Виктор Нехезин: Сегодня гость Субботнего интервью – Антон Адасинский. Он около четырех лет проработал в труппе Вячеслава Полунина "Лицедеи", после чего основал свой театр "Дерево". Это было в 88-м году. Западная пресса тогда называла "Дерево" "арт-острием, прорывающим железный занавес". После российского периода с выступлениями в ленинградском Дворце молодежи и на улицах города театр переехал в Прагу, затем в Амстердам, Флоренцию, с 97-го года обосновался в Дрездене. Награды и призы "Дерева" перечислить невозможно, жанровый диапазон тоже очень велик - от танцевальных импровизаций до запланированного участия в открытии Олимпийских игр в Греции в 2004-м году.
Татьяна Вольтская: Антон, с какого момента вы отсчитываете свою театральную биографию?
Антон Адасинский: С момента, когда я поступил в группу "Лицедеи". До того я был фотографом из института культуры, никакого отношения к театру не имел, а имел больше отношение к кино и фотографии. Был фестиваль пантомимы в 82-м году, и когда я увидел все это разодетое в трико, в тапочки и в носы, с подведенными глазами, гигантский гей-клуб какой-то носился там, меня так это зацепило, они были такие странные ребята, из другого мира. Я сказал: "Слава, можно поснимать репортаж?" Я поснимал, но они так живо жили, так ярко, я с фотоаппаратом ходил за ними, я тоже так хочу – в трико ходить, в тапочках. Пришел в студию. Слава говорит: "Ну у нас уже один такой есть". И показал парня, который на меня не похож, но у него такая же энергия. Я подумал, что мое первое столкновение с тем, что люди есть с одинаковой энергией, хотя с разными лицами. Потом тот другой ушел, а я остался.
Татьяна Вольтская: И когда начался настоящий театр?
Антон Адасинский: Когда я показал свой первый этюд Славе. Вышел на сцену, весь трясясь, в семи потах. Сидели все ребята, приемная комиссия. Тишина в зале. Показал что-то. Ну и что с этим делать?
Татьяна Вольтская: И как с Полуниным работалось?
Антон Адасинский: Со Славой сложно, он никогда ничему не учил. Он говорил: "Это хорошо, это закрепи, а вот это само отвалится". Что хорошо? Я не помню, что я вчера сделал, что-то сделал на сцене. Вот этот анализ он очень помогал. Потом говорит: "Повтори мой номер с телефонами. Когда сделаешь – поймешь, что такое пантомима". Боже мой, я три месяца пытался повторить хотя бы половину. В этом и есть школа Славы – возьми и повтори.
Татьяна Вольтская: Вы же много сделали вместе?
Антон Адасинский: "32 сна, записанных в тетрадку", "Картинки с выставки", "Белый парад" и все акции тех лет.
Татьяна Вольтская: И потом вы разошлись?
Антон Адасинский: Мы разошлись на спектакле "Сны", где было половина материала моего, половина Славы. Это были настолько несостыкуемые вещи, что мы поняли, что два театра возникают, две эстетики, и мы с ним дружелюбно разошлись. Слава сказал: "Замечательно, Антон, у тебя готовый спектакль внутри этого спектакля, и у меня. Давай не будем валить все в одну кучу". Я настаивал на этих номерах, на этих фрагментах, он не принимал, возникло напряжение, которое нужно было как-то смягчать. Видимо, это был момент, когда надо было делать свою компанию. Мы еще потом долго работали вместе, он обалденный мужик, он из меня сделал человека, актера.
Татьяна Вольтская: А как получилось название "Дерево".
Антон Адасинский: Мы засыпали много названий в шапку, там были странные названия, вытащилось "Дерево". Хорошее название.
Татьяна Вольтская: Трудно руководить вашим "Деревом"?
Антон Адасинский: Это настолько самодостаточные сильные актеры за много лет, и танцовщики, и креаторы идей, то я могу дать какой-то совет, но все вместе работаем на одинаковых мощностях.
Татьяна Вольтская: А каким образом вы уехали из России?
Антон Адасинский: Нам предложили театр в Праге, и у нас хватило подвижности, ума, наших в те годы тупых голов, что нужно валить с театром, бежать бегом, пока есть такое предложение, что мы и сделали. Театр "Рампа" в Праге - замечательный театр.Татьян Вольтская: Потом была Италия, потом Голландия, теперь Германия. На каком же языке вы общаетесь между собой?
Антон Адасинский: На русском. За много лет лексикон упрощается. Когда работают две машины рядом, они договариваются о каком-то примитивном языке, уже не нужно тонкости обсуждать, мы немного говорим. На английском с немцами, чтобы не понимать немецкого языка. Мы живем в стране, в которой не понимаем языка, поэтому вакуум, когда звук есть, но информация не поступает - отличные упражнения, уже пять лет делаем. Трудно бывает объяснить, что-то сделать, какие-то примитивные вещи знаем, но мы не владеем языком немецким. Сначала хотели, какой-то блок наступил, не пошло, а сейчас поняли, что, возможно, и не нужно.
Татьяна Вольтская: Антон, к сожалению, "Дерево" нечасто бывает в Петербурге, расскажите, пожалуйста, что за программу вы привезли в свой последний приезд?
Антон Адасинский: Мы привезли два спектакля "Однажды" и "Острова в океане". "Однажды" спектакль - наше лекарство, то, что нас очень сильно вылечило и как-то изменило наше ощущение мира, форму жизни. Потому что мы не работали в клоунаде, мы решили что-то сделать и сделали. Мы рады как дети, что есть такой спектакль, такие персонажи, можно валять дурака. Спектакль не такой сложный, как другие спектакли, мы можем отдыхать и после спектакля с кем-то встречаться, выпить красного вина. То есть это наше лекарство. "Острова в океане" мне очень нравится. Мы всеми силами старались себя держать в руках, никакой акции, никаких взрывов энергии, удержатся и сделать шепот театральный. Вроде бы сделали. Когда сделали, мы поняли, что больше ничего в театре уже не понимаем.
Татьяна Вольтская: О чем этот шепот?
Антон Адасинский: Когда я был маленький, у нас был ручеек от дома к школе, и мы по нему спички пускали, какая вперед приплывает. И когда близко смотришь на эти спички – они становятся крейсерами, и все эти маленькие бумажки, обрывки, окурки становятся портами, препятствиями, лагунам. Вот эти две спички несущиеся, повороты, приближение, увеличение мира – это запомнилось, об этом спектакль. Или о том, что сделаешь кораблик из бумаги, а потом начинает мокнуть и исчезает.
Татьяна Вольтская: В вашем спектакле много романтики, никаких модных крючков на продажу, какими обыкновенно ловят современного зрителя.
Антон Адасинский: Быт, секс, политика, религия – мы избегаем этих тем на сцене. Про две спички в ручейке, которые плывут, эти вещи важнее, эти две спички, и ручеек весенний важен. Раньше, когда сидишь крутой, 18 лет, выпил "Агдам" из горла, говорить о романтике как-то неловко среди компании, все из себя крутые. Там же не скажешь: смотрите, ребята, какое небо, какие звезды. А сейчас прошло много лет и думаешь: пора сказать, что раньше не сказал.
Татьяна Вольтская: Просто удивительно слышать в эпоху, когда основные крючки, цепляющие зрителя, это как раз секс и политика.
Антон Адасинский: Да не дурак зритель, поехал в Гамбург, смотрит там два часа на живой половой акт на сцене. Ну и что? Заплатил 50 евро, посмотрел, вот оказывается, еще и так можно. Это никого не цепляет. Если ничего смотреть, люди ходят в театр смотреть вот это, будет что-то лучше, пойду смотреть что-то лучшее. Зритель не дурак. Потому что нет этого, будет смотреть мюзикл "Чикаго" или "Норд-Ост" или мощности московские будет рассматривать. Будет что-то хорошее, маленькое нежное, будут смотреть это, будут на это ломиться, потому что это лучше это больше чувств. Люди пойдут за чувствами, а не выяснять, на что похож Путин.
Татьяна Вольтская: Антон, вся эта романтика не противоречит тому, что вы играете Дроссельмейера в шемякинском "Щелкунчике" и "Принцессе Пирлипат". А как получилось, что Шемякин именно вас пригласил на эту роль?
Антон Адасинский: Уникальная история . Мы почему-то оказались в лесу на границе Массачусетса и Канады с Полуниным, в зимнем лесу, где находится навороченная студия модного танца, три часа от Нью-Йорка. И Полунин говорит: "Нужно Мишу позвать". Мишу он не очень знал, и я не очень. Мишу вызвонили. Миша понял, что он едет на какую-то премьеру. Нужно ехать как Миша, взял себе кадиллак "Линкольн" восьмидверный белый с черным шофером, приехал в лес, в сугробе где-то застрял посередине. Классная картина: Миша в сугробе по пояс толкает кадиллак, мы все помогаем. Миша позвонил и предложил роль Дроссельмейера. Приезжаем в Роттердам на смотрины. Мы приходим в маленький уголок в отель, там телевизор стоит, а Ротманского натанцована часть. Ротманский станцевал все партии, отлично станцевал, замечательно. А акробаты будут? Какие акробаты? Я думаю, что можно обойтись одним балетом. Ну, если обойдемся, давайте контракт. Вот так решаются дела. Потом смотрит на меня – это вам Дроссельмейер.
Татьяна Вольтская: И каково было работать с Гергиевым?
Антон Адасинский: Он приезжает за полчаса до премьеры. Такой стресс у всех! Приезжает Гергиев расслабленный, полчаса до премьеры. Все заново, декорации, танцы все повторяют одновременно, грохот стоит, крики, вопли – генеральная репетиция. Первый акт. Меня зовут в гримерную: "Слушайте, у вас хорошо получается, вот это место было хорошо сделано".
Татьяна Вольтская: Это, как я понимаю, "Щелкунчик", а что было с "Пирлипат"?
Антон Адасинский: Это тоже была история. В середине репетиции "Островов в океане" звонит Миша Шемякин и говорит: "Антон, все не так. Все плохо, все вверх ногами, приезжай, будешь танцевать в "Пирлипат" Дроссельмейера". "Миша, у меня через три дня премьера. Это будет нереально за три дня, я музыки не слышал, не знаю, что происходит". "Все сделаем". Я прилетаю, дает мне мини-диск – вот здесь музыка, иди, репетируй. Я начинаю слушать музыку Слонинского, интересная музыка, но все это выучить, запомнить бесполезно, я не могу ничего выучить. Беру партнера с собой, дублера: "Рома, будешь стоять сзади, скажешь – я выхожу. Я музыку не понимаю и балет за три дня не могу выучить". Он меня просто толкал, так я сыграл премьеру. Приезжает Гергиев, он опоздал как всегда на полчаса, схватил партитуру и как дал раза в три быстрее. И все, что ребята учили, за кулисами умирают со смеху, потому что все быстро, они не успевают, движения стали грязными, но зато бьет такая энергия веселая. Полный бардак! Потом Гергиев отдохнул в антракте немножко, посидел, успокоился и в два раза медленнее. А там еще хуже: человек прыгнул, он уже бухнулся, аккорд за ним "бум".
Татьяна Вольтская: Ваш коллектив не ревнует к вашим отлучкам в Мариинку?
Антон Адасинский: Я приношу такой вирус, заразу, хорошую заразу Мариинского театра, как они работают. Мы тоже очень много пашем, но они меня очень подстегивают своим ритмом жизни, своей формой репетиций, ежедневного труда, болезней, мучений коленей, суставов. Молодцы ребята. Дают такой заряд, как нужно вставить в девять утра с такой башкой после ночи. Репетиция одна, друга, пятая, после этого вечером концерт. Молодцы!
Татьяна Вольтская: "Дерево" давно уже считается немецким театром, и все же Петербург продолжает вас притягивать?
Антон Адасинский: Вопрос "Дерева" в России остался открытым, он не закрыт. Мы живем в Германии, но Питер для нас был и остался важным местом и какой-то надеждой. Если мы эту надежду отрежем, нам будет неинтересно жить. Мы все еще надеемся, что в один прекрасный день мы сможем найти здесь место, базу, и, может быть, не целый год, мы много ездим, но по крайней мере поработать здесь чаще. То есть вопрос остался открытым, поэтому мы встречаемся с людьми, говорим, выясним. Ежу по всяким офисам, смотрю, кто сидит в каких кабинетах. Надежды немного, потому что сидят большие дураки, общаться приходится с такими монстрами. Когда это все изменится – не знаю, но мы надежды не оставляем. Я знаю, что сейчас плохо с помещениями, плохо. Люди, которые занимались театром движения, вообще ничего не возникло за последние годы – это плохой симптом.
Татьяна Вольтская: А есть ли какие-то конкретные наметки в смысле помещения?
Антон Адасинский: Если Гергиев может помочь с "Малой Голландией", то он не полностью владеет всей ситуации "Малой Голландии". Срок огромнейший, это очень сложный момент. Это действительно место для центра культуры, но это не решить одним пальцем, потому что Гергиев говорит, что сделает, потом улетает в Нью-Йорк, прилетает – ну как? И улетает в Японию. У него такая жизнь, а кто-то за него это делать не будет.
Татьяна Вольтская: "Малая Голландия" – это слишком грандиозно, вам, наверное, можно подыскать что-то более реальное?
Антон Адасинский: Это одно из серьезных предложений, а другие все частные. Плата за эти места не соответствует никакому ни состоянию домов, нет гарантии, что через пять лет не изменится указ и тебя оттуда не выкинут вместе с этим зданием или землю отдадут какому-то другому. Нет, без гарантии это огромный риск вести кампанию, садиться что-то делать.
Татьяна Вольтская: А как вы нашли город перед юбилеем?
Антон Адасинский: Только не хватает противотанковых ежей. Горы, трактора, люди в окопах. Я вышел вечером и, слава богу, остановился, там была такая траншея выкопана и торчит арматура, еще бы один шаг и повис бы на этой арматуре.
Татьяна Вольтская: И все же, если бы появилась возможность, вы бы вернулись. Вы часто говорите о том, что петербургская публика вас принимает лучше всех.
Антон Адасинский: Любому актеру, любому танцовщику очень приятно быть там, где ты хорошо востребован, где тебя ждут. Все театры - проститутки в хорошем смысле. Хотят нас – это здорово. Если актера хотят и театр ждут, это дает посыл для работы.
Татьяна Вольтская: Антон, с какого момента вы отсчитываете свою театральную биографию?
Антон Адасинский: С момента, когда я поступил в группу "Лицедеи". До того я был фотографом из института культуры, никакого отношения к театру не имел, а имел больше отношение к кино и фотографии. Был фестиваль пантомимы в 82-м году, и когда я увидел все это разодетое в трико, в тапочки и в носы, с подведенными глазами, гигантский гей-клуб какой-то носился там, меня так это зацепило, они были такие странные ребята, из другого мира. Я сказал: "Слава, можно поснимать репортаж?" Я поснимал, но они так живо жили, так ярко, я с фотоаппаратом ходил за ними, я тоже так хочу – в трико ходить, в тапочках. Пришел в студию. Слава говорит: "Ну у нас уже один такой есть". И показал парня, который на меня не похож, но у него такая же энергия. Я подумал, что мое первое столкновение с тем, что люди есть с одинаковой энергией, хотя с разными лицами. Потом тот другой ушел, а я остался.
Татьяна Вольтская: И когда начался настоящий театр?
Антон Адасинский: Когда я показал свой первый этюд Славе. Вышел на сцену, весь трясясь, в семи потах. Сидели все ребята, приемная комиссия. Тишина в зале. Показал что-то. Ну и что с этим делать?
Татьяна Вольтская: И как с Полуниным работалось?
Антон Адасинский: Со Славой сложно, он никогда ничему не учил. Он говорил: "Это хорошо, это закрепи, а вот это само отвалится". Что хорошо? Я не помню, что я вчера сделал, что-то сделал на сцене. Вот этот анализ он очень помогал. Потом говорит: "Повтори мой номер с телефонами. Когда сделаешь – поймешь, что такое пантомима". Боже мой, я три месяца пытался повторить хотя бы половину. В этом и есть школа Славы – возьми и повтори.
Татьяна Вольтская: Вы же много сделали вместе?
Антон Адасинский: "32 сна, записанных в тетрадку", "Картинки с выставки", "Белый парад" и все акции тех лет.
Татьяна Вольтская: И потом вы разошлись?
Антон Адасинский: Мы разошлись на спектакле "Сны", где было половина материала моего, половина Славы. Это были настолько несостыкуемые вещи, что мы поняли, что два театра возникают, две эстетики, и мы с ним дружелюбно разошлись. Слава сказал: "Замечательно, Антон, у тебя готовый спектакль внутри этого спектакля, и у меня. Давай не будем валить все в одну кучу". Я настаивал на этих номерах, на этих фрагментах, он не принимал, возникло напряжение, которое нужно было как-то смягчать. Видимо, это был момент, когда надо было делать свою компанию. Мы еще потом долго работали вместе, он обалденный мужик, он из меня сделал человека, актера.
Татьяна Вольтская: А как получилось название "Дерево".
Антон Адасинский: Мы засыпали много названий в шапку, там были странные названия, вытащилось "Дерево". Хорошее название.
Татьяна Вольтская: Трудно руководить вашим "Деревом"?
Антон Адасинский: Это настолько самодостаточные сильные актеры за много лет, и танцовщики, и креаторы идей, то я могу дать какой-то совет, но все вместе работаем на одинаковых мощностях.
Татьяна Вольтская: А каким образом вы уехали из России?
Антон Адасинский: Нам предложили театр в Праге, и у нас хватило подвижности, ума, наших в те годы тупых голов, что нужно валить с театром, бежать бегом, пока есть такое предложение, что мы и сделали. Театр "Рампа" в Праге - замечательный театр.Татьян Вольтская: Потом была Италия, потом Голландия, теперь Германия. На каком же языке вы общаетесь между собой?
Антон Адасинский: На русском. За много лет лексикон упрощается. Когда работают две машины рядом, они договариваются о каком-то примитивном языке, уже не нужно тонкости обсуждать, мы немного говорим. На английском с немцами, чтобы не понимать немецкого языка. Мы живем в стране, в которой не понимаем языка, поэтому вакуум, когда звук есть, но информация не поступает - отличные упражнения, уже пять лет делаем. Трудно бывает объяснить, что-то сделать, какие-то примитивные вещи знаем, но мы не владеем языком немецким. Сначала хотели, какой-то блок наступил, не пошло, а сейчас поняли, что, возможно, и не нужно.
Татьяна Вольтская: Антон, к сожалению, "Дерево" нечасто бывает в Петербурге, расскажите, пожалуйста, что за программу вы привезли в свой последний приезд?
Антон Адасинский: Мы привезли два спектакля "Однажды" и "Острова в океане". "Однажды" спектакль - наше лекарство, то, что нас очень сильно вылечило и как-то изменило наше ощущение мира, форму жизни. Потому что мы не работали в клоунаде, мы решили что-то сделать и сделали. Мы рады как дети, что есть такой спектакль, такие персонажи, можно валять дурака. Спектакль не такой сложный, как другие спектакли, мы можем отдыхать и после спектакля с кем-то встречаться, выпить красного вина. То есть это наше лекарство. "Острова в океане" мне очень нравится. Мы всеми силами старались себя держать в руках, никакой акции, никаких взрывов энергии, удержатся и сделать шепот театральный. Вроде бы сделали. Когда сделали, мы поняли, что больше ничего в театре уже не понимаем.
Татьяна Вольтская: О чем этот шепот?
Антон Адасинский: Когда я был маленький, у нас был ручеек от дома к школе, и мы по нему спички пускали, какая вперед приплывает. И когда близко смотришь на эти спички – они становятся крейсерами, и все эти маленькие бумажки, обрывки, окурки становятся портами, препятствиями, лагунам. Вот эти две спички несущиеся, повороты, приближение, увеличение мира – это запомнилось, об этом спектакль. Или о том, что сделаешь кораблик из бумаги, а потом начинает мокнуть и исчезает.
Татьяна Вольтская: В вашем спектакле много романтики, никаких модных крючков на продажу, какими обыкновенно ловят современного зрителя.
Антон Адасинский: Быт, секс, политика, религия – мы избегаем этих тем на сцене. Про две спички в ручейке, которые плывут, эти вещи важнее, эти две спички, и ручеек весенний важен. Раньше, когда сидишь крутой, 18 лет, выпил "Агдам" из горла, говорить о романтике как-то неловко среди компании, все из себя крутые. Там же не скажешь: смотрите, ребята, какое небо, какие звезды. А сейчас прошло много лет и думаешь: пора сказать, что раньше не сказал.
Татьяна Вольтская: Просто удивительно слышать в эпоху, когда основные крючки, цепляющие зрителя, это как раз секс и политика.
Антон Адасинский: Да не дурак зритель, поехал в Гамбург, смотрит там два часа на живой половой акт на сцене. Ну и что? Заплатил 50 евро, посмотрел, вот оказывается, еще и так можно. Это никого не цепляет. Если ничего смотреть, люди ходят в театр смотреть вот это, будет что-то лучше, пойду смотреть что-то лучшее. Зритель не дурак. Потому что нет этого, будет смотреть мюзикл "Чикаго" или "Норд-Ост" или мощности московские будет рассматривать. Будет что-то хорошее, маленькое нежное, будут смотреть это, будут на это ломиться, потому что это лучше это больше чувств. Люди пойдут за чувствами, а не выяснять, на что похож Путин.
Татьяна Вольтская: Антон, вся эта романтика не противоречит тому, что вы играете Дроссельмейера в шемякинском "Щелкунчике" и "Принцессе Пирлипат". А как получилось, что Шемякин именно вас пригласил на эту роль?
Антон Адасинский: Уникальная история . Мы почему-то оказались в лесу на границе Массачусетса и Канады с Полуниным, в зимнем лесу, где находится навороченная студия модного танца, три часа от Нью-Йорка. И Полунин говорит: "Нужно Мишу позвать". Мишу он не очень знал, и я не очень. Мишу вызвонили. Миша понял, что он едет на какую-то премьеру. Нужно ехать как Миша, взял себе кадиллак "Линкольн" восьмидверный белый с черным шофером, приехал в лес, в сугробе где-то застрял посередине. Классная картина: Миша в сугробе по пояс толкает кадиллак, мы все помогаем. Миша позвонил и предложил роль Дроссельмейера. Приезжаем в Роттердам на смотрины. Мы приходим в маленький уголок в отель, там телевизор стоит, а Ротманского натанцована часть. Ротманский станцевал все партии, отлично станцевал, замечательно. А акробаты будут? Какие акробаты? Я думаю, что можно обойтись одним балетом. Ну, если обойдемся, давайте контракт. Вот так решаются дела. Потом смотрит на меня – это вам Дроссельмейер.
Татьяна Вольтская: И каково было работать с Гергиевым?
Антон Адасинский: Он приезжает за полчаса до премьеры. Такой стресс у всех! Приезжает Гергиев расслабленный, полчаса до премьеры. Все заново, декорации, танцы все повторяют одновременно, грохот стоит, крики, вопли – генеральная репетиция. Первый акт. Меня зовут в гримерную: "Слушайте, у вас хорошо получается, вот это место было хорошо сделано".
Татьяна Вольтская: Это, как я понимаю, "Щелкунчик", а что было с "Пирлипат"?
Антон Адасинский: Это тоже была история. В середине репетиции "Островов в океане" звонит Миша Шемякин и говорит: "Антон, все не так. Все плохо, все вверх ногами, приезжай, будешь танцевать в "Пирлипат" Дроссельмейера". "Миша, у меня через три дня премьера. Это будет нереально за три дня, я музыки не слышал, не знаю, что происходит". "Все сделаем". Я прилетаю, дает мне мини-диск – вот здесь музыка, иди, репетируй. Я начинаю слушать музыку Слонинского, интересная музыка, но все это выучить, запомнить бесполезно, я не могу ничего выучить. Беру партнера с собой, дублера: "Рома, будешь стоять сзади, скажешь – я выхожу. Я музыку не понимаю и балет за три дня не могу выучить". Он меня просто толкал, так я сыграл премьеру. Приезжает Гергиев, он опоздал как всегда на полчаса, схватил партитуру и как дал раза в три быстрее. И все, что ребята учили, за кулисами умирают со смеху, потому что все быстро, они не успевают, движения стали грязными, но зато бьет такая энергия веселая. Полный бардак! Потом Гергиев отдохнул в антракте немножко, посидел, успокоился и в два раза медленнее. А там еще хуже: человек прыгнул, он уже бухнулся, аккорд за ним "бум".
Татьяна Вольтская: Ваш коллектив не ревнует к вашим отлучкам в Мариинку?
Антон Адасинский: Я приношу такой вирус, заразу, хорошую заразу Мариинского театра, как они работают. Мы тоже очень много пашем, но они меня очень подстегивают своим ритмом жизни, своей формой репетиций, ежедневного труда, болезней, мучений коленей, суставов. Молодцы ребята. Дают такой заряд, как нужно вставить в девять утра с такой башкой после ночи. Репетиция одна, друга, пятая, после этого вечером концерт. Молодцы!
Татьяна Вольтская: "Дерево" давно уже считается немецким театром, и все же Петербург продолжает вас притягивать?
Антон Адасинский: Вопрос "Дерева" в России остался открытым, он не закрыт. Мы живем в Германии, но Питер для нас был и остался важным местом и какой-то надеждой. Если мы эту надежду отрежем, нам будет неинтересно жить. Мы все еще надеемся, что в один прекрасный день мы сможем найти здесь место, базу, и, может быть, не целый год, мы много ездим, но по крайней мере поработать здесь чаще. То есть вопрос остался открытым, поэтому мы встречаемся с людьми, говорим, выясним. Ежу по всяким офисам, смотрю, кто сидит в каких кабинетах. Надежды немного, потому что сидят большие дураки, общаться приходится с такими монстрами. Когда это все изменится – не знаю, но мы надежды не оставляем. Я знаю, что сейчас плохо с помещениями, плохо. Люди, которые занимались театром движения, вообще ничего не возникло за последние годы – это плохой симптом.
Татьяна Вольтская: А есть ли какие-то конкретные наметки в смысле помещения?
Антон Адасинский: Если Гергиев может помочь с "Малой Голландией", то он не полностью владеет всей ситуации "Малой Голландии". Срок огромнейший, это очень сложный момент. Это действительно место для центра культуры, но это не решить одним пальцем, потому что Гергиев говорит, что сделает, потом улетает в Нью-Йорк, прилетает – ну как? И улетает в Японию. У него такая жизнь, а кто-то за него это делать не будет.
Татьяна Вольтская: "Малая Голландия" – это слишком грандиозно, вам, наверное, можно подыскать что-то более реальное?
Антон Адасинский: Это одно из серьезных предложений, а другие все частные. Плата за эти места не соответствует никакому ни состоянию домов, нет гарантии, что через пять лет не изменится указ и тебя оттуда не выкинут вместе с этим зданием или землю отдадут какому-то другому. Нет, без гарантии это огромный риск вести кампанию, садиться что-то делать.
Татьяна Вольтская: А как вы нашли город перед юбилеем?
Антон Адасинский: Только не хватает противотанковых ежей. Горы, трактора, люди в окопах. Я вышел вечером и, слава богу, остановился, там была такая траншея выкопана и торчит арматура, еще бы один шаг и повис бы на этой арматуре.
Татьяна Вольтская: И все же, если бы появилась возможность, вы бы вернулись. Вы часто говорите о том, что петербургская публика вас принимает лучше всех.
Антон Адасинский: Любому актеру, любому танцовщику очень приятно быть там, где ты хорошо востребован, где тебя ждут. Все театры - проститутки в хорошем смысле. Хотят нас – это здорово. Если актера хотят и театр ждут, это дает посыл для работы.
