Андрей Бабицкий, Прага: Еще четыре года назад, в начале второй войны, некоторые мои знакомые образованные чеченцы из Грозного перебрались в Ингушетию. С тех пор они так и живут в соседней республике, мыкая горе, перебиваясь случайными заработками, но даже не помышляя о возвращении. Эти люди составляют особую категорию. Они не мыслят себя беженцами и в этом качестве никогда не были зарегистрированы, они часто наведываются домой, кто-то в Грозный, кто-то в свои села, за ними не числится никакого участия в вооруженных акциях против федеральных сил, поэтому опасаться им особенно нечего. При всем этом, о возвращении они не думают.
Я много раз пытался понять причины их нежелания жить дома, поскольку готовность влачить жалкое существование в Ингушетии вместо того, чтобы как-то обустроиться на родине, должна иметь довольно серьезные основания. Не могу сказать, что объяснения, которые мне приходилось слышать, были достаточно понятными, их невнятность, как я понял потом, объяснялась нежеланием впадать в пафос, но, в конечном счете, я все-таки вывел нечто общее, даже не мысль, а скорее настрой. Этим людям было нестерпимо думать о том, что за право находиться дома они должны будут платить ежедневным унижением на блок-постах, необходимостью молча сносить хамство и ругань, засыпать ежедневно, зная, что где-то по соседству, убивают соседа, а ты никак не помочь. Они не нашли себе места в этой унылой диспозиции, в которой, по их представлению, народ ведомый на убой, лишь бессмысленно косит глазом, покорно переставляя ноги. Воевать эти люди тоже были не в состоянии, в горах – не их лозунги, абсолютно чужая им сельская молодежь, и вообще, партизанский быт требует сил и здоровья.
На одном из избирательных участков в Чечне в день выборов председатель избирательной комиссии, для начала выдав дежурную ложь про сорок процентов уже проголосовавших, сказал мне, что, конечно, сейчас люди голосуют не так активно, как на референдуме. Я беру на себя смелость утверждать, основываясь и на собственных впечатлениях, и на свидетельствах многочисленных журналистов побывавших в Чечне, что выборы были тотально проигнорированы населением по всей территории республики. И если референдум действительно собрал какие-то реальные голоса, поскольку людям пообещали с высокой кремлевской трибуны, что их, наконец, оставят в покое, то сама идея кадыровского президентства положила конец всяким надеждам. Их не только не оставят в покое, но издевательство будет продолжено в куда более изощренных формах.
Когда я видел 5 октября пустые улицы Грозного и Шали, я думал, что, может быть, впервые за много лет, чеченцы, давно, казалось, утратившие способность понимать и прощать друг друга, оказались едины. Покинувшие Родину, возможно навсегда, переехавшие жить в другие российские регионы, беженцы в Ингушетии – все раскиданное по миру чеченское сообщество отвергло нелепую идею о Кадырове-президенте. Правда, уехавшим для этого не потребовалось никаких усилий, они свой выбор сделали раньше, тех же, кто остался дома, к урнам подталкивали дулами автоматов, и они нашли в себе мужество отклонить предложение, от которого крайне сложно было отказаться.
От одного из домов в Грозном осталась только стена, которая странно и одиноко продолжает стоять на огромном пустыре, уже очищенном от развалин. На выбитой из общего монолита стеновой панели, которая удерживается на весу арматурными прутьями, кто-то написал масляной краской: "Хочу, чтобы мне было красиво".
Я много раз пытался понять причины их нежелания жить дома, поскольку готовность влачить жалкое существование в Ингушетии вместо того, чтобы как-то обустроиться на родине, должна иметь довольно серьезные основания. Не могу сказать, что объяснения, которые мне приходилось слышать, были достаточно понятными, их невнятность, как я понял потом, объяснялась нежеланием впадать в пафос, но, в конечном счете, я все-таки вывел нечто общее, даже не мысль, а скорее настрой. Этим людям было нестерпимо думать о том, что за право находиться дома они должны будут платить ежедневным унижением на блок-постах, необходимостью молча сносить хамство и ругань, засыпать ежедневно, зная, что где-то по соседству, убивают соседа, а ты никак не помочь. Они не нашли себе места в этой унылой диспозиции, в которой, по их представлению, народ ведомый на убой, лишь бессмысленно косит глазом, покорно переставляя ноги. Воевать эти люди тоже были не в состоянии, в горах – не их лозунги, абсолютно чужая им сельская молодежь, и вообще, партизанский быт требует сил и здоровья.
На одном из избирательных участков в Чечне в день выборов председатель избирательной комиссии, для начала выдав дежурную ложь про сорок процентов уже проголосовавших, сказал мне, что, конечно, сейчас люди голосуют не так активно, как на референдуме. Я беру на себя смелость утверждать, основываясь и на собственных впечатлениях, и на свидетельствах многочисленных журналистов побывавших в Чечне, что выборы были тотально проигнорированы населением по всей территории республики. И если референдум действительно собрал какие-то реальные голоса, поскольку людям пообещали с высокой кремлевской трибуны, что их, наконец, оставят в покое, то сама идея кадыровского президентства положила конец всяким надеждам. Их не только не оставят в покое, но издевательство будет продолжено в куда более изощренных формах.
Когда я видел 5 октября пустые улицы Грозного и Шали, я думал, что, может быть, впервые за много лет, чеченцы, давно, казалось, утратившие способность понимать и прощать друг друга, оказались едины. Покинувшие Родину, возможно навсегда, переехавшие жить в другие российские регионы, беженцы в Ингушетии – все раскиданное по миру чеченское сообщество отвергло нелепую идею о Кадырове-президенте. Правда, уехавшим для этого не потребовалось никаких усилий, они свой выбор сделали раньше, тех же, кто остался дома, к урнам подталкивали дулами автоматов, и они нашли в себе мужество отклонить предложение, от которого крайне сложно было отказаться.
От одного из домов в Грозном осталась только стена, которая странно и одиноко продолжает стоять на огромном пустыре, уже очищенном от развалин. На выбитой из общего монолита стеновой панели, которая удерживается на весу арматурными прутьями, кто-то написал масляной краской: "Хочу, чтобы мне было красиво".
