Тамара Ляленкова: Уроки литературы – это, пожалуй, то, что в значительной степени отличает российскую школу от зарубежной. Не говоря об объеме обязательной программы, эти уроки призваны воспитывать в учащихся патриотизм, духовность, понимание добра и зла, прививать хорошие манеры, как будто все российские школьники – сироты, и единственный наставник в их жизни – учитель литературы. И это, несмотря на то, что поэт в России – уже не больше, чем поэт, а просто поэт. Впрочем, известно, система образования самая инерционная. Однако со временем кое-что меняется и в ней. Об этом мы и поговорим в сегодняшней программе с московскими школьниками и преподавателями литературы: Евгенией Абелюк, Оксаной Артемьевой, Константином Поливановым и Дмитрием Баком сразу после региональных новостей.
Диктор: В Калужской области, по указу губернатора, студентам, обучающимся по специальностям, связанным с физической подготовкой, будет ежемесячно выплачиваться дополнительная стипендия. Почти 3300 рублей на человека будут вычитаться из областного бюджета.
«Практика незаконных поборов с родителей школьников должна быть прекращена, а любые разрешенные платежи должны быть жестко регламентированы», - заявил новый мэр Москвы Сергей Собянин.
50 одаренных школьников Челябинска получили премии от губернатора. Победители и призеры международных, всероссийских и областных Олимпиад получили денежные вознаграждения в размере 25 тысяч рублей. Школьники Южного Урала занимают пятое место по количеству побед во всероссийских Олимпиадах после Москвы, Московской области, Санкт-Петербурга и Казахстана.
За запись в социальной сети «В контакте» на студента одного из колледжей Липецкой области заведено уголовное дело. По данным следствия, 31 марта ученик Машиностроительного колледжа города Ельца разместил на сайте «В контакте» экстремистский текст, направленный на разжигание ненависти на национальной почве.
Тамара Ляленкова: В сегодняшнем «Классном часе» мы говорим об уроках литературы, для начала с учениками Александром Скрыльниковым, Московский центр образования, и Михаилом Герасимовым, Преображенский кадетский корпус, 10-й класс. Я спросила у ребят, успевают ли они прочитать весь объем литературы по программе.
Михаил Герасимов: У нас учитель очень правильно распределяет, сколько когда прочитать. Так что мы успеваем, и нам это особо таких тяжких трудов не доставляет. Мне очень нравится такая форма проведения урока. Допустим, задается какой-то отрывок, допустим, какая-то глава, две-три главы прочитать. На следующий урок, когда приходишь, маленькая проверочная работа, кто какие мелочи запомнил. Допустим, что было на столе у главного героя. Даже если это вопрос, какие были чувства между героем и героиней, то нужно описать эти чувства и при этом написать свое мнение, что вы об этом думаете, это очень эффективно. Потом некоторые уроки, которые проходят без написания работ и продолжения обсуждения прочитанных отрывков, или просто приходим и дружно, когда закончили какую-то главу, вместе ее обсуждаем. Кто-то что-то не понял, поясняем, просто как обсуждение.
Тамара Ляленкова: Миша, а это бывает понятно, если несколько глав взяты из целой книги? Иногда непонятно вне контекста, или учитель вам как-то объясняет, что было до этого, и что произойдет потом?
Михаил Герасимов: Да, объясняет.
Тамара Ляленкова: То есть вам необязательно читать все произведение, вы пользуетесь хрестоматией, может быть?
Михаил Герасимов: У меня есть дома хрестоматия. Там в основном стихотворения. Мне нравятся стихотворения очень сильно, безумно нравятся, больше, чем книги.
Тамара Ляленкова: Саш, к вам тоже вопрос, пользуетесь ли вы хрестоматией?
Александр Скрыльников: Нет, хрестоматией не пользуюсь, так как на дальнейших проверочных работах или в том же ЕГЭ по литературе, который я собираюсь сдавать, мне не поможет эта хрестоматия, так как нужно досконально изучить произведение. Да и мне так удобнее, чтобы понять все и прочитать от корки до корки, и знать, когда тебя будут опрашивать.
Тамара Ляленкова: Вы сказали, что вы уже проходили «Преступление и наказание»?
Александр Скрыльников: Да, вот как раз его я прочитал не полностью, только несколько глав из середины. Дабы успеть за программой, нам показали фильм. Так мы наверстываем программу.
Михаил Герасимов: Еще очень полезная вещь, как ходить в театры. Допустим, на что мы ходили?
Александр Скрыльников: Мы на «Горе от ума» ходили. К сожалению, трактовочка была не очень хорошей.
Михаил Герасимов: Я все понял в принципе.
Александр Скрыльников: Понятной, но не очень хорошей.
Михаил Герасимов: Вы знаете, как классно, когда изучаешь «Горе от ума», некоторые люди, когда читают, не все же понимают, какие сцены где как происходят. А когда ты в голове уже все видел, как в реальном мире, как было все по-настоящему, учиться гораздо легче.
Тамара Ляленкова: А кто написал «Горе от ума»?
Михаил Герасимов: Грибоедов.
Александр Скрыльников: «Преступление и наказание» мы прошли. Но мы сначала прошли саму книгу, а затем мы просмотрели два фильма, один старый, в районе 60-х снят, и новый, который совсем недавно снимали и показывали по телевизору. Так реально гораздо легче все запомнилось, усвоилось, уложилось.
Михаил Герасимов: Раньше роман какой-нибудь писатель написал в одном веке, а в последующем веке нужно для другого поколения преподнести этот роман в совершенно другой форме, немножко изменить его, чтобы было более понятно. И поэтому фильм иногда несколько отличается от того, по чему они ставились.
Тамара Ляленкова: Достаточно много в русской литературе представлено сочинений о возрасте взросления, примерно вашего, это есть у Бунина, есть у Толстого одного и другого. Вы читали что-то из этого?
Александр Скрыльников: Трилогия Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность». «Юность», к сожалению, не успели пройти на уроках, программа не позволила пройти все. Довольно-таки очень похоже на ощущения, которые, я думаю, мы испытываем сейчас, то есть что-то все-таки не поменялось за эти годы, за это время ничего не поменялось. Просто решение этих проблем, конечно, стало другим сейчас, это все легче как-то.
Михаил Герасимов: Я солидарен с Александром.
Тамара Ляленкова: Хороший ход, ладно. Но, собственно, я к чему? Я к тому, что есть такая история как мужская дружба, такой вечный источник вдохновения.
Михаил Герасимов: Например, «Герой нашего времени».
Тамара Ляленкова: Миш, я подозреваю, что вы, как на уроке, мне отвечаете.
Михаил Герасимов: «Герой нашего времени», допустим. Кто читал, тот меня поймет, Грушницкий и Печорин, там рассказывалось про их дружбу, хотя их дружба была не очень крепкой. Да и везде в романах 19-го века там все время заканчивается дуэлью, модно что ли…
Александр Скрыльников: Частенько.
Михаил Герасимов: Частенько дуэли между лучшими друзьями. Это, наверное, на тот момент было как-то удивительно.
Александр Скрыльников: Даже биографии некоторых писателей повторяют романы некоторые.
Михаил Герасимов: Ленский и Онегин, закончилось плачевно.
Тамара Ляленкова: Из крупных произведений что вы должны были уже прочитать?
Александр Скрыльников: «Герой нашего времени», «Евгений Онегин».
Тамара Ляленкова: Это не очень большие объемы.
Александр Скрыльников: Ну, нам таких особо крупных книг и не задают, так как говорят, что у вас все равно не будет времени, чтобы их прочитать полностью.
Тамара Ляленкова: О том, как обычно изучают литературу в российских школах, рассказывали Александр Скрыльников и Михаил Герасимов. О том, как литературу преподают, расскажет учитель литературы Константин Поливанов. Я поделилась с ним собственным наблюдением.
Почему-то не читают стихи вслух в школе. И сами ребята не читают стихи вслух. Мне кажется, что стихи как раз вслух и надо читать, и в этом есть очень много смысла. А в нескольких классах, я разговаривала с детьми, не читают, вот прозу читают вслух, а стихи – нет.
Константин Поливанов: Ну, читать-то стихи вслух, как любой текст, полезно. Учить наизусть, на мой взгляд, не знаю, полезно ли это на уровне начальной и средней школы, с которой я дел почти что не имею, но на уровне старшей школы почти что бессмысленно, потому что заучивание наизусть никак не связано с процессом понимания. Например, анекдоты, которые не являются анекдотами, а слухами из жизни, когда соответственно строки «И колокольчик – дар Валдая» прочитывались людьми, которые когда-то это выучили наизусть, как деепричастие «дарвалдая». Читать прямо на уроке текст, который в этот момент обсуждается, на мой взгляд, полезно как прозаический, так и поэтический, просто ради того, чтобы и в звуковом виде текст существовал во время его обсуждения.
Тамара Ляленкова: Но ведь для стихов то это как раз одно из самых важных – звуковая форма. Не всякое стихотворение, но, как правило, звучит.
Константин Поливанов: Ну, это надо оставить на совести воспринимающего.
Тамара Ляленкова: Так считает Константин Поливанов. Разговор о стихах и прозе мы продолжим после главных новостей образования.
Диктор: Минздравсоцразвития Российской Федерации утвердило единый квалификационный справочник для работников сферы образования, где прописаны требования для каждой специальности от диспетчера образовательного заведения до директора школы. Кроме того, Минздрав обязал всех работников сферы образования знать конвенцию о правах ребенка.
Министерство образования и науки готовит предложение по повышению аспирантских стипендий, - заявил глава ведомства Андрей Фурсенко, они, по мнению министра могут быть повышены за счет сокращения числа бюджетных мест. Также рассматривается введение двух видов стипендий – социальной и академической. Первая будет предоставляться аспирантам, находящимся в сложном финансовом положении, вторая – обладателям выдающихся успехов в учебе и авторам перспективных разработок.
«Российские колледжи и ПТУ не отвечают требованиям времени и не могут готовить специалистов, востребованных рынком труда», - заявил президент Союза директоров средних специальных учебных заведений России Виктор Демин. Среди основных причин отставания Демин назвал содержание курсов, ресурсную базу, уровень квалификации преподавателей, а также общий статус среднего образования. На сегодняшний день в колледжах и ПТУ обучаются более миллиона студентов и работают более 200 тысяч преподавателей.
Президент Дмитрий Медведев, признанный самым популярным блоггером Рунета, поздравил одну из читательниц своего блога с днем рождения. Студентка журфака МГУ Юлия Аленик написала президенту в «Твиттер» о том, что у нее день рождения, и попросила поздравить ее с праздником. Через некоторое время в президентском микроблоге появилась надпись: «Да, пожалуйста, Юлия, с днем рождения! Счастья вам».
Студент Южного федерального университета бросил яйцо в министра образования Андрея Фурсенко. Однако молодой человек промахнулся и попал в другого студента вуза. За несколько дней до инцидента юноша был отчислен из ЮФУ за академическую неуспеваемость. Молодой человек является активистом движения «Другая Россия». Посоле ареста бывший студент сказал, что на такой поступок его толкнуло отчисление из университета.
Тамара Ляленкова: Это были главные новости образования, которые специально для «Классного часа» Свободы подготовили мои коллеги из интернет-портала «Пять баллов.Ру».
Разговор о литературе как школьном предмете мы продолжаем с учителем Константином Поливановым. Мне казалось, что в стихотворениях как раз заложена такая дополнительная форма удовольствия для того, кто его прочитает и вслух. Во многом все-таки сейчас в школе такой литературоведческий подход, мне кажется. А здесь еще такой момент поэтический, если не сказать чувственный.
Константин Поливанов: Ну, именно чувственный. А собственно, предметом литературы не может быть эмоция, предметом урока школьного. Эмоция – это то, что действительно остается между читателем и текстом, и это у каждого свое и индивидуальное. И это заведомо не сводится к тому, что, может быть, повторяемо, что может быть объяснено, что может быть логически осмыслено. Следовательно, эмоциональная составляющая не только стихотворной речи, но и прозаической, я думаю, что должна быть, действительно оставлена ребенку, чтобы он это читал сам.
Тамара Ляленкова: Константин Михайлович, мне кажется, что вы сказали о главном. Что тогда предмет изучения литературы в школе? Потому что у меня есть такой внутренний протест: все литературоведение, биографии писателей, которые накладываются на произведение и таким образом как бы объясняют это произведение, для меня это все немного тягостно, потому что я люблю литературу в чистом виде. То есть это наука, литература как наука дается в школе, правильно?
Константин Поливанов: Это школьный предмет, соответственно, конечно, это до известной степени такая же наука, как физика, химия и математика.
Тамара Ляленкова: А таким образом не портится вкус к тому интимному, что возникает между читателем и автором? Ученик рядом слышит голос учителя, который поясняет, что это поэтому, а это потому.
Константин Поливанов: Понимаете, жизненные обстоятельства автора, как правило, к литературному произведению имеют более чем удаленное отношение. Если мы сейчас с вами будем обсуждать, чем плоха традиция школьного, а на самом деле не только школьного литературоведения, которое стремится все объяснить обстоятельствами жизни автора, да, есть плохие школы, есть плохие учителя. Наверное, на сегодняшний день плохих учителей литературы больше, чем хороших. Думаю, что 40 лет назад плохих учителей литературы было еще больше, чем сегодня. К тому же, когда в 60-70-е годы проходилась литература, то ее нужно было обязательно пристегивать к трем периодам русского освободительного движения. Как и сейчас: плохие учителя столь же успешно пристегивают всего Пушкина к его духовному содержанию, как в советской школе, и не только в советской школе, в интеллигентской традиции до 1917 года Пушкин прочитывался прежде всего как борец за политические свободы, так теперь в Пушкине хотят видеть во что бы то ни стало борца за ценности христианской церкви. И то, и другое – искусственный перекос. У Пушкина есть тексты, связанные с борьбой за политическую свободу, несомненно, равно как ценности христианской церкви ему далеко не чужды. Но каким бы то ни было образом сводить содержание текстов только к ним, естественно, невозможно.
Тамара Ляленкова: Это такая нынешняя тенденция?
Константин Поливанов: Да, конечно.
Тамара Ляленкова: Последних лет, я так понимаю.
Константин Поливанов: Последних, наверное, уже лет 15.
Тамара Ляленкова: Церковная составляющая? 15 лет уже как!
Константин Поливанов: А вы думали!
Тамара Ляленкова: А кто-то еще как-то был переориентирован, переосмыслен не сказать же Министерством образования… Наверное, образовательным сообществом…
Константин Поливанов: Это не Министерство образования, это какими-то другими механизмами создается, хотя Министерство образования тоже не стоит от этого в стороне. Как кто? С какой помпой мы только что праздновали юбилей Гоголя! Не потому, что он у нас теперь не обличитель крепостничества, а совсем наоборот, глубокий духовный мыслитель. И я не вижу никакой помпезности по поводу такой значимой годовщины – столетия со дня смерти Толстого. Как же можно? От церкви-то отлучили.
Тамара Ляленкова: Вы думаете, до такой степени? Или это очевидно для вас?
Константин Поливанов: Почти что уверен.
Тамара Ляленкова: Может быть, просто объем большой?
Константин Поливанов: Вы же понимаете, что ведь в школе выбранные места из переписки с друзьями не проходятся вообще. В советские годы как раз еще про них упоминали в связи с письмом Белинского, и таким образом это актуализировалось. Теперь письма Белинского несущественны, поэтому до выбранных мест из переписки с друзьями школа не добирается. Тем не менее, в Гоголе видят духовность, в Гоголе видят изображение духовного пути и духовного служения в Акакии Акакиевиче, так же как и с Пушкиным. Точно так же у Гоголя есть пресловутое для нас с вами, потому что мы про это слышали в школах, обличение крепостничества, никуда от этого не денешься. Есть и по-своему прописываемый духовный путь персонажей. И здесь тоже, несомненно, в плохих школах происходит перекос. А что говорить про плохие школы? Плохие школы – это вообще, некоторое… Можно придти к крайним выводам, что, может быть, вообще лучше было бы литературу не проходить ни в каком виде, потому что, как вы сказали, это отбивает вкус к чтению. У ребенка есть свое интимное переживание текста, а ему скучный учитель рассказывает, что все связано с биографией автора. Действительно, главная все-таки задача школьная – это ребенка в чтении заинтересовать, а дальше дать ему какие-то ориентиры, какие-то подсказки.
Тамара Ляленкова: Рассказывал Константин Поливанов, учитель, один из авторов «Истории русской литературы», книги для просвещенных учителей и учеников. О судьбе этого учебника и о том, каким образом формируется школьное литературоведение, рассказывает его соавтор – филолог, педагог Евгения Абелюк.
Евгения Абелюк: Я убеждена, что даже если не будет списка, а будет некая примерная программа, все останется на своем месте, прежде всего потому, что мне, например, приходилось от людей, которые занимаются такими вещами, слышать такую фразу. Она, по-моему, очень красноречива: «Кто возьмет на себя смелость выкинуть, например, такое-то произведение?»
А работать мы над этим учебником начали, думаю, потому, что вдруг появилось очень большое желание написать учебник для тех детей, которым, может быть, не повезло с учителем, которым хочется узнавать о литературе, написать так, чтобы эта книжка представляла собой своего рода разговор о литературе, неторопливый. Вот нам хочется, чтобы литературу читали не в спешке, а медленно, задумываясь, удивляясь, размышляя. Так мы и писали. Поэтому получился учебник немножко иного типа. У нас другая традиция создания учебников. У нас иначе обычно строятся учебники, как монологические тексты с заданиями, которые привешиваются к этим текстам. Ну, вот мы писали иначе. Писали, пытаясь представить себе, какие вопросы в этом фрагменте текста могут возникнуть у детей, очень многие вопросы тут же выносили на поля, впрямую говорили о том, что у нас нет готовых ответов, мы можем предположить то-то или то-то, как читатели более продвинутые, чем читатели нашей книжки.
Тамара Ляленкова: Те учебники, по которым теперь учатся, есть какая-то полочка рекомендованных учебных пособий?
Евгения Абелюк: Да. И попасть на эту полочку, как я понимаю, очень и очень непросто. Я думаю, нужны какие-то особые заслуги. Во всяком случае, та наша книжка, которую мы упомянули, 9-10 лет назад выигравшая конкурс на учебник нового поколения, конкурс, который проводился Национальным фондом подготовки кадров по заказу Министерства образования и на деньги Всемирного банка, вот эта книжка даже ни разу не попала на экспертный совет. Мы не могли попасть на экспертный совет. Механизм того, как это происходит, мне уже более-менее понятен. Понятно почему, несмотря на материальную поддержку издательства, давались деньги на внедрение книжки, не только авторы получали какой-то грант, но издательство получало деньги на внедрение книжки. После долгой борьбы, мы все время пытались понять, а почему же так получается, что же произошло, каковы механизмы этого рынка? Кто туда выходит? Мы отказались от этой мысли, решили, что нужно, пускай не как учебник, но издать эту книжку хоть как-то, чтобы она хоть до кого-то дошла.
Тамара Ляленкова: Это была Евгения Абелюк. К обсуждению школьного литературоведения и влияния ЕГЭ на учебный процесс мы вернемся после небольшого перерыва.
Во второй части «Классного часа» мы продолжим разговор о трудностях изучения классических текстов и современных. Начнем со страшного, скажем, Шолохова. Когда «Тихий Дон» включали в школьную программу, среди учителей нашлось немало противников. В их числе была также Евгения Абелюк.
Евгения Абелюк: В какой-то момент я написала такую довольно острую статью на тему, изучать нам роман Шолохова «Тихий Дон» или нет. Ее поместил «Русский журнал», было очень много откликов, потому что я как раз вытаскивала сцены насилия, которыми этот роман напичкан. Я не могу с детьми об этом говорить.
Тамара Ляленкова: Он даже жестче, чем Бабель, мне кажется.
Евгения Абелюк: У Бабеля жестокость, вы имеете в виду «Конармию», конечно, у него эта эмоция претворяется в метафору, в художественный образ, и образ очень красивый. Я сейчас не дословно скажу: кровавое солнце покатилось с неба, как голова… Мы это воспринимаем все-таки не только как отрубленную голову, не в первую очередь как отрубленную голову. А мы это воспринимаем как некий художественный образ. И этот план красивости заслоняет другой план. У Шолохова сцены насилия, по-видимому, конечно, призваны показать жестокость войны, жестокость истории, жестокость происходившего. Иногда именно потому, что они именно так подробно выписываются, очень натуралистично, начинают восприниматься как самоцель. Это невозможно читать. Отец, изнасиловавший дочь. Солдат, проткнувший до кишок тело своего врага и так далее. Совершенно страшная сцена коллективного изнасилования, дикая. Там много таких сцен. И действительно, очень тяжело.
Мне пришлось как раз вместе с Константином Михайловичем Поливановым и еще несколькими коллегами принимать участие в какой-то момент в составлении альтернативного стандарта по литературе, когда еще не был принят тот стандарт, который сейчас действует, а Министерство вместе с Высшей школой экономики решило, что нужно попытаться создать альтернативный стандарт. А потом две группы, та, которая делала основной стандарт и наша встречались и обсуждали то, что получилось. Это был кровавый бой. И как раз вокруг Шолохова прежде всего развернулись баталии. Мы полагали, что и «Доктора Живаго» не стоит давать хотя бы потому, что это огромный объем. Вообще, рассматривать объем литературного образования как некоторый мешок с вещами, куда нужно напихать как можно больше, совершенно невозможно. Время идет, объемы только увеличиваются. И чтение не становится глубже, оно становится более поверхностным. Считать же, что литература при этом остается языком, на котором говорят разные поколения, уже не приходится, если это не освоено серьезно. Так вот, мы говорили о том, что и «Доктора Живаго» не стоит давать. Стихи – да, из романа. Но для того, чтобы настоять на Шолохове, на «Тихом Доне», впихнули туда и «Доктора Живаго», чтобы был некий консенсус между сторонами. О детях не думает никто.
С другой стороны, это все-таки определенная традиция литературного образования страны, к которой, наверное, надо отнестись достаточно серьезно.
Тамара Ляленкова: Так считает Евгения Абелюк. Бывший учитель литературы, а теперь проректор Российского гуманитарного университета Дмитрий Бак не согласен с ней.
Дмитрий Бак: А выпуски новостей не страшны? Если это поистине художественное произведение, если это произведение не конъюнктурное, не тенденциозное, а та же повесть «Ночевала тучка золотая» - именно такая книга, то она одновременно и провоцирует и содержит в себе, я думаю, некие антитела. Потому что благостными проповедями тут ничего не достигнешь. Ведь вокруг нас мир, который очень хорошо описывается знаменитой фразой философа, эстетика, музыковеда Теодора Адорно о том, что «после Освенцима невозможно писать и читать стихи». Что говорить?
В школе прежде всего и главным образом, и в классе, и на внеклассном чтении, нужно читать произведения образцовые, классические, которые аккумулируют в себе опыт искусства России, опыт великих ее писателей. И таких произведений сколько угодно. Их хватит на много-много лет.
Тамара Ляленкова: Простите, я вас прерву, потому что в определенном возрасте все-таки до конца прочитать то, что там есть, просто невозможно, не обладая внутренним опытом.
Дмитрий Бак: Почему? Вот это полная чушь. Потому что я – школьный учитель с 15-летним стажем. Я говорю не теоретически, а я говорю, основываясь на опыте преподавания. Дело в том, что все суждения типа «это невозможно дочитать», «это еще рано», «это должно опираться на какой-то жизненный опыт» принадлежат взрослым. Ребенок еще не знает, что ему это рано, что ему еще это трудно и так далее. Я это почувствовал на собственной шкуре. И объяснить что-нибудь про философию Канта семикласснику очень легко, десятикласснику еще просто возможно, а вот второкурснику не философского, конечно, факультета, а филологического, где я преподаю, уже очень-очень трудно, он скажет: «это не мое, я филолог, а не философ». И получается, что наша классика проваливается между временем, когда это еще рано и когда это уже поздно, и мы можем потреблять какую-то шелуху из устоявшихся штампов вроде того, что «Катерина – это луч света в темном царстве». Добролюбов – гениальный критик, но его позиция превращена в штамп. Или Обломов – «представитель обломовщины».
Я убежден в том, что количество русских культурных людей, способных до конца прочитать «Войну и мир», сокращается и будет неуклонно сокращаться. Это такой генетический фактор. Это не свидетельствует о вырождении нации, упаси Бог. А это просто свидетельствует о том, что ритм времени, ритм событий, привычки и так далее препятствуют большинству людей этот текст освоить. Это верно. Но вместе с тем, я убежден в том, что увлечь этим текстом молодого человека очень даже возможно, потому что в нем, в этом тексте, в этом великом произведении Толстого есть интересное и привлекательное для всех возрастов. Например, первый бой Николая Ростова, в котором он, увидев француза, вдруг бросает в него пистолет вместо того, чтобы в него выстрелить. Это удивительно точно подмеченная реакция. Ребенок, который ударился о стол, бьет его рукой, старается наказать. Роман Толстого, этот и другие, о современном человеке. И поэтому в том, что дети не могут его дочитать до конца, как и многие другие произведения, виноват учитель, виноват плохой учитель. Я в этом абсолютно убежден.
Тамара Ляленкова: Дмитрий Бак не совсем прав. Льва Толстого снова читают, но об этом мы поговорим немного позже. А сейчас представители что называется продвинутой школы – лицея № 1535, недавние выпускники Наталья Королькова, Илья Коченков и преподаватель Оксана Артемьева. Я спросила у ребят: успевали ли они прочитывать все по программе? Мы сделаем вид, что Оксана Вадимовна нас не слышит.
Наталья Королькова: Что касается 19-го века, я прочитала «Обломова» полностью, я частично прочитала «Отцы и дети», полностью прочитала Достоевского, он меня очень порадовал, впечатлил. «Войну и мир» я осилила отчасти, третий том, философские главы – это святое. Что касается 20-го века, то Булгаков полностью прочитан, Солженицын произвел на меня впечатление, я прочитала «Один день Ивана Денисовича» просто взахлеб за полдня, было потрясающе.
Тамара Ляленкова: А было так, что вы что-то читали по программе и дальше начинали читать всего этого автора?
Наталья Королькова: Да, было, с Чеховым. Я вышла за пределы рассказов, которые были даны программой, хотя их было много. До Достоевского у меня был Пушкин с его «Капитанской дочкой». Я помню, за одно лето я прочитала его трижды, а потом еще перечитывала.
Тамара Ляленкова: Это ваше прилежание или это ваш интерес к литературе?
Наталья Королькова: Это интерес к литературе. Я специально перешла из физико-математического класса в гуманитарный, потому что меня заинтересовал подход к литературе. Мне ее давали в средней школе по-другому.
Тамара Ляленкова: Разница в чем была?
Наталья Королькова: Разница в подходах. Здесь у нас был философский больше подход, больше концентрировались на частном, но при этом это не должно было опровергать общее. Нас учили все видеть комплексно, и читать, и понимать связанную композицию, общий анализ был очень интересный. У нас литература занимала 14 часов в неделю, я специально посчитала, у нас было углубленное изучение.
Тамара Ляленкова: И вы даже поменяли профиль?
Наталья Королькова: Да, я поменяла профиль, но потом все-таки вынуждена была вернуться к экономике, это дело моей семьи.
Тамара Ляленкова: Корыстное и бескорыстное чтение, потому что это две разные вещи – читать для себя и читать для того, чтобы сделать какие-то выводы, может быть, написать сочинение или сдать экзамен. Потому что все-таки, как мне кажется, сейчас литературоведческий уклон в специальных классах.
Оксана Артемьева: Сейчас, если брать экзамен, на который мы, к сожалению, уже ориентированы, это экзамен для тех, кто сдает ЕГЭ по литературе, и он предполагает какое-то количество вопросов, связанных с теорией литературы. На мой взгляд, это упущение, потому что от человека, который сдает родной язык, родную литературу, нельзя требовать изысков литературоведческих. Конечно, мы структурируем на уроке, мы разбираем композицию, систему образов, но не затем, чтобы озвучить эти теоретические понятия, а затем, чтобы через структуру, через элементы структуры сделать понятным какие-то вполне скрытые, но автором заложенные части смысла. Мы с этим поэтому и работаем. Мы, как я называю, препарируем лягушечку, но затем, чтобы эта мертвая лягушечка вернула нас к образу вот этого живого, прыгающего, с блестящими глазками существа. А экзамены современные у нас эту возможность творчества забирают, потому что ученик ориентирован на вполне жесткую схему. Что ты должен сделать? Ты должен понять проблематику, каким-то загадочным образом высказать свое отношение к этой проблеме, но так, чтобы быть корректным и не поспорить с автором, потому что он по определению прав.
Илья Коченков: Да, в критериях практически не рассматривается случаев, когда автор не прав.
Оксана Артемьева: Тогда зачем туда вводить этот аспект?
Тамара Ляленкова: Автор всегда прав, имеется в виду писатель?
Илья Коченков: Писатель, да.
Тамара Ляленкова: Он всегда прав.
Оксана Артемьева: На самом деле, главная ценность, на мой взгляд, выхода, что я бы хотела получить от своих учеников, это такое интертекстуальное видение, когда человек, читая новый текст, публицистический, газетный, журнальный, до смешного - какой-нибудь в журнале мод текстик, он способен в своем сознании воспроизвести элемент, фрагмент, как вспышка: это на что-то похоже, а вот этот автор делает это по-другому. И, когда у него есть эти живые переклички между читаемым и уже прочитанным, значит, что мы достигли успеха. Потому что всю программу прочесть невозможно. А потом можем ли мы потребовать от человека скрупулезного знания текста? Может ли его замкнуть на названии главы?
Тамара Ляленкова: Это раз, а потом, сейчас как раз идет речь о том, что очень плохо заучивать, затверживать, что нужны навыки, которые позволяют двигаться свободно среди знаний.
Оксана Артемьева: Есть еще другая тенденция. Память современного ученика значительно хуже, чем память 15 лет назад. По какой-то загадочной причине, для меня необъяснимой, если раньше стихотворение ты задавал или какой-то фрагмент в прозе, человек, конечно, помаявшись, понятно, что для него проще было полежать на диване около телевизора, но он тебе его отвечал. И все, что знают люди наизусть, они выучили когда-то в школе, какими-то фрагментами это всплывает. Сейчас это превращается в драму: как я это сделаю? Я этого не могу.
Илья Коченков: Да, в драму, я помню.
Тамара Ляленкова: А что вам не удавалось выучить, что было трудным?
Илья Коченков: Иногда действительно не было времени, иногда просто было сложно. Скажем, базовый комплект предметов сделал, сейчас время есть, остался отрывок из Гоголя по литературе, а мозги немного уставшие. И когда пытаешься себе вогнать в голову эти 20 предложений, чудом как-нибудь вгоняешь к себе 11, засыпаешь, просыпаешься – и не помнишь, разумеется, потому что все это загнал к себе в кратковременную память, чтобы суметь проговорить перед собой сейчас и, тут же успокоившись и забыв, соответственно, уснуть.
Тамара Ляленкова: Как надо изучать литературу в школе? На этот вопрос мы попробуем ответить в заключительной части программы после выпуска зарубежных новостей образования.
Диктор: Библиотека университета Мюнстера ввела карты для студентов по аналогии с картами на парковку автомобилей. На такой шаг руководство библиотеки вынудила пойти резкая нехватка мест и поведение самих студентов. Читальный зал рассчитан на 600 человек, тогда как ежедневно библиотеку посещают до 4000 студентов. Кроме того, молодые люди, занимая место в читальном зале, идут пить кофе или разговаривают с друзьями. Теперь студенту на перерыв дается только 30 минут. Если в течение этого времени он не вернется, то его место может занять другой посетитель.
В Анкаре с 17 по 24 октября проходят Всемирные кадетские игры. В них примут участие курсанты военных учебных заведений из 142 стран в возрасте от 17 до 24 лет. В программу соревнований включены пять видов спорта: военное пятиборье, стрельба из пневматического оружия, легкая атлетика, волейбол и спортивное ориентирование.
С осени 2012 года в Швеции ужесточаются требования к сотрудникам образовательных учреждений. Для занятия педагогической деятельностью учителя должны будут обладать профильным образованием. По данным на весну 2010 года, из 130 тысяч шведских учителей 20% не имеют педагогического образования.
Тамара Ляленкова: Это были зарубежные новости образования.
Разговор о том, какой должна быть школьная программа по литературе, мы продолжаем с Оксаной Артемьевой и ее учениками Ильей Коченковым и Натальей Корольковой.
Оксана Артемьева: Я в свое время, когда пришла работать в школу, много экспериментов проводила разного рода, и один из них был чтение не в сокращенном варианте, потому что раньше был учебник литературы, где достаточно в полном варианте были представлены произведения. И в частности, Гоголя «Тараса Бульбу» мы читали полностью. И, естественно, я задала детям, но потом начала сама просматривать еще раз текст и обнаружила несколько ужасающих сцен. Но тем, наверное, и отличается классика, потому что… Шолохов – разное к нему отношение, и Бабель, который писал о гражданской войне, и Астафьев, который написал «Веселый солдат» о гниющих в медсанбатах людях. Все это тем и отличается, что страшилка вызывает в человеке только чувство брезгливости и омерзения, а хорошая литература всегда выходит на то, что называется преодоление трагического, она рождает в человеке не ощущение ужаса и безнадеги, а ощущение того, что, если это было, наверное, это не должно повторяться.
Тамара Ляленкова: А кто-нибудь плакал и над чем плакал, над книжкой?
Илья Коченков: Не припомню такого.
Наталья Королькова: Я помню, я плакала над Достоевским как раз-таки, первый сон Раскольникова, когда убили лошадь. Я плакала, не могла читать, но надо было прочитать, потом еще пришлось это анализировать, еще раз перечитывать. Это, конечно, была ночь невеселая и не только у меня, я знаю, у большинства моих одноклассниц.
Оксана Артемьева: Я не могу сказать, что я уж прямо так слезлива. Но есть несколько фрагментов, которые я всегда читаю в школе сама, чтобы это было услышано, это, допустим, Мармеладов, который рассказывает о Соне, которая первый раз идет продавать себя. И, честно говоря, мне большого труда всегда стоит в этот момент не заплакать, ровно как, когда я читаю момент, когда Кутузову приносят донесение о том, что Наполеон из Москвы ушел. Он спрашивает: «Истинно так? Подойди поближе». То есть какие-то моменты, очень простые. Люди рассказывают о трагических и великих событиях для своей семьи и для страны очень просто, медленно, при этом ощущение бегущих мурашек, я начинаю блестеть глазами, сама себя в этот момент не люблю и понимаю, что дети не должны смотреть на все это. Наверное, литература обладает таким свойством.
Тамара Ляленкова: Так получается, что переживания, которые дарят художественные произведения, оказываются подчас сильнее литературоведческого анализа, которым, по новым правилам, должен уметь пользоваться школьник. Насколько учитель свободен в выборе и подаче литературного материала, я попросила рассказать Константина Поливанова.
Константин Поливанов: Есть понятие государственного стандарта и есть механизмы Единого государственного экзамена, на этот государственный стандарт ориентированные. Туда литература позже, чем, может, 70-80-х годов не попадает. Думаю, что в этом есть своя логика, опять же, если рассматривать как универсальное требование ко всем. То есть, с одной стороны, действительно, учителю должна быть предоставлена свобода добавлять или не добавлять сугубо современное, но опять же, уверяю вас, любой учитель, если это и делает, то делает на каких-то достаточно ранних этапах, в 5-7, 8, даже в 10-м классе. В 11-м классе учителя ориентированы прежде всего на выполнение требований ЕГЭ. Кстати говоря, много по этому поводу наломалось перьев и копий. Но вот я думаю, и это не случайная ситуация, а абсолютно закономерная, я из года в год преподаю на подготовительных курсах в Высшей школе экономики и, соответственно, из года в год сталкиваюсь с 11-классниками, среди которых до прошлого года количество прочитавших «Войну и мир» всегда оказывалось меньше, чем мне бы того хотелось. А в этом году я впервые столкнулся с ситуацией, что вся присутствовавшая аудитория «Войну и мир» прочитала. Я сперва удивился, потом понял, что в этом ничего удивительного нет. Каждый из них уже полгода тому назад сделал свой сознательный выбор и понял, что он собирается сдавать ЕГЭ по литературе. Собираясь сдавать ЕГЭ по литературе, он «Войну и мир» прочитал. На мой взгляд, это огромный плюс введения практики ЕГЭ по литературе.
Тамара Ляленкова: И, наверное, прочитали внимательно, потому что вопросы могут быть.
Константин Поливанов: Вопросы могут быть, конечно. Чего же невнимательно-то читать? Мы снова возвращаемся к тому, с чего начали. Дальше текст берет свое. Все это отторжение от Толстого, разговор, что это слишком толсто, что это читать невозможно и так далее – это все главным образом разговоры людей, которые эту задачу себе не ставили, они не начинали читать. В лучшем случае прочитывали по указанию учителя главы про разговоры князя Андрея с дубом и поющую Наташу. «Война и мир», точно так же, как «Преступление и наказание», это текст, который дальше сам умеет руководить своим читателем.
Тамара Ляленкова: С другой стороны, на уроки литературы пытаются наложить много функций, одна из них патриотическая, нравственно-воспитательная. Вот теперь «Архипелаг» Солженицына будут изучать, обещан сокращенный вариант.
Константин Поливанов: Во-первых, сокращенного варианта, как мы с вами понимаем, кажется, до сих пор нет. Тем самым пока он будет изготовлен, пока он, наконец, доберется до школы, еще успеет десять раз все поменяться. «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор» формально существуют внутри школьной программы уже достаточно давно. С другой стороны, как и многие другие тексты, прохождение которых предполагается во второй половине 11-го класса, до них очень часто просто физически не доходят руки. В лучшем случае их велят прочитать летом, а потом хорошие учителя успевают обсудить. У других не хватает для этого времени и сил. Школа, в этом есть плюсы и минусы, - механизм очень инертный и неторопливый. От момента, когда на каком бы то ни было высоком уровне будет принято решение о том, что надо изготовить дайджесты Солженицына, до того момента, как это реально дойдет до школ, пройдет очень много времени. Скажем, например, уже, наверное, 20 лет точно, как нет необходимости на уроках литературы проходить роман «Мать». Тем не менее, много лет его продолжали и где-то до сих пор продолжают проходить, просто потому, что учитель привык в 11-м классе строить свои уроки так, что в этот момент у него «На дне», а в этот момент - «Мать». В принципе, на мой взгляд, выжимки из «Архипелага» было бы прочесть чрезвычайно полезно любому современному школьнику, причем лучше прочесть все три тома «Архипелага», но где современный московский одиннадцатиклассник, имеющий подготовительные курсы, репетиторов, семь уроков ежедневно в школе и так далее, может на это найти время, не знаю. Думаю, что почти что не может.
Но кто сказал, что литература нужна для того, чтобы на ней учиться? Литература все-таки нужна для того, чтобы получать от нее удовольствие. А если вы мне сейчас возразите, что я вам говорил о том, что литература – школьный предмет и в нем надо логическим образом постигать смысл, так я уверяю вас, что от того, что мы понимаем текст, мы от него в итоге получаем больше удовольствия. Когда мы с вами читаем «Евгения Онегина» и прочитываем строчку «Вина кометы брызнул ток», то, в общем, это полезная информация, что это вино урожая, собранного при прохождении кометы над Европой, а не бессмысленно красивый эпитет. Вот что, собственно, и должны предоставлять уроки литературы.
Тамара Ляленкова: Это было мнение учителя литературы Константина Поливанова, к которому в сегодняшнем «Классном часе» Свободы присоединились педагоги Евгения Абелюк, Оксана Артемьева и проректор Российского гуманитарного университета Дмитрий Бак.
