Ирина Лагунина: Директор-распорядитель МВФ Доминик Стросс-Кан в недавнем интервью предупредил, что "валюты могут быть использованы как политическое оружие" и что это "представляет очень серьезную угрозу для восстановления мировой экономики". Неутешительные итоги последнего саммита Большой двадцатки в Сеуле говорят о том, что эти опасения основательны. Дискуссию о валютных войнах и возможном новом мировом финансовом порядке провел на днях нью-йоркский "мозговой центр" - Совет по международным отношениям. Рассказывает Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: Согласно недавнему опросу социологической службы Rassmussen, 47 процентов американцев считают, что лучшие времена Америки остались в прошлом, 37 надеются на будущее, а 16 пока не решили, надеяться им или ностальгировать. Другой опрос, центра изучения общественного мнения Pew Research, выяснял отношение американцев к свободе торговли. Оказалось, что в стране, которая всегда считала свободную торговлю главным инструментом своей внешней политики, только 35 процентов граждан считают ее благом, а 44 – злом. При этом 46 процентов опрошенных утверждают, что свобода торговли негативно отражается на их собственном благосостоянии, 26 – что влияние на их личный кошелек позитивное, а 28 – что не влияет никак.
Итоги сеульского саммита Группы 20-ти оптимизма явно не прибавили. Эксперт Совета по международным отношениям Бен Стил, автор книги "Деньги, рынки и суверенитет" открыл дискуссию о современном положении мировых финансов историческим экскурсом о создании и кризисе Бреттон-Вудской системы, учрежденной в 1944 году на конференции 44 стран – участниц антигитлеровской коалиции. На конференции присутствовала и советская делегации, однако по ее завершении Москва решила не присоединяться к международной валютной системе.
Бен Стил в своем выступлении упоминает авторов двух основных проектов, обсуждавшихся в Бреттон-Вуде – американца Гарри Декстер-Уайта и англичанина Джона Майнарда Кейнса.
Бен Стил: Сегодня выражение "валютные войны" мелькает в новостях, а создатели Бреттон-Вудской системы, американцы и британцы, стремились создать новую международную монетарную архитектуру, которая решила бы проблемы, возникшие в результате так называемых валютных войн 30-х годов прошлого века. Общее мнение состояло в том, что невозможно воссоздать в каком бы то ни было виде открытую многостороннюю систему международной торговли, не снабдив ее механизмом стабилизации обменных курсов. Американский и британский планы были совершенно разными. Американский план строился вокруг идеи доллара как уникального заменителя золота. Все страны будут привязаны к американскому доллару. Доллар будет международной резервной валютой, и у других стран будет стимул поддерживать фиксированный, привязанный к доллару курс своих валют.
Очевидно, что тогдашняя ситуация в корне отличалась от сегодняшнего дня, когда мы пытаемся отвязать валюты других стран от доллара. Но точка зрения зависит от занимаемого места. В 40-е годы прошлого века мы были крупнейшей в мире страной-кредитором. У нас был сильный побудительный мотив навязывать фиксированный обменный курс, потому что это не позволяло другим странам девальвировать свои валюты в ущерб нам. Ситуация в корне не похожа на нынешнюю, когда мы превратились в крупнейшее в мире государство-должника.
План Кейнса был совершенно другой. Он состоял в том, чтобы заменить как золото, так и американский доллар новой международной не обеспеченной золотом резервной валютой. Кейнс назвал ее "банкором". На самом деле большинство стран – участниц Бреттон-Вудской конференции предпочитало план Кейнса, однако были не силах противостоять Соединенным Штатам. Таким образом, фундаментом Бреттон-Вудской системы стал американский план – план Уайта.
Владимир Абаринов: Бен Стил напомнил, что Бреттон-Вудская система, в сущности, функционировала в полном объеме очень недолго.
Бен Стил: Сегодня многие ностальгируют по Бреттон-Вуду. Но важно сознавать, что система как таковая, с конвертируемой валютой, какой она виделась Гарри Уайту, вступила в действие в 1959 году. А в середине 60-х она уже прохудилась, и в 1971-м Никсон положил ей конец, закрыв золотое окно. Согласно классическому так называемому золотому стандарту, который у нас был до 1914 года, если мы торговали с Китаем и расплачивались с ним долларом, Китай обменивал доллар на золото в Соединенных Штатах - золотой запас США сокращался - мы повышали банковскую процентную ставку – условия кредитования ужесточались – цены падали – конкурентоспособность американских товаров повышалась, и тем самым торговый баланс выравнивался. Эта система довольно хорошо работала до 1914 года. В мире случались финансовые кризисы, но они имели кратковременный характер и были незначительными по сравнению с современными. Как работала Бреттон-Вудская система? Так же, как она работает теперь. Мы платили долларами Китаю. Китай не требовал возмещения за эти доллары. Он немедленно возвращал их нам в виде кредита под очень низкий процент. Доллар обращался внутри американской финансовой системы, расширяя ее кредитные возможности. Это вело к инфляции. А в последнее десятилетие обернулось кризисом на рынке жилья. Так что это проблематичная система.
На мой взгляд, пока имеется только два внятных ответа на эти коренные изъяны. Первый – это предложение Франции вернуться к золотому стандарту, что по целому ряду причин нереально. Второй – это вариант плана Кейнса, создание новой международной резервной валюты.
Владимир Абаринов: Тему продолжает Алан Тэйлор – старший советник инвестиционной компании Morgan Stanley и профессор экономики университета штата Калифорния.
Алан Тэйлор: Мы знаем образ мыслей создателей Бреттон-Вудской системы. Они думали, что неустойчивость валют ведет к плохим экономическим результатам. Даже если они действительно так считали, а вслед за ними считают и многие другие, это не обязательно означает, что между тем и другим существует прямая причинно-следственная связь – это скажет любой экономист, анализирующий данные. Существует альтернативная интерпретация того, что происходило в 20-е и 30-е годы – что экономическая нестабильность была причиной нестабильности валютной. Такой взгляд заставляет смотреть под совершенно другим углом на последующие события, в том числе на коллапс Бреттон-Вудской системы: был ли он причиной экономических проблем или их следствием.
То же самое относится и к сегодняшней ситуации. Мы не говорили о валютных войнах до тех пор, пока не оказались в состоянии самой жестокой с 30-х годов прошлого века экономической депрессии. Так что историки и экономисты весьма осторожны в своих попытках установить взаимную обусловленность. Когда пытаешься анализировать, при каком валютном режиме экономика работает лучше в смысле экономического роста и подверженности кризисам, установить первопричину очень трудно. Так что я полагаю, что все эти валютные войны, эти скороспелые ответы типа: "мы должны во что бы то ни стало вернуться к прежнему положению, загнать джинна обратно в бутылку любой ценой" - с этими ответами надо быть поосторожнее, потому что отнюдь не факт, что именно таковы движущие силы. Мне представляется, что валютные колебания – отнюдь еще не конец света, если только мы сумеем совладать с другими видами экономического давления. В каком-то смысле это заменитель торговых войн.
Владимир Абаринов: Вопрос Алану Тэйлору задает модератор дискуссии Себастьян Маллаби. В своем ответе Тэфлор вспоминает антикризисный план, подписанный в январе 1998 года Индонезией и Международным валютным фондом. Соглашение с МВФ означало конец эпохи Сухарто, который возглавлял страну в течение трех десятилетий.
Себастьян Маллаби: Не могли бы вы также высказаться по проблеме валютных резервов? Бен говорил о французской идее золотого резерва, о кейнсианской идее финансового инструмента, привязанного к товарным рынкам. В настоящее время нет ни того, ни другого, и после 1995 года резервы центральных банков выросли с пяти процентов валового внутреннего продукта до 14-ти. Разумно ли это? Проблема 44-го года в последние 15 лет снова оказалась центральной – аккумуляция огромных резервов. Это оправданная мера?
Алан Тэйлор: Думаю, в этот вопрос встроено сразу несколько других, и это хороший способ сформулировать их. Почему страны с переходной экономикой пошли этим путем? Почему они накапливают резервы и когда остановятся? Какие резервы считать достаточными?
Думаю, мы все знаем, почему они стали аккумулировать. Если посмотреть на данные начиная с 70-х годов, то кривая была весьма пологой. Индустриально развитые страны имели определенное соотношение валютных резервов и ВВП, и это соотношение практически не менялось. Затем, в 90-е годы, грянула эра финансовой и торговой глобализации, и страны переходной экономики стали активно наращивать свои резервы. С тех про этот процесс только ускоряется, особенно резко – после азиатского кризиса 1997 года. Упрощая картину, можно сказать, что это политический аспект экономики. Политикам стран с развивающейся рыночной экономикой врезалась в память фотография Сухарто и нависшего над ним Камдессю – Сухарто подписывал отказ от прав управления индонезийской экономикой и от собственной политической жизни. Никто из политиков развивающихся стран не хочет позировать для подобного снимка или оказаться в подобном положении. Из этого события они усвоили простую мысль: мы должны застраховать себя сами. Мало иметь доступ к рынкам, иметь возможность брать кредиты или занимать, когда окажешься в стесненном положении. Вместо того, чтобы пускаться во все тяжкие, мы уж лучше будем копить добро и тратить его помаленьку, когда возникнет нужда. С такой постановкой вопроса, в общем-то, трудно спорить: страны преследуют собственные интересы и, возможно, воспринимают события 90-х как предупреждение. Так что я не думаю, что здесь есть что-то неожиданное или что-то неправильное. Так как же нам интерпретировать события последних 10-15 лет, когда они резко активизировали наращивание своих резервов? Есть искушение впасть в панику, закричать: теперь мы навеки обречены на глобальный дисбаланс! Это, может быть, и правда – я, во всяком случае, не берусь предсказывать. Пусть предсказывает тот, кому за это деньги платят.
Владимир Абаринов: Вернуться к золотому стандарту невозможно по объективным причинам, считает Алан Тэйлор. Сохранить доллар в качестве основной резервной валюты – вполне.
Алан Тэйлор: Сто лет назад существовал единственный настоящий актив – золото. Проблема заключалась в том, что его запасы были ограничены. А товары мы продолжали производить, происходил экономический рост. Экономический рост опередил запасы золота, а это означает, что либо цены на товары будут неизбежно падать, если мы хотим поддерживать неизменную цену на золото, либо надо постоянно ломать себе голову, какой должна быть цена на золото, и тогда возникают предложения типа "давайте сделаем плавающий курс" или "давайте установим искусственный курс", но все это ложные пути. У нас была долларовая система. Доллар и сегодня сохраняет свой статус резервной валюты, что тоже, в общем-то, историческая случайность. Есть и хорошая новость: запасы долларов практически не ограничены.
Владимир Абаринов: Проблема не в том, чтобы занять триллион-другой долларов под низкий процент, заключил Алан Тэйлор. Проблема в том, чтобы с толком их потратить.
Владимир Абаринов: Согласно недавнему опросу социологической службы Rassmussen, 47 процентов американцев считают, что лучшие времена Америки остались в прошлом, 37 надеются на будущее, а 16 пока не решили, надеяться им или ностальгировать. Другой опрос, центра изучения общественного мнения Pew Research, выяснял отношение американцев к свободе торговли. Оказалось, что в стране, которая всегда считала свободную торговлю главным инструментом своей внешней политики, только 35 процентов граждан считают ее благом, а 44 – злом. При этом 46 процентов опрошенных утверждают, что свобода торговли негативно отражается на их собственном благосостоянии, 26 – что влияние на их личный кошелек позитивное, а 28 – что не влияет никак.
Итоги сеульского саммита Группы 20-ти оптимизма явно не прибавили. Эксперт Совета по международным отношениям Бен Стил, автор книги "Деньги, рынки и суверенитет" открыл дискуссию о современном положении мировых финансов историческим экскурсом о создании и кризисе Бреттон-Вудской системы, учрежденной в 1944 году на конференции 44 стран – участниц антигитлеровской коалиции. На конференции присутствовала и советская делегации, однако по ее завершении Москва решила не присоединяться к международной валютной системе.
Бен Стил в своем выступлении упоминает авторов двух основных проектов, обсуждавшихся в Бреттон-Вуде – американца Гарри Декстер-Уайта и англичанина Джона Майнарда Кейнса.
Бен Стил: Сегодня выражение "валютные войны" мелькает в новостях, а создатели Бреттон-Вудской системы, американцы и британцы, стремились создать новую международную монетарную архитектуру, которая решила бы проблемы, возникшие в результате так называемых валютных войн 30-х годов прошлого века. Общее мнение состояло в том, что невозможно воссоздать в каком бы то ни было виде открытую многостороннюю систему международной торговли, не снабдив ее механизмом стабилизации обменных курсов. Американский и британский планы были совершенно разными. Американский план строился вокруг идеи доллара как уникального заменителя золота. Все страны будут привязаны к американскому доллару. Доллар будет международной резервной валютой, и у других стран будет стимул поддерживать фиксированный, привязанный к доллару курс своих валют.
Очевидно, что тогдашняя ситуация в корне отличалась от сегодняшнего дня, когда мы пытаемся отвязать валюты других стран от доллара. Но точка зрения зависит от занимаемого места. В 40-е годы прошлого века мы были крупнейшей в мире страной-кредитором. У нас был сильный побудительный мотив навязывать фиксированный обменный курс, потому что это не позволяло другим странам девальвировать свои валюты в ущерб нам. Ситуация в корне не похожа на нынешнюю, когда мы превратились в крупнейшее в мире государство-должника.
План Кейнса был совершенно другой. Он состоял в том, чтобы заменить как золото, так и американский доллар новой международной не обеспеченной золотом резервной валютой. Кейнс назвал ее "банкором". На самом деле большинство стран – участниц Бреттон-Вудской конференции предпочитало план Кейнса, однако были не силах противостоять Соединенным Штатам. Таким образом, фундаментом Бреттон-Вудской системы стал американский план – план Уайта.
Владимир Абаринов: Бен Стил напомнил, что Бреттон-Вудская система, в сущности, функционировала в полном объеме очень недолго.
Бен Стил: Сегодня многие ностальгируют по Бреттон-Вуду. Но важно сознавать, что система как таковая, с конвертируемой валютой, какой она виделась Гарри Уайту, вступила в действие в 1959 году. А в середине 60-х она уже прохудилась, и в 1971-м Никсон положил ей конец, закрыв золотое окно. Согласно классическому так называемому золотому стандарту, который у нас был до 1914 года, если мы торговали с Китаем и расплачивались с ним долларом, Китай обменивал доллар на золото в Соединенных Штатах - золотой запас США сокращался - мы повышали банковскую процентную ставку – условия кредитования ужесточались – цены падали – конкурентоспособность американских товаров повышалась, и тем самым торговый баланс выравнивался. Эта система довольно хорошо работала до 1914 года. В мире случались финансовые кризисы, но они имели кратковременный характер и были незначительными по сравнению с современными. Как работала Бреттон-Вудская система? Так же, как она работает теперь. Мы платили долларами Китаю. Китай не требовал возмещения за эти доллары. Он немедленно возвращал их нам в виде кредита под очень низкий процент. Доллар обращался внутри американской финансовой системы, расширяя ее кредитные возможности. Это вело к инфляции. А в последнее десятилетие обернулось кризисом на рынке жилья. Так что это проблематичная система.
На мой взгляд, пока имеется только два внятных ответа на эти коренные изъяны. Первый – это предложение Франции вернуться к золотому стандарту, что по целому ряду причин нереально. Второй – это вариант плана Кейнса, создание новой международной резервной валюты.
Владимир Абаринов: Тему продолжает Алан Тэйлор – старший советник инвестиционной компании Morgan Stanley и профессор экономики университета штата Калифорния.
Алан Тэйлор: Мы знаем образ мыслей создателей Бреттон-Вудской системы. Они думали, что неустойчивость валют ведет к плохим экономическим результатам. Даже если они действительно так считали, а вслед за ними считают и многие другие, это не обязательно означает, что между тем и другим существует прямая причинно-следственная связь – это скажет любой экономист, анализирующий данные. Существует альтернативная интерпретация того, что происходило в 20-е и 30-е годы – что экономическая нестабильность была причиной нестабильности валютной. Такой взгляд заставляет смотреть под совершенно другим углом на последующие события, в том числе на коллапс Бреттон-Вудской системы: был ли он причиной экономических проблем или их следствием.
То же самое относится и к сегодняшней ситуации. Мы не говорили о валютных войнах до тех пор, пока не оказались в состоянии самой жестокой с 30-х годов прошлого века экономической депрессии. Так что историки и экономисты весьма осторожны в своих попытках установить взаимную обусловленность. Когда пытаешься анализировать, при каком валютном режиме экономика работает лучше в смысле экономического роста и подверженности кризисам, установить первопричину очень трудно. Так что я полагаю, что все эти валютные войны, эти скороспелые ответы типа: "мы должны во что бы то ни стало вернуться к прежнему положению, загнать джинна обратно в бутылку любой ценой" - с этими ответами надо быть поосторожнее, потому что отнюдь не факт, что именно таковы движущие силы. Мне представляется, что валютные колебания – отнюдь еще не конец света, если только мы сумеем совладать с другими видами экономического давления. В каком-то смысле это заменитель торговых войн.
Владимир Абаринов: Вопрос Алану Тэйлору задает модератор дискуссии Себастьян Маллаби. В своем ответе Тэфлор вспоминает антикризисный план, подписанный в январе 1998 года Индонезией и Международным валютным фондом. Соглашение с МВФ означало конец эпохи Сухарто, который возглавлял страну в течение трех десятилетий.
Себастьян Маллаби: Не могли бы вы также высказаться по проблеме валютных резервов? Бен говорил о французской идее золотого резерва, о кейнсианской идее финансового инструмента, привязанного к товарным рынкам. В настоящее время нет ни того, ни другого, и после 1995 года резервы центральных банков выросли с пяти процентов валового внутреннего продукта до 14-ти. Разумно ли это? Проблема 44-го года в последние 15 лет снова оказалась центральной – аккумуляция огромных резервов. Это оправданная мера?
Алан Тэйлор: Думаю, в этот вопрос встроено сразу несколько других, и это хороший способ сформулировать их. Почему страны с переходной экономикой пошли этим путем? Почему они накапливают резервы и когда остановятся? Какие резервы считать достаточными?
Думаю, мы все знаем, почему они стали аккумулировать. Если посмотреть на данные начиная с 70-х годов, то кривая была весьма пологой. Индустриально развитые страны имели определенное соотношение валютных резервов и ВВП, и это соотношение практически не менялось. Затем, в 90-е годы, грянула эра финансовой и торговой глобализации, и страны переходной экономики стали активно наращивать свои резервы. С тех про этот процесс только ускоряется, особенно резко – после азиатского кризиса 1997 года. Упрощая картину, можно сказать, что это политический аспект экономики. Политикам стран с развивающейся рыночной экономикой врезалась в память фотография Сухарто и нависшего над ним Камдессю – Сухарто подписывал отказ от прав управления индонезийской экономикой и от собственной политической жизни. Никто из политиков развивающихся стран не хочет позировать для подобного снимка или оказаться в подобном положении. Из этого события они усвоили простую мысль: мы должны застраховать себя сами. Мало иметь доступ к рынкам, иметь возможность брать кредиты или занимать, когда окажешься в стесненном положении. Вместо того, чтобы пускаться во все тяжкие, мы уж лучше будем копить добро и тратить его помаленьку, когда возникнет нужда. С такой постановкой вопроса, в общем-то, трудно спорить: страны преследуют собственные интересы и, возможно, воспринимают события 90-х как предупреждение. Так что я не думаю, что здесь есть что-то неожиданное или что-то неправильное. Так как же нам интерпретировать события последних 10-15 лет, когда они резко активизировали наращивание своих резервов? Есть искушение впасть в панику, закричать: теперь мы навеки обречены на глобальный дисбаланс! Это, может быть, и правда – я, во всяком случае, не берусь предсказывать. Пусть предсказывает тот, кому за это деньги платят.
Владимир Абаринов: Вернуться к золотому стандарту невозможно по объективным причинам, считает Алан Тэйлор. Сохранить доллар в качестве основной резервной валюты – вполне.
Алан Тэйлор: Сто лет назад существовал единственный настоящий актив – золото. Проблема заключалась в том, что его запасы были ограничены. А товары мы продолжали производить, происходил экономический рост. Экономический рост опередил запасы золота, а это означает, что либо цены на товары будут неизбежно падать, если мы хотим поддерживать неизменную цену на золото, либо надо постоянно ломать себе голову, какой должна быть цена на золото, и тогда возникают предложения типа "давайте сделаем плавающий курс" или "давайте установим искусственный курс", но все это ложные пути. У нас была долларовая система. Доллар и сегодня сохраняет свой статус резервной валюты, что тоже, в общем-то, историческая случайность. Есть и хорошая новость: запасы долларов практически не ограничены.
Владимир Абаринов: Проблема не в том, чтобы занять триллион-другой долларов под низкий процент, заключил Алан Тэйлор. Проблема в том, чтобы с толком их потратить.
