Георгий Михайлов: Я немножко должен напомнить, как это все происходило. Я был по первому сроку арестован и осужден в 1979-м году. Тогда меня приговорили к 4 годам колымскиз лагерей, а всю мою коллекцию картин к уничтожению. Пожалуй именно эта вторая часть возмутила весь мир. На защиту встали 69 нобелевских лауреатов, Жискар Д'Эстен, тогдашний президент Франции, Картер... Они писали письма Брежневу, что, дескать, мы выкупим эту коллекцию, зачем ее уничтожать, зачем повторять подвиги Гитлера, это приостановило, но не отменило мой приговор. Но достаточно серьезно повлияло, чтобы спасти картины.
Приговор не исполнялся все 4 года пока я находился на Колыме. За это время мою коллекцию сотрудники госбезопасности разграбили, полностью разграбили, а когда я вернулся, меня же обвинили в том, что я не сохранил этого имущества, находясь на Колыме. Тогда меня вплоть до расстрела, все время угрожали, что мне дадут "93 прим" - это расстрельная статья, и что я от пули никуда не увернусь, меня долго в "Крестах" уговаривали, чтобы я ткнул пальцем в любую картину - "тогда мы дадим 15 лет, а так только расстрел, ничего другого". Это делал наш знаменитый Кошелев, он был тогда начальником отдела по борьбе с идеологическими диверсиями, потом председателем нашего Петроградского района, а теперь заведует культурой, по крайней мере, заведовал. Такие люди замечательные у нас творили правосудие. Так или иначе, они не натянули на срок, который мне обещали, вмешался президент Миттеран, после переговоров с Горбачевым меня освободили, в День политзаключенного, 30 октября, но при условии - КГБ потребовал, чтобы меня немедленно выставили из страны. Мне не возвращали паспорта моего, и мне долгое время приходилось писать Горбачеву, что я русский человек я никуда уезжать не собираюсь, но уже если вы меня выгоняете - разрешите взять те картины, которая вша власть приговорила к уничтожению. Я был уверен, что мне откажут. Я подал это письмо вместе с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, я встречал его, когда он возвращался из Горького, и мы в этот день подали письмо Горбачеву. Это было 24 декабря 1986-го года, а 31, в Новый год, мне звонок из Смольного - забирайте хоть все, только чтобы в течение двух недель вас не было.
Тогда началась вся эпопея с вывозом оформлением картин. Я вывез действительно рекордное по тем временам количество картин на Запад - это было 434 картины, и с этими картинами я прибыл сначала в Париж, потом Лион, там была устроена торже6ственная встреча, вручение мне всяких почетных дипломов и так далее. С этими картинами я проехал по Европе и в Америку поехал, а потом на два года подписал контракт в Мюнхене, по Баварии я делал выставки.
В 1989-м году меня реабилитировали. Верховный суд по протесту Генпрокуратуры реабилитировал меня полностью. Ленинград тогдашний сопротивлялся бешено совершенно. То есть, тогда несколько раз не принималась моя реабилитация, Ленинград, президиум городского суда категорически не признавал, но, в конце концов, я был реабилитирован. Моя реабилитация сразу дала мне право требовать возмещения ущерба, нанесенного мне, или, по крайней мере, возвращения мне картин, которые были приговорены к уничтожению и разграблены. Я выставил иск, и с 1989-го года, 14 лет продолжается мой суд. Петербург сделал все возможное, чтобы этот суд не начался. И он начался фактически в 1998-м году, после длительной переписки, в которую вмешался тогда и Степашин, потому что Степашин хотел сделать мое дело прецедентным, и хотел, чтобы оно от первой инстанции рассматривалось в Москве. Степашин заявил, что здесь в Петербурге все настолько коррумпировано. все мракобесы остались на прежних местах в судах, прокуратуре, следствии, все остались прежними, и они не могут простить, естественно, этой реабилитации, а апогей наступил, конечно, когда Степашин в 1991-м году вдруг ни с того ни с сего официально признает, это во всех газетах было опубликовано, что оба моих процесса были чисто сфабрикованы органами госбезопасности. То есть, органы госбезопасности оказывали давление на судей, следователей и так далее. И более того, он в ту пору был начальником госбезопасности всей России, и заявил: "Да, мы принимаем ваш иск но нужно судебное решение, а чтобы его получить - нужно обращаться в суд". Я говорю - я обращаюсь, футбол начинается, что это не мы, это не мы.
В конце концов, по личному указанию Степашина было начато расследование - куда же девались разворованные у меня картины. Все по документам, пожалуйста, нет картин. Как картины могли исчезнуть из опечатанной комнаты, где они хранились? Это дело было опять провалено, здесь, в Петербурге. Дело было начато, делали вид, что занимаются этим делом, потом дело прекращено. Его несколько раз снова по настоянию прокуратуры России возбуждали, но ни к чему это не привело. Дело потеряли. Просто теряется дело. Вообще, наверное, я единственный человек во всей России, у которого потеряны три уголовных дела.
Ольга Писпанен: Наверняка не только в России.
Георгий Михайлов: Да, на Западе такого, наверное, просто быть не может. Сейчас просто нет этих уголовных дел, сколько их ни разыскивают - вот, исчезло уголовное дело, а раз нет уголовного дела, нет и проблемы, то есть, я не имею права даже обращаться теперь, потому что уголовных дел нет. В конце концов, дело было возбуждено, да, кстати сказать, что после заявления Степашина о причастности органов госбезопасности к фабрикации дела начались звонки угрозы. Потом первая бомба, подложенная мне, вторая, третья - не срабатывает. Степашин лично опять включается в это дело, назначает комиссию, комиссию расформируют здесь, уольняют за неполное служебное соответствие ее руководителя. Дело прекращается, я опять не имею никаких концов. Хотя уже были известны те люди, которые причастны, по крайней мере, к взрыву этой бомбы.
Ольга Писпанен: Георгий Николаевич, мы остановились на истории с бомбометанием – расследования были проведены?
Георгий Михайлов: Формально по каждому делу - я, наверное, рекордсмен всем мире по количеству уголовных и гражданских дел. У меня 48 дел начатых и так и не законченных. Ни одного дела так и не закончено, тем не менее, ничем не кончились, все дела с этими бомбами. Закрыты дела и открыто, как мне откровенно заявил следователь - "товарищи из КГБ просили закрыть дело". Открытыми текстом, ничего не стесняясь, по первому делу мне было открыто заявлено. Второе дело - точно так же - прекращено без каких-либо объяснений, и я ничего не могу добиться. После этих всех угроз начинается другая кампания, начинается таможенная кампания, нас преследовали. Было все хороши средства, чтобы меня выселить из страны любой ценой. Ведь я сюда приехал, я вернул все картины, мы создали здесь отделение нашего фонда, у нас сейчас, наверное, самая большая галерея во всем Петербурге, на Литейной 53, и это, конечно, было костью в горле у тех самых лиц, которые фабриковали все эти дела. Потом началась кампания налоговая, налоговые преследования, которые тоже провалились все, и, наконец, последним звеном была вот эта акция, хорошо, как им казалось, спланированная спецслужбами - по внедрению к нам Лукиной.
Она была внедрена к нам в качестве бухгалтера. У нас просто погибла от диабета, не оказалось "Скорой помощи", инсулина, наш бухгалтер. И вот мы действительно с полгода искали, и случайно вот узнали, нам предложили, рекомендовали эту Лукину. Лукина у нас проработала только три дня, вернее, мы видели ее три дня, она заявила сразу, что будет работать дома, в конце концов, мы с этим тоже согласились. В это время нам пришло предписание о перерегистрации нашей. Она говорит - я как раз хорошо знаю эту проблему, только что перерегистрировала другую фирму, давайте займусь. Знали бы мы, чем это закончится... Подделаны были все наши документы. Убраны все учредители, у нас учредителей в фонде 52 человека, они все были вышвырнуты, она включила себя, Бурчуладзе -- своего мужа - и меня.
Подделали документы настолько нахально и грубо, что диву даешься, как комитет не проконтролировал такую явную фальшивку. Все документы подписаны, во-первых, не мной, это не моя подпись, а подпись Лукиной, графологически потом было установлено. Затем подписаны 20 мая 1998-го года, а в этот день я тут не находился... Короче, подделка документов привела к тому, что 14 феврале 1999-го года в фонд вломилась вооруженная банда, возглавляемая Бурчуладзе, организованная начальником охранного отделения сотрудником КГБ Калашниковым, захватили наш фонд, он был захвачен, всех уволили, все убраны. В это время я находился в Праге как раз. Мне звонят из Петербурга и говорят, что захвачен наш фонд вооруженной группой Бурчуладзе и Лукиной. Я звоню тут же Степашину – "Сергей Владимирович, вот такая ситуация, уже машинами увозят наше имущество, картины". Он говорит: "Я сейчас улетаю в Чечне, поручаю Рушайло этим делом заняться". Только благодаря Степашину нас не разграбили полностью.
Ольга Писпанен: Но что-то было вывезено?
Георгий Михайлов: Больше трех тысяч картин мы потеряли в общей сложности. Вывозили фургонами, были указаны машины, я приказал всем своим сотрудникам оставаться на работе, несмотря на мороз, следить за входами, что выносят. Все мои сотрудники от 11 до 8 следили, а что было ночью неизвестно, потому что они, конечно, вывозили и по ночам точно так же. Теперь следствие запуталось окончательно в этом деле. Потому что понимали, что все это дело организовано спецслужбами и не знали, как их допрашивать. Первый наш свидетель был допрошен только 4 месяца спустя, 16 мая, и то, только потому, что я обратился в Генеральную прокуратуру. До этого никуда не обращались, но вот затем следствие продолжалось почти 3 года. Бурчуладзе неожиданно прячут, якобы, с инфарктом, выясняется, инфаркта нет, все фиктивные бумажки, в конце концов, мы выходим все-таки на суд. В суде непрерывно шастают товарищи из КГБ и влияют на судью. Он открыто заявлял нашим знакомым, что его просто замордовали, требуя прекратить дело. В конце концов, он решается послать дело на доследование. После посылки дела на доследование, хотя следствие вменило в вину 15 миллионов нанесенного доказанного ущерба...
Ольга Писпанен: И чем, в конце концов, все закончилось?
Георгий Михайлов: Вдруг, в конце концов, следователь ни с того ни с сего переквалифицировал дело. Оказывается, никакой кражи нет, ничего нет, сравнить... Это фантастические совершенно дела. Обвинительное заключение нужно сравнивать с постановлением о прекращении уголовного дела. Дело уголовное прекращается, им вменяют статью, которая совершенно к ним неприменима. и по амнистии их освобождают.
Ольга Писпанен: Абсолютно кафкианская история.
Георгий Михайлов: Кафкианская, немыслимейшая.
Ольга Писпанен: Георгий Николаевич, все вами рассказанное, конечно, впечатляет. Это и 48 дел, и столько лет в поисках справедливости, а что дальше, кто-то может помочь вам?
Георгий Михайлов: Я хотел бы продолжить, что, естественно, я имею право только законными способами добиваться торжества какой-то справедливости. Но в Питере это абсолютно невозможно. Я получил 9 ответов из прокуратуры. Все 9 ответов – это, ну, состав уголовного преступления для каждого подписавшего. Игнорируются абсолютно все доводы, которые я представляю. Мы доказываем, что дело полностью сфабриковано, игнорирует все показания свидетелей, и так далее.
Ольга Писпанен: А вы обращались в международные правозащитные организации?
Георгий Михайлов: В "Гражданский контроль" мы, конечно, обращались. "Гражданский контроль" держит под контролем это дело, но его точно так же футболят, как и меня футболят. Мы обратились в суд, предполагая, что в суде-то должны же разобраться. Представили 36 пунктов грубейших нарушений следствия. И судья - Терехова в Куйбышевском суде - огульно отвергает все эти обвинения, заявляя, что следствие сделало все правильно. Представляете, если признать правильными действия следствия, когда... Простой пример: 5 лет нам не отдают конфискованные при обыске у Бурчуладзе наши документы, но я их не получаю, мои расписки долговые и прочее, и их отдают преступникам. Поразительный, совершенно потрясающий факт, и судье смело признать этот факт законным - это состав преступления и для судьи. Вот только что на днях было заседание кассационной коллеги, и вся тройка судей точно так же, несмотря на то, что я зачитал все 36 пунктов этих обвинений, признает все действия законными. Понимаете, эти люди – преступники, их можно сразу же брать и, по крайней мере, отстранять от власти. Они совершают должностное преступление - и хоть бы что. Это наш Питер. Это абсолютно криминальная столица России. Я ничего другого сказать не могу. Мой пример - это лакмусовая бумажка. Вот вы можете просто по моим документам брать любого человека и проверять все эти вещи. Я же не просто от себя говорю, это же все в документах, все задокументированно. Все документы я готов представить. Я и хотел бы обратиться к журналистам, чтобы они заинтересовались этим делом.
Ольга Писпанен: Неужели журналисты никогда не интересовались вашим делом?
Георгий Михайлов: До тех пор, пока не приказали господа-черкесовцы, открытым текстом журналисты говорят: "Ваше имя запрещено к упоминанию, и ничего сделать пока нельзя". Москва – да, печатала, в "Новых Известиях" было напечатано, Щекочихин печатал в свое время информацию о нас, но эта информация оказалась совершенно, как в вату, никаких реакций, хотя прокуратура обязана реагировать на выступления прессы. Ничего подобного не делается, к сожалению. Вот сейчас у меня оказалось вынесенным 26 и 27 января решение судебное решение - отказать мне в иске по моим картинам, которые были в 1979-м году приговорены и разграблены. Представьте себе, прошло полгода - я не получил результата. До сих пор нет решения, не вынесена резолютивная часть - отказать. И сколько ни звоню в суд - все полный отказ.