Время'' с просьбой подготовить третье издание, расширить, насколько можно, добавить фотографий, насколько можно, сделать индекс, то есть алфавитный указатель имен, которых безумно много встречается там, а также добавить мое эссе по поводу статьи Солженицына о поэзии Бродского. Она была опубликована в ''Новом мире'', эта статья Александра Исаевича, с моей точки зрения, удивительно недоброжелательная, я бы даже сказала, раздраженная. И я не могла остаться в стороне, направила свое копье и написала большое эссе, которое называется ''Гигант против титана''. Это эссе тоже теперь появилось в этой книге. Не говоря о том, что кое-какие эпизоды я добавила. Я могла бы добавить больше, а также привести больше писем Бродского к нам с Виктором, но дело в том, что очень сурово наследники бдят, а именно Мария и Энн Шелберг, которые мало, как мне кажется, интересуясь сутью того, что хотят донести до читателя, просто огульно запрещают все, что можно. Поэтому, вероятно, дополнительные материалы, которых у меня достаточно, должны ждать еще долго, пока они или сменят гнев на милость, или им станет все равно.
Татьяна Вольтская: А письма к вам разве можно запретить публиковать?
Людмила Штерн: Да, можно. У меня есть такая приятельница, она очень известная американская журналистка, зовут ее Патриша Блейк, она много, много лет назад была обессмерчена знаменитым русским писателем Всеволодом Кочетовым в романе ''Чего же ты хочешь?'', где она выступает в роли Порции Браун — мерзавки, иностранной американской журналистки, и в романе, а также и в жизни, она объявляется персоной нон-грата и ее выселяют из Москвы в Соединенные Штаты. Так вот, почему я о ней вспомнила? Потому что в нее был влюблен в юности Камю, и он написал ей примерно 400 писем, и она их владелица и собственница. Но когда она захотела их издать, то оказалось, что физически она - владелица писем, но это интеллектуальная собственность наследников Камю, поэтому ей не позволили издать. Я об этом впервые услышала от Патриши и, оказывается, физически письма - мои, физически письма, которые адресованы были Андрею Сергееву и Леше Лосеву, но публиковать их мы имеем право только с согласия и разрешения наследников. Так вот, то единственное письмо, которое мне разрешили опубликовать в этой книжке, они потребовали, чтобы я им послала, велели убрать ''Здравствуй, киса!'' (так он обращался ко всем своим приятельницам и друзьям - или ''киса'', или ''зая''), убрать ''обнимаю и целую'', что тоже не является свидетельством отношения, а свидетельством манеры Иосифа в эпистолярном искусстве, убрать еще кое-какие личные вещи, и вот в таком обрызганном состоянии опубликовать. И я была настолько огорчена этим. Ну, слава богу, хотя оно опубликовано. Оно важное, не просто личное письмо, ''я ел кашу, я сочинил стих'', а оно о том, как жить в Америке. И я решила, что не буду подвергать себя унижениям и испытаниям и остальные просто полежат в моем архиве.
Татьяна Вольтская: А у вас есть какие-то мысли, почему так строго бдят?
Людмила Штерн: Я думаю, опять-таки, это абсолютно мои соображения, не подкрепленные никакими фактами, во-первых, может быть, это вопрос финансовый, а второе (как мне кажется, может быть, даже более важное) это то, что, вероятно, они не хотели приподнимания никаких занавесей над тайнами его личной жизни, это тоже, наверное, играло роль. Вот что известно, то известно, а кроме того, он сам говорил, что его личная жизнь, его биография никого не касаться, это его личное дело, а о нем пусть судят по стихам.
Татьяна Вольтская: Но, в принципе, ведь письма, там много мыслей, там же не одни факты биографии?
Людмила Штерн: Вот у меня есть другой прецедент, с моей другой книгой - о Довалтове. Сережа написал мне очень много писем, у меня огромная пачка. И я их опубликовала в первый раз в ''Малоизвестном Довлатове''. Не было никаких претензий со стороны вдовы и дочери. Потом опубликовала ''Звезда''. А потом, когда вышла моя книга о Довлатове ''Довлатов, добрый мой приятель'', я напечатала их в третий раз. И вот тут, вдруг, неизвестно почему, наследники взъерепенились и страшно меня проклинали, как Льва Толстого церковь, что я посмела опубликовать письма, которые написаны мне, а принадлежат им.
Татьяна Вольтская: Людмила Штерн уже упоминала свое эссе - ответ Солженицыну, опубликованный в этой книге. Вот отрывок из него, начинающийся цитатой из Солженицына.
Людмила Штерн: ''Солженицын пишет: "Из-за стержневой, всепроникающей холодности стихи Бродского в массе своей не берут за сердце. И чего не встретишь нигде в сборнике - это человеческой простоты и душевной доступности".
Насчет невзятия за сердце и отсутствия душевной доступности - очень индивидуально: кого берут, кого - нет. Мое, например, сердце просто останавливается от гениально переданного ощущения боли и горькой потери в любовной лирике Бродского. Так что обвинение в отсутствии душевной доступности может быть понято двояко. С одной стороны, а вдруг и вправду, поэт не умеет или не хочет выражать своих чувств? А с другой стороны - может, некоторые души просто глухи к этому жанру или к этому поэту?
Так бывает и в живописи. Одни умиляются при виде Шишкинских медведей и плачут при виде Репинских бурлаков. Другие цепенеют при виде "Герники" Пикассо и не могут оторвать глаз от "текучих" часов Сальвадора Дали... А музыка! Одного берет за сердце "Танец с саблями" Хачатуряна, а другого - фуги Баха или сонаты Моцарта.
Думаю, что те, кого стихи Бродского "не берут за сердце", читают просто "не своего" автора. У многих поэтов сколько угодно "человеческой простоты и душевной доступности". Например, у гениального Пушкина, у талантливого Есенина, а еще у Щипачева: их стихи берут за сердце без промаха, но... не одно и то же сердце''.
