15 ноября в Москве открывается первая Международная неделя русскоязычной Европы, организованная Международной консолидацией "Единый Совет русскоязычных граждан" Европы и Международным консалтинговым центром "Русскоязычный бизнес ЕС". О том, как русский язык и традиции сохраняются в русскоязычных семьях Германии, рассказывает руководитель Общества русскоязычных родителей и педагогов Берлина "МИТРА" Марина Бурд (слушать/скачать полную версию программы "Классный час"):
– Мы приехали на Запад с таким чувством, что попали в педагогический рай. Отрезвление пришло позже, через 4-5 лет. Потому что оказалось, что весь этот плюрализм, невероятный демократизм педагогического ландшафта подразумевает очень серьезные задачи и ответственность родительского дома, подразумевает большую самостоятельность ребенка, к которой мы не были готовы. Наши родители считают, что хорошее образование – это большой объем знаний. На Западе под образованием понимают несколько иные вещи. И это стало понятно, когда дети начали получать оценки. Мы забили тревогу. Все наши родители уезжали в эмиграцию по разным причинам, но какими бы ни были эти причины, известно, что практически все люди, имеющие детей, ехали за "лучшим будущем" для своего ребенка.
– Правильно ли я понимаю, что речь идет о семьях, где родители получили высшее образование, и образовательный уровень внутри семей был достаточно высоким?
– Это были сознательные родители, люди, имеющие академическую степень, как минимум, и вторую, а многие и третью. Поэтому они уезжали с завышенной установкой на образование. И оказалось, что у этих родителей дети получают плохие оценки. Родители начинали спорить с учителями, доказывать, но потом выяснялось, что для того, чтобы получить хорошую отметку, недостаточно выучить назубок параграф.
– Считается, что социализация, которая происходит в школе, очень важна для будущего человека. Но если в вашей школе большинство детей, приехавших из России или родившихся в русских семьях, как же они вписываются в немецкий ландшафт?
– Да, мы тоже размышляем над тем, не создаем ли мы своего рода искусственную среду очень мотивированных учеников и очень инновационной и успешной педагогической концепции? Не получается ли, что наши дети изолированы от окружающего их мира? Но, смотрите, люди, которые имеют высокие доходы, тоже изолируют своих детей. Они не отдают их в государственные школы, а выбирают частные школы, соответствующие их достатку. Это первое.
Второе. В начальной школе в Берлине ребенок учится 6 лет, и все эти годы вы себя убеждаете, что он учится в немецкой школе, что вы его отдали туда для социализации, это ему важно. Но при этом вы знаете, что из 100% школьников в этой школе 60% – это, например, турецкие и арабские дети, а немецких только 10%. Ну так 10% немцев и у нас в школе есть. Тем более, что у нас и в детских садах, и в школе сейчас просто в геометрической прогрессии растет число детей из билингвальных семей, где мама или папа представитель коренного немецкого населения. И они выбирают наши детские сады, потому что у нас очень высокий уровень педагогической работы с детьми.
В первый школьный день детям в Германии дарят сладости
И еще один интересный феномен мы наблюдаем. Даже если наши дети попадают в хорошую немецкую школу, скажем, в гимназию, которая располагается в благополучном районе, знаете, что происходит? Дружат дети – наши с нашими, а немцы с немцами. И язык здесь роли никакой не играет. К тому же, в школе имени Ломоносова, которую мы создали, (ей в этом году 5 лет исполняется), мы даем очень интенсивную программу социализации и в районе, и в городе, и в стране, в которой они живут. Ничуть не меньше, а, может быть, больше некоторых обычных государственных школ, где русскоязычные дети учатся с немцами или с другими представителями групп мигрантов. И надо заметить, что цели немецкой школы, да, и вообще западной педагогической школы – это не напичкать ребенка знаниями, а научить его определенным компетенциям.
– Как вам удалось, сохранив традиционную школу, повернуть все-таки в эту сторону, правда, на немецкой земле?
– Речь идет о плюрализме, о равенстве многих возможностей: существуют Вальдорф-школы, Монтессори-центры, есть свободные школы, есть консервативные, словом, разные. Наша школа частная, разрешенная для работы в Берлине, но первое, что прописано в законе о частных школах – это то, что каждая частная школа в земле Берлин и в любой другой федеральной земле обязана дать рамочную образовательную программу той земли, в которой она находится. А по какой программе, и какими образовательными методами им работать – решают сами образовательные учреждения. Главное, чтобы это не противоречило законодательству и правам ребенка.
Конечно, нас контролируют государственные органы, приходят на уроках. Я с ними очень бурно дискутировала в первый год работы. Они пришли на урок математики, который вела русский учитель. Было три представителя сената. Они пришли, посидели 15 минут, демонстративно встали посередине урока, что повергло меняв шок, и ушли. Мы гуськом пошли за ними. Я представляю, в каком состоянии была учительница, которой надо было довести урок до конца. Она потом к нам присоединилась. После этого мы 45 минут дискутировали. Чиновник ведомственного контрольного управления сказал, что ему все сразу стало ясно через 15 минут: мы представляем собой сталинские системы образования – дети сидят на уроке смирно, если они хотят ответить, поднимают руку, на уроке порядок, никто не кричит, никто не бегает, никто не подсматривает в тетрадку к другому, как это принято во многих немецких школах. И я с ним очень активно спорила. На мою удачу, у меня была папка всех подготовительных документов, которые я собирала во время подготовки концепции школы, где черным по белому было написано, что ведущие ученые одного из немецких университетов доказали, что на начальном обучении детей-мигрантов в начальной школе наиболее эффективными оказываются традиционные методы обучения математики, языку, природоведению.
Я сказала этому чиновнику: у нас есть уроки, на которых мы используем разные формы групповой работы, проектной работы. Не всегда у нас дети сидят в такой мертвой тишине, занимаются сложными вещами. Но если речь идет о математике, о фундаментальных основах знаний в первом классе, то мы предпочитаем спокойную серьезную и очень концентрированную обстановку. Он выслушал, сказал свое мнение, но он не закрыл нашу школу. Он не выписал нам штрафов. Мы просто с ним обменялись мнениями.
Уже два года подряд наши дети пишут сравнительные контрольные на федеральном уровне по математике и по немецкому, и их показатели на 17-22% лучше, чем средний уровень по земле Берлин. Это мой ответ этому чиновнику.
– Мы приехали на Запад с таким чувством, что попали в педагогический рай. Отрезвление пришло позже, через 4-5 лет. Потому что оказалось, что весь этот плюрализм, невероятный демократизм педагогического ландшафта подразумевает очень серьезные задачи и ответственность родительского дома, подразумевает большую самостоятельность ребенка, к которой мы не были готовы. Наши родители считают, что хорошее образование – это большой объем знаний. На Западе под образованием понимают несколько иные вещи. И это стало понятно, когда дети начали получать оценки. Мы забили тревогу. Все наши родители уезжали в эмиграцию по разным причинам, но какими бы ни были эти причины, известно, что практически все люди, имеющие детей, ехали за "лучшим будущем" для своего ребенка.
– Правильно ли я понимаю, что речь идет о семьях, где родители получили высшее образование, и образовательный уровень внутри семей был достаточно высоким?
– Это были сознательные родители, люди, имеющие академическую степень, как минимум, и вторую, а многие и третью. Поэтому они уезжали с завышенной установкой на образование. И оказалось, что у этих родителей дети получают плохие оценки. Родители начинали спорить с учителями, доказывать, но потом выяснялось, что для того, чтобы получить хорошую отметку, недостаточно выучить назубок параграф.
– Считается, что социализация, которая происходит в школе, очень важна для будущего человека. Но если в вашей школе большинство детей, приехавших из России или родившихся в русских семьях, как же они вписываются в немецкий ландшафт?
– Да, мы тоже размышляем над тем, не создаем ли мы своего рода искусственную среду очень мотивированных учеников и очень инновационной и успешной педагогической концепции? Не получается ли, что наши дети изолированы от окружающего их мира? Но, смотрите, люди, которые имеют высокие доходы, тоже изолируют своих детей. Они не отдают их в государственные школы, а выбирают частные школы, соответствующие их достатку. Это первое.
Второе. В начальной школе в Берлине ребенок учится 6 лет, и все эти годы вы себя убеждаете, что он учится в немецкой школе, что вы его отдали туда для социализации, это ему важно. Но при этом вы знаете, что из 100% школьников в этой школе 60% – это, например, турецкие и арабские дети, а немецких только 10%. Ну так 10% немцев и у нас в школе есть. Тем более, что у нас и в детских садах, и в школе сейчас просто в геометрической прогрессии растет число детей из билингвальных семей, где мама или папа представитель коренного немецкого населения. И они выбирают наши детские сады, потому что у нас очень высокий уровень педагогической работы с детьми.
– Как вам удалось, сохранив традиционную школу, повернуть все-таки в эту сторону, правда, на немецкой земле?
– Речь идет о плюрализме, о равенстве многих возможностей: существуют Вальдорф-школы, Монтессори-центры, есть свободные школы, есть консервативные, словом, разные. Наша школа частная, разрешенная для работы в Берлине, но первое, что прописано в законе о частных школах – это то, что каждая частная школа в земле Берлин и в любой другой федеральной земле обязана дать рамочную образовательную программу той земли, в которой она находится. А по какой программе, и какими образовательными методами им работать – решают сами образовательные учреждения. Главное, чтобы это не противоречило законодательству и правам ребенка.
Конечно, нас контролируют государственные органы, приходят на уроках. Я с ними очень бурно дискутировала в первый год работы. Они пришли на урок математики, который вела русский учитель. Было три представителя сената. Они пришли, посидели 15 минут, демонстративно встали посередине урока, что повергло меняв шок, и ушли. Мы гуськом пошли за ними. Я представляю, в каком состоянии была учительница, которой надо было довести урок до конца. Она потом к нам присоединилась. После этого мы 45 минут дискутировали. Чиновник ведомственного контрольного управления сказал, что ему все сразу стало ясно через 15 минут: мы представляем собой сталинские системы образования – дети сидят на уроке смирно, если они хотят ответить, поднимают руку, на уроке порядок, никто не кричит, никто не бегает, никто не подсматривает в тетрадку к другому, как это принято во многих немецких школах. И я с ним очень активно спорила. На мою удачу, у меня была папка всех подготовительных документов, которые я собирала во время подготовки концепции школы, где черным по белому было написано, что ведущие ученые одного из немецких университетов доказали, что на начальном обучении детей-мигрантов в начальной школе наиболее эффективными оказываются традиционные методы обучения математики, языку, природоведению.
Я сказала этому чиновнику: у нас есть уроки, на которых мы используем разные формы групповой работы, проектной работы. Не всегда у нас дети сидят в такой мертвой тишине, занимаются сложными вещами. Но если речь идет о математике, о фундаментальных основах знаний в первом классе, то мы предпочитаем спокойную серьезную и очень концентрированную обстановку. Он выслушал, сказал свое мнение, но он не закрыл нашу школу. Он не выписал нам штрафов. Мы просто с ним обменялись мнениями.
Уже два года подряд наши дети пишут сравнительные контрольные на федеральном уровне по математике и по немецкому, и их показатели на 17-22% лучше, чем средний уровень по земле Берлин. Это мой ответ этому чиновнику.
