Ирина Лагунина: Новые информационные технологии стали фактором не только личной жизни каждого, но и международной политики. Однако человечеству еще только предстоит научиться пользоваться этим инструментом. Об этом шла речь на днях в нью-йоркском Совете по международным отношениям, который пригласил для участия в дискуссии руководителей компании Google Incorporated. Рассказывает Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: В 1917 году большевики вместе с Зимним дворцом первым долгом захватили самые быстрые тогда средства связи – петроградскую телефонную станцию и телеграф. В ХХ веке организаторы государственных переворотов брали власть, захватывая телевидение. Но сегодня ни власть, ни переворотчики уже не в состоянии контролировать информационный поток, создателями которого стали сами граждане. Новые коммуникационные технологии порождают новую политическую реальность, еще далеко не до конца осознанную политиками.
Участник дискуссии в Совете по международным делам председатель совета директоров и генеральный директор компании Гугл Эрик Шмидт предсказывает, что дальнейшее развитие технологий предоставит доступ к неподцензурной информации миллиардам людей.
Эрик Шмидт: Меня восхищает масштаб мобильной революции. Я думаю, большинство людей не отдают себе отчет в том, насколько быстро она совершается, особенно за пределами мира развитых стран. В мире сегодня что-то между четырьмя и пятью миллиардами мобильных телефонов того или иного типа. К миллиарду приближается число смарт-фонов, способных вести поиск информации в Интернете. Такой телефон, как у меня – это совместный продукт Гугла и компании Самсунг – стоит сегодня 300-400 долларов. Есть все основания ожидать, что в ближайшие несколько лет цена подобных аппаратов станет такой, что они превратятся в основное средство связи для людей третьего мира. В мгновение ока люди, только недавно получившие возможность смотреть телевидение, не обладавшие информацией, лишенные доступа к библиотекам и книгам, получили доступ к информации со всего мира на всех известных языках, они могут общаться, получать знания, узнавать новости о своих кумирах. Вопрос лишь в цене этих аппаратов. В ближайшие два-три года к этому виду общения подключится миллиард человек. Это огромная цифра.
Владимир Абаринов: По словам Эрика Шмидта, мобильная связь предоставляет небывалые возможности жителям бедных стран и, в конечном счете, именно они изменят мир.
Эрик Шмидт: Не забывайте: по своей мощности эти аппараты превосходят компьютеры, какими они были всего несколько лет назад. Они окажутся в распоряжении людей, у которых никогда не было ничего подобного. Они смогут не только общаться друг с другом, но и пользоваться приложениями, которые позволят им организовать их мысли, найти новые пути решения задач, играть и изменять мир. Это закладывает основу того, что будет с внешней политикой, государствами и обществом в целом.
Владимир Абаринов: По мнению Джареда Коэна, который возглавляет "мозговой центр" Гугла, страны мира пора классифицировать по признаку доступа к интернету и мобильной связи и исходить из этой классификации при планировании внешней политики.
Джаред Коэн: Мы пытаемся посмотреть на мир через призму коммуникабельности. Если коммуникации растут в геометрической прогрессии, и те, кто лишен связи сегодня, завтра станут активнейшими пользователями, то мы должны понять, каким будет воздействие этого внезапного информационного потока на различные общества в мире. Вместо того, чтобы делить мир на развитый и развивающийся, Восток и Запад, Север и Юг, мы пытаемся классифицировать его по признаку включенности страны в глобальные коммуникации, и у нас получается, что такие страны, как Эстония или Швеция, играют роль глобальных коммуникационных центров, другие подключены, третьи – частично подключены. А Северная Корея образует свою собственную категорию отключенных.
Владимир Абаринов: Президент Совета по международным отношениям Ричард Хаасс задал Эрику Шмидту такой вопрос.
Ричард Хаасс: В своей статье вы пишете о Гутенберге и его технологическом прорыве – книгопечатании. А сегодня вы уже ссылались на телевидение. Имеется ли что-то особенное или уникальное в технологиях, о которых вы говорите? Это просто новый этап все того же исторического пути? Или есть нечто принципиально отличное в том, о чем мы говорим здесь сегодня?
Эрик Шмидт: Я бы взялся утверждать, что это нечто принципиально новое в одном фундаментальном аспекте. Мобильная революция наделяет каждого отдельного человека такими возможностями, каких ему технологии никогда прежде не давали. Все предшествовавшие технологические революции были связаны с инфраструктурой какого-то типа, каким-то командным центром и системой контроля. Мобильная технология в силу самой своей природы делает таким командным центром каждого – каждый сам себе издатель, автор, фотограф, редактор, блогер. Каждый вдруг стал тем, кем хотел стать. И теперь совершенно непредсказуемо, кем же люди хотят быть на самом деле. Согласно статистике, которой располагает Гугл, 15 процентов ежедневных запросов в поисковике уникальны, мы никогда раньше не сталкивались с такими запросами. Мир гораздо более разнообразен, гораздо более, если угодно, случаен, чем мы думаем.
Владимир Абаринов: Ричард Хаасс попытался выяснить у Джареда Коэна, считает ли он новые технологии орудием добра.
Ричард Хаасс: Вы только что говорили, что технологией можно пользоваться во зло и во благо. "Аль-Каида" и подобные ей организации пользуются Интернетом как главным средством вербовки и подготовки. С помощью того же самого орудия можно совершать замечательные вещи, спасать людей – например, в медицине, врач на другом конце света может прочесть ваш рентгеновский снимок, мало ли что еще. Технология сама по себе нейтральна. И все-таки непохоже, чтобы в ней всего было поровну. Чего в ней больше – добра или зла? Быть может, главное в ней то, что она вооружает личность, а не коллектив или государство?
Джаред Коэн: Я определенно не считаю, что добра и зла в ней пополам. Думаю, важно также подчеркнуть, что дискуссия идет не о пропорции добра и зла в технологии. Технология уже приведена в действие. Она уже начинает жить своей жизнью. Спор идет о том, каким образом оптимизировать процесс ради более позитивных результатов. То, каким образом используют технологии люди, живущие в странах с репрессивными режимами, становится неожиданностью для тех, кто разработал эти технологии. Потому что разрабатывались они людьми, живущими в свободном, открытом и демократическом обществе. Это совершенно непредсказуемо – что происходит, когда эти технологии оказываются в руках людей, которые читают инструкцию по эксплуатации. Возможно, это звучит странно, но поднимите руки, кто из вас когда-нибудь читал инструкции к вашему сотовому телефону? Немного. Да и зачем вам все сто процентов функций вашего аппарата, когда у вас есть свобода слова и собраний. Но поезжайте куда-нибудь в Иран, и вам понадобится знание всех свойств вашего аппарата, все, на что он способен, потому что он превратится в ваш мост к гражданским свободам, которых без него вы будете лишены. Точно так же и режим рассматривает технологию как инструмент, какого у него не было никогда прежде. Режим может следить за диссидентами при помощи технологий. Потому что эти технологии так новы, что люди рискуют, даже не зная, в чем состоит этот риск.
Владимир Абаринов: В конце концов Джаред Коэн определил соотношение добра и зла в новых технологиях как 90 процентов к 10. Ричард Хаасс продолжает.
Ричард Хаасс: Вы упомянули Иран. Мне кажется, это пример одновременно и восхищающий, и отрезвляющий. Мы видели, что произошло 16 месяцев назад или около того – протест против сфальсифицированных выборов. А потом пришли парни с дубинками и проломили многим черепа, и правительство научилось ответным мерам. Так чему же нас научил Иран? Что мы узнали о технологии? Она была в руках протестующих – но режим нанес встречный удар. Что в этом неожиданного для вас? Что мы узнали из этого?
Джаред Коэн: Думаю, Иран преподал нам много уроков. Знаете, часто противопоставляют пример Ирана в июне 2009 года и пример Молдавии в апреле того же года. В Молдавии произошло то же самое, за исключением того, что коммунистическое правительство было вынуждено уступить давлению и пойти на повторные выборы и эти повторные выборы проиграло. А в Иране, конечно, протестующие не достигли результата, какого ожидали. Но я берусь утверждать, что и в Иране итог был не полностью негативным. Общаясь с активистами по всему миру, они донесли информацию о своих действиях за пределы Ирана. Есть ощущение, что если люди пользуются технологией чтобы доносить информацию до остального мира, то даже в самых репрессивных странах общество становится частью глобального человечества. Да, иранский опыт был неудачным в смысле достижения непосредственных целей. Но он был успешным в том смысле, что побудил активистов в других частях света задуматься о новых технологических возможностях и связанных с ними совершенно новых вызовах, которые они должны принять, если намерены бороться за основные свободы и гражданские права. И в конечном счете, я не думаю, что мы точно знаем, чем закончится дело в Иране. Сам факт, что множество людей вышли на улицы и использовали технологию, чтобы рассказать внешнему миру о том, что там происходит, - сам этот факт был необыкновенным. Отберите у иранцев сотовые телефоны, исключите их из уравнения – а в Иране 60 процентов населения пользуются сотовой связью – и кто бы из вас увидел видеозапись убийства Неды Солтан на улице Тегерана? Это видео - не просто потрясающий документ. Оно в течение нескольких часов распространилось по всему миру и достигло письменных столов самых могущественных и самых недоступных людей на свете – президентов и премьер-министров. И не просто достигло, а заставило их отреагировать, и в итоге изменило тон, изменило политику целого ряда правительств в мире.
Владимир Абаринов: Вопрос из зала: не превратился ли Гугл и другие крупнейшие компании, контролирующие Интернет, в мировое правительство?
- В своей статье вы пишете, что Интернет и новые технологии стали вызовом вестфальской системе национальных государств. Гугл и ряд других компаний фактически уже получили свой глобальный электорат в лице своих пользователей. Меня интересует, думаете ли вы над тем, как, во-первых, наилучшим образом служить интересам этого электората, а кроме того, как помочь ему, когда правительство делает что-то, чего не хотят граждане.
Эрик Шмидт: Нам всегда лучше действовать с позиций граждан данной страны, а не Гугла, противостоящего правительству. Мы пытались, но безуспешно. Мы всегда в лучшем положении, если пользователям становится очевидно, что политика правительства ущемляет их интересы – вводит цензуру, блокирует доступ к сервису Youtube и так далее. Большинство правительств, с которыми мы имеем дело, в принципе хотят модернизировать свои страны. И они понимают, что должны взаимодействовать с коммуникационными технологиями. Тем не менее, они хотят делать это на своих условиях.
Владимир Абаринов: В конечном счете, считают руководители Гугла, именно граждане будут определять, каким путем пойдут новые технологии, а вместе с ними и мир.
Владимир Абаринов: В 1917 году большевики вместе с Зимним дворцом первым долгом захватили самые быстрые тогда средства связи – петроградскую телефонную станцию и телеграф. В ХХ веке организаторы государственных переворотов брали власть, захватывая телевидение. Но сегодня ни власть, ни переворотчики уже не в состоянии контролировать информационный поток, создателями которого стали сами граждане. Новые коммуникационные технологии порождают новую политическую реальность, еще далеко не до конца осознанную политиками.
Участник дискуссии в Совете по международным делам председатель совета директоров и генеральный директор компании Гугл Эрик Шмидт предсказывает, что дальнейшее развитие технологий предоставит доступ к неподцензурной информации миллиардам людей.
Эрик Шмидт: Меня восхищает масштаб мобильной революции. Я думаю, большинство людей не отдают себе отчет в том, насколько быстро она совершается, особенно за пределами мира развитых стран. В мире сегодня что-то между четырьмя и пятью миллиардами мобильных телефонов того или иного типа. К миллиарду приближается число смарт-фонов, способных вести поиск информации в Интернете. Такой телефон, как у меня – это совместный продукт Гугла и компании Самсунг – стоит сегодня 300-400 долларов. Есть все основания ожидать, что в ближайшие несколько лет цена подобных аппаратов станет такой, что они превратятся в основное средство связи для людей третьего мира. В мгновение ока люди, только недавно получившие возможность смотреть телевидение, не обладавшие информацией, лишенные доступа к библиотекам и книгам, получили доступ к информации со всего мира на всех известных языках, они могут общаться, получать знания, узнавать новости о своих кумирах. Вопрос лишь в цене этих аппаратов. В ближайшие два-три года к этому виду общения подключится миллиард человек. Это огромная цифра.
Владимир Абаринов: По словам Эрика Шмидта, мобильная связь предоставляет небывалые возможности жителям бедных стран и, в конечном счете, именно они изменят мир.
Эрик Шмидт: Не забывайте: по своей мощности эти аппараты превосходят компьютеры, какими они были всего несколько лет назад. Они окажутся в распоряжении людей, у которых никогда не было ничего подобного. Они смогут не только общаться друг с другом, но и пользоваться приложениями, которые позволят им организовать их мысли, найти новые пути решения задач, играть и изменять мир. Это закладывает основу того, что будет с внешней политикой, государствами и обществом в целом.
Владимир Абаринов: По мнению Джареда Коэна, который возглавляет "мозговой центр" Гугла, страны мира пора классифицировать по признаку доступа к интернету и мобильной связи и исходить из этой классификации при планировании внешней политики.
Джаред Коэн: Мы пытаемся посмотреть на мир через призму коммуникабельности. Если коммуникации растут в геометрической прогрессии, и те, кто лишен связи сегодня, завтра станут активнейшими пользователями, то мы должны понять, каким будет воздействие этого внезапного информационного потока на различные общества в мире. Вместо того, чтобы делить мир на развитый и развивающийся, Восток и Запад, Север и Юг, мы пытаемся классифицировать его по признаку включенности страны в глобальные коммуникации, и у нас получается, что такие страны, как Эстония или Швеция, играют роль глобальных коммуникационных центров, другие подключены, третьи – частично подключены. А Северная Корея образует свою собственную категорию отключенных.
Владимир Абаринов: Президент Совета по международным отношениям Ричард Хаасс задал Эрику Шмидту такой вопрос.
Ричард Хаасс: В своей статье вы пишете о Гутенберге и его технологическом прорыве – книгопечатании. А сегодня вы уже ссылались на телевидение. Имеется ли что-то особенное или уникальное в технологиях, о которых вы говорите? Это просто новый этап все того же исторического пути? Или есть нечто принципиально отличное в том, о чем мы говорим здесь сегодня?
Эрик Шмидт: Я бы взялся утверждать, что это нечто принципиально новое в одном фундаментальном аспекте. Мобильная революция наделяет каждого отдельного человека такими возможностями, каких ему технологии никогда прежде не давали. Все предшествовавшие технологические революции были связаны с инфраструктурой какого-то типа, каким-то командным центром и системой контроля. Мобильная технология в силу самой своей природы делает таким командным центром каждого – каждый сам себе издатель, автор, фотограф, редактор, блогер. Каждый вдруг стал тем, кем хотел стать. И теперь совершенно непредсказуемо, кем же люди хотят быть на самом деле. Согласно статистике, которой располагает Гугл, 15 процентов ежедневных запросов в поисковике уникальны, мы никогда раньше не сталкивались с такими запросами. Мир гораздо более разнообразен, гораздо более, если угодно, случаен, чем мы думаем.
Владимир Абаринов: Ричард Хаасс попытался выяснить у Джареда Коэна, считает ли он новые технологии орудием добра.
Ричард Хаасс: Вы только что говорили, что технологией можно пользоваться во зло и во благо. "Аль-Каида" и подобные ей организации пользуются Интернетом как главным средством вербовки и подготовки. С помощью того же самого орудия можно совершать замечательные вещи, спасать людей – например, в медицине, врач на другом конце света может прочесть ваш рентгеновский снимок, мало ли что еще. Технология сама по себе нейтральна. И все-таки непохоже, чтобы в ней всего было поровну. Чего в ней больше – добра или зла? Быть может, главное в ней то, что она вооружает личность, а не коллектив или государство?
Джаред Коэн: Я определенно не считаю, что добра и зла в ней пополам. Думаю, важно также подчеркнуть, что дискуссия идет не о пропорции добра и зла в технологии. Технология уже приведена в действие. Она уже начинает жить своей жизнью. Спор идет о том, каким образом оптимизировать процесс ради более позитивных результатов. То, каким образом используют технологии люди, живущие в странах с репрессивными режимами, становится неожиданностью для тех, кто разработал эти технологии. Потому что разрабатывались они людьми, живущими в свободном, открытом и демократическом обществе. Это совершенно непредсказуемо – что происходит, когда эти технологии оказываются в руках людей, которые читают инструкцию по эксплуатации. Возможно, это звучит странно, но поднимите руки, кто из вас когда-нибудь читал инструкции к вашему сотовому телефону? Немного. Да и зачем вам все сто процентов функций вашего аппарата, когда у вас есть свобода слова и собраний. Но поезжайте куда-нибудь в Иран, и вам понадобится знание всех свойств вашего аппарата, все, на что он способен, потому что он превратится в ваш мост к гражданским свободам, которых без него вы будете лишены. Точно так же и режим рассматривает технологию как инструмент, какого у него не было никогда прежде. Режим может следить за диссидентами при помощи технологий. Потому что эти технологии так новы, что люди рискуют, даже не зная, в чем состоит этот риск.
Владимир Абаринов: В конце концов Джаред Коэн определил соотношение добра и зла в новых технологиях как 90 процентов к 10. Ричард Хаасс продолжает.
Ричард Хаасс: Вы упомянули Иран. Мне кажется, это пример одновременно и восхищающий, и отрезвляющий. Мы видели, что произошло 16 месяцев назад или около того – протест против сфальсифицированных выборов. А потом пришли парни с дубинками и проломили многим черепа, и правительство научилось ответным мерам. Так чему же нас научил Иран? Что мы узнали о технологии? Она была в руках протестующих – но режим нанес встречный удар. Что в этом неожиданного для вас? Что мы узнали из этого?
Джаред Коэн: Думаю, Иран преподал нам много уроков. Знаете, часто противопоставляют пример Ирана в июне 2009 года и пример Молдавии в апреле того же года. В Молдавии произошло то же самое, за исключением того, что коммунистическое правительство было вынуждено уступить давлению и пойти на повторные выборы и эти повторные выборы проиграло. А в Иране, конечно, протестующие не достигли результата, какого ожидали. Но я берусь утверждать, что и в Иране итог был не полностью негативным. Общаясь с активистами по всему миру, они донесли информацию о своих действиях за пределы Ирана. Есть ощущение, что если люди пользуются технологией чтобы доносить информацию до остального мира, то даже в самых репрессивных странах общество становится частью глобального человечества. Да, иранский опыт был неудачным в смысле достижения непосредственных целей. Но он был успешным в том смысле, что побудил активистов в других частях света задуматься о новых технологических возможностях и связанных с ними совершенно новых вызовах, которые они должны принять, если намерены бороться за основные свободы и гражданские права. И в конечном счете, я не думаю, что мы точно знаем, чем закончится дело в Иране. Сам факт, что множество людей вышли на улицы и использовали технологию, чтобы рассказать внешнему миру о том, что там происходит, - сам этот факт был необыкновенным. Отберите у иранцев сотовые телефоны, исключите их из уравнения – а в Иране 60 процентов населения пользуются сотовой связью – и кто бы из вас увидел видеозапись убийства Неды Солтан на улице Тегерана? Это видео - не просто потрясающий документ. Оно в течение нескольких часов распространилось по всему миру и достигло письменных столов самых могущественных и самых недоступных людей на свете – президентов и премьер-министров. И не просто достигло, а заставило их отреагировать, и в итоге изменило тон, изменило политику целого ряда правительств в мире.
Владимир Абаринов: Вопрос из зала: не превратился ли Гугл и другие крупнейшие компании, контролирующие Интернет, в мировое правительство?
- В своей статье вы пишете, что Интернет и новые технологии стали вызовом вестфальской системе национальных государств. Гугл и ряд других компаний фактически уже получили свой глобальный электорат в лице своих пользователей. Меня интересует, думаете ли вы над тем, как, во-первых, наилучшим образом служить интересам этого электората, а кроме того, как помочь ему, когда правительство делает что-то, чего не хотят граждане.
Эрик Шмидт: Нам всегда лучше действовать с позиций граждан данной страны, а не Гугла, противостоящего правительству. Мы пытались, но безуспешно. Мы всегда в лучшем положении, если пользователям становится очевидно, что политика правительства ущемляет их интересы – вводит цензуру, блокирует доступ к сервису Youtube и так далее. Большинство правительств, с которыми мы имеем дело, в принципе хотят модернизировать свои страны. И они понимают, что должны взаимодействовать с коммуникационными технологиями. Тем не менее, они хотят делать это на своих условиях.
Владимир Абаринов: В конечном счете, считают руководители Гугла, именно граждане будут определять, каким путем пойдут новые технологии, а вместе с ними и мир.
