Ирина Лагунина: В связи с высылкой из России корреспондента британской газеты "Гардиан" Люка Хардинга – как написали международные издания, "высылкой в стиле холодной войны" - многие сегодня вновь вспомнили историю Александра Литвиненко, скончавшегося в Лондоне 23 ноября 2006 года от отравления радиоактивным элементом полонием. Между тем вдова Александра Литвиненко Марина сейчас совершает турне по Соединенным Штатам. Напомню, за это время вышла ее книга, написанная в соавторстве с Александром Гольдфарбом "Саша, Володя, Борис… История убийства". С Мариной Литвиненко говорил наш корреспондент Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: Марина, давайте начнем с вашей поездки по Америке. Какие у вас остались впечатления, о чем вас спрашивали?
Марина Литвиненко: Это было очень интересно, это было впервые, когда такое количество встреч мы провели на русском языке и встретились с людьми, которые давно живут уже вдалеке от России, от бывших республик Советского Союза, но продолжают интересоваться всем тем, что происходит в связи с новой Россией. Было очень приятно знать, что очень многие прочитали нашу книгу на английском языке, проявили интерес к нашему изданию на русском языке. Хотелось бы, конечно, видеть больше людей молодого поколения, потому что это продолжает интересовать все-таки людей старшего поколения, которые жили в свое время в бывшем Советском Союзе и в России. Последняя встреча в Бруклине показала, что и молодое поколение интересуют все эти проблемы. И что самое главное для меня – я встретила очень глубокое понимание, люди подходили, даже продолжают мне сочувствовать, несмотря на то, что прошло уже больше четырех лет. Для меня это были очень важные встречи.
Владимир Абаринов: Я, конечно, читал книгу и по-английски и потом по-русски. Вы знаете, иногда мне кажется, что эта история полузабытая, и что именно на это рассчитывали люди, замешанные в ней. Пройдет время, и можно будет рассказать совсем другой сюжет. У советского агитпропа, как мы знаем, большой опыт по этой части. Я однажды в своих текстах даже попытался представить, каким именно будет этот выдуманный сюжет. Например, как Саша и Володя вместе боролись со злодеем Березовским, и как злодей Березовский Сашу за это убил. И первые шаги по направлению к этому сюжету уже сделаны. Как вы считаете, такое возможно?
Марина Литвиненко: По поводу полузабытости, наверное, я не буду с вами соглашаться, потому что для меня это не может быть полузабыто. И как ни странно, вытаскивание Лугового каждый раз на свет говорит о том, что кому-то и там выгодно не забывать эту историю. Потому что, кто стоит за убийством моего мужа, и в России наверняка знают об этом, и боится того, что Луговой в какой-то момент, не дай бог, будет выдан в Англию или что-то произойдет, и мы узнаем, кто стоял за этим преступлением, или кому-то это окажется выгодным разыграть эту карту и отношения между Россией и Западом будут налажены, и дело моего мужа может явиться одним из важных таких моментов налаживания этих отношений. Поэтому о полузабытости я, наверное, не соглашусь. Потому что ни в Англии, ни в России об этом не забывают. Да, они не хотят говорить об этом постоянно и громко, но и забывать они не собираются об этом.
Владимир Абаринов: Вы знаете, во-первых, не все наши слушатели читали книгу, во-вторых, после книги прошло время, и вы наверняка продолжаете думать об этом, осознавать, пытаться понять, что же произошло. Мы с вашим автором Алексом Гольдфарбом говорили однажды о том, что Саша был двойственной личностью. С одной стороны чистый и наивный романтик, энтузиаст борьбы с преступностью, а с другой - сильный мужчина и опытный опер, знакомый с темными сторонами жизни. Марина, каким он был для вас лично, в ваших глазах?
Марина Литвиненко: Да, вы правы, Саша не был однозначным человеком. Но самое главное для меня, что он был цельным и настоящим и позволял мне себя чувствовать очень уверенной с ним, несмотря на то, что жизнь была с ним непростой. Вы знаете, счастье любой женщины быть любимой, знать, что ты единственная и каждый раз находить это в глазах, каждое утро видеть, что ты самая лучшая, что ты самая красивая, что ты самая любимая.
Владимир Абаринов: Он оказался в эпицентре российской политики, на самом ее острие просто в силу обстоятельств, он никогда не стремился играть ту роль, которую ему в конце концов пришлось сыграть. Скажите, вы почувствовали эту тяжесть, когда свалилась ему на плечи, он с вами обсуждали эти дела или он не хотел делить эту ношу, тащил этот груз в одиночку?
Марина Литвиненко: Это, безусловно, я видела, как Саша менялся, начиная с 94 года, как работать становилось все сложнее и сложнее. Как преступление против людей, людей бизнеса, просто людей становились изощреннее, люди теряли свой бизнес или бизнес становился подконтрольным. И в это все чаще и чаще вовлекались люди, которые стояли на самом верху иерархической лестницы ФСБ. То есть практически ни одно уголовное дело серьезное, а тем более Саша работал против организованной преступности, потом он работал в антитеррористическом центре. После того, как началась чеченская война - это было не только связано с войной, опять же это был в определенной степени бизнес для многих людей. И Саша столкнулся со всем этим беззаконием и ему было очень трудно. Иногда он мог со мной поделиться. Чаще всего это звучало: "Марина, ты себе не представляешь, что я знаю и как с этим трудно жить". И вот это последнее, когда он подал заявление на то, что его призвали убить Березовского, для озвучивания этого ему потребовалось два месяца, чтобы все проанализировать, осознать, что произошло за последние месяцы его работы. Во всяком случае, да, это было сложно и это происходило на моих глазах.
Владимир Абаринов: Когда он выступил против своего непосредственного начальника генерала Хохолкова, начальника отдела по борьбе с оргпреступностью ФСБ, он это делал потому, что все еще верил в то, что ФСБ способна к самостоятельному очищению, в изначальную честность и чистоту Лубянки или это был сознательный акт борьбы уже с системой?
Марина Литвиненко: Я думаю, что это был сознательный акт борьбы с системой. Потому что прежде, чем выйти на эту пресс-конференцию, уже было проведено и внутреннее расследование, была вовлечена кремлевская администрация, но ничего не помогало. Было ясно, что люди связаны друг с другом, и никто не собирается заниматься серьезным расследованием того, что к тому времени происходило в ФСБ. И в первую очередь эта пресс-конференция позволила защитить рядовых сотрудников их управления от совершения преступления. Потому что Саша понимал, что люди, замазанные кровью, абсолютно уголовными преступлениями, просто станут инструментам в дальнейших преступлениях, в которые их могли вовлечь. И во-вторых, это была возможность сохранить их собственную жизнь. Потому что они все прекрасно понимали: так, как люди в ФСБ расправлялись с неугодными политиками, людьми бизнеса, они точно так же могли поступить и с ними.
Владимир Абаринов: А когда ему стало ясно, что ФСБ, так однажды Ельцин сказал, принципиально нереформируемое ведомство, порочное по самой своей сути?
Марина Литвиненко: Саша пришел в центральный аппарат в 91 году, и до 91 года это в основном была в основном армия по большей части. Последнее его место – это была дивизия Дзержинского, ударный отряд КГБ. В 91 году, когда КГБ перестал существовать, он перешел в центральный аппарат. И к 96 году у него появилось осознание того, что что-то происходит не так. Потому что я сама лично печатала его докладную записку, не знаю, насколько она получила дальнейшее движение, в которой на имя тогда еще президента России Ельцина он писал о том, что мафия, которая сейчас еще контролирует рынки и палатки, очень активно стремится во власть. И каким образом это сплетение произойдет, как это быстро происходит и какое страшное будущее ждет Россию, если этому просто не поставить заслон. Это Саша знал в 94 году. К 98 году, когда он перешел в управление по разработке преступных организаций, он понял, что это как раз та форма, которая начинает работать не в защиту людей, а против людей. И тогда, имея большую склонность к анализу, к сопоставлению фактов, у него было очень много фактов, видя, что люди, которые пришли и к управлению ФСБ, и к власти, имеют очень сильное преступное прошлое, абсолютно прямые контакты с мафиозными структурами, тогда он уже понял, что уже молчать нельзя.
Владимир Абаринов: Как произошел ваш побег? Что объяснял вам Саша, почему это необходимо? И особенно про ваш разговор после визита в американское посольство в Анкаре. Вы знаете, какой разговор – про предательство.
Марина Литвиненко: Все, что произошло в 2000 году, естественно, для меня было шоком. И когда меня спрашивают, я продолжаю говорить: боже, как это вообще все могло случиться? У Саши была удивительная способность настаивать на некоторых вещах так, что ты понимаешь, что ни спорить, ни рассуждать не имеет смысла, потому что человек реально знает, что это надо так делать. Но когда Саша настоял на том, чтобы мы купили тур и уехали куда-нибудь за границу с Толей - это уже было удивительно. Но это было сказано так, что я поняла, что дискутировать на эту тему бесполезно. Но у меня даже не было мысли о том, что это поездка из России, что это билет в один конец. У нас был тур на две недели в Испанию, я знала, что в определенный день я должна буду вернуться. И мы с Толей уезжаем. В Испании Саша начал звонить, я в тот момент не знала, откуда звонит, он начал вести разговор, что, наверное, мы в Москву не вернемся, что для меня было просто разговором, я была уверена, что мы вернемся в Москву. И потом, когда мне рассказывал Саша, что он два раза был на пути в аэропорт, он понимал, что меня убедить трудно, что я вообще, не то, чтобы мне гарантии, у меня даже не было понимания того, как я буду жить в другой стране с сыном, которому 6 лет, которому надо было пойти в школу, у нас было много дел в Москве. И когда я говорила: "Саша, я все понимаю, что против тебя уголовное дело, что есть угроза, что тебя опять посадят в тюрьму. Но ты же уже отсидел в тюрьме, суд оправдал тебя, есть все-таки надежда и на честных людей, и на справедливое правосудие". На что мне Саша сказал: "Нет, Марина, забудь, справедливого правосудия, суда больше не будет. И уже когда я сейчас сяду в тюрьму, я уже из нее не выйду. И той поддержки, которую ты получала от людей (на самом деле от нас никто не отвернулся за те 9 месяцев, которые Саша сидел в тюрьме), уже не будет, потому что люди будут бояться". Еще это не было для меня таким сильным доводом, что я должна не вернуться. Но когда Саша сказал: "Ты понимаешь, Марина, я никогда сам один не уеду, потому что мне ничего не надо в этой жизни, для меня очень важны вы – ты и Толя". И я поняла, что от моего решения зависит жизнь человека.
И после Испании мы перелетели в Турцию, туда приехал Саша, как оказалась, он приехал из Грузии, и уже находясь в Турции, мы начали думать о том, куда же мы можем поехать дальше. Потому что первое, конечно, было решение пойти в американское посольство в Анкаре. Но так как Саша не был ни сотрудником внешней службы разведки, он не обладал никакими стратегическими секретами, единственные дела, которые шли через ФСБ по поставкам продовольствия или какого-то снаряжения, они не оказались серьезными для американцев. И после беседы в американском посольстве, которая была очень тяжелой на самом деле, была нервная, очень странная, нам сказали, что спасибо большое, пожелали успехов, объяснили, что мы можем ждать какое-то время в Турции, и на самом верху в Америке будет решаться возможность получения грин-карты или въездной визы. Но стало ясно, что после того, как мы зашли в американское посольство, это не останется незамеченным ни в русском посольстве, ни людьми, которые могут интересоваться, кто же туда заходит. И сразу возникло ощущение, что за нами начали следить.
Владимир Абаринов: Александр, когда вы надписывали мне книгу свою, вы написали, что ее название подсказал заголовок одной из моих колонок. Но это сейчас неважно, а важно то, что у книги имеется посвящение "Всем предателям или Всем изменникам родины". Что это значит?
Александр Гольдфарб: Я имею в виду, что в России есть, еще в Советском Союзе есть довольно славная традиция, когда люди, осознавшие, что они работают в преступной организации, я имею в виду КГБ СССР, решали, что их долг начинать работать против этой организации и переходили на сторону противника. Наиболее яркий пример этому - Олег Пеньковский и другие такие люди. Многих из них поймали, расстреляли. И такие же люди были в нацистской Германии, которые шли против своего правительства. И в этом отношении, я считаю, что Саша относится к этой же самой традиции. И неудивительно, что такие люди в Великобритании, как Олег Антонович Гордиевский, приняли его за своего, и Саша этим очень гордился. В этом смысле, я считаю, что "изменники родины" очень достойные люди. И когда родина превращается в людоедскую структуру, то святой долг каждого человека ей изменить.
Владимир Абаринов: Марина, есть вопрос, который меня очень волнует и который я постоянно задаю людям, знавшим Сашу. Почему он пошел на контакт и даже вступил в какие-то деловые отношения со своими бывавшими коллегами - с Луговым, Ковтуном и Соколенко? Он же не мог не осознавать, что это были представители конторы, с которой он сам порвал. Он что, расслабился в Лондоне, потерял бдительность или он рассчитывал на свой опыт, надеялся их переиграть?
Марина Литвиненко: Вы правы, я больше склоняюсь к последнему, что вы сказали. Потому что он обольщался, он не идеализировал. Во-первых, Луговой не был его бывшим коллегой, они были с абсолютно разных областей. Луговой служил в кремлевском полку, это был человек совершенно другого направления. Он никогда не был опером, он никогда не расследовал преступления, он никогда не сталкивался лицом к лицу с криминалом. То есть это был совершенно другого плана человек. И я думаю, что в этом смысле Саша себя считал на другом уровне, гораздо серьезнее и гораздо опытнее. Но уже последний год, в 2006 году, когда Саша понял, что мы живем в другой стране, что это надолго, что наш сын ходит в школу и что в этой жизни надо определяться, и не имея никакого интереса к бизнесу. Саша говорил: "Я не буду торговать в магазине - это вообще не мое". И его уникальные способности к аналитике, прошлый опыт борьбы с организованной преступностью позволили ему думать о том, что он может организовать свой собственный бизнес, как частное охранное предприятие или какие-то консультативное. И встреча с Луговым на том незабываемом дне рождения Бориса Абрамовича может быть навела его на эту мысль. Это не было не дружеское, не стопроцентное партнерское соотношение - это была может быть в какой-то степени игра в кошки-мышки, и он думал, что он кошка.
Владимир Абаринов: Александр, в Москве, видимо, не ожидали, что британское следствие докопается до причины смерти. И у меня лично было такое впечатление, когда Луговой начал делать свои истерические заявления, предлагать свои безумные версии, возникло впечатление, что он и его начальники реально испугались очень сильно. А что вы чувствовали в тот момент?
Александр Гольдфарб: Мы тоже боялись, что Лугового заставят признаться, что он работал вместе с Березовским, поскольку они все были знакомы, и мы будем доказывать, что мы не верблюд. Но после того, как Путин взял Лугового под личное покровительство, обвинил британцев в колонизаторстве, и Луговой воспарял духом, попал в Государственную думу, стал фактически национальным героем, и все встало на свои места.
Владимир Абаринов: В каком состоянии сейчас расследование находится? В прошлый раз, когда мы с вами говорили, вы сказали, что существует легальная возможность возобновить процедуру, процессуальные действия в рамках так называемого инквеста, то есть это судебное разбирательство, когда присутствие обвиняемого необязательно. С тех пор что-нибудь произошло?
Александр Гольдфарб: Нет, по поводу инквеста с тех пор никакого движения нет. Но это длительная процедура. Если вы помните, отец Аль Фаеда, который погиб вместе с принцессой Дианой, добивался инкеста 10 лет, и в конце концов добился. Я уверен, что инквест будет, но это длительный юридическая процедура, и сейчас она пока находится в развитии.
Владимир Абаринов: Марина, как складывается ваша жизнь сегодня? Чем вы занимаетесь? Как дела у вашего сына? Вы уже сказали, что он учится на стипендию Березовского. Но что он знает об отце и о причинах его смерти в расцвете лет?
Марина Литвиненко: Сейчас, когда я анализирую все, что произошло с нами за последние 10 лет, я понимаю, что жизнь нашего сына была очень непростая. Казалось, что в 6 лет маленький ребенок достаточно комфортно перенесен из одной жизни в другую, и даже Саша говорил: "Марина, даже если в нашей жизни так много изменилось и не все в лучшую сторону, это надо было сделать, сделать ради нашего ребенка". Потому что возможность жить в Англии, учиться в школе, быть свободным – это дорогого стоит. И мы готовы пожертвовать многим ради него. Но все равно это был шок, все равно это был стресс. Все равно это была потеря – потеря общения со своими любимыми бабушкой и дедушкой. Совершенно по-другому начинать свою маленькую новую жизнь. Потому что, опять же, это не был плавный переход, это все время было на уровне стресса. И тогда в 6 лет он выдал такую фразу интересную: "Да, мамочка, мне, конечно, жалко, что мы уехали от бабушки от дедушки, но это надо для нашего папы, а то тогда остались бы одни воспоминания". То есть он тогда в 6 лет понимал, что для папы это было важно уехать из России.
Возможность общаться с Володей Буковским, который для него стал, можно сказать, близким человеком, он только сейчас может быть осознал, какого величия этот человек, а для него это просто был замечательный дядя Володя, к которому можно было ездить в Кембридж. Весь этот круг общения, который возник вокруг Саши, для Толи был просто естественным. Но сейчас он понимает, насколько это важно, какие люди были в окружении Саши, с какими людьми ему пришлось общаться. И два года назад совершенно неожиданно он у меня спросил: "Мама, а можно я поменяю фамилию?". Потому что в паспорте у нас стоит фамилия, которую нам дали при получении политического убежища, это фамилия Картер - это теперь известно, чтобы нам было проще ездить и не сталкиваться с какими-то лишними вопросами на нашу фамилию Литвиненко. И когда Толя спросил: "Мама я хочу носить фамилию отца, я хочу быть Литвиненко". Я хочу сказать, что он многое понимает, то, что с нами случилось, чем занимался, кем был его отец. И может быть сейчас это осознание происходит все больше и больше.
Владимир Абаринов: Марина, давайте начнем с вашей поездки по Америке. Какие у вас остались впечатления, о чем вас спрашивали?
Марина Литвиненко: Это было очень интересно, это было впервые, когда такое количество встреч мы провели на русском языке и встретились с людьми, которые давно живут уже вдалеке от России, от бывших республик Советского Союза, но продолжают интересоваться всем тем, что происходит в связи с новой Россией. Было очень приятно знать, что очень многие прочитали нашу книгу на английском языке, проявили интерес к нашему изданию на русском языке. Хотелось бы, конечно, видеть больше людей молодого поколения, потому что это продолжает интересовать все-таки людей старшего поколения, которые жили в свое время в бывшем Советском Союзе и в России. Последняя встреча в Бруклине показала, что и молодое поколение интересуют все эти проблемы. И что самое главное для меня – я встретила очень глубокое понимание, люди подходили, даже продолжают мне сочувствовать, несмотря на то, что прошло уже больше четырех лет. Для меня это были очень важные встречи.
Владимир Абаринов: Я, конечно, читал книгу и по-английски и потом по-русски. Вы знаете, иногда мне кажется, что эта история полузабытая, и что именно на это рассчитывали люди, замешанные в ней. Пройдет время, и можно будет рассказать совсем другой сюжет. У советского агитпропа, как мы знаем, большой опыт по этой части. Я однажды в своих текстах даже попытался представить, каким именно будет этот выдуманный сюжет. Например, как Саша и Володя вместе боролись со злодеем Березовским, и как злодей Березовский Сашу за это убил. И первые шаги по направлению к этому сюжету уже сделаны. Как вы считаете, такое возможно?
Марина Литвиненко: По поводу полузабытости, наверное, я не буду с вами соглашаться, потому что для меня это не может быть полузабыто. И как ни странно, вытаскивание Лугового каждый раз на свет говорит о том, что кому-то и там выгодно не забывать эту историю. Потому что, кто стоит за убийством моего мужа, и в России наверняка знают об этом, и боится того, что Луговой в какой-то момент, не дай бог, будет выдан в Англию или что-то произойдет, и мы узнаем, кто стоял за этим преступлением, или кому-то это окажется выгодным разыграть эту карту и отношения между Россией и Западом будут налажены, и дело моего мужа может явиться одним из важных таких моментов налаживания этих отношений. Поэтому о полузабытости я, наверное, не соглашусь. Потому что ни в Англии, ни в России об этом не забывают. Да, они не хотят говорить об этом постоянно и громко, но и забывать они не собираются об этом.
Владимир Абаринов: Вы знаете, во-первых, не все наши слушатели читали книгу, во-вторых, после книги прошло время, и вы наверняка продолжаете думать об этом, осознавать, пытаться понять, что же произошло. Мы с вашим автором Алексом Гольдфарбом говорили однажды о том, что Саша был двойственной личностью. С одной стороны чистый и наивный романтик, энтузиаст борьбы с преступностью, а с другой - сильный мужчина и опытный опер, знакомый с темными сторонами жизни. Марина, каким он был для вас лично, в ваших глазах?
Марина Литвиненко: Да, вы правы, Саша не был однозначным человеком. Но самое главное для меня, что он был цельным и настоящим и позволял мне себя чувствовать очень уверенной с ним, несмотря на то, что жизнь была с ним непростой. Вы знаете, счастье любой женщины быть любимой, знать, что ты единственная и каждый раз находить это в глазах, каждое утро видеть, что ты самая лучшая, что ты самая красивая, что ты самая любимая.
Владимир Абаринов: Он оказался в эпицентре российской политики, на самом ее острие просто в силу обстоятельств, он никогда не стремился играть ту роль, которую ему в конце концов пришлось сыграть. Скажите, вы почувствовали эту тяжесть, когда свалилась ему на плечи, он с вами обсуждали эти дела или он не хотел делить эту ношу, тащил этот груз в одиночку?
Марина Литвиненко: Это, безусловно, я видела, как Саша менялся, начиная с 94 года, как работать становилось все сложнее и сложнее. Как преступление против людей, людей бизнеса, просто людей становились изощреннее, люди теряли свой бизнес или бизнес становился подконтрольным. И в это все чаще и чаще вовлекались люди, которые стояли на самом верху иерархической лестницы ФСБ. То есть практически ни одно уголовное дело серьезное, а тем более Саша работал против организованной преступности, потом он работал в антитеррористическом центре. После того, как началась чеченская война - это было не только связано с войной, опять же это был в определенной степени бизнес для многих людей. И Саша столкнулся со всем этим беззаконием и ему было очень трудно. Иногда он мог со мной поделиться. Чаще всего это звучало: "Марина, ты себе не представляешь, что я знаю и как с этим трудно жить". И вот это последнее, когда он подал заявление на то, что его призвали убить Березовского, для озвучивания этого ему потребовалось два месяца, чтобы все проанализировать, осознать, что произошло за последние месяцы его работы. Во всяком случае, да, это было сложно и это происходило на моих глазах.
Владимир Абаринов: Когда он выступил против своего непосредственного начальника генерала Хохолкова, начальника отдела по борьбе с оргпреступностью ФСБ, он это делал потому, что все еще верил в то, что ФСБ способна к самостоятельному очищению, в изначальную честность и чистоту Лубянки или это был сознательный акт борьбы уже с системой?
Марина Литвиненко: Я думаю, что это был сознательный акт борьбы с системой. Потому что прежде, чем выйти на эту пресс-конференцию, уже было проведено и внутреннее расследование, была вовлечена кремлевская администрация, но ничего не помогало. Было ясно, что люди связаны друг с другом, и никто не собирается заниматься серьезным расследованием того, что к тому времени происходило в ФСБ. И в первую очередь эта пресс-конференция позволила защитить рядовых сотрудников их управления от совершения преступления. Потому что Саша понимал, что люди, замазанные кровью, абсолютно уголовными преступлениями, просто станут инструментам в дальнейших преступлениях, в которые их могли вовлечь. И во-вторых, это была возможность сохранить их собственную жизнь. Потому что они все прекрасно понимали: так, как люди в ФСБ расправлялись с неугодными политиками, людьми бизнеса, они точно так же могли поступить и с ними.
Владимир Абаринов: А когда ему стало ясно, что ФСБ, так однажды Ельцин сказал, принципиально нереформируемое ведомство, порочное по самой своей сути?
Марина Литвиненко: Саша пришел в центральный аппарат в 91 году, и до 91 года это в основном была в основном армия по большей части. Последнее его место – это была дивизия Дзержинского, ударный отряд КГБ. В 91 году, когда КГБ перестал существовать, он перешел в центральный аппарат. И к 96 году у него появилось осознание того, что что-то происходит не так. Потому что я сама лично печатала его докладную записку, не знаю, насколько она получила дальнейшее движение, в которой на имя тогда еще президента России Ельцина он писал о том, что мафия, которая сейчас еще контролирует рынки и палатки, очень активно стремится во власть. И каким образом это сплетение произойдет, как это быстро происходит и какое страшное будущее ждет Россию, если этому просто не поставить заслон. Это Саша знал в 94 году. К 98 году, когда он перешел в управление по разработке преступных организаций, он понял, что это как раз та форма, которая начинает работать не в защиту людей, а против людей. И тогда, имея большую склонность к анализу, к сопоставлению фактов, у него было очень много фактов, видя, что люди, которые пришли и к управлению ФСБ, и к власти, имеют очень сильное преступное прошлое, абсолютно прямые контакты с мафиозными структурами, тогда он уже понял, что уже молчать нельзя.
Владимир Абаринов: Как произошел ваш побег? Что объяснял вам Саша, почему это необходимо? И особенно про ваш разговор после визита в американское посольство в Анкаре. Вы знаете, какой разговор – про предательство.
Марина Литвиненко: Все, что произошло в 2000 году, естественно, для меня было шоком. И когда меня спрашивают, я продолжаю говорить: боже, как это вообще все могло случиться? У Саши была удивительная способность настаивать на некоторых вещах так, что ты понимаешь, что ни спорить, ни рассуждать не имеет смысла, потому что человек реально знает, что это надо так делать. Но когда Саша настоял на том, чтобы мы купили тур и уехали куда-нибудь за границу с Толей - это уже было удивительно. Но это было сказано так, что я поняла, что дискутировать на эту тему бесполезно. Но у меня даже не было мысли о том, что это поездка из России, что это билет в один конец. У нас был тур на две недели в Испанию, я знала, что в определенный день я должна буду вернуться. И мы с Толей уезжаем. В Испании Саша начал звонить, я в тот момент не знала, откуда звонит, он начал вести разговор, что, наверное, мы в Москву не вернемся, что для меня было просто разговором, я была уверена, что мы вернемся в Москву. И потом, когда мне рассказывал Саша, что он два раза был на пути в аэропорт, он понимал, что меня убедить трудно, что я вообще, не то, чтобы мне гарантии, у меня даже не было понимания того, как я буду жить в другой стране с сыном, которому 6 лет, которому надо было пойти в школу, у нас было много дел в Москве. И когда я говорила: "Саша, я все понимаю, что против тебя уголовное дело, что есть угроза, что тебя опять посадят в тюрьму. Но ты же уже отсидел в тюрьме, суд оправдал тебя, есть все-таки надежда и на честных людей, и на справедливое правосудие". На что мне Саша сказал: "Нет, Марина, забудь, справедливого правосудия, суда больше не будет. И уже когда я сейчас сяду в тюрьму, я уже из нее не выйду. И той поддержки, которую ты получала от людей (на самом деле от нас никто не отвернулся за те 9 месяцев, которые Саша сидел в тюрьме), уже не будет, потому что люди будут бояться". Еще это не было для меня таким сильным доводом, что я должна не вернуться. Но когда Саша сказал: "Ты понимаешь, Марина, я никогда сам один не уеду, потому что мне ничего не надо в этой жизни, для меня очень важны вы – ты и Толя". И я поняла, что от моего решения зависит жизнь человека.
И после Испании мы перелетели в Турцию, туда приехал Саша, как оказалась, он приехал из Грузии, и уже находясь в Турции, мы начали думать о том, куда же мы можем поехать дальше. Потому что первое, конечно, было решение пойти в американское посольство в Анкаре. Но так как Саша не был ни сотрудником внешней службы разведки, он не обладал никакими стратегическими секретами, единственные дела, которые шли через ФСБ по поставкам продовольствия или какого-то снаряжения, они не оказались серьезными для американцев. И после беседы в американском посольстве, которая была очень тяжелой на самом деле, была нервная, очень странная, нам сказали, что спасибо большое, пожелали успехов, объяснили, что мы можем ждать какое-то время в Турции, и на самом верху в Америке будет решаться возможность получения грин-карты или въездной визы. Но стало ясно, что после того, как мы зашли в американское посольство, это не останется незамеченным ни в русском посольстве, ни людьми, которые могут интересоваться, кто же туда заходит. И сразу возникло ощущение, что за нами начали следить.
Владимир Абаринов: Александр, когда вы надписывали мне книгу свою, вы написали, что ее название подсказал заголовок одной из моих колонок. Но это сейчас неважно, а важно то, что у книги имеется посвящение "Всем предателям или Всем изменникам родины". Что это значит?
Александр Гольдфарб: Я имею в виду, что в России есть, еще в Советском Союзе есть довольно славная традиция, когда люди, осознавшие, что они работают в преступной организации, я имею в виду КГБ СССР, решали, что их долг начинать работать против этой организации и переходили на сторону противника. Наиболее яркий пример этому - Олег Пеньковский и другие такие люди. Многих из них поймали, расстреляли. И такие же люди были в нацистской Германии, которые шли против своего правительства. И в этом отношении, я считаю, что Саша относится к этой же самой традиции. И неудивительно, что такие люди в Великобритании, как Олег Антонович Гордиевский, приняли его за своего, и Саша этим очень гордился. В этом смысле, я считаю, что "изменники родины" очень достойные люди. И когда родина превращается в людоедскую структуру, то святой долг каждого человека ей изменить.
Владимир Абаринов: Марина, есть вопрос, который меня очень волнует и который я постоянно задаю людям, знавшим Сашу. Почему он пошел на контакт и даже вступил в какие-то деловые отношения со своими бывавшими коллегами - с Луговым, Ковтуном и Соколенко? Он же не мог не осознавать, что это были представители конторы, с которой он сам порвал. Он что, расслабился в Лондоне, потерял бдительность или он рассчитывал на свой опыт, надеялся их переиграть?
Марина Литвиненко: Вы правы, я больше склоняюсь к последнему, что вы сказали. Потому что он обольщался, он не идеализировал. Во-первых, Луговой не был его бывшим коллегой, они были с абсолютно разных областей. Луговой служил в кремлевском полку, это был человек совершенно другого направления. Он никогда не был опером, он никогда не расследовал преступления, он никогда не сталкивался лицом к лицу с криминалом. То есть это был совершенно другого плана человек. И я думаю, что в этом смысле Саша себя считал на другом уровне, гораздо серьезнее и гораздо опытнее. Но уже последний год, в 2006 году, когда Саша понял, что мы живем в другой стране, что это надолго, что наш сын ходит в школу и что в этой жизни надо определяться, и не имея никакого интереса к бизнесу. Саша говорил: "Я не буду торговать в магазине - это вообще не мое". И его уникальные способности к аналитике, прошлый опыт борьбы с организованной преступностью позволили ему думать о том, что он может организовать свой собственный бизнес, как частное охранное предприятие или какие-то консультативное. И встреча с Луговым на том незабываемом дне рождения Бориса Абрамовича может быть навела его на эту мысль. Это не было не дружеское, не стопроцентное партнерское соотношение - это была может быть в какой-то степени игра в кошки-мышки, и он думал, что он кошка.
Владимир Абаринов: Александр, в Москве, видимо, не ожидали, что британское следствие докопается до причины смерти. И у меня лично было такое впечатление, когда Луговой начал делать свои истерические заявления, предлагать свои безумные версии, возникло впечатление, что он и его начальники реально испугались очень сильно. А что вы чувствовали в тот момент?
Александр Гольдфарб: Мы тоже боялись, что Лугового заставят признаться, что он работал вместе с Березовским, поскольку они все были знакомы, и мы будем доказывать, что мы не верблюд. Но после того, как Путин взял Лугового под личное покровительство, обвинил британцев в колонизаторстве, и Луговой воспарял духом, попал в Государственную думу, стал фактически национальным героем, и все встало на свои места.
Владимир Абаринов: В каком состоянии сейчас расследование находится? В прошлый раз, когда мы с вами говорили, вы сказали, что существует легальная возможность возобновить процедуру, процессуальные действия в рамках так называемого инквеста, то есть это судебное разбирательство, когда присутствие обвиняемого необязательно. С тех пор что-нибудь произошло?
Александр Гольдфарб: Нет, по поводу инквеста с тех пор никакого движения нет. Но это длительная процедура. Если вы помните, отец Аль Фаеда, который погиб вместе с принцессой Дианой, добивался инкеста 10 лет, и в конце концов добился. Я уверен, что инквест будет, но это длительный юридическая процедура, и сейчас она пока находится в развитии.
Владимир Абаринов: Марина, как складывается ваша жизнь сегодня? Чем вы занимаетесь? Как дела у вашего сына? Вы уже сказали, что он учится на стипендию Березовского. Но что он знает об отце и о причинах его смерти в расцвете лет?
Марина Литвиненко: Сейчас, когда я анализирую все, что произошло с нами за последние 10 лет, я понимаю, что жизнь нашего сына была очень непростая. Казалось, что в 6 лет маленький ребенок достаточно комфортно перенесен из одной жизни в другую, и даже Саша говорил: "Марина, даже если в нашей жизни так много изменилось и не все в лучшую сторону, это надо было сделать, сделать ради нашего ребенка". Потому что возможность жить в Англии, учиться в школе, быть свободным – это дорогого стоит. И мы готовы пожертвовать многим ради него. Но все равно это был шок, все равно это был стресс. Все равно это была потеря – потеря общения со своими любимыми бабушкой и дедушкой. Совершенно по-другому начинать свою маленькую новую жизнь. Потому что, опять же, это не был плавный переход, это все время было на уровне стресса. И тогда в 6 лет он выдал такую фразу интересную: "Да, мамочка, мне, конечно, жалко, что мы уехали от бабушки от дедушки, но это надо для нашего папы, а то тогда остались бы одни воспоминания". То есть он тогда в 6 лет понимал, что для папы это было важно уехать из России.
Возможность общаться с Володей Буковским, который для него стал, можно сказать, близким человеком, он только сейчас может быть осознал, какого величия этот человек, а для него это просто был замечательный дядя Володя, к которому можно было ездить в Кембридж. Весь этот круг общения, который возник вокруг Саши, для Толи был просто естественным. Но сейчас он понимает, насколько это важно, какие люди были в окружении Саши, с какими людьми ему пришлось общаться. И два года назад совершенно неожиданно он у меня спросил: "Мама, а можно я поменяю фамилию?". Потому что в паспорте у нас стоит фамилия, которую нам дали при получении политического убежища, это фамилия Картер - это теперь известно, чтобы нам было проще ездить и не сталкиваться с какими-то лишними вопросами на нашу фамилию Литвиненко. И когда Толя спросил: "Мама я хочу носить фамилию отца, я хочу быть Литвиненко". Я хочу сказать, что он многое понимает, то, что с нами случилось, чем занимался, кем был его отец. И может быть сейчас это осознание происходит все больше и больше.
