Минувший Международный день студентов сами студенты особо не отмечали, большинство мероприятий было организовано, что называется, для галочки. Первый заместитель главы администрации президента Владислав Сурков по инициативе Росмолодежи встретился с американскими студентами, президент Башкирии призвал всех членов правительства идти читать лекции в университет, премьер-министр Нагорного Карабаха обещал студентам реформировать систему образования с тем, чтобы сделать ее более доступной и менее коррумпированной. О главном не говорил никто. Что мы получаем, когда получаем высшее образование? На этот вопрос попробовал ответить декан факультета социологии и политологии Московской высшей школы социальных и экономических наук Виктор Вахштайн:
– Почему мы говорим "высшее профессиональное образование", предполагая, что высшее и профессиональное – непосредственно между собой связаны? С одной стороны, это объясняется мифом о профессиональном университете, который предполагает, что университет должен учить жизни и готовить человека к долгому рабочему пути. Потом выясняется, что тот самый работодатель, который предъявляет к университету требования "обучить специалиста" все равно переучивает с нуля того, кто к нему приходит.
Кроме того, выясняется, что сам выпускник (и это показывают наши исследования) не воспринимает полученное образование как профессиональное. Открытым текстом люди говорят, что "мы не за профессией шли в университет". В результате не очень понятно, а что вообще объединяет эти два слова – высшее и профессиональное?
Для того, чтобы понять, действительно ли высшее образование является профессиональным, нужно знать, что происходит с человеком после того, как он его получил. Именно для этого и существуют "мониторинги траекторий" – tracing studies, – проведением которых мы занимаемся несколько последних лет. В этой модели уже на уровне аксиоматики заложено допущение: об образовании ничего невозможно сказать по факту его получения – только спустя несколько лет. Иными словами, образование – то, что с вами стало после того, как вы его получили.
Вуз работает как фабрика производства жизненных траекторий и одновременно как фабрика производства солидарности. Потому что предназначение высшего образования (то, которое предшествует его профессиональной функции) – создавать социальные когорты. Поэтому если вам нужен дельный человек, вы звоните тому, кто учился параллельно с вами и кое-чего добился. Теодор Ньюкомб еще в 30-е годы в своем исследовании Беннингтонского колледжа показал, как этот механизм работает. Его интересовало, как именно в колледже формируется социальная когорта, какие связи ее поддерживают, как ее формирование связано с изменением политических установок. Отношения, складывающиеся в учебном заведении, поддерживают когорту и после выпуска. Потому что, если когорта полностью распадается, если люди не поддерживают контактов после окончания вуза, то это не в полной мере высшее учебное заведение, то есть оно, конечно, является вузом по документам, но оно не является "альма-матер".
– Мы все время говорим про социализацию: в детском саду, в школе… Но получается, что как раз самая крупная социализация, в масштабах общества, происходит именно в области высшего образования?
– "Клубная" составляющая была всегда и сегодня, в условиях почти всеобщего высшего образования, стала более заметна. Например, школы MBA в России – работают именно как бизнес-клубы. Там учат ведению бизнеса, но туда приходят вполне взрослые люди, успешные в своем деле, которые, в массе своей, уже умеют вести бизнес. Они приходят туда отчасти потому, что им скучно на привычной работе, а отчасти потому, что им не хватает нормальных контактов, не профессиональных, не связанных с тем, что "с этим человеком завтра подписываем контракт". В итоге основной вклад школ МВА в дальнейшую траекторию своих выпускников связан с контактами, полученными в процессе обучения.
И, отвечая на вопрос "что вы получаете, получая образование?", вы получаете определенный способ говорения, вы получаете язык. Если коды, которые вы используете, совпадают с кодами работодателя, то срабатывает эффект "ты и я одной крови". Поэтому, возвращаясь к нашему вопросу: что вы получаете, получая образование, – вы получаете "язык".
– Однако очень часто так получается, что спустя некоторое время после устройства на работу человек начинает тяготиться своими обязанностями, ему кажется, что он занимается совсем не тем, чем хотел и чему учился. И нередко он меняет профессию. Как вы это объясняете?
– Это кризис, скорее, академически ориентированных институтов, то есть вузов, ориентирующих своих выпускников на работу в науке. Потому что, если вуз "затачивает" выпускника на профессиональную деятельность, то кризис может и не возникнуть. Есть два полюса: академические факультеты на одном и узкопрофессиональные, прикладные на другом. Между этими полюсами лежит "царство менеджмента". Сами менеджерские профессии в значительной степени сегодня депрофессионализированы. Менеджер – это уже такая метапрофессия, примерно как инженер в позднюю индустриальную эпоху… Что такое инженер в 19 веке? Приехал и построил мост! Вызвал восхищение огромного количества местного населения, в особенности слабого пола. А что такое инженер в 20 веке (особенно в Советском Союзе)? Это профессия, которую вы получаете, потому что вам что-то все равно надо получить. Дальше спокойно играете на гитаре в любительских театрах, пишете стихи или отбываете трудовую повинность, но инженерное образование – это почти что общий знаменатель советского образования.
В начале 90-х годов менеджмент в России воспринимался как наука будущего. С ним связывались надежды на будущее благосостояние. А потом стало понятно, что менеджмент – это не профессия, это, скорее, фоновая компетенция. И теперь у нас даже уборщица является менеджером в сфере чистоты, домохозяйка – кухонным менеджером и так далее. Вот это, собственно, и есть "эффект просачивания. В результате: и те, кто готовился к академической научной карьере, и те, кто ориентировался на узкопрофессиональную специальность, через пять лет обнаруживают себя занятыми рутинной менеджерской работой. И далее вопрос, как эти люди будут в своей голове соотносить то, чем они собирались заниматься и то, чем они занимаются.
Однако вернемся к судьбам выпускников. Если учебное заведение очень сильно ориентирует людей на интеллектуальную работу, а они становятся менеджерами, пополняя ряды "офисного планктона", то, как правило, через пять лет после завершения магистратуры их ждет сильное разочарование в профессии. Потому что новизна пропадает, какие-то первые карьерные достижения уже есть, но ожидания не исполняются. И это кризис не только профессиональный, но и образовательный – именно тогда происходит ретроспективная переоценка образования выпускниками. Поэтому университетам, если они хотят продолжить свое существование, придется ориентироваться на рынок труда не только в ближайшей перспективе (скорейшего трудоустройства выпускников). Сейчас рынку труда и институтам образования для этого не хватает общего языка, и если они его не найдут, то пропасть между ними по-прежнему своими телами будут закрывать выпускники.
– Почему мы говорим "высшее профессиональное образование", предполагая, что высшее и профессиональное – непосредственно между собой связаны? С одной стороны, это объясняется мифом о профессиональном университете, который предполагает, что университет должен учить жизни и готовить человека к долгому рабочему пути. Потом выясняется, что тот самый работодатель, который предъявляет к университету требования "обучить специалиста" все равно переучивает с нуля того, кто к нему приходит.
Кроме того, выясняется, что сам выпускник (и это показывают наши исследования) не воспринимает полученное образование как профессиональное. Открытым текстом люди говорят, что "мы не за профессией шли в университет". В результате не очень понятно, а что вообще объединяет эти два слова – высшее и профессиональное?
Для того, чтобы понять, действительно ли высшее образование является профессиональным, нужно знать, что происходит с человеком после того, как он его получил. Именно для этого и существуют "мониторинги траекторий" – tracing studies, – проведением которых мы занимаемся несколько последних лет. В этой модели уже на уровне аксиоматики заложено допущение: об образовании ничего невозможно сказать по факту его получения – только спустя несколько лет. Иными словами, образование – то, что с вами стало после того, как вы его получили.
Вуз работает как фабрика производства жизненных траекторий и одновременно как фабрика производства солидарности. Потому что предназначение высшего образования (то, которое предшествует его профессиональной функции) – создавать социальные когорты. Поэтому если вам нужен дельный человек, вы звоните тому, кто учился параллельно с вами и кое-чего добился. Теодор Ньюкомб еще в 30-е годы в своем исследовании Беннингтонского колледжа показал, как этот механизм работает. Его интересовало, как именно в колледже формируется социальная когорта, какие связи ее поддерживают, как ее формирование связано с изменением политических установок. Отношения, складывающиеся в учебном заведении, поддерживают когорту и после выпуска. Потому что, если когорта полностью распадается, если люди не поддерживают контактов после окончания вуза, то это не в полной мере высшее учебное заведение, то есть оно, конечно, является вузом по документам, но оно не является "альма-матер".
– Мы все время говорим про социализацию: в детском саду, в школе… Но получается, что как раз самая крупная социализация, в масштабах общества, происходит именно в области высшего образования?
– "Клубная" составляющая была всегда и сегодня, в условиях почти всеобщего высшего образования, стала более заметна. Например, школы MBA в России – работают именно как бизнес-клубы. Там учат ведению бизнеса, но туда приходят вполне взрослые люди, успешные в своем деле, которые, в массе своей, уже умеют вести бизнес. Они приходят туда отчасти потому, что им скучно на привычной работе, а отчасти потому, что им не хватает нормальных контактов, не профессиональных, не связанных с тем, что "с этим человеком завтра подписываем контракт". В итоге основной вклад школ МВА в дальнейшую траекторию своих выпускников связан с контактами, полученными в процессе обучения.
И, отвечая на вопрос "что вы получаете, получая образование?", вы получаете определенный способ говорения, вы получаете язык. Если коды, которые вы используете, совпадают с кодами работодателя, то срабатывает эффект "ты и я одной крови". Поэтому, возвращаясь к нашему вопросу: что вы получаете, получая образование, – вы получаете "язык".
– Однако очень часто так получается, что спустя некоторое время после устройства на работу человек начинает тяготиться своими обязанностями, ему кажется, что он занимается совсем не тем, чем хотел и чему учился. И нередко он меняет профессию. Как вы это объясняете?
– Это кризис, скорее, академически ориентированных институтов, то есть вузов, ориентирующих своих выпускников на работу в науке. Потому что, если вуз "затачивает" выпускника на профессиональную деятельность, то кризис может и не возникнуть. Есть два полюса: академические факультеты на одном и узкопрофессиональные, прикладные на другом. Между этими полюсами лежит "царство менеджмента". Сами менеджерские профессии в значительной степени сегодня депрофессионализированы. Менеджер – это уже такая метапрофессия, примерно как инженер в позднюю индустриальную эпоху… Что такое инженер в 19 веке? Приехал и построил мост! Вызвал восхищение огромного количества местного населения, в особенности слабого пола. А что такое инженер в 20 веке (особенно в Советском Союзе)? Это профессия, которую вы получаете, потому что вам что-то все равно надо получить. Дальше спокойно играете на гитаре в любительских театрах, пишете стихи или отбываете трудовую повинность, но инженерное образование – это почти что общий знаменатель советского образования.
В начале 90-х годов менеджмент в России воспринимался как наука будущего. С ним связывались надежды на будущее благосостояние. А потом стало понятно, что менеджмент – это не профессия, это, скорее, фоновая компетенция. И теперь у нас даже уборщица является менеджером в сфере чистоты, домохозяйка – кухонным менеджером и так далее. Вот это, собственно, и есть "эффект просачивания. В результате: и те, кто готовился к академической научной карьере, и те, кто ориентировался на узкопрофессиональную специальность, через пять лет обнаруживают себя занятыми рутинной менеджерской работой. И далее вопрос, как эти люди будут в своей голове соотносить то, чем они собирались заниматься и то, чем они занимаются.
Однако вернемся к судьбам выпускников. Если учебное заведение очень сильно ориентирует людей на интеллектуальную работу, а они становятся менеджерами, пополняя ряды "офисного планктона", то, как правило, через пять лет после завершения магистратуры их ждет сильное разочарование в профессии. Потому что новизна пропадает, какие-то первые карьерные достижения уже есть, но ожидания не исполняются. И это кризис не только профессиональный, но и образовательный – именно тогда происходит ретроспективная переоценка образования выпускниками. Поэтому университетам, если они хотят продолжить свое существование, придется ориентироваться на рынок труда не только в ближайшей перспективе (скорейшего трудоустройства выпускников). Сейчас рынку труда и институтам образования для этого не хватает общего языка, и если они его не найдут, то пропасть между ними по-прежнему своими телами будут закрывать выпускники.
