Андрей Бабицкий, Прага. Вечером, прямо накануне выборов в Чечне, я, сидя в квартире своего грозненского знакомого, смотрел транслировавшийся чеченским телевидением фрагмент старого, четырехлетней давности, выступления Кадырова перед парламентом. Уже по завершении трансляции я подумал, что слышал, наверное, самую безупречную и убедительную речь Кадырова. Выступление было записано в период незадолго перед вторжением российских войск, когда басаевские отряды покинули Дагестан, ничего не добившись. Ахмад-Хаджи, в то время еще муфтий Чечни, говорил примерно так: вина за грядущую и неминуемую кровь ляжет на президента Масхадова, который по своей слабости отказался публично осудить Басаева. Соответствующее заявление его уговаривали подписать Волошин по телефону из Кремля, сам Кадыров, кто-то еще, но Масхадов по привычке ушел от всякой ответственности и теперь война на самом пороге. "Ну как тебе?" - спросил я своего друга и кивнул на экран, который, казалось, все еще удерживал кадыровский контур. "Никак", - последовал ответ.
Тем не менее, то давнее выступление перед парламентом дает представление об этапах политической эволюции Кадырова, эволюции сложной и отнюдь не исчерпываемой бытовыми версиями той трансформации, которую он пережил перед началом второй военной кампании. В Чечне сегодня очень популярны разговоры о том, что якобы после одного из покушений на него, не добившись от Масхадова разрешения расправиться с "ваххабитами" и поддержки, Кадыров поклялся отомстить, и вся его нынешняя деятельность продиктована исключительно жаждой возмездия. Это одна из наименее свирепых гипотез, другие, об агенте ФСБ с многолетним стажем, или маниакальной жажде наживы, сводят все мотивы поведения промосковского лидера Чечни к набору простейших, почти биологических комплексов и страстей.
На опустевших в день выборов улицах Грозного видны только небритые люди в камуфляже, один вид которых вызывает тоску и ужас. Это "кадыровцы", вооруженные сотрудники охраны президента, которого, кажется, никто не выбирал. В каждом их движении сквозит ничем не мотивированная агрессия. "В их присутствии опасно поднимать глаза, говорит мне мой знакомый, если твой взгляд заметят, а изобразить любовь ты все равно не сможешь, то сходу последует вопрос "Ты чем-то недоволен? А дальше моли Аллаха, если удастся выбраться живым". Элиза, чеченская журналистка вспоминает о ваххабитах, это период между двумя войнами: "Откуда взялись эти хари? Я всю жизни прожила в Грозном и никогда не думала, что у чеченцев могут быть такие лица. Но теперешние морды еще страшнее".
Политическая биография Ахмада Кадырова – это, возможно, биография политика, совершившего драматический, экстремальный выбор в крайней ситуации. Возможно, тогда, перед самым началом войны, ему казалось, что его народ подошел к последнему рубежу, за которым, если пойти неправильной дорогой, чеченцев ожидает гибельная пропасть. И долг Ахмада-Хаджи, как муфтия, как чеченца – указать верное направление, даже рискуя быть обвиненным в предательстве и остаться непонятым. Эта реконструкция легко согласуется и со старой записью выступления в парламенте, и многими другими обстоятельствами.
В годы дудаевской анархии, разгула бандитизма при Масхадове чеченцы узнали многое: как убивать друг друга, как вызволять из подвалов похищенных родственников, как жить, надеясь только на себя и семью. Но при любой власти чеченец мог иметь какой-то свой доход, криминальный или вполне респектабельный, на который никто не вправе был покушаться. "Кадыровцы" легко преодолели этот барьер. Сегодня они обложили бандитской данью всякое дело, говорят, что Ахмад-Хаджи не платит им жалованья, зная, что они зарабатывают сами.
Когда Кадыров только появился в начале войны в качестве путинского назначенца, сложно было сразу понять, что случилось. Казалось, этот политик принимает решения самостоятельно и важно оценить его мотивы. А потом все перестало иметь значение. Людей в Чечне кромсали на куски три года, и ни разу за это время кадыровский голос не прозвучал в тональности, окрашенной переживанием смертоубийства. До боли напрягая мускулы короткой шеи, он упрямо держался власти, которая на его глазах тысячами убивала его же соотечественников.
Говорят, кадыровцы переняли привычки прежней смертельно опасной чеченской шпаны, например, такую, избранную жертву забивают не руками, а прикладами автоматов.
В день инаугурации Кадыров сказал кому-то из журналистов: "Каждое утро, выходя из дома, я не знаю, вернусь ли вечером". Это абсолютная правда, но она лишена всякого драматизма, поскольку одно дело - быть непонятым и совсем другое - расплачиваться за бандитизм непреходящим страхом.
Тем не менее, то давнее выступление перед парламентом дает представление об этапах политической эволюции Кадырова, эволюции сложной и отнюдь не исчерпываемой бытовыми версиями той трансформации, которую он пережил перед началом второй военной кампании. В Чечне сегодня очень популярны разговоры о том, что якобы после одного из покушений на него, не добившись от Масхадова разрешения расправиться с "ваххабитами" и поддержки, Кадыров поклялся отомстить, и вся его нынешняя деятельность продиктована исключительно жаждой возмездия. Это одна из наименее свирепых гипотез, другие, об агенте ФСБ с многолетним стажем, или маниакальной жажде наживы, сводят все мотивы поведения промосковского лидера Чечни к набору простейших, почти биологических комплексов и страстей.
На опустевших в день выборов улицах Грозного видны только небритые люди в камуфляже, один вид которых вызывает тоску и ужас. Это "кадыровцы", вооруженные сотрудники охраны президента, которого, кажется, никто не выбирал. В каждом их движении сквозит ничем не мотивированная агрессия. "В их присутствии опасно поднимать глаза, говорит мне мой знакомый, если твой взгляд заметят, а изобразить любовь ты все равно не сможешь, то сходу последует вопрос "Ты чем-то недоволен? А дальше моли Аллаха, если удастся выбраться живым". Элиза, чеченская журналистка вспоминает о ваххабитах, это период между двумя войнами: "Откуда взялись эти хари? Я всю жизни прожила в Грозном и никогда не думала, что у чеченцев могут быть такие лица. Но теперешние морды еще страшнее".
Политическая биография Ахмада Кадырова – это, возможно, биография политика, совершившего драматический, экстремальный выбор в крайней ситуации. Возможно, тогда, перед самым началом войны, ему казалось, что его народ подошел к последнему рубежу, за которым, если пойти неправильной дорогой, чеченцев ожидает гибельная пропасть. И долг Ахмада-Хаджи, как муфтия, как чеченца – указать верное направление, даже рискуя быть обвиненным в предательстве и остаться непонятым. Эта реконструкция легко согласуется и со старой записью выступления в парламенте, и многими другими обстоятельствами.
В годы дудаевской анархии, разгула бандитизма при Масхадове чеченцы узнали многое: как убивать друг друга, как вызволять из подвалов похищенных родственников, как жить, надеясь только на себя и семью. Но при любой власти чеченец мог иметь какой-то свой доход, криминальный или вполне респектабельный, на который никто не вправе был покушаться. "Кадыровцы" легко преодолели этот барьер. Сегодня они обложили бандитской данью всякое дело, говорят, что Ахмад-Хаджи не платит им жалованья, зная, что они зарабатывают сами.
Когда Кадыров только появился в начале войны в качестве путинского назначенца, сложно было сразу понять, что случилось. Казалось, этот политик принимает решения самостоятельно и важно оценить его мотивы. А потом все перестало иметь значение. Людей в Чечне кромсали на куски три года, и ни разу за это время кадыровский голос не прозвучал в тональности, окрашенной переживанием смертоубийства. До боли напрягая мускулы короткой шеи, он упрямо держался власти, которая на его глазах тысячами убивала его же соотечественников.
Говорят, кадыровцы переняли привычки прежней смертельно опасной чеченской шпаны, например, такую, избранную жертву забивают не руками, а прикладами автоматов.
В день инаугурации Кадыров сказал кому-то из журналистов: "Каждое утро, выходя из дома, я не знаю, вернусь ли вечером". Это абсолютная правда, но она лишена всякого драматизма, поскольку одно дело - быть непонятым и совсем другое - расплачиваться за бандитизм непреходящим страхом.
