Андрей Бабицкий: В постсоветской истории власти часто использовали праздничные дни как информационное прикрытие для начала военных действий. Вспоминает член правления Правозащитного центра «Мемориал» Александр Черкасов.
Александр Черкасов: В российском информационном поле мертвый сезон. Журналистика в курортном раю, или в алкогольной коме. Идеальное время для тех, кто хотел бы поставить белый свет перед свершившимся фактом.
Так было и двадцать лет назад, когда с 5 на 6 января 1991 года грузинская милиция входила в Цхинвали, начиналась первая война в Южной Осетии. И шестнадцать лет назад, в первую чеченскую, когда 31 декабря 1994 года российские войска с четырех направлений вступали в Грозный. И одиннадцать лет назад, когда российская армия вновь безуспешно штурмовала Грозный.
Каждый раз военачальники спешили отрапортовать об уже одержанной, а на самом деле далекой и призрачной еще победе, и умолчать о заплаченной цене. По городам, откуда не было эвакуировано гражданское население, вели огонь из всего, что было под руками.
В две зимние войны Грозный был дважды сметен с лица земли. Потери населения от 25 до 29 тысяч человек с декабря 1994 по март 1995 года. Надо ли напоминать, что Грозный тогда был наполовину русским городом. Потери среди штурмующих были огромны.
Достаточно вспомнить 131 майкопскую бригаду и 81 самарский мотострелковый полк, практически разгромленных в новогоднем штурме 1994 года. Четырехзначные списки пропавших и пленных солдат разбирали до конца войны. Впрочем, военные и политическое руководство России старалось умалчивать об этом. Власти бросили своих пленных солдат. Своих искали разве что только спецназовцы ГРУ. Власти бросили и своих граждан, остававшихся в методично уничтожаемом городе.
Планирование и осуществление этих операций, заранее и неизбежно приводившие, выражаясь языком международного гуманитарного права, к непропорциональным потерям мирного населения от массированного и неизбирательного ведения огня, так и не стало предметом расследования. Не изучили следователи планы этих операций и с другой стороны. Огромные потери военных были также неизбежны. Выполнившие планы и приказы генералов Грачева, Квашнина и Пуликовского, с самого начала становились смертниками.
Впрочем, война дает простор для подвига и для подлости с обеих сторон. Напомню два имени: лейтенант Олег Мачалин был захвачен в плен легкораненым 31 декабря 1994 года, и доставлен в медпункт в подвале дудаевского президентского дворца. На допросе смотрел прямо в глаза и отвечал, что израсходовал весь боекомплект своей боевой машины – сто снарядов. Допрашивающий, начальник дудаевской охраны - Абу Арсанукаев, перешел на повешенные тона, а затем увел Мачалина. Больше его никто не видел. Тело лейтенанта нашли в развалинах и опознали спустя много месяцев. Он был расстрелян. Сам же Арсанукаев пережил своего начальника, и теперь тоже неплохо поживает, состояв в чеченском отделении «Единой России», сначала при Ямадаевых, а теперь при Кадырове. Но были и те, кто помнил, прежде всего, о жертвах и о жителях Грозного, и о попадавших в плен военных. Это правозащитники и журналисты. Именно группа Сергея Ковалева, много раз проклятая лампасным начальством, привезла из Грозного первые списки пленных, о которых генералы и политики старались забыть. Во время штурма они оказались в том подвале, придя совершенно за другим – вновь скандалить о том, что боевики крайне гордо не выпустили автобусы с беженцами. Именно из записей Олега Орлова, помощника Ковалева, мы знаем о лейтенанте Олеге Мачалине. И только правозащитники пытались сосчитать погибших тогда мирных жителей.
Теперь, шестнадцать лет спустя, стоило бы упомянуть всех: и погибших с обеих сторон, и тех, кто пытался их спасать, и тех, кто обрекал их на смерть. Напомню, военные преступления, и преступления против человечности не имеют срока давности.
Это был член правления Правозащитного центра «Мемориал» Александр Черкасов.
Андрей Бабицкий: 2011-му году, возможно, предстоит стать тяжелым испытанием для беженцев с Северного Кавказа, обосновавшихся или ищущих приюта в Европе. Миграционные службы стран, где сложились самые крупные диаспоры - Австрия, Норвегия, Бельгия - стали гораздо менее доброжелательно относиться к выходцам с Кавказа. Рассказывает журналист Магомед Ториев.
Магомед Ториев: Одни склонны объяснять происходящее некритической верой Европы в утверждения Москвы и Грозного о том, что на Кавказе воцарился мир.
Другие, напротив, винят самих кавказцев, утверждая, что нежелание интегрироваться в приютившие их общества, и криминальное поведение, привели к столь плачевному результату
Я полагаю, что каждая сторона права по своему, но отдавать какой-то одной стороне пальму первенства было бы неправильно. И тот, и другой подход в силу своей односторонности не в состоянии дать целостную картину.
Для начала - небольшой экскурс в историю новейшего «мухаджирства» кавказцев. Первые беженцы с Северного Кавказа появились в Европе после осетино-ингушского конфликта 1992 года, несколько десятков семей выбрали себе в качестве новой родины Германию. Тысячи беженцев хлынули в Старый Свет после начала первой русско-чеченской войны. Следующий, уже по-настоящему массовый этап исхода пришелся на 2-ю русско-чеченскую войну. Тогда в Европу потянулись десятки тысяч человек. С расширением конфликта на Северном Кавказе поток беженцев стал постоянным, варьируется лишь количество покидающих Россию - от нескольких сотен до нескольких тысяч в год. На сегодняшний день примерная численность кавказских беженцев в Европе находится где-то в районе 200 тысяч человек.
С середины 90-х годов прошлого века и до середины 2000-х беженцу достаточно было лишь доказать факт выезда из Чечни, чтобы получить политическое или гуманитарное убежище. Потом требования стали чуть более жесткими: необходимо было предоставить доказательства принадлежности к чеченскому этносу. Но, после окончания активной фазы боевых действии в Чечне, европейские власти практически перестали давать убежище кавказским беженцам. Получить его имеют шанс лишь женщины, ставшие жертвами семейного насилия и несовершеннолетние сироты. На политическое убежище могут претендовать лишь те, кто располагает неоспоримыми подтверждениями факта преследования со стороны властей.
Действительно, официальный Грозный прилагает колоссальные усилия для пропаганды «новой» Чечни. Десятки сотрудников миграционных служб Европы регулярно наведываются в республику, где им с удовольствием демонстрируют ее новый «мирный» облик: восстановленные или заново построенные города и села, объекты здравоохранения, школы, всю социальную инфраструктуру. Высокопоставленные чеченские чиновники, такие как Шаа Турлаев, Дукваха Абдурахманов совершают туры по Европе, встречаются с руководителями диаспор и простыми беженцами, налаживают контакты с ичкерийскими эмигрантами.
Москва активно поддерживает все начинания республиканских властей по пропаганде собственных достижений, поднимая на международном уровне вопросы возвращения беженцев обратно.
И если бы не партизанская война, сожжённые дома родственников боевиков, убийство правозащитников и похищения молодых людей, идиллическая картина происходящего не вызывала бы ни малейших сомнений, настолько велико желание европейских чиновников поверить в идеальный чеченский мир. Правозащитные организации предпочитают закрывать глаза на ставший массовым процесс депортации кавказцев. Хельсинский комитет и другие правозащитники, последние годы работают в формате общения сами с собой.
Но надо сказать и о самих беженцах, которые внесли более чем весомый вклад в формирование собственной сильно подмоченной репутации. Их пренебрежительное отношение к государственным институтам и закону сыграли здесь немалую роль. Обман государства в стремлении растянуть на годы беззаботное существование на «социале», восприятие работы как рабского ярма, которое нельзя вешать на шею ни при каких обстоятельствах, стали обычной практикой в беженской среде. У нас вызывают улыбку курортные условия содержания в тюрьмах и мягкость полицейских методов работы. В такой "комфортно-тропической" атмосфере грех не воспользоваться случаем покуражиться, и отдельные особи предпочитают пожить "по-нашему" и в Европе
Кавказцы в Европе за исключением пары восточно-европейских стран не создали организованных преступных группировок, но драки, агрессия со стороны кавказской молодёжи, массовые мелкие правонарушения закрепили за кавказскими беженцами имидж представителей дикого племени.
Все же беженцам с Кавказа стоило бы проявить заботу о собственной репутации, поскольку, чем она хуже, тем меньше у людей, ищущих защиты в Европе, шансов получить ее.
Андрей Бабицкий: В своем новогоднем интервью чеченский лидер Рамзан Кадыров предложил населению зарабатывать деньги, собирая дикие груши. Писатель Герман Садулаев сомневается в том, что чеченцы, последовав совету главы республики, умножат свое благосостояние.
Герман Садулаев: Мой английский издатель подарил мне книгу – юбилейное издание романа-антиутопии 1984 Джорджа Оруэлла. Естественно, в оригинале – на английском языке. Я читаю и понимаю, как мало изменился мир в новом 2011 году по сравнению с фантастическим 1984-м. По-прежнему только newspeek & doublethink, то есть, новояз и двоемыслие, помогают понимать смысл речей Большого Брата и его двоюродных братьев в регионах.
Как, например, новогоднее интервью Рамзана Кадырова, как это пишется – представителям центральных и местных СМИ. Высказывания очень сдержанные и разумные. Добро пожаловать в реальный мир! Я бы именно так озаглавил материал. Нет больше обещаний создать на территории Чечни оазис процветания – «кавказскую Швейцарию». Нет заверений, что Чеченская республика очень скоро станет самым богатым регионом в Российской Федерации. Никто уже не предполагает, что у каждого чеченца скоро будет свой кадиллак.
Планы гораздо более скромные – поставлена задача к концу 2011 года снизить безработицу до 25 %. От сегодняшних 46 %. Кстати, названа конкретная цифра официально зарегистрированных безработных: 271 900 человек. Напомню, что ранее я на основании сравнительных вычислений определил этот показатель в 272 500 человек. То есть, практически угадал. За прошедший год уровень безработицы был снижен не на 15 %, а, как уточнил глава региона – на 10 с копейками %. В этом году предполагается ускорить экономические процессы и снизить безработицу ещё на 20 %. Задача умеренно амбициозная. Потому что запланированный остаток в 25 % - это всё ещё очень много. Это ещё очень далеко от Швейцарии.
Но, как говорит сам лидер республики – мы достигаем намеченного, потому что не ставим перед собой невыполнимых задач.
Таким образом, проект быстрой и усиленной модернизации региона потерпел полный крах, и это можно считать официально признанным. Никаких кадиллаков и наноградов. Кадыров предлагает населению зарабатывать, собирая в лесах дикие груши, яблоки и орехи. Буквально. Рамзан Ахматович вспоминает, что сам он в детстве именно так и делал. В 1984 году.
Назад, в 1984 год. Очевидно, что на экспериментах поставлен крест. Власть стремится к возвращению в экономическую реальность времён Советского Союза, в 1984 год, который был для Чечено-Ингушской АССР временем процветания. И к консервации этой модели.
Поэтому такие надежды возлагаются на восстановление старых и строительство новых консервных заводов, которые обеспечат гарантированный приём сельхозпродукции у сборщиков диких груш и фермеров. Как это было при СССР.
А как это было при СССР? Действительно, около 1984 года в республике работала эффективная экономическая модель, гарантировавшая почти 100 % занятость населения и нормальные доходы для домохозяйств. Эта модель сочетала промышленное производство, в виде нефтехимического комплекса, и агропромышленный комплекс, включавший переработку сельхозпродукции. Кстати, в 1984 году, когда маленький Рамзан Ахматович собирал в лесу дикие груши, маленький я летом на Шалинском консервном заводе грузил коробки с грушевым соком для отправки на север.
Открытие перерабатывающих заводов – лучший стимул для возрождения сельского хозяйства. Это решение правильное и даже запоздалое. Лично я давно об этом говорил – как всегда, бежал впереди паровоза. Говорил, когда экономические иллюзии властей ещё связывались с нефтью, которая должна была озолотить республику.
Но возможно ли в настоящее время полноценное восстановление советской экономической модели в рамках территории Чечни? Едва ли. Загрузку нефтехимического комплекса обеспечивали поставки нефти из других областей СССР – собственной чеченской нефти уже тогда было мало. Ныне таких поставок нет и не будет. За годы разрухи нефтедобытчики освоили другие каналы переработки.
А сельское хозяйство основывалось не на собирателях диких плодов и даже не на частных фермерах, а на крупных совхозах, ныне разваленных. К тому же, даже собранные и законсервированные овощи и фрукты нужно будет куда-то продавать. Смогут ли чеченские консервы составить конкуренцию дешёвой и качественной импортной продукции на российском и мировом рынках? В Советском Союзе проблема сбыта решалась просто – через государственную систему распределения. Теперь этого нет.
Новое время ставит новые условия решения старых задач – как занять и прокормить собственное население. И год 2011 не сможет стать годом 1984. По-крайней мере, в реальном и экономическом смысле. Что же касается романа Джорджа Оруэлла, то иногда кажется, что 1984-й у нас никогда не заканчивался.
Андрей Бабицкий: В новом году Литва сменила Казахстан на должности председателя ОБСЕ. Маленькое балтийское государство уже заявило о своем намерении начать поиск путей кавказских конфликтов. Политолог Сергей Маркедонов считает, что при имеющихся у нее подходах, Литве непросто будет выработать действенные рецепты мира для Кавказа.
Сергей Маркедонов: С началом нового года в ОБСЕ сменился председатель. На место Казахстана пришла Литва. Напомним, что весь 2010 год Астана стремилась придать хоть какую-то динамику процессам урегулирования этнополитических конфликтов на постсоветском пространстве. При этом особые надежды казахстанские дипломаты возлагали на прорыв в нагорно-карабахском урегулировании. Именно в столице Казахстана прошел первый, начиная с 1999 года, саммит ОБСЕ. Однако форум оказался безрезультатным, а анонсируемая встреча Сержа Саркисяна и Ильхама Алиева не состоялась.
Теперь перед схожими задачами стоит Вильнюс. И, похоже, точно так же, как год назад Казахстан литовские дипломаты полны решимости сдвинуть с мертвой точки этнополитические конфликты. «Всесторонняя поддержка их разрешения станет приоритетной задачей Литвы в наступившем году», - заявил пресс-секретарь литовского президента Дали Грибаускайте Линас Бальсис. В скором времени намечаются визиты главы литовского МИД (и не исключено, что и президента) в страны Кавказа. Уже сегодня представители Литвы говорят о поиске общих решений для постсоветских конфликтов в рамках принципов ОБСЕ. В этой связи было бы неплохо представлять, с каким багажом пришел Вильнюс к своему председательству в Организации, которая пока не сказала своего веского слова в мирных процессах на просторах бывшего «нерушимого Союза».
На первый взгляд, устремления литовской внешней политики далеки от Кавказа. После распада СССР эта страна последовательно добивалась интеграции в североатлантические и европейские структуры, пытаясь резко порвать не только с советским прошлым, но и постсоветским настоящим. Однако, в рамках этого процессе Вильнюс выработал такое политическое ноу-хау, как «демократическое наставничество».
После распада СССР Литва стала претендовать на роль морального покровителя «борющихся с империей народов». При этом идеологи такого «наставничества» не делали принципиальных различий между СССР и Россией, Советским Союзом и Российской империей, коммунистами и русскими. Как справедливо отмечает публицист Вадим Дубнов, «литовский балтийский романтический и суверенный запрос был на Ландсбергиса, Эльчибея и Гамсахурдиа». Отсюда односторонние подходы официального Вильнюса по отношению к чеченскому кризису, которые выразилась и в позиции литовских представителей в формате ПАСЕ, в декларациях национального парламента, деятельности парламентской группы в поддержку чеченских сепаратистов. С началом «нулевых годов» вырос интерес Литвы к странам Южного Кавказа. Это объяснялось, как общими стратегическими соображениями (интеграция в НАТО, Европейский Союз, а значит более интенсивное участие в широком спектре североатлантической политики), так и приверженностью идеалам «демократического наставничества». В 2003 году официальный Вильнюс инициировал проект «Три плюс три», усмотрев в трех государствах Южного Кавказа аналог трем странам Балтии. «Балтийская тройка» рассматривалась литовскими политиками, как пример подражания для «кавказской тройки», поскольку Латвия, Литва и Эстония не знали пограничных конфликтов и внутренних межэтнических противоборств.
Вильнюс весьма активно и последовательно поддерживал североатлантические устремления Грузии, а также саму эту страну в период интенсивной «разморозки» грузино-осетинского и грузино-абхазского конфликтов в 2004-2008 годов. В этой связи неслучайно то, что один из последних своих визитов в качестве главы государства предыдущий президент Литвы Валдас Адамкус совершил в Грузию (это случилось в июне 2009 года), где был награжден высшей наградой этой страны орденом Вахтанга Горгасали. Впрочем, с уходом Адамкуса внешнеполитический курс сохранил преемственность. Свидетельство тому - принятие Сеймом Литвы в июне 2010 года специальной резолюции, в которой Абхазия и Южная Осетия были определены, как «оккупированные территории». Таким образом, Литва стала одной из первых (наряду с Румынией) стран Евросоюза, которые документально зафиксировали свою политико-правовую позицию по поводу двух спорных территорий Кавказа.
И сегодня, говоря о «замороженных конфликтах», литовские дипломаты (в отличие от российских коллег) имеют в виду не только Нагорный Карабах, но и Абхазию с Южной Осетией, то есть две проблемы, которые Москва считает уже разрешенными. Встает вопрос, насколько Вильнюс окажется готовым к тому, чтобы сотрудничать в рамках своих заявленных приоритетов с ключевым игроком на Большом Кавказе Россией. Непраздный вопрос: «Готова ли Литва к тому, чтобы не превратить свое председательство в продолжение российско-литовских препирательств по широкому спектру вопросов, начиная от отношения к историческому прошлому, и заканчивая текущей повесткой дня?» Готова ли Россия к тому, чтобы посмотреть на литовские устремления вне привязки к динамике двусторонних отношений. Наверное, сегодня ясных ответов на эти вопросы нет. С одной стороны обнадеживают заявления, сделанные специальным представителем председателя ОБСЕ по конфликтам Гедрюса Чякуолиса о том, что Литва не будет претендовать на революцию в миротворчестве, а нацеливается на создание стабильных условий для контактов и диалога. Главное, чтобы этот конструктивный настрой разделяли бы и коллеги литовского дипломата, и российские представители. Впрочем, очень многое в этом деле будет зависеть от общей динамики отношений России и Запада, их взаимной готовности уйти от максималистских установок и способностей к компромиссам и прагматизму.
Андрей Бабицкий: Я помню, как в детстве меня раздражал тост или присказка «Чтобы не было войны!» Мне пафос этого словосочетания казался пустым и дежурным. Если вдруг меня мальчишку сажали за взрослый стол, я знал, что в какой-то момент один из участников застолья обязательно поднимет бокал с этими набившими оскомину словами. Кроме того, как, наверно, и любой подросток, обожавший носиться по дворовым закоулкам с деревянным автоматом или собственноручно вырезанным лобзиком из фанеры пистолетом, я считал, что война – это настоящее и важное для мужчины дело. И поэтому те, кто своими заунывными мантрами гнал прочь саму ее тень, казались мне людьми слабыми, празднующими прилюдно собственную трусость.
За последние 20 лет я повидал несколько войн, а на одной из них – чеченской проработал несколько лет корреспондентом. После всего увиденного я перестал понимать героику войны и смерти. Сегодня я уверен, что война не просто забирает жизни (мертвые, как известно, сраму не имут), она – позор для живых и тяжкий неизгладимый грех на совести народа.
Не хочу показаться самонадеянным, но мне кажется, что в одном судьба следующего года абсолютно предсказуема. Это будет год без войны. Есть формальные обязательства о неприменении силы, взятые президентом Грузии Михаилом Саакашвили, югоосетинским и абхазским лидерами. Многие скептики усматривают в этих шагах лишь политический расчет. Пусть будет так. Какая бы корысть не лежала в основании принятых решений, такие обязательства, данные перед лицом всего мира, нарушить просто так никто не сможет.
Но это лишь одна, и не главная причина моей уверенности в том, что 2011 для грузин, абхазов и осетин станет годом мира. Главное, что очень многое меняется в головах. Везде мы можем все еще слышать речи о необходимости повергнуть врага, о войне, как желанном и эффективном инструменте возмездия и восстановления попранной справедливости. Но с каждым годом таких разговоров все меньше и все больше тех, для кого война стала синонимом собственной, часто невысказанной, вины и отчаяния из-за невозможности повернуть время вспять и исправить роковое ошибки прошлого. Лозунг итальянских фашистов «Да, смерть!», который не в этой форме, а с использованием других слов, звучал на пространстве Кавказа 20 последних лет, на наших глазах меняется на простую формулу «Да, жизнь!»
В Кабардино-Балкарии убийство видного общественного деятеля Аслана Ципинова радикально изменило отношение населения к исламскому подполью. В обществе раздаются призывы дать вооруженный отпор исламистам, некоторые «горячие» головы предлагают применить забытый обычай кровной мести к родственникам боевиков. Рассказывает Мурат Гукемухов
Мурат Гукемухов: В Кабардино-Балкарии убийство видного общественного деятеля Аслана Ципинова радикально изменило отношение населения к исламскому подполью. В обществе раздаются призывы дать вооруженный отпор исламистам, некоторые «горячие» головы предлагают применить забытый обычай кровной мести к родственникам боевиков.
29 декабря в Кабардино-Балкарии у порога своего дома был убит Аслан Ципинов, этнограф, филолог, один из крупнейших в мире специалистов по черкесской культуре и фольклору.
Незадолго до убийства Ципинов был приговорен к смерти местным исламским подпольем, которое расценило его популяризацию черкесских традиций и обычаев как пропаганду язычества, говорит черкесский общественник, друг убитого этнографа Аслан Бешто:
Аслан Бешто: О том, что он был именно приговорен шариатским судом, утверждается на исламистских сайтах. Не было ничего такого. Человек умело возрождал национальные адыгско-черкесские традиции. Ведь пророк сказал: обычаи народа, принявшего ислам, становятся частью ислама.
Мурат Гукемухов: До этого убийства акции исламистов в Кабардино-Балкарии были направлены против силовиков. Вооруженная борьба с представителями силовых ведомств вызывала сочувствие у значительной части населения, изнуренного полицейским произволом. Отношение к подполью радикально изменилось после убийства сначала муфтия Анавса Пшихачева 15 декабря, а затем и этнографа Аслана Ципинова.
Аслан Ципинов пользовался всеобщей любовью: его знание и популяризация забытых черкесских традиций воспринимались в среде соплеменников как значимый вклад в реконструкцию черкеской идентичности.
Поэтому убийство Аслана Ципинова было воспринято как покушение на традиционные устои и, в конечном счете, как прямой вызов обществу.
Аслан Бешто: Абсолютно разные слои общества, практически не пересекающиеся в обычной жизни, призывают к кровной мести. Они всех зовут. Нельзя это так оставить. Потому что ни один человек не чувствует себя защищенным. Есть такие более горячие головы, которые призывают организовать отряды самообороны, организоваться так, чтобы можно было отомстить.
Мурат Гукемухов: Председатель черкесского конгресса Руслан Кешев, напротив, не считает реставрацию института кровной мести проявлением дикости, но следствием беспомощности государства:
Руслан Кешев: Когда внутри страны все, кому угодно пытали свои интересы как-то реализовать, кровная месть являлась инструментом самозащиты в отсутствии централизованной власти. И то, что происходит сегодня, говорит о том, что никакой централизованной власти уже не существует, люди предоставлены самим себе.
Мурат Гукемухов: Национальные общественные движения и исламские джамааты никогда не испытывали симпатий друг к другу. Отношение между ними, точнее отсутствие всяких отношений, можно обозначить как никем не подписанный, но действующий пакт о ненападении. Точнее, действовавший до убийства Аслана Ципинова.
В то же время в республике исключительно исламский след в убийстве Ципинова считают слишком простой версией преступления.
По мнению члена общественного совета при президенте Кабардино-Балкарии, эксперта Хаджиисмеля Тхагапсоева, мотивы этого преступление туманны, потому что, с одной стороны, не прозрачно государство, с другой стороны – все менее понятны действия тех, кого считают членами исламского подполья.
Мы сегодня наблюдаем странные коалиции или совместные проекты между лесом и городом. В происходящем угадывается стремление различных групп влияния использовать подполье в качестве инструмента политической борьбы за власть или некоего катализатора политических процессов.
Хаджиисмель Тхагапсоев говорит, что общество все больше погружается в хаос, и все менее очевиден смысл происходящих событий:
Хаджиисмель Тхагапсоев: Просматривается попытка какой-то экстремизм посеять. Если хочешь какие-то силы взять в руки, надо эти силы, ну, в тупик загнать.
Мурат Гукемухов: События разворачиваются на фоне странной рефлексии федеральной власти, которая с легкостью записывают в ряды экстремистов и врагов государства всех, кто хоть в чем-то не согласен с нею.
В разряд экстремистских организаций, наряду с исламскими джамаатами, за последний год попали и черкесские национальные движения, которые выступают против олимпиады в Сочи и требуют признания геноцида черкесов во время Кавказской войны. И совершенно не важно, что их дискуссия с государством не выходит за рамки Конституции и международных норм.
Почему бы не столкнуть лбами тех, кого власть считает своими врагами! С учетом общеизвестных технологий российских силовых структур предположение выглядит вполне логично. Лидер национального движения «Адыге-Хасе» Кабардино-Балкарии Ибрагим Яганов говорит, что это предположение было бы более логичным, если бы речь шла о чужом враждебном государстве, а не о собственном доме.
Сейчас, по мнению Яганова, все усилия общественных сил должны быть направлены на то, чтобы погасить в обществе жажду ответного насилия и избежать кровавого хаоса:
Ибрагим Яганов: После вот этих событий, интернет был заполонен призывами провести митинги, вооружаться против мусульман. И все эти призывы были под неизвестными нам никами. Я думаю, это чистой воды провокация. Когда праздники пройдут, мы обязательно сделаем заявление, но никаких силовых и резких движений не будет. Любая дестабилизация ситуации дает очень большие полномочия силовым структурам. Ничего умнее они не смогли придумать, как обострить ситуацию, а потом переехать всех танками, и задача наших общественников, в том числе и религиозных деятелей, не допустить этой ситуации. Еще одной кавказской войны наш этнос просто не вынесет».
Мурат Гукемухов: За последние двое суток в Кабардино-Балкарии убито четыре гадалки, которых исламисты обвинили в колдовстве.
На смену слухам о существовании расстрельных списков силовиков, пришли новые – о расстрельных списках исламского подполья, в которые внесено около 400 имен. Среди кандидатов на отстрел - общественные деятели, политики, даже школьные учителя.
Убийство муфтия Анавса Пшихачева, этнографа Аслана Ципинова и четырех медиумов в республике считают приведением в исполнение приговоров, вынесенных исламистами.
Правоохранители даже не попытались опровергнуть слухи, тем самым укрепив в обществе веру в существование расстрельных списков.
Андрей Бабицкий: Доцент Ставропольского госуниверситета, кандидат психологических наук Виктория Галяпина работала в Чечне в программе предоставления психологической помощи населению. О своих впечатлениях она рассказала в интервью радио «Эхо Кавказа».
Как, на ваш профессиональный взгляд, сегодня обстоят дела в Чечне? Какие психологические проблемы у людей, связанные и с политической обстановкой в сегодняшней Чечне, и, может быть, с последствиями войны?
Виктория Галяпина: С одной стороны, радует то, что люди начали для себя находить механизмы выхода из ситуации, появились возможности для продвижения в образовании, например. Еще радует то, что у людей стали вырабатываться механизмы самоорганизации, потому что все-таки война несколько размыла, а может быть, и сняла социальный контроль, и люди просто в панике: а что делать, а как быть? Особенно когда возникали такие полемические ситуации неоднозначные, людям было очень сложно, особенно молодому поколению, определиться, как все-таки правильней в этой ситуации себя вести. А вот сейчас появляются такие внутренние механизмы, когда молодые люди начинают говорить: а вот это правильно, потому что? То есть, оно, может быть, с нашей позиции не совсем правильно, но человек для себя внутренне начинает как бы самоорганизовываться, выстраивать какую-то иерархию ценностей, норм каких-то. Новое явление, которое начало появляться, повлекло за собой ряд каких-то даже социальных вещей, к которым общество не было готово. Например: война несколько активизировала позицию женщины. Поскольку во время войны большую часть экономической стабильности в семью приносили именно женщины, бюджетная же сфера в основном работала…
Андрей Бабицкий: Можно я поделюсь своими впечатлениями? Потому что я все-таки наблюдал за всеми этими процессами непосредственно. Женщины - фактически только они обладали правом на передвижение свободное. Мужчинам передвигаться по республике было крайне небезопасно.
Виктория Галяпина: Да, это сейчас там обстановка в связи с шахидками немножко поменялась по отношению к женщинам, но, тем не менее, позиция женщины действительно выросла и в своих глазах, и в глазах сообщества. Более того, появилась возможность самореализации: женщины пошли работать, они открывают свои компании, они открывают парикмахерские, открывают какой-то малый бизнес, что вообще для Чечни было не характерно. А общество, на мой взгляд, пока не готово к этим социальным переменам. Понимаете, как тектонические породы сходятся, то есть этот пласт уже пошел наверх, а его пытаются вернуть вниз. Здесь сложно говорить. Но женщины стали бороться. В Чечне есть несколько женских организаций, которые начали поднимать проблему насилия в семье, которое поднимает проблему насилия над детьми. И что самое интересное, люди стали об этом говорить, появился дискурс. В обществе начинается протест. Ну, допустим, вводится обязательное посещение общественных мероприятий в национальной одежде. Люди придумывают себе кучу всяких проблем, болезней и все остальное - только чтобы не пойти. Пусть это пассивно пока идет…
Андрей Бабицкий: Виктория, скажите, вот вы приезжаете все-таки извне в Чечню, у вас нет ощущения, что это совсем чужое, не совсем понятное для вас общество? Почему я об этом спрашиваю? Чечня стала мононациональной сегодня, и она в значительной степени замкнута сама на себе, и там идут какие-то внутренние процессы, мало связанные с какими-то общими процессами в России. Я имею в виду и эту архаизацию, попытку актуализировать адат. Нет ощущения, что это общество по своим внутренним интенциям, в том числе и психологическим, стремительно отдаляется от России?
Виктория Галяпина: Вы знаете, что общество чужое, я не могу сказать, потому что у меня за время работы там появилось огромное количество последователей… То есть круг общения не узок. Если бы я приехала сама, может быть, у меня такое ощущение бы и возникло. И более того, я хочу сказать, что процессы, которые происходят в соседних республиках, возьмите Кабардино-Балкарию, даже наш Ставропольский край, аналогично все проходит и в Чечне. Но они имеют там специфику в силу того, что была война. И в силу того, что все-таки там достаточно мощная власть, ну, руководителя, скажем так. Какие индикаторы для меня были? Что все-таки идет развитие, потому что первое время, практически все в один голос говорили – нам такой нужен, иначе после войны мы просто не восстановимся. Есть прецеденты такие, когда на первом этапе, чтобы людей ввести в нужный ритм работы, нужно использовать даже конкуренцию, соперничество, давление – нормальная такая авторитарная система. Но когда люди вошли в ритм и начали работать, то эти механизмы уже не срабатывают. Нужно что-то другое. Пока ничего другого нет, и в обществе это чувствуется, это проговаривается даже. Люди начинают говорить: это когда-то должно закончиться, или это хорошим не закончится, или сейчас мы кровную месть немножко приостановили, но не факт, что когда он уйдет с поста, что его род останется. То есть, понимаете, у людей подвижки в демократизации. Пусть они не так зреют в сознании, как, может быть, в других регионах, но они тоже зреют.
Андрей Бабицкий: Люди не боятся открыто говорить с вами о такого рода проблемах?
Виктория Галяпина: Они же со мной разговаривают как с психологом, понимаете. Потом, я практически не задаю вопросов. Никогда. Я просто слушаю, и какие-то вещи просто проскакивают подсознательно, мы никогда не обсуждаем ни власть, ни политику. Моя задача - больше помочь каждому человеку в отдельности. Я понимаю, что он не может жить в отрыве от общества, но моя задача найти в нем какую-то золотую жилку и потянуть за нее, чтобы он сам уже выкарабкивался из этой ситуации. Один раз мы делали небольшие подарки детям, и ехали по Грозному уже вечером поздно, и женщина-дворник метет улицу, а у нас там оставались какие-то подарки, мы решили остановиться и узнали, что у нее есть дети. Она, конечно, расплакалась, но она с нами начала разговаривать. Понятно, что это не дает каких-то срезов социальных больших, но это, наверное, такие глубинные вещи, которые для психолога очень важны, потому что они показывают направление движения общества.
Андрей Бабицкий: Виктория, я часто слышал от людей, которые бывают в Чечне такое утверждение, что поскольку ситуация политическая очень сложная в республике, то, в основном, население эмигрирует психологически в семью, в семейные отношения, образование, какой-то мелкий бизнес. Пространство в асоциальной активности, оно очень сильно ограничено, оно оставлено в его как бы всех политических параметрах отдана властям, а люди фактически занимаются частной жизнью.
Виктория Галяпина: Знаете, аналогий можно много проводить. Возьмите Россию, Советский Союз в период, когда тоже шло давление, и люди где обсуждали свои внутренние проблемы? В семье, на кухне. Возьмите японское общество – какие-то вещи вообще не обсуждаемы, но люди находят самореализацию в искусстве, в живописи. Возможно, это выход на сегодняшний момент для многих людей. Я не могу сказать, что люди отказываются полностью от обсуждения проблем власти. Нет. Но они - видимо, война научила - приобрели хороший социальный опыт, очень четко дифференцируют, что вот сейчас еще не время, или же вот в эту структуру я не смогу войти, и там сработать не смогу, потому что, там, допустим, тот того ставленник, тот того ставленник и так далее. Трудно сказать, хорошо это или плохо – мы оценок не даем. Все делают люди. Как бы мы там ни говорили: экономические, материальные – все в сознании людей. В сознании что-то начало меняться. Эмигрируют только в сферы деятельности другие, эмигрируют и физически, к сожалению. То есть люди, которые могли бы стать опорой и социальным капиталом для республики, многие начинают просто уезжать. Возможность дальнейшего социального роста, карьерного роста очень низкая. Поэтому, наверное, возникает проблема группировок, ухода, социального протеста. У нас там было большое исследование по религиозному поведению молодых людей. Когда это были фокус-группы, и публичное обсуждение было, люди просто говорили социально желательные вещи: нет, у нас такого нет, не уходят и так далее. А когда мы стали проводить интервью, практически каждый, у кого есть взрослые дети, говорил: я не разрешаю своему ребенку посещать больше одного раза мечеть, или если он ходит, то только с отцом.
Андрей Бабицкий: Вы имеете в виду, что часть молодежи, конечно, настолько как бы переполнена вот этим чувством протеста, что готова с оружием уйти в лес?
Виктория Галяпина: Да, причем часть общества это поведение молодежи считает абсолютно правильным. Понимаете, они мне даже рассказывали, что вот боевики – это не террористы, то есть они полагают, что боевики - это которые воюют против своей власти, против социальных несправедливостей в республике, а террористы - это которые за пределами убивают мирных жителей. Я говорю, но позвольте, это очень условное такое деление, так не бывает. Но оправдание, конечно, ищется. Это, пожалуй, проблема большая. Хотя там пошли перегибы уже в другую сторону: что даже те, которые непричастны, попадают в эту ситуацию. И знаете, мне удалось с одним молодым человеком побеседовать, которого защищали правозащитные организации: давай, мы сейчас скажем, что ты дал все эти показания под давлением. Он сказал такую фразу: вы знаете, я готов отсюда сейчас ехать в любую тюрьму, но возвращаться туда, где я был, нет, я не выдержу, говорит. То есть, прессинг, видимо, сильный идет. Знаете, у меня была такая ситуация: одна женщина говорит, я так плохо себя чувствую. А я ей говорю: Айшат, ты смотри здесь, не заболей, не умри, а как же муж, четверо детей останутся, он мне потом голову снесет. Она говорит: да ты что, Вика, нет, он на третий день уже должен себе жену найти, причем он на моих похоронах будет искать. Я говорю: ты так спокойно об этом говоришь? А она говорит: ну а что, ты знаешь, мы живем в ситуации постоянной нестабильности, причем это было всегда. То есть ты живешь и не знаешь, вот завтра он может сказать тебя три раза «не жена», и все. Она говорит: вот живем одним днем. Вот сейчас это у меня есть, сейчас это хорошо, а завтра может этого не быть. Представляете, какой внутренний стержень, что люди могут вот так жить?! Я думаю, как же они находят выход этой своей внутренней нестабильности. Представляете, какая это тревога внутренняя? И они у меня в проекте когда были, говорили: Вика, а будет какая-то культурная программа? Ну, я им там: экскурсии какие-то. Оказывается, развлекательная программа – это танцы. И вечерами сами женщины танцуют и мужские партии, и женские, и, в общем, я бы сказала, дурачатся. Я поняла, что, наверное, для них это очень важно.
Психолог Виктория Галяпина о своих чеченских впечатлениях.
Андрей Бабицкий: Далеко не все традиции осетинского застолья нравятся моему коллеге, журналисту Олегу Кусову. Одну из них он описывает в своем эссе.
Олег Кусов: Осетинское застолье нельзя считать обычной трапезой, или бесцельным распитием спиртных напитков. Интересно, что любой осетинский стол включает в се6я одновременно и обильную трапезу, и распитие напитков, но на первое место всё же выходит другое. Застолье – это своеобразный ритуал. Его придерживаются в любом осетинском доме, независимо от общественного статуса и материального положения. Без традиционных осетинских пирогов оно, как правило, не проходит. Если поводом для застолья стал какой-либо праздник, то обязательны и другие, привычные для гостей, требования. Например, за один стол, даже в городской семье, не сядут мужчины и женщины. Эта традиция в наши дни уже оспаривается; в Южной Осетии она и вовсе давно не обязательна. Но северные осетины по-прежнему её верны. Хотя и среди них встречаются те, кто готов с ней распрощаться. Сторонники, напротив, не перестают приводить свои аргументы. Я слышал различные доводы в защиту чисто мужских осетинских застолий. Например, однажды поинтересовался мнением первого президента Северной Осетии, ныне главы регионального фонда «Мир Кавказу» Ахсарбека Галазова.
- Дело в том, что осетинское застолье сопровождается многочисленными тостами, а, значит, и потреблением алкоголя, - ответил мне умудрённый политик и, кстати, учёный с большим стажем. – Женщин оберегают от всё этого, поскольку им нежелателен алкоголь в силу многих причин.
Примерно так мне объясняли отсутствие женщин за праздничным столом и некоторые мои собеседники в горных осетинских сёлах. Правда, слышал я и не совсем учтивые аргументы против присутствия женщин на общем застолье. Но эти резкие суждения я списываю на плохое настроение отдельных мужчин, которое могло стать следствием, допустим, тривиального домашнего скандала.
В любом случае, у меня складывается впечатление, что осетинские женщины склоны постепенно эту традицию вытеснять из бытовой повседневности. И намерены это делать не только горожанки. Красноречивую сцену я наблюдал 8 марта в одном из горных сёл осетинского горного района Тагаурии. Мне довелось попасть в дом одного из хорошо знакомых людей, конечно, по случаю Женского дня. Мужчины расположились за обильным праздничным столом. Женщины, закончив приготовление пищи, ушли в соседнюю комнату – за свой, отдельный стол. Какие они там поднимали тосты, я не знаю, но за мужским столом традиция соблюдалась строго. Третий тост – за повод застолья – все дружно подняли в честь женщин. Правда, им об этом никто не сказал. Но, видимо, на женской половине праздника тостов было не меньше, громкий смех и весёлые шутки стали слышаться из комнаты всё чаще. После сказанного за здоровье женщин, мужское застолье потекло привычно – тосты за детей, за родителей, за старших, друзей и т.д. В конце вечера женщины стали почти незаметно перебираться за наш стол. Но сперва садились на его краю, стараясь не привлекать к себе внимания. Чуть позже, уловив либерализм старшего застолья, стали подливать в свои бокалы алкоголь и присоединяться к тостам мужчин. Тут только мужчины обратили внимание на их активное участие в застолье. Мнения по этому поводу разделились.
- Всё-таки праздник в честь женщин – пусть останутся! – предложил один сельчанин.
- Но они же старшего перебивают, того глядишь и замечания начнут нам делать, - высказался другой.
Появилось и третье мнение, которое впоследствии и возобладало:
- На часах уже половина первого ночи, а это означает, что наступило 9 марта и женский праздник можно считать законченным, - самым находчивым оказался мой сосед, молодой парень, который, конечно же, как и я сидели на краю стола – в строгом соответствии с этнической традицией.
Не все сельчанки, сидящие за праздничным столом, согласились с доводами моего соседа. Некоторые из них на самом деле вернулся в соседнюю комнату, за женский стол. Но другие остались. Невнимание мужчин их не обидело. Всё-таки мужчины действовали в соответствии с традицией, а не по собственной прихоти. Женщины, на мой взгляд, поступили мудрее – в этот вечер, в доме моего хорошего знакомого, они чуть потеснили эту традицию, создали небольшой прецедент. Кто-то может сказать, что это нарушение одного из важных застольных правил, а кто-то всё это назовёт попыткой реформы этнической традиции. Обычаи, как и жизнь, не стоят на месте.
