Виктор Нехезин: 48-летний Илья Кормильцев родился в Свердловске и стал самым знаменитым из непоющих рокеров. Он автор песен "Урфин Джус" и "Наутилус-Помпилиус", ему принадлежит текст, ставший гимном предперестроечного поколения "Скованные одной цепью". После распада группы "Наутилус-Помпилиус" Кормильцев переводит современную прозу и становится идейным руководителем издательства "Ультракультура", печатающего самые спорные книги: это и роман о скинхедах, тюремные дневники Эдуарда Лимонова и нашумевшая книга "Аллах не любит Америку". О том, зачем он все это делает, с Ильей Кормильцевым беседует корреспондент Радио Свобода Ольга Беклемищева.
Ольга Беклемищева: Илья, вы большинству сорокалетних известны как автор лучших песен "Наутилуса". Скажите пожалуйста, как вам кажется, что именно у вас осталось от того человека, который писал эти тексты?
Илья Кормильцев: Вопрос, конечно, интересный, как говорят в таких случаях. Но если не входить в глубокую философию, скажем, что мне принадлежат отдельные, наиболее яркие воспоминания этой личности, можно сравнить их с фотоальбомом. Память - это фотоальбом, причем фотоальбом всегда в какой-то степени чужой, а больше ничего не остается. Я в данном случае стою на буддистских позициях: личности как таковой не существует, кроме данного момента. То есть этот человек давно мертв. И как бы вообще каждый из нас умирает в каждое мгновение времени, которое соответствует времени продолжительности вспышки молнии, как считают буддисты. Я думаю, что говорить о какой-то связи между собой прошлым и собой настоящим совершенно нелепо, эта связь существует фиктивно, только в ощущениях окружающих и своих собственных и является некоторой иллюзией.
Ольга Беклемищева: Я почему задала этот вопрос? Потому что, вспоминая себя прошлую, я могу сказать, что где-то лет пять еще хорошо помнится, а дальше, действительно, это было не со мной и неправда. Может быть, это для всех характерно? Может быть, мы действительно, умираем и рождаемся с каждой своей новой профессиональной переменой или житейской. А все-таки можно у самого себя выделить такую грань, что с этого момента я стал сегодняшний? Это может быть с чем-то связано. Например, ваше решение заняться издательской деятельностью, насколько вы сейчас ассоциируете себя с издателем?
Илья Кормильцев: Я, честно говоря, для меня эта терминология является чужеродной. Ассоциировать себя... Конечно, я не могу полностью отрешиться от понятия "Я", потому что все мы люди, всем нам присущи какие-то человеческие эгоистические свойства, какие-то неприятные привычки. По крайней мере, в области творчества я стараюсь максимально возможно отстоять от такого понятия как "Я" вообще. Я просто стараюсь, когда выбираю для себя область деятельности, не предшествует долгий анализ или какие-то логические соображения. Я больше пытаюсь чувствовать поток, больше на интуитивном уровне. Я не анализирую свои поступки. Мне хочется делать это, уместнее даже пассивный залог - мною хотят делать, я это и делаю.
Ольга Беклемищева: Это не вызывает никакого протеста?
Илья Кормильцев: Мне кажется, протест против судьбы - самое бессмысленное занятие, которому может посвятить свое время человек.
Ольга Беклемищева: В одном из ваших интервью в Интернете я видела такую фразу, что "все должно быть взорвано". Разве это не протест?
Илья Кормильцев: Это протест не против судьбы. Как бы для меня за этим "взорвано" стоят совершенно конкретные личности, совершено конкретные люди с совершенно конкретными поступками, которые, с моей точки зрения, тоже находятся в руках некоей силы, рассматриваю эту силу как враждебную по отношению к себе. Это моя функция относиться так к этим людям, это входит в задачу тех сил, которые мной руководят, скажем так. Это социальная позиция, а не философская позиция. К сожалению, очень мало кто, особенно в России, понимают глубокую разницу между этими двумя понятиями. Между тем, что можно быть смирным человеком внутри, можно быть, например активным или агрессивным социально. В русской культуре, кажется, что человек должен быть целен насквозь с самых своих внешних проявлений до самых своих сокровенных. Попытка следовать этому идеалу, она, как правило, приводит к некоторой шизофрении и бездействию в конечном итоге. Я просто стараюсь жить в соответствии с какими-то своими внутренними принципами, которые, в сущности, как я считаю, даже не являются моими.
Ольга Беклемищева: К вопросу о принципах. Насколько я понимаю, вы являетесь идейно, социально участником левого интеллектуального движения. Как же быть с той фразой, которая говорит о том, что человек до 20 лет обязан быть революционером, а к сорока уже консерватором, иначе у него нет разума?
Илья Кормильцев: Видите, вы говорите "должен".
Ольга Беклемищева: Это не я. По-моему, автор или Черчилль или еще кто-то из великих англичан.
Илья Кормильцев: Пусть Черчилль собой и занимается на том свете, своими проблемами. Нет никаких правил, что человек должен. Обычно так бывает, что человек просто устает в определенном возрасте. Вернее, его покидают те силы, если он с ними не пытается активно устанавливать контакт, те силы, которые его поддерживали в молодости, они исчезают. Потому что, например, по некоторым эзотерическим преданиям раннехристианской церкви, почему Христа в 33 года распяли, вы знаете? Потому что это так называемый возраст ветхого Адама. К 33 годам животная энергия полностью кончается, в этот момент ветхий человек в человеке умирает. Если в него за это время не поселяется новый человек, то есть человек духовный, то после 33 лет он еще может жить физически лет 40-50, но это уже ходячее тело, в котором нет ничего кроме рефлекторных каких-то взаимоотношений с миром, социальных обязанностей, обязанностей по отношению к близким и детям. Поэтому Христос умер, Адам ветхий, родился новый человек, поэтому 33 года. Удивительно, что эта гипотеза, достигнутая путем откровения через исследования текстов, у нее есть научное подтверждение, которое говорит, что 33 года - средняя продолжительность жизни человека раненого палеолита, то есть человека-обезьяны, это его биологический возраст, все остальное завоевано при помощи культуры, медицины.
Ольга Беклемищева: Средний возраст - это сумма. Умер в младенчестве кто-то, а в 60 другого мамонт затоптал.
Илья Кормильцев: Тем не менее, в этой идее что-то есть. Большинство людей по молодости имеют некий переизбыток энергии. И зло, и добро, и отрицательная энергия, и позитивная, и негативная, конструктивная, и деструктивная, они даются ему животной душой. Какая-то батарейка садится, если человек до этого не выработал в себе другого материала, уже не животного происхождения, он дальше после этого и становится, как вы сказали, к сорока годам, это те же 33 года по-другому сказанные, какой-то средний возраст, к этому возрасту человек выдыхается и переходит от жизни аффективной к жизни рефлексивной. Поэтому, я думаю, что это правило является некоей эмпирической закономерностью, которую в человеческих силах преодолеть. Человек может и в 60 лет революционером. Посмотрите на Лимонова - человек в 60 лет мальчик, это видно даже внешне. Если человек поселяет в себе духовное существо, которое имеет возраст подростка, он будет подростком до самой физической смерти.
Ольга Беклемищева: А духовное существо бывает только в возрасте подростка?
Илья Кормильцев: Как пример привожу, потому что это наиболее наглядный пример. Есть некое вопиющее противоречие между физическим возрастом и поведением и внешним видом человека. Поэтому, я думаю, что эти все правила от лукавого. Я смотрел недавно потрясающий фильм, когда был в Англии, документальный, который назывался "Мужчины в колготках". Это очень интересно. Какой-то парень молодой, хореограф из Национального Королевского балета, он получил грант, приехал в верфь судостроительную, построил перед собой мужиков, сварщиков, шлифовщиков и прочее, сказал: кто из вас смелый, отбираю 40 человек, из них восемь через четыре месяца будут танцевать балет. Он занимался с этими мужиками четыре месяца, оплатив отпуск, из них отобрал восемь, причем это были мужчины, самому старшему было 52 года, переодел этих здоровых парней, привыкших просиживать все выходные в пабе за футболом, и таки заставил их танцевать. Может, это не совсем балет, но что-то нечто пристойное, не являющееся пародией. Они оттанцевали спектакль у себя на верфи, на палубе корабля. Тем самым показал, что человек удивительно пластичное существо. Проблема его: я не могу, в наши-то годы... Это все от лукавого. Это идет не от объективных предпосылок - годов, тела, чего-то еще, это изнутри идет.
Ольга Беклемищева: Ищешь легких путей, и сам на себя накладываешь запрет?
Илья Кормильцев: Парадокс в том, что легкие пути, они, как правило, не легкие. Потому что жизнь человека, который социализирован типично, нормально, она довольно тяжелая. Он вынужден отказываться от многочисленных желаний и порывов, он страдает многочисленными неврозами, связанными с постоянной необходимостью соблюдать свою социальную страту, не вылететь с рабочего места. Жизнь какого-нибудь человека богемы, бунтаря, революционера, сумасшедшего исследователя, который ловит какой-нибудь гигантскую мышь в тропических джунглях, намного легче, если иметь в виду эмоциональное существование человека, это намного более цельно. Люди, которые переживают жизнь гораздо полнее.
То, что мы называем "искать легких путей", чаще всего означает искать путей социально приемлемых. А авантюрист живет очень социально неприемлемой жизнью, но многие называют легкой жизнью именно это. Есть противоречия в терминах. Люди называют легкой жизнью совершено взаимоисключающие вещи, как бы потому, что слова вообще обманчивы. На самом деле человек просто в нем две потребности расходящиеся, социальное существо, с другой стороны наделен сознанием, сознанием по своей природе индивидуалистично. В большинстве случаев социальное побеждает индивидуальное по той простой причине, что индивидуальное питается именно духовным существом. А если оно не породилось, то животная душа изнашивается к 33 годам и сил, чтобы плыть против течения не остается в социальном смысле. Дальше живут легкой жизнью, которая, с моей точки зрения, чудовищно тяжела.
По поводу левых убеждений. Я не считаю, что я когда-либо придерживался левых убеждений в каком-нибудь каноническом смысле. Если иметь в виду чисто политические убеждения, то менялись несколько раз за жизнь, причем довольно на противоположные векторы. Политические убеждения - это всегда не более, чем функция момента, относиться к ним надо цинично. У тебя есть некая задача, твоя задача, политические убеждения, если ты занимаешься активной социальной жизнью, они могут тебе эту задачу решить, если ты примкнешь то к той, то к другой стороне. Совершенно все равно, правые, левые, синие, меня интересует тот, кто в настоящий момент работает на мою задачу.
Ольга Беклемищева: А можно пример? Вот вы издали тюремные дневники Лимонова, как, на ваш взгляд, это работает на вашу задачу?
Илья Кормильцев: Мне очень нравится Лимонов. Мы с ним дружим, он очень хороший человек, очень интересный человек, очень замечательный человек, очень талантливый писатель. У меня нет никакого пиетета перед его политическими убеждениями, для меня совершенно неприемлем национализм ни в какой форме, потому что я не интернационалист, а антинационалист. Я считаю, что сама идея наций - это одно из мощных оружий дьявола на земле. Национализм для меня его неприемлем. Опять-таки, это его личная беда. У меня много друзей-гомосексуалистов, я гетеросексуал. Ну и что? Это их личная проблема. Это всегда брак по расчету, брак с любым автором, особенно в области нехудожественной литературы, где выражаются определенные идеи.
Ольга Беклемищева: То есть вы так Лимонову и говорите: твой национализм я не люблю.
Илья Кормильцев: Безусловно.
Ольга Беклемищева: А что любите?
Илья Кормильцев: Факел преемственности, который он несет близкого и понятного по духу либертарианства начала века и даже века прошлого. Ту великую романтическую эстафету, которую он выхватывает, это в нем мне нравится, это его начало, я понимаю даже прекрасно, как из него рождается политическая активность. Национал-большевистскую партию как партийно-молодежный клуб по концентрации всех молодых людей талантливых, которые противостоят господствующей социальности, я ценю очень веско. Национал-большевистскую партию как конкретную политическую практическую единицу я не оцениваю никак. Слово "партия" в данном случае не более, чем эстетический прием.
Ольга Беклемищева: Хорошо, личностей не существует, политические убеждения - условность. Может быть, есть зачем вы издаете такую политическую литературу?
Илья Кормильцев: Есть посыл. Я могу озвучить какие-то свои мечты и чаяния, естественно. Но я всегда озвучиваю и осознаю, что это всего лишь образ. Если это образ подменит собой реальность, то я попаду в плен этому образу и сразу на меня поставят какой-то ярлык - "правый", "левый". Поэтому как-то опасно озвучивать. Для этого способ хороший существует. Я считаю, что есть какая-то польза в постмодернистской иронии. Польза, что она дала очень хороший способ уходить от окончательного ответа. Почему нужно уходить от окончательного ответа? Не только потому, что он невозможен, он всегда будет ложным, но еще и потому, что окончательный ответ всегда берет в плен того, кто его произнес. Жизнь - это не окончательный ответ.
Ольга Беклемищева: Илья, вы большинству сорокалетних известны как автор лучших песен "Наутилуса". Скажите пожалуйста, как вам кажется, что именно у вас осталось от того человека, который писал эти тексты?
Илья Кормильцев: Вопрос, конечно, интересный, как говорят в таких случаях. Но если не входить в глубокую философию, скажем, что мне принадлежат отдельные, наиболее яркие воспоминания этой личности, можно сравнить их с фотоальбомом. Память - это фотоальбом, причем фотоальбом всегда в какой-то степени чужой, а больше ничего не остается. Я в данном случае стою на буддистских позициях: личности как таковой не существует, кроме данного момента. То есть этот человек давно мертв. И как бы вообще каждый из нас умирает в каждое мгновение времени, которое соответствует времени продолжительности вспышки молнии, как считают буддисты. Я думаю, что говорить о какой-то связи между собой прошлым и собой настоящим совершенно нелепо, эта связь существует фиктивно, только в ощущениях окружающих и своих собственных и является некоторой иллюзией.
Ольга Беклемищева: Я почему задала этот вопрос? Потому что, вспоминая себя прошлую, я могу сказать, что где-то лет пять еще хорошо помнится, а дальше, действительно, это было не со мной и неправда. Может быть, это для всех характерно? Может быть, мы действительно, умираем и рождаемся с каждой своей новой профессиональной переменой или житейской. А все-таки можно у самого себя выделить такую грань, что с этого момента я стал сегодняшний? Это может быть с чем-то связано. Например, ваше решение заняться издательской деятельностью, насколько вы сейчас ассоциируете себя с издателем?
Илья Кормильцев: Я, честно говоря, для меня эта терминология является чужеродной. Ассоциировать себя... Конечно, я не могу полностью отрешиться от понятия "Я", потому что все мы люди, всем нам присущи какие-то человеческие эгоистические свойства, какие-то неприятные привычки. По крайней мере, в области творчества я стараюсь максимально возможно отстоять от такого понятия как "Я" вообще. Я просто стараюсь, когда выбираю для себя область деятельности, не предшествует долгий анализ или какие-то логические соображения. Я больше пытаюсь чувствовать поток, больше на интуитивном уровне. Я не анализирую свои поступки. Мне хочется делать это, уместнее даже пассивный залог - мною хотят делать, я это и делаю.
Ольга Беклемищева: Это не вызывает никакого протеста?
Илья Кормильцев: Мне кажется, протест против судьбы - самое бессмысленное занятие, которому может посвятить свое время человек.
Ольга Беклемищева: В одном из ваших интервью в Интернете я видела такую фразу, что "все должно быть взорвано". Разве это не протест?
Илья Кормильцев: Это протест не против судьбы. Как бы для меня за этим "взорвано" стоят совершенно конкретные личности, совершено конкретные люди с совершенно конкретными поступками, которые, с моей точки зрения, тоже находятся в руках некоей силы, рассматриваю эту силу как враждебную по отношению к себе. Это моя функция относиться так к этим людям, это входит в задачу тех сил, которые мной руководят, скажем так. Это социальная позиция, а не философская позиция. К сожалению, очень мало кто, особенно в России, понимают глубокую разницу между этими двумя понятиями. Между тем, что можно быть смирным человеком внутри, можно быть, например активным или агрессивным социально. В русской культуре, кажется, что человек должен быть целен насквозь с самых своих внешних проявлений до самых своих сокровенных. Попытка следовать этому идеалу, она, как правило, приводит к некоторой шизофрении и бездействию в конечном итоге. Я просто стараюсь жить в соответствии с какими-то своими внутренними принципами, которые, в сущности, как я считаю, даже не являются моими.
Ольга Беклемищева: К вопросу о принципах. Насколько я понимаю, вы являетесь идейно, социально участником левого интеллектуального движения. Как же быть с той фразой, которая говорит о том, что человек до 20 лет обязан быть революционером, а к сорока уже консерватором, иначе у него нет разума?
Илья Кормильцев: Видите, вы говорите "должен".
Ольга Беклемищева: Это не я. По-моему, автор или Черчилль или еще кто-то из великих англичан.
Илья Кормильцев: Пусть Черчилль собой и занимается на том свете, своими проблемами. Нет никаких правил, что человек должен. Обычно так бывает, что человек просто устает в определенном возрасте. Вернее, его покидают те силы, если он с ними не пытается активно устанавливать контакт, те силы, которые его поддерживали в молодости, они исчезают. Потому что, например, по некоторым эзотерическим преданиям раннехристианской церкви, почему Христа в 33 года распяли, вы знаете? Потому что это так называемый возраст ветхого Адама. К 33 годам животная энергия полностью кончается, в этот момент ветхий человек в человеке умирает. Если в него за это время не поселяется новый человек, то есть человек духовный, то после 33 лет он еще может жить физически лет 40-50, но это уже ходячее тело, в котором нет ничего кроме рефлекторных каких-то взаимоотношений с миром, социальных обязанностей, обязанностей по отношению к близким и детям. Поэтому Христос умер, Адам ветхий, родился новый человек, поэтому 33 года. Удивительно, что эта гипотеза, достигнутая путем откровения через исследования текстов, у нее есть научное подтверждение, которое говорит, что 33 года - средняя продолжительность жизни человека раненого палеолита, то есть человека-обезьяны, это его биологический возраст, все остальное завоевано при помощи культуры, медицины.
Ольга Беклемищева: Средний возраст - это сумма. Умер в младенчестве кто-то, а в 60 другого мамонт затоптал.
Илья Кормильцев: Тем не менее, в этой идее что-то есть. Большинство людей по молодости имеют некий переизбыток энергии. И зло, и добро, и отрицательная энергия, и позитивная, и негативная, конструктивная, и деструктивная, они даются ему животной душой. Какая-то батарейка садится, если человек до этого не выработал в себе другого материала, уже не животного происхождения, он дальше после этого и становится, как вы сказали, к сорока годам, это те же 33 года по-другому сказанные, какой-то средний возраст, к этому возрасту человек выдыхается и переходит от жизни аффективной к жизни рефлексивной. Поэтому, я думаю, что это правило является некоей эмпирической закономерностью, которую в человеческих силах преодолеть. Человек может и в 60 лет революционером. Посмотрите на Лимонова - человек в 60 лет мальчик, это видно даже внешне. Если человек поселяет в себе духовное существо, которое имеет возраст подростка, он будет подростком до самой физической смерти.
Ольга Беклемищева: А духовное существо бывает только в возрасте подростка?
Илья Кормильцев: Как пример привожу, потому что это наиболее наглядный пример. Есть некое вопиющее противоречие между физическим возрастом и поведением и внешним видом человека. Поэтому, я думаю, что эти все правила от лукавого. Я смотрел недавно потрясающий фильм, когда был в Англии, документальный, который назывался "Мужчины в колготках". Это очень интересно. Какой-то парень молодой, хореограф из Национального Королевского балета, он получил грант, приехал в верфь судостроительную, построил перед собой мужиков, сварщиков, шлифовщиков и прочее, сказал: кто из вас смелый, отбираю 40 человек, из них восемь через четыре месяца будут танцевать балет. Он занимался с этими мужиками четыре месяца, оплатив отпуск, из них отобрал восемь, причем это были мужчины, самому старшему было 52 года, переодел этих здоровых парней, привыкших просиживать все выходные в пабе за футболом, и таки заставил их танцевать. Может, это не совсем балет, но что-то нечто пристойное, не являющееся пародией. Они оттанцевали спектакль у себя на верфи, на палубе корабля. Тем самым показал, что человек удивительно пластичное существо. Проблема его: я не могу, в наши-то годы... Это все от лукавого. Это идет не от объективных предпосылок - годов, тела, чего-то еще, это изнутри идет.
Ольга Беклемищева: Ищешь легких путей, и сам на себя накладываешь запрет?
Илья Кормильцев: Парадокс в том, что легкие пути, они, как правило, не легкие. Потому что жизнь человека, который социализирован типично, нормально, она довольно тяжелая. Он вынужден отказываться от многочисленных желаний и порывов, он страдает многочисленными неврозами, связанными с постоянной необходимостью соблюдать свою социальную страту, не вылететь с рабочего места. Жизнь какого-нибудь человека богемы, бунтаря, революционера, сумасшедшего исследователя, который ловит какой-нибудь гигантскую мышь в тропических джунглях, намного легче, если иметь в виду эмоциональное существование человека, это намного более цельно. Люди, которые переживают жизнь гораздо полнее.
То, что мы называем "искать легких путей", чаще всего означает искать путей социально приемлемых. А авантюрист живет очень социально неприемлемой жизнью, но многие называют легкой жизнью именно это. Есть противоречия в терминах. Люди называют легкой жизнью совершено взаимоисключающие вещи, как бы потому, что слова вообще обманчивы. На самом деле человек просто в нем две потребности расходящиеся, социальное существо, с другой стороны наделен сознанием, сознанием по своей природе индивидуалистично. В большинстве случаев социальное побеждает индивидуальное по той простой причине, что индивидуальное питается именно духовным существом. А если оно не породилось, то животная душа изнашивается к 33 годам и сил, чтобы плыть против течения не остается в социальном смысле. Дальше живут легкой жизнью, которая, с моей точки зрения, чудовищно тяжела.
По поводу левых убеждений. Я не считаю, что я когда-либо придерживался левых убеждений в каком-нибудь каноническом смысле. Если иметь в виду чисто политические убеждения, то менялись несколько раз за жизнь, причем довольно на противоположные векторы. Политические убеждения - это всегда не более, чем функция момента, относиться к ним надо цинично. У тебя есть некая задача, твоя задача, политические убеждения, если ты занимаешься активной социальной жизнью, они могут тебе эту задачу решить, если ты примкнешь то к той, то к другой стороне. Совершенно все равно, правые, левые, синие, меня интересует тот, кто в настоящий момент работает на мою задачу.
Ольга Беклемищева: А можно пример? Вот вы издали тюремные дневники Лимонова, как, на ваш взгляд, это работает на вашу задачу?
Илья Кормильцев: Мне очень нравится Лимонов. Мы с ним дружим, он очень хороший человек, очень интересный человек, очень замечательный человек, очень талантливый писатель. У меня нет никакого пиетета перед его политическими убеждениями, для меня совершенно неприемлем национализм ни в какой форме, потому что я не интернационалист, а антинационалист. Я считаю, что сама идея наций - это одно из мощных оружий дьявола на земле. Национализм для меня его неприемлем. Опять-таки, это его личная беда. У меня много друзей-гомосексуалистов, я гетеросексуал. Ну и что? Это их личная проблема. Это всегда брак по расчету, брак с любым автором, особенно в области нехудожественной литературы, где выражаются определенные идеи.
Ольга Беклемищева: То есть вы так Лимонову и говорите: твой национализм я не люблю.
Илья Кормильцев: Безусловно.
Ольга Беклемищева: А что любите?
Илья Кормильцев: Факел преемственности, который он несет близкого и понятного по духу либертарианства начала века и даже века прошлого. Ту великую романтическую эстафету, которую он выхватывает, это в нем мне нравится, это его начало, я понимаю даже прекрасно, как из него рождается политическая активность. Национал-большевистскую партию как партийно-молодежный клуб по концентрации всех молодых людей талантливых, которые противостоят господствующей социальности, я ценю очень веско. Национал-большевистскую партию как конкретную политическую практическую единицу я не оцениваю никак. Слово "партия" в данном случае не более, чем эстетический прием.
Ольга Беклемищева: Хорошо, личностей не существует, политические убеждения - условность. Может быть, есть зачем вы издаете такую политическую литературу?
Илья Кормильцев: Есть посыл. Я могу озвучить какие-то свои мечты и чаяния, естественно. Но я всегда озвучиваю и осознаю, что это всего лишь образ. Если это образ подменит собой реальность, то я попаду в плен этому образу и сразу на меня поставят какой-то ярлык - "правый", "левый". Поэтому как-то опасно озвучивать. Для этого способ хороший существует. Я считаю, что есть какая-то польза в постмодернистской иронии. Польза, что она дала очень хороший способ уходить от окончательного ответа. Почему нужно уходить от окончательного ответа? Не только потому, что он невозможен, он всегда будет ложным, но еще и потому, что окончательный ответ всегда берет в плен того, кто его произнес. Жизнь - это не окончательный ответ.
