Виктор Нехезин: Гость Субботнего интервью сегодня - российский собиратель Джон Мостославский. Джон Мостославский вырос в артистической семье, видимо, этим и объясняется его звучное иностранное имя. Основная профессия Мостославского - иллюзионист, и многие экспонаты своих коллекций он собрал в гастрольных поездках от Магадана до Карпат. Уже десять лет собрание Мостославского открыто для публики. Колокольчики, музыкальные инструменты, иконы, предметы быта 18-19-го веков, патефонные пластинки и даже старинные утюги. Музей Мостославского - один из первых частных музеев в России, находится в Ярославле в бывшей усадьбе купцов Вахрамеевых. С Джоном Мостославским в его музее беседовала корреспондент Радио свобода Ольга Беклемищева.
Ольга Беклемищева: Сейчас мы находимся в городе Ярославле на Волжской набережной дом 33А, где находится один из немногих в России частных музеев. Этот музей называется "Музыка и время", его создатель, владелец и бессменный директор Джон Григорьевич Мостославский, человек из потомственной цирковой семьи, который продолжает, наверное, заниматься иллюзиями, но теперь они имеют форму музея. Вполне материально, только то отношение, которое испытывает Джон Григорьевич и, наверное, большинство посетителей к этим предметам, делают их волшебными. Джон Григорьевич, расскажите немножко о ваших часах.
Джон Мостославский: Часы они определяют вообще жизнь человека. Я не представляю, как могут часы не ходить. И когда приходишь в государственный музей, часы стоят, и говорят, что это часы такие-то, такие-то. Я себе не представляю, если у меня часы остановились - это какая-то маленькая трагедия. Я раньше сам ремонтировал, сейчас уже на службе находится механик. Все часы у меня показывают разное время. Так задумано мною, чтобы на протяжении всей экскурсии людей сопровождает бой старинных часов. Видите, бьют часы, и вот так они отмеряют каждый шаг. Я уверен, что все часы принадлежали очень красивым людям, некрасивый человек такие часы в дом к себе не внесет. Здесь определяется быт русского купечества периода 18-19-го века. И время идет, кажется, совсем недавно это было. Часы я люблю, просто люблю и все. Если вы спросите: Джордж, что ты еще собираешь? У меня помимо часов много музыкальных инструментов, граммофоны, патефоны, шкатулки, шарманки, механическое пианино. Все это, вы обратили внимание не просто предметы - они живут. Потому что мы сегодня живем, и мы хотим слушать эти звуки, которые продолжают жить в моем музее. Я не представляю себе, если, например, шарманка и она звучит. Шарманка - это не просто шарабан-барабан, это миниорган. Я восстанавливал посредством германской фирмы "Заор", которая занимается органостроением.
Ольга Беклемищева: Ваша шарманка совершенно особенная, одна из немногих, которая не в миноре, а в мажоре.
Джон Мостославский: Так случилось, что я ее приобрел случайно, она не звучала, я ее восстановил. Я еще подпеваю песню "Сулико". Я спою любимую песню Сталина, только не подумайте, что я Сталина безумно люблю, просто в мои годы эту песню пела вся страна. Такая песня грустная, о несчастной любви. Но когда я учился в первом классе под эту мелодию мы азбуку учили. Время было такое - все, что любил Сталин, любили люди. Вот вы улыбаетесь, если бы вы в те годы улыбались, вы бы на Колыме жили, а не в Москве. Было время такое: пели, кто-то такой предмет придумал в школе, нужно было петь с выражением и с переживанием. Вообще, я скажу, отважиться на такой безумный поступок, как открыть в России музей, можно на самом деле не совсем здоровый человек. Я вам скажу, что иной раз я сожалению, другой раз я думаю, что я испытываю сложности только из-за непонимания, из-за зависти, когда терпишь от родного департамента неприятности. Когда я открывал первый музей, государство взяло обязательство меня поддерживать, зарплату научным сотрудникам платили, то есть он существовал как все государственные музеи на дотацию государства. Музейное дело - это не бизнес ни в коем случае. Если бы это дело было прибыльное, сколько бы музеев было в Москве. Когда я открыл своей первый музей, он просуществовал года два-три, ко мне обратился с просьбой директор департамента: "Может быть, мы зарплату платить не будем, сам сможешь зарабатывать?" Ну в принципе, я уже окреп, смогу и зарабатывать. Больше буду работать концертов своих и свои концертные гонорары буду отдавать научным сотрудникам, которые работают, сейчас их работают четыре человека. А когда я открыл второй музей, сказали: "Видишь, как ты активно развиваешься. Может быть ты отопление, может быть ты охрану?" В этом году в канун юбилей десятилетнего сняли льготы. Вы знаете, для меня это такая маленькая щемящая боль, думаю: за что же такое наказание мне? А я еще и третий музей хочу открыть.
Вы знаете, там, где нет культуры, там нет нации. Я думаю - что делать? Может быть, закрыть? Я ведь могу открыть хороший торговый центр и буду жить, наверное, лучше, чем все в Ярославле живущие. Но мне это было не дано. Один из чиновников сказал: "Ну чего он плачет, пусть пару икон продаст". Вот он русский, ему не жалко иконы, а я еврей - мне жалко. Потому что я собрал уникальную коллекцию, я владею уникальной коллекцией золотофонных икон, которой не владеет ни один музей сегодня России. Дело в том, что эти иконы имеют отношение к нашей губернии, так как первое сусальное золото били в Ярославле. Меня многие спрашивают, откуда у меня иконы. Многие забыли время, когда показывая свою приверженность к партии, многие выносили, жгли, рубили, а я видел в них именно духовную ценность, я собирал, прятал у родных, близких, знакомых. С меня снимали шнурки, у меня забирали, я воевал с чиновниками, доказывая, что я приобрел это, это моя собственность.
Ольга Беклемищева: Сам музей состоит из двух больших комнат на первом этаже, двух маленьких комнат в цокольном этаже и небольшой светелки. В первый в главной комнате в каминном зале находится фисгармония, шарманка, симфонион, музыкальные шкатулки, механическое пианино, граммофоны, патефоны и очень-очень много часов.
Джон Мостославский: Нормальные евреи уехали, я не могу уехать. У меня сын в Швейцарии живет: "Папа, что ты унижаешься? Если ты продашь усадьбу и все, что в ней есть, ты будешь безбедно жить в Швейцарии только на проценты". Музей популярность имеет, сегодня закрыть практически невозможно. Вы посмотрите график - он насыщенный. Молодежь не обманешь, у меня толпы молодежи, они приходят сюда. Они его называют "домик счастья". Я думаю, музеев должно быть столько, сколько стоянок, коммерческих ларьков, банков. Мы неправильно развиваемся, может быть, это мое личное мнение, но мне кажется, культуре нужно отдавать сегодня все, если мы хотим быть культурной нацией. Нет? Легче всего продать все. Но я не могу. Вот это все прошло через мою душу на протяжении, я с 9 лет все это собираю. И вот сегодня продать колокола и колокольчики. У меня две тысячи колоколов и колокольчиков, орган. Я хочу органный зал открыть на 140 мест. Что же я плохого делаю для России, для Ярославля, что меня нужно ущемлять, и я должен сегодня изыскивать, то есть лишать каких-то, я должен больше работать концертных гонораров, свою зарплату отдавать на то, чтобы выплачивать, например, зарплату научным сотрудникам. Вы знаете, какая разница, я всегда говорю, от формы собственности - частный или государственный музей. Я ведь работаю в тех же рамках, в которых работают государственные музеи. Ведь в Москве нет таких музеев и нет в Санкт-Петербурге. Я ведь делаю сам, мне никто ничего не дает. Я думаю, что это зависть.
Ольга Беклемищева: Вы знаете, Джон Григорьевич, мне кажется, что счастливым людям всегда завидуют, кто не умеет быть счастливым, а ваше умение быть счастливым все равно у вас никто не отберет.
Джон Мостославский: Да, вы знаете, печально. Ведь все, что окружает меня - это все прошло через мою душу, я не могу с этим проститься. Это как дите. Многие говорят: он может наконец. Продать скульптуру Эсмиральды. Это бронза начала века, скульптор Ларитон. Скульптор Ларитон вообще прожил короткую жизнь, изваял около десятка скульптур. Но как можно продать то, что радует глаз человека? Вы знаете, мне кажется, они сидят для того, чтобы все продавать. Потом я ведь обнародовал свою коллекцию, сегодня я не могу существовать без охраны, меня просто ограбят, меня просто я убьют. Мне безразлично - говорят, не говорят, если народ к тебе идет, значит это нужно людям. Говорят, есть рай, о котором мы не ведаем там где-то, в небесах. Я считаю, что когда приходят во второй музей и видят коллекцию фарфоровых фигурок, а у меня около двух тысяч - это рай, когда тебя окружают фарфоровые фигурки, это сказки Бажова, Пушкина, произведения Гоголя, басни Крылова. Вы знаете, тает душа. Старики приходят, у них навертываются слезы. В 70-е годы почему-то кто-то сказал, что это мещанство, прекратили выпускать. Вы знаете, внутренний голос меня никогда не обманывал. Многие говорили - он приколист, он утюги собирает. Да, я горжусь своей коллекцией - у меня 351 утюг. Я показываю такие утюги, от которых люди просто приходят в восторг. Я собирал все, у меня коллекция грампластинок. У меня около 15 тысяч, при жизни записи Карузо, Шаляпина, конечно, есть Вертинский, Утесов, Шульженко, Изабелла Юрьева, Вадим Козин. У меня коллекция пластинок с записями докладов политиков, вершившихреволюцию, речи Ленина, Сталина, Молотова - это наша история. Я сам вне политики, вне религии, но так случилось. Так случилось в нашей стране и поэтому сейчас показываю. Для меня все культуры интересны, а верить в моем понимании, просто надо делать благое дело, не кричать, а просто делать благое дело. Мне кажется, я его делаю. Многие говорят - надо собирать камни. Это говорят, а на самом деле никто не собирает, рушат все подряд. Так дальше, по-моему, нельзя, нужно раскрывать свою душу. Многие коллекционеры владеют интересными коллекциями, но жадность, наверное, не дает им возможность реализовать. Нужно, наверное, быть добрым душой, чтобы взять, раскрыть и однажды показать.
Ольга Беклемищева: Прежде всего бросается в глаза необыкновенно красивая розовая труба граммофона, она похожа то ли на цветок, то ли на колокольчик.
Джон Мостославский: У меня несколько граммофонов таких, и видите, там с голубой трубой, есть с зеленой трубой. Граммофон сто лет назад стоил столько, сколько стоят три коровы. Дорогой и приобрести такой граммофон мог не каждый. Поэтому на деревне, дай бог, если приходился один-два граммофона, поэтому и танцы под граммофон танцевали. Но было время... Быть богатым, необязательно много денег. Я считаю - хорошая фонотека. Потому что я иногда включаю Козина Вадима, с которым мне пришлось как-то в Магадане встречаться, я работал под его руководством, был художественным руководителем. Удивительный человек. И поэтому, когда я включаю Козина, воспоминания...
Ольга Беклемищева: Я надеюсь, что в каждом будущем музее будет стоять что-то волшебное, как этот граммофон. Трубу к этому граммофона возили из Германии, и поэтому они были каткие дорогие и редкие, потому что труба была хрупкая и часто ломалась дорогой. Именно поэтому стали изобретать, как я понимаю, беструбные граммофоны.
Джон Мостославский: Но по той дороге, по которой вы сегодня приехали, она асфальтовая, а раньше дорога была выложена из булыжников. Вы знаете, я еще застал часть дороги, которая была выложена булыжником. По такой дороге везли такие хрупкие инструменты. Ведь требовала мода, купцы везли трубы, по дороге мялись, купцы ругались, но везли. И тогда из ближней Германии стали привозить такие беструбные граммофоны. Где-то внешне повторяют форму граммофона, но уже не было той трубы, а граммофон по-прежнему продолжал звучать. А для самых богатых привозили, я его называю музыкальный центр начала 20-го века - граммофон, патефон, тумбочка. Тут уже струны, они настроены на хор, тембр звучания и звук, проходя через поток струн, как бы обогащался, такой инструмент звучал, конечно, лучше, чище.
Ольга Беклемищева: Возвращаясь к нашим часам.
Джон Мостославский: Это Густав Бейкер - это часы напольные. Вообще напольные часы, как 150 лет назад, так и сегодня, являлись предметом роскоши. Не каждая семья среднего достатка в свой дом могла приобрести напольные часы. Я сейчас заведу, вы послушайте, здесь такой диск, к этим часам у меня 30 играющих дисков, каждый час они автоматически включаются, и звучит такая блаженная музыка. В каждом углу у меня напольные часы. Напольных часов десятка полтора, каминных часов, может быть, два десятка, а каминов пять. Вы знаете, когда я открывал свой музей и реставрировал домик, "желтая пресса", издеваясь, писала, что он беснуется, у него три камина в музее, два туалета. Извините, кому-то нужно было считать. А камины просты, из пиленого кирпича. Я не представляю, когда глубокой осенью холодно, у меня в музее тепло. Я топлю нижний камин, на всех трех этажах тепло. Потом в этом году у меня угроза была, что мне отключат, не было денег за отопление платить, и шла прямая угроза, что мы вас отключим. Я так в злобе сказал: отключайте, я возьму дров, натоплю, все равно музей будет существовать. Может быть, я такой впередсмотрящий. Никто фигурки не собирал, а я их собирал. Внутренний голос мне подсказывал, что рано или поздно это будет востребовано. На самом деле сегодня тяга к этому музею, даже не представляете, особенно у старшего поколения. Это было у них. Поэтому камин у меня, и во втором музее два камина. И поэтому глубокой осенью холодно, когда приходят ко мне и говорят, почему у меня тепло, я с гордостью говорю - а я протопил камин. Ну, а потом я еще преследовал другую цель, строя камин.
Ольга Беклемищева: Если есть каминные часы - должны быть камины.
Джон Мостославский: Конечно, я преследовал эту цель.
Ольга Беклемищева: На этом камине стоят совершенно замечательные часы с двумя циферблатами, а внутри каждого циферблата еще несколько циферблатов. Расскажите о них, пожалуйста.
Джон Мостославский: Это часы французских мастеров. По всей вероятности, они делались по заказу какому-то прокурору, судье, может быть, адвокату. Фемида стоит - богиня правосудия, в правой руке весы, в левой руке книга. Видите, на французском языке написано - "закон". Стоит на своде законов. И два циферблата. Часам почти 150 лет. Представляете, какая голова была у этого мастера? Два циферблата, они отсчитывают секунды, часы, показывают день, месяц, год, лунный календарь. Я не знаю, как бы они смотрелись вне камина. Вот вам тому наглядный пример: видите, на этажерочке каминный часы, видите, как они скупо смотрятся без камина. О часах я могу говорить часами.
Ольга Беклемищева: а еще в этом зале есть фисгармония - замечательный инструмент, на котором нужно играть, постоянно надувая меха, регулируя коленями степень звучания. Подкручивая регистры и, наконец, нажимая на клавиши. Как рассказывали экскурсоводы, на большой фисгармонии мог играть только физически очень крепкой мужчина, а вот на этой маленькой могут играть девушки.
Джон Мостославский: У меня около десятка фисгармоний, но они все разные - одна клавиатура, две клавиатуры, есть две четверти, три четверти. Фисгармонии в костелах, в церквях, так и в богатых семьях стояли для музыцирования. Иногда я сажусь, раскачиваю педали, здесь такие педали.
Музей живет. Вы знаете, я собираю колокольчики, колокола с раннего детства. Дело в том, что такое есть поверье - колокольчик дом охранял от пожара, колокольчик издавна изгонял злых духов, воров, болезни. Когда я прочел, что где колокольчик - в доме добро, благополучие, много-много денег, я был еврейский мальчик, мне было 9 лет, думаю - буду собирать деньги. А кто не мечтает много денег? Будет много денег, буду богатым человеком. Я стал собирать колокольчики. В детстве я не покупал, я стал срезать у овец, у коз, у коров. Родился на Дальнем Востоке, до хрущевского периода было очень много скотины, поэтому я срезал. Кому понравится - проводила козла с колокольцем, вернулся без колокольца? Меня отслеживали, лупили, пастух к дереву привязал однажды. Из пионеров меня выгнали, когда мне было 11 лет. В те годы пионеры собирали металл, макулатуру, а я колокольчики для себя. Я был неугоден той дружине. Меня исключили, а колокольчики я продолжал собирать.
Ольга Беклемищева: А мама что сказала?
Джон Мостославский: Мама сказала: "Знаешь, сынок. Если в книге написано, что будешь счастливым и богатым, ты им будешь". И я им стал. У меня два музея и почти две тысячи колокольчиков. Это у меня бубенчики. Ярославль являлся одним из центров литья колоколов в России, было целое товарищество Лавинищниковых, отец, сыновья, которые исключительно занимались литьем колоколов в Ярославле. Я Рославль славился колоколами, за нашими колоколами приезжали из Москвы, Санкт-Петербурга, Вологды, Владимира, Костромы. Вообще считалось престижным для любого храма, когда в нем звучал колокол, отлитый в Ярославле. И неслучайно наш последний царь Николай Второй именно в Ярославле заказал отлить ему сто колоколов с серебром, по случаю праздника - 300 лет двора Романовых. Кому он подарил 99 - я не занимался историй, один из них в моей коллекции. Это поддужные колокольчики, есть даже песня: "Под дугой колокольчик висит". А вот это дверные колокольчики, а это рыбацкие, а это ботало, от слова "болтаться". Блудной козе на шею подвешивали колокольчик, если животное терялось, пастух его моментально находил по звуку колокольчика. Для коровы, для лошадей более, для быка еще побольше.
Ольга Беклемищева: А из маленьких колоколов на стене второй комнаты музея создан музыкальный инструмент, который называется карильон. И на этом карильоне сотрудницы музея играют "Вечерний звон" и "Подмосковные вечера".
Джон Мостославский: В моей коллекции много патефонов. Вот патефон в годы Сталина, 50-е годы. Патефоны звучали в домах, в землянках звучали такие небольшие патефончики.
Вы ни разу не спросили: а где же ты, Джон, берешь иголки?
Ольга Беклемищева: Так где же вы, Джон, берете иголки?
Джон Мостославский: Вы знаете, вот такие вопросы мне задают старушки, когда приходят. Мне кажется, безобразно так поступать со стариками нельзя. У них отняли буквально все, мало, что такие пенсии, но дали бы возможность, хотя бы последнюю возможность слушать то, что их всю жизнь вела Шульженко, Утесов и многие другие. Ведь наша промышленность не выпускает иголок. Мне привозят из Германии, из Америки, из Швейцарии. А там небольшими партиями выпускают или министерство культуры, или просто предприниматель, который, зная о том, что у людей еще есть и пластинки. Посмотрите, у меня фонотека - 15 тысяч пластинок. Иногда старушки приходят: "Заберите пластинки, Джон Григорьевич. Патефон есть, а вот иголок нет". Это неправильно, должны звучать в домах у стариков. Об этом должны проявить беспокойство кто-то, должен выпустить.
Ольга Беклемищева: Вы еще народный собиратель утюгов.
Джон Мостославский: Вы знаете, насчет утюгов многие говорили, что я приколист. Мою коллекцию показывали в Японии, в Израиле, показывали в Германии, показывало телевидение. У меня много утюгов. Вы видите, первый утюг в России вообще был деревянный, вот у меня. Кстати, знаете, сколько у меня утюгов? Раз, два, три и целая корзина стоит деревянных утюгов. Если Анатолий Борисович Чубайс еще поднимет шкалу повышения электроэнергии, я думаю, мои утюги пойдут ходом. Потому что я всевидящий. Если он меня слышит, пусть приедет ко мне. Я собираю утюги, и многие сейчас уже обращаются. Из деревни приезжают: у нас провода сняли, продай утюг. Я говорю - никогда, ни за какие деньги, потому что я с таким трудом их добываю, вы даже не представляете. Мужики приносят, в металлом сдать, ему дадут рубля три, а я за хороший утюг могу дать и сто рублей, а с трубой который, могу отдать, котоырй стоит триста. У меня есть утюг, котоырй стоит 50 долларов. Есть даже который сто долларов. Вот тот - универсальный, им можно гладить как нежные, так и грубые ткани. Иногда приезжают, многие интересуются утюгами, говорят, продай утюг. А знаете, ко мне однажды пришла свадьба, я не знаю что подарить. Я говорю - подари утюг. Вы знаете, какой был резонанс? Вся свадьба этот утюг разглаживала, его осматривали как самый лучший подарок на свадьбе. Потому что все старое - оно новое. У меня интересная коллекция колоколов. У меня еще много каслинского литья - такие фигурки черные, вы обратили внимание. Каслинск - под Челябинском небольшой городишко, где занимались литьем. Такой холодный металл, как чугун, превращался в такую нежную пластику. Кстати, искусство Касли не было понято россиянами, и только во Франции в 1900 году, когда каслинцы повезли свои работы во Францию, вся Европа заговорила о каслинских мастерах. Я знаете, сожалению о двух вещах: что слишком поздно обратился к этой культуре, и второе - что жизнь короткая у человека. Если бы бог дал хотя бы лет 150, я бы еще пару музеев открыл. Дал слово директору департамента - да, будет пять музеев, и все пять музеев нужно платить за отопление, за охрану. И дай бог, чтобы вся набережная была в музеях, тогда про Ярославль будут говорить - там много частных музеев, и все деньги потекут в наш регион.
Ольга Беклемищева: Сейчас мы находимся в городе Ярославле на Волжской набережной дом 33А, где находится один из немногих в России частных музеев. Этот музей называется "Музыка и время", его создатель, владелец и бессменный директор Джон Григорьевич Мостославский, человек из потомственной цирковой семьи, который продолжает, наверное, заниматься иллюзиями, но теперь они имеют форму музея. Вполне материально, только то отношение, которое испытывает Джон Григорьевич и, наверное, большинство посетителей к этим предметам, делают их волшебными. Джон Григорьевич, расскажите немножко о ваших часах.
Джон Мостославский: Часы они определяют вообще жизнь человека. Я не представляю, как могут часы не ходить. И когда приходишь в государственный музей, часы стоят, и говорят, что это часы такие-то, такие-то. Я себе не представляю, если у меня часы остановились - это какая-то маленькая трагедия. Я раньше сам ремонтировал, сейчас уже на службе находится механик. Все часы у меня показывают разное время. Так задумано мною, чтобы на протяжении всей экскурсии людей сопровождает бой старинных часов. Видите, бьют часы, и вот так они отмеряют каждый шаг. Я уверен, что все часы принадлежали очень красивым людям, некрасивый человек такие часы в дом к себе не внесет. Здесь определяется быт русского купечества периода 18-19-го века. И время идет, кажется, совсем недавно это было. Часы я люблю, просто люблю и все. Если вы спросите: Джордж, что ты еще собираешь? У меня помимо часов много музыкальных инструментов, граммофоны, патефоны, шкатулки, шарманки, механическое пианино. Все это, вы обратили внимание не просто предметы - они живут. Потому что мы сегодня живем, и мы хотим слушать эти звуки, которые продолжают жить в моем музее. Я не представляю себе, если, например, шарманка и она звучит. Шарманка - это не просто шарабан-барабан, это миниорган. Я восстанавливал посредством германской фирмы "Заор", которая занимается органостроением.
Ольга Беклемищева: Ваша шарманка совершенно особенная, одна из немногих, которая не в миноре, а в мажоре.
Джон Мостославский: Так случилось, что я ее приобрел случайно, она не звучала, я ее восстановил. Я еще подпеваю песню "Сулико". Я спою любимую песню Сталина, только не подумайте, что я Сталина безумно люблю, просто в мои годы эту песню пела вся страна. Такая песня грустная, о несчастной любви. Но когда я учился в первом классе под эту мелодию мы азбуку учили. Время было такое - все, что любил Сталин, любили люди. Вот вы улыбаетесь, если бы вы в те годы улыбались, вы бы на Колыме жили, а не в Москве. Было время такое: пели, кто-то такой предмет придумал в школе, нужно было петь с выражением и с переживанием. Вообще, я скажу, отважиться на такой безумный поступок, как открыть в России музей, можно на самом деле не совсем здоровый человек. Я вам скажу, что иной раз я сожалению, другой раз я думаю, что я испытываю сложности только из-за непонимания, из-за зависти, когда терпишь от родного департамента неприятности. Когда я открывал первый музей, государство взяло обязательство меня поддерживать, зарплату научным сотрудникам платили, то есть он существовал как все государственные музеи на дотацию государства. Музейное дело - это не бизнес ни в коем случае. Если бы это дело было прибыльное, сколько бы музеев было в Москве. Когда я открыл своей первый музей, он просуществовал года два-три, ко мне обратился с просьбой директор департамента: "Может быть, мы зарплату платить не будем, сам сможешь зарабатывать?" Ну в принципе, я уже окреп, смогу и зарабатывать. Больше буду работать концертов своих и свои концертные гонорары буду отдавать научным сотрудникам, которые работают, сейчас их работают четыре человека. А когда я открыл второй музей, сказали: "Видишь, как ты активно развиваешься. Может быть ты отопление, может быть ты охрану?" В этом году в канун юбилей десятилетнего сняли льготы. Вы знаете, для меня это такая маленькая щемящая боль, думаю: за что же такое наказание мне? А я еще и третий музей хочу открыть.
Вы знаете, там, где нет культуры, там нет нации. Я думаю - что делать? Может быть, закрыть? Я ведь могу открыть хороший торговый центр и буду жить, наверное, лучше, чем все в Ярославле живущие. Но мне это было не дано. Один из чиновников сказал: "Ну чего он плачет, пусть пару икон продаст". Вот он русский, ему не жалко иконы, а я еврей - мне жалко. Потому что я собрал уникальную коллекцию, я владею уникальной коллекцией золотофонных икон, которой не владеет ни один музей сегодня России. Дело в том, что эти иконы имеют отношение к нашей губернии, так как первое сусальное золото били в Ярославле. Меня многие спрашивают, откуда у меня иконы. Многие забыли время, когда показывая свою приверженность к партии, многие выносили, жгли, рубили, а я видел в них именно духовную ценность, я собирал, прятал у родных, близких, знакомых. С меня снимали шнурки, у меня забирали, я воевал с чиновниками, доказывая, что я приобрел это, это моя собственность.
Ольга Беклемищева: Сам музей состоит из двух больших комнат на первом этаже, двух маленьких комнат в цокольном этаже и небольшой светелки. В первый в главной комнате в каминном зале находится фисгармония, шарманка, симфонион, музыкальные шкатулки, механическое пианино, граммофоны, патефоны и очень-очень много часов.
Джон Мостославский: Нормальные евреи уехали, я не могу уехать. У меня сын в Швейцарии живет: "Папа, что ты унижаешься? Если ты продашь усадьбу и все, что в ней есть, ты будешь безбедно жить в Швейцарии только на проценты". Музей популярность имеет, сегодня закрыть практически невозможно. Вы посмотрите график - он насыщенный. Молодежь не обманешь, у меня толпы молодежи, они приходят сюда. Они его называют "домик счастья". Я думаю, музеев должно быть столько, сколько стоянок, коммерческих ларьков, банков. Мы неправильно развиваемся, может быть, это мое личное мнение, но мне кажется, культуре нужно отдавать сегодня все, если мы хотим быть культурной нацией. Нет? Легче всего продать все. Но я не могу. Вот это все прошло через мою душу на протяжении, я с 9 лет все это собираю. И вот сегодня продать колокола и колокольчики. У меня две тысячи колоколов и колокольчиков, орган. Я хочу органный зал открыть на 140 мест. Что же я плохого делаю для России, для Ярославля, что меня нужно ущемлять, и я должен сегодня изыскивать, то есть лишать каких-то, я должен больше работать концертных гонораров, свою зарплату отдавать на то, чтобы выплачивать, например, зарплату научным сотрудникам. Вы знаете, какая разница, я всегда говорю, от формы собственности - частный или государственный музей. Я ведь работаю в тех же рамках, в которых работают государственные музеи. Ведь в Москве нет таких музеев и нет в Санкт-Петербурге. Я ведь делаю сам, мне никто ничего не дает. Я думаю, что это зависть.
Ольга Беклемищева: Вы знаете, Джон Григорьевич, мне кажется, что счастливым людям всегда завидуют, кто не умеет быть счастливым, а ваше умение быть счастливым все равно у вас никто не отберет.
Джон Мостославский: Да, вы знаете, печально. Ведь все, что окружает меня - это все прошло через мою душу, я не могу с этим проститься. Это как дите. Многие говорят: он может наконец. Продать скульптуру Эсмиральды. Это бронза начала века, скульптор Ларитон. Скульптор Ларитон вообще прожил короткую жизнь, изваял около десятка скульптур. Но как можно продать то, что радует глаз человека? Вы знаете, мне кажется, они сидят для того, чтобы все продавать. Потом я ведь обнародовал свою коллекцию, сегодня я не могу существовать без охраны, меня просто ограбят, меня просто я убьют. Мне безразлично - говорят, не говорят, если народ к тебе идет, значит это нужно людям. Говорят, есть рай, о котором мы не ведаем там где-то, в небесах. Я считаю, что когда приходят во второй музей и видят коллекцию фарфоровых фигурок, а у меня около двух тысяч - это рай, когда тебя окружают фарфоровые фигурки, это сказки Бажова, Пушкина, произведения Гоголя, басни Крылова. Вы знаете, тает душа. Старики приходят, у них навертываются слезы. В 70-е годы почему-то кто-то сказал, что это мещанство, прекратили выпускать. Вы знаете, внутренний голос меня никогда не обманывал. Многие говорили - он приколист, он утюги собирает. Да, я горжусь своей коллекцией - у меня 351 утюг. Я показываю такие утюги, от которых люди просто приходят в восторг. Я собирал все, у меня коллекция грампластинок. У меня около 15 тысяч, при жизни записи Карузо, Шаляпина, конечно, есть Вертинский, Утесов, Шульженко, Изабелла Юрьева, Вадим Козин. У меня коллекция пластинок с записями докладов политиков, вершившихреволюцию, речи Ленина, Сталина, Молотова - это наша история. Я сам вне политики, вне религии, но так случилось. Так случилось в нашей стране и поэтому сейчас показываю. Для меня все культуры интересны, а верить в моем понимании, просто надо делать благое дело, не кричать, а просто делать благое дело. Мне кажется, я его делаю. Многие говорят - надо собирать камни. Это говорят, а на самом деле никто не собирает, рушат все подряд. Так дальше, по-моему, нельзя, нужно раскрывать свою душу. Многие коллекционеры владеют интересными коллекциями, но жадность, наверное, не дает им возможность реализовать. Нужно, наверное, быть добрым душой, чтобы взять, раскрыть и однажды показать.
Ольга Беклемищева: Прежде всего бросается в глаза необыкновенно красивая розовая труба граммофона, она похожа то ли на цветок, то ли на колокольчик.
Джон Мостославский: У меня несколько граммофонов таких, и видите, там с голубой трубой, есть с зеленой трубой. Граммофон сто лет назад стоил столько, сколько стоят три коровы. Дорогой и приобрести такой граммофон мог не каждый. Поэтому на деревне, дай бог, если приходился один-два граммофона, поэтому и танцы под граммофон танцевали. Но было время... Быть богатым, необязательно много денег. Я считаю - хорошая фонотека. Потому что я иногда включаю Козина Вадима, с которым мне пришлось как-то в Магадане встречаться, я работал под его руководством, был художественным руководителем. Удивительный человек. И поэтому, когда я включаю Козина, воспоминания...
Ольга Беклемищева: Я надеюсь, что в каждом будущем музее будет стоять что-то волшебное, как этот граммофон. Трубу к этому граммофона возили из Германии, и поэтому они были каткие дорогие и редкие, потому что труба была хрупкая и часто ломалась дорогой. Именно поэтому стали изобретать, как я понимаю, беструбные граммофоны.
Джон Мостославский: Но по той дороге, по которой вы сегодня приехали, она асфальтовая, а раньше дорога была выложена из булыжников. Вы знаете, я еще застал часть дороги, которая была выложена булыжником. По такой дороге везли такие хрупкие инструменты. Ведь требовала мода, купцы везли трубы, по дороге мялись, купцы ругались, но везли. И тогда из ближней Германии стали привозить такие беструбные граммофоны. Где-то внешне повторяют форму граммофона, но уже не было той трубы, а граммофон по-прежнему продолжал звучать. А для самых богатых привозили, я его называю музыкальный центр начала 20-го века - граммофон, патефон, тумбочка. Тут уже струны, они настроены на хор, тембр звучания и звук, проходя через поток струн, как бы обогащался, такой инструмент звучал, конечно, лучше, чище.
Ольга Беклемищева: Возвращаясь к нашим часам.
Джон Мостославский: Это Густав Бейкер - это часы напольные. Вообще напольные часы, как 150 лет назад, так и сегодня, являлись предметом роскоши. Не каждая семья среднего достатка в свой дом могла приобрести напольные часы. Я сейчас заведу, вы послушайте, здесь такой диск, к этим часам у меня 30 играющих дисков, каждый час они автоматически включаются, и звучит такая блаженная музыка. В каждом углу у меня напольные часы. Напольных часов десятка полтора, каминных часов, может быть, два десятка, а каминов пять. Вы знаете, когда я открывал свой музей и реставрировал домик, "желтая пресса", издеваясь, писала, что он беснуется, у него три камина в музее, два туалета. Извините, кому-то нужно было считать. А камины просты, из пиленого кирпича. Я не представляю, когда глубокой осенью холодно, у меня в музее тепло. Я топлю нижний камин, на всех трех этажах тепло. Потом в этом году у меня угроза была, что мне отключат, не было денег за отопление платить, и шла прямая угроза, что мы вас отключим. Я так в злобе сказал: отключайте, я возьму дров, натоплю, все равно музей будет существовать. Может быть, я такой впередсмотрящий. Никто фигурки не собирал, а я их собирал. Внутренний голос мне подсказывал, что рано или поздно это будет востребовано. На самом деле сегодня тяга к этому музею, даже не представляете, особенно у старшего поколения. Это было у них. Поэтому камин у меня, и во втором музее два камина. И поэтому глубокой осенью холодно, когда приходят ко мне и говорят, почему у меня тепло, я с гордостью говорю - а я протопил камин. Ну, а потом я еще преследовал другую цель, строя камин.
Ольга Беклемищева: Если есть каминные часы - должны быть камины.
Джон Мостославский: Конечно, я преследовал эту цель.
Ольга Беклемищева: На этом камине стоят совершенно замечательные часы с двумя циферблатами, а внутри каждого циферблата еще несколько циферблатов. Расскажите о них, пожалуйста.
Джон Мостославский: Это часы французских мастеров. По всей вероятности, они делались по заказу какому-то прокурору, судье, может быть, адвокату. Фемида стоит - богиня правосудия, в правой руке весы, в левой руке книга. Видите, на французском языке написано - "закон". Стоит на своде законов. И два циферблата. Часам почти 150 лет. Представляете, какая голова была у этого мастера? Два циферблата, они отсчитывают секунды, часы, показывают день, месяц, год, лунный календарь. Я не знаю, как бы они смотрелись вне камина. Вот вам тому наглядный пример: видите, на этажерочке каминный часы, видите, как они скупо смотрятся без камина. О часах я могу говорить часами.
Ольга Беклемищева: а еще в этом зале есть фисгармония - замечательный инструмент, на котором нужно играть, постоянно надувая меха, регулируя коленями степень звучания. Подкручивая регистры и, наконец, нажимая на клавиши. Как рассказывали экскурсоводы, на большой фисгармонии мог играть только физически очень крепкой мужчина, а вот на этой маленькой могут играть девушки.
Джон Мостославский: У меня около десятка фисгармоний, но они все разные - одна клавиатура, две клавиатуры, есть две четверти, три четверти. Фисгармонии в костелах, в церквях, так и в богатых семьях стояли для музыцирования. Иногда я сажусь, раскачиваю педали, здесь такие педали.
Музей живет. Вы знаете, я собираю колокольчики, колокола с раннего детства. Дело в том, что такое есть поверье - колокольчик дом охранял от пожара, колокольчик издавна изгонял злых духов, воров, болезни. Когда я прочел, что где колокольчик - в доме добро, благополучие, много-много денег, я был еврейский мальчик, мне было 9 лет, думаю - буду собирать деньги. А кто не мечтает много денег? Будет много денег, буду богатым человеком. Я стал собирать колокольчики. В детстве я не покупал, я стал срезать у овец, у коз, у коров. Родился на Дальнем Востоке, до хрущевского периода было очень много скотины, поэтому я срезал. Кому понравится - проводила козла с колокольцем, вернулся без колокольца? Меня отслеживали, лупили, пастух к дереву привязал однажды. Из пионеров меня выгнали, когда мне было 11 лет. В те годы пионеры собирали металл, макулатуру, а я колокольчики для себя. Я был неугоден той дружине. Меня исключили, а колокольчики я продолжал собирать.
Ольга Беклемищева: А мама что сказала?
Джон Мостославский: Мама сказала: "Знаешь, сынок. Если в книге написано, что будешь счастливым и богатым, ты им будешь". И я им стал. У меня два музея и почти две тысячи колокольчиков. Это у меня бубенчики. Ярославль являлся одним из центров литья колоколов в России, было целое товарищество Лавинищниковых, отец, сыновья, которые исключительно занимались литьем колоколов в Ярославле. Я Рославль славился колоколами, за нашими колоколами приезжали из Москвы, Санкт-Петербурга, Вологды, Владимира, Костромы. Вообще считалось престижным для любого храма, когда в нем звучал колокол, отлитый в Ярославле. И неслучайно наш последний царь Николай Второй именно в Ярославле заказал отлить ему сто колоколов с серебром, по случаю праздника - 300 лет двора Романовых. Кому он подарил 99 - я не занимался историй, один из них в моей коллекции. Это поддужные колокольчики, есть даже песня: "Под дугой колокольчик висит". А вот это дверные колокольчики, а это рыбацкие, а это ботало, от слова "болтаться". Блудной козе на шею подвешивали колокольчик, если животное терялось, пастух его моментально находил по звуку колокольчика. Для коровы, для лошадей более, для быка еще побольше.
Ольга Беклемищева: А из маленьких колоколов на стене второй комнаты музея создан музыкальный инструмент, который называется карильон. И на этом карильоне сотрудницы музея играют "Вечерний звон" и "Подмосковные вечера".
Джон Мостославский: В моей коллекции много патефонов. Вот патефон в годы Сталина, 50-е годы. Патефоны звучали в домах, в землянках звучали такие небольшие патефончики.
Вы ни разу не спросили: а где же ты, Джон, берешь иголки?
Ольга Беклемищева: Так где же вы, Джон, берете иголки?
Джон Мостославский: Вы знаете, вот такие вопросы мне задают старушки, когда приходят. Мне кажется, безобразно так поступать со стариками нельзя. У них отняли буквально все, мало, что такие пенсии, но дали бы возможность, хотя бы последнюю возможность слушать то, что их всю жизнь вела Шульженко, Утесов и многие другие. Ведь наша промышленность не выпускает иголок. Мне привозят из Германии, из Америки, из Швейцарии. А там небольшими партиями выпускают или министерство культуры, или просто предприниматель, который, зная о том, что у людей еще есть и пластинки. Посмотрите, у меня фонотека - 15 тысяч пластинок. Иногда старушки приходят: "Заберите пластинки, Джон Григорьевич. Патефон есть, а вот иголок нет". Это неправильно, должны звучать в домах у стариков. Об этом должны проявить беспокойство кто-то, должен выпустить.
Ольга Беклемищева: Вы еще народный собиратель утюгов.
Джон Мостославский: Вы знаете, насчет утюгов многие говорили, что я приколист. Мою коллекцию показывали в Японии, в Израиле, показывали в Германии, показывало телевидение. У меня много утюгов. Вы видите, первый утюг в России вообще был деревянный, вот у меня. Кстати, знаете, сколько у меня утюгов? Раз, два, три и целая корзина стоит деревянных утюгов. Если Анатолий Борисович Чубайс еще поднимет шкалу повышения электроэнергии, я думаю, мои утюги пойдут ходом. Потому что я всевидящий. Если он меня слышит, пусть приедет ко мне. Я собираю утюги, и многие сейчас уже обращаются. Из деревни приезжают: у нас провода сняли, продай утюг. Я говорю - никогда, ни за какие деньги, потому что я с таким трудом их добываю, вы даже не представляете. Мужики приносят, в металлом сдать, ему дадут рубля три, а я за хороший утюг могу дать и сто рублей, а с трубой который, могу отдать, котоырй стоит триста. У меня есть утюг, котоырй стоит 50 долларов. Есть даже который сто долларов. Вот тот - универсальный, им можно гладить как нежные, так и грубые ткани. Иногда приезжают, многие интересуются утюгами, говорят, продай утюг. А знаете, ко мне однажды пришла свадьба, я не знаю что подарить. Я говорю - подари утюг. Вы знаете, какой был резонанс? Вся свадьба этот утюг разглаживала, его осматривали как самый лучший подарок на свадьбе. Потому что все старое - оно новое. У меня интересная коллекция колоколов. У меня еще много каслинского литья - такие фигурки черные, вы обратили внимание. Каслинск - под Челябинском небольшой городишко, где занимались литьем. Такой холодный металл, как чугун, превращался в такую нежную пластику. Кстати, искусство Касли не было понято россиянами, и только во Франции в 1900 году, когда каслинцы повезли свои работы во Францию, вся Европа заговорила о каслинских мастерах. Я знаете, сожалению о двух вещах: что слишком поздно обратился к этой культуре, и второе - что жизнь короткая у человека. Если бы бог дал хотя бы лет 150, я бы еще пару музеев открыл. Дал слово директору департамента - да, будет пять музеев, и все пять музеев нужно платить за отопление, за охрану. И дай бог, чтобы вся набережная была в музеях, тогда про Ярославль будут говорить - там много частных музеев, и все деньги потекут в наш регион.
