Виктор Нехезин: Гость субботнего эфира Радио свобода сегодня - художник и скульптор Михаил Шемякин, монументы которого украшают Москву, Петербург, Париж, Нью-Йорк и другие города мира. Он родился в 1943-м году в Москве в семье актрисы и военного. Учился в Ленинградской художественной школе имени Репина. В 60-е годы вместе с другими художниками-авангардистами Шемякин подвергся гонениям, в том числе принудительному лечению в психиатрических больницах. В 1971-м году он был вынужден эмигрировать во Францию, там к Шемякину пришла известность. В 1981-м году он переехал в Америку. Первая после долгого перерыва выставка Шемякина на родине в России пошла в 1989-м году. В 1993-м году он был награжден в России государственной премией. Сейчас Шемякин приехал в Петербург в связи с постановкой в Мариинском театре спектакля "Принцесса Пирлипат, или Наказанное благородство". С Михаилом Шемякиным беседует корреспондент Радио Свобода Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Михаил, в прошлом году в Петербурге прогремела премьера вашего "Щелкунчика", и вот как будто вам жаль расставаться с Гофманом, вы ставите новый балет по той же самой сказке, вернее, по ее началу.
Михаил Шемякин: Сейчас идет очень напряженная работа, потому что на фестивале балета, который начинается 21-го февраля, 27-го будет показана премьера нового балета. Это предыстория "Щелкунчика" - "Принцесса Пирлипат, или Наказанное благородство" на музыку замечательного композитора петербургского Сергея Слонимского, с которым мы много лет, вернее, десятилетий дружим, с которым работали в 1967-м году вместе с режиссером Фиалковским над оперой Шостаковича "Нос", напротив Мариинского театра, театр, который более старый исторически, нежели Мариинский театр, это Оперная студия. Спектакль, правда, шел только один вечер, это была премьера, затем он был арестован. Сейчас, спустя несколько десятилетий, благодаря российской демократии, мы уже работаем без сурового надзора власть имущих и делаем новый балет. Хореограф молодой, замечательный, я очень рад, что с ним сотрудничаю, это Кирилл Симонов, который делал хореографию "Щелкунчика" на музыку Чайковского.
Татьяна Вольтская: Насколько я помню, эта хореография не всем пришлась по душе?
Михаил Шемякин: Кому-то она не нравилась, но, во всяком случае, на Западе гастроли прошли с большим успехом в Германии в октябре, во Франции было показано шесть спектаклей. И все западные балетные критики отметили замечательную хореографию. Так что, на Западе как раз Кирилл был очень хорошо оценен, достойно.
Татьяна Вольтская: Как вы думаете, почему такая разница между западной и российской прессой? В России ведь спектакль в основном ругали.
Михаил Шемякин: Русские критики всегда отличались недоброжелательностью. Мне принесли статьи по поводу еще того "Щелкунчика", который делался до революции. И когда я читал, конечно, написаны они гораздо грамотнее, профессиональнее, но злоба, желчь и веселая материя - она на каждой строчке так и сквозит.
Татьяна Вольтская: А откуда у вас такое пристальное внимание к Гофману?
Михаил Шемякин: Я вырос в Германии, поэтому, естественно, вырастал на Пушкине, которого мне читала моя мама, она очень любила также немецких романтиков, и я вырастал на великих сказках Гофмана, Гауфа, так что мне это было очень близко. И с юных лет я иллюстрировал Гофмана, мои первые иллюстрации Гофмана были сделаны, когда мне было 16 лет. И в принципе почти по сегодняшний день я обращаюсь к гофманиане, это не к конкретному произведению, а вариации на тему Гофмана в рисунках, в акварелях, в живописи. Поэтому когда Гергиев мне предложил сделать новую концепцию, вывести вот этот балет из состояния детского утренника, потому что музыка необычайная, она драматичная, очень трагическая, в принципе, это одно из предсмертных сочинений Чайковского, я с удовольствием взялся за эту работу. Тем более, что мне был дан карт-бланш. Благодаря тому, что на меня никто не давил, ни Махар Вазиев, который главный руководитель балета, ни Валерий Гергиев, удалось что-то сделать довольно любопытное.
Татьяна Вольтская: Но вы на этом не остановились?
Михаил Шемякин: Еще Лопухов в 30-е годы хотел сделать "Принцессу Пирлипат", заказал музыку Дмитрию Шостаковичу. Но после разгрома совершенно безобразного в прессе его музыки на два балета, Шостакович сказал, что никогда в жизни он больше не будет писать музыку к балетам. У того же Вайнонана были попытки рассказать историю самого Щелкунчика, кто же такой Щелкунчик, как он превратился, как он дошел до такого состояния. Но зрители, я думаю, не понимали этого. Потому что Дроссельмейер приносит маленький балаганчик, там есть и король, и принцесса Пирлипат, но куклы маленькие, никто ничего не видит и, самое главное, никто ничего не понимает. Сейчас только что в Нью-Йорке прошли гастроли "Крепкого орешка". Замечательный такой модернист хореограф Морис сделал свой балет, это как раз история принцессы Пирлипат, но это все происходит под музыку Чайковского. Конечно, балет совершенно модернизирован, там нет ни старинных костюмов. Родители выплясывают в клетчатых пиджаках, распивают "Кока-Колу", сестру Машеньки пытаются изнасиловать под елкой, Щелкунчик одет в маску вратаря хоккейной команды. Попытки хореографов сделать сказку полнокровной они были, с 30-х годов это еще начиналось. И вот я решил воздать должное Гофману и все-таки рассказать, как Щелкунчик превратился в деревянную куклу, разгрызающую орехи.
Татьяна Вольтская: Значит, сказка не устарела в электронный век?
Михаил Шемякин: Я считаю, что сказку могут читать и взрослые, и извлекать из нее много интересного, полезного, знакомиться с настоящими необычайно философскими идеями.
Татьяна Вольтская: А декорации будут те же?
Михаил Шемякин: Нет, абсолютно новые декорации, новые костюмы, танцоров занято больше, чем в "Щелкунчике", и будет это идти вместе с тем, что уже многие любители балета видели. Первый акт у нас будет - "Принцесса Пирлипат, или Наказанное благородство", потом будет часовой перерыв, и после этого будет "Щелкунчик", который уже шел.
Татьяна Вольтская: А с чем связан такой большой антракт?
Михаил Шемякин: Со сложными переменами декораций.
Татьяна Вольтская: Да, Михаил, я помню ваши грандиозные декорации, особенно, кстати, меня поразил гигантский череп, и я знаю также, что огромный череп вы привезли однажды на Венецианский карнавал. У вас к черепам особое пристрастие?
Михаил Шемякин: Да, череп - это был обязательный предмет у всех мальчишек или девчонок, которые учились в художественных заведениях. Мы обязаны были его рисовать, его изучать, для того, чтобы потом подойти к портрету и не делать ватные физиономии. И с детских лет я много насмотрелся черепов, в то время я еще не рисовал, мы постоянно на них натыкались, потому что я вырастал на окраинах разрушенного Кенигсберга.
Татьяна Вольтская: Михаил, вы выросли в Германии, а где вы родились?
Михаил Шемякин: Я родился в Москве, на Арбате. Просто мой отец был ревнивый кабардинец, мама служила у него в кавалерии, мой отец - кавалерист, отвоевал гражданскую и отечественную войну, мама отслужила вместе с ним два с половиной года, когда она ушла из театра и ушла на фронт, И там под грохот канонады был зачат ваш покорный слуга. Когда подошло время маме рожать, вы понимаете, это фронт, она была эвакуирована срочно в Москву, и в Москве, на Арбате, я появился на свет Божий.
Татьяна Вольтская: А потом?
Михаил Шемякин: После этого отец забрал нас с матерью, и мы уже как бы двигались за армией, потом вошли в Пруссию, там остались на энное количество лет в Кенигсберге, потом отец дальше был назначен комендантом нескольких городов. Мы двинулись дальше вглубь Германии, я вырастал в Саксонии. А в 1958-м году за преданность маршалу Жукову моего отца убрали из армии, предложили уйти в запас, и мы вернулись в город, в котором родилась моя мама, Юлия Николаевна Предтеченская - в Петербург. Я стал здесь заниматься искусством, и, конечно, по своему воспитанию и своему духу я всегда себя считаю, конечно, петербуржцем.
Татьяна Вольтская: А потом вы учились в художественной школе?
Михаил Шемякин: Я учился в СХШ с очень интересными ребятами, среди них был такой замечательный российский поэт Олег Григорьев, Евгений Барабанов, искусствовед, историк и философ, замечательная поэтесса Ася Векслер.
Татьяна Вольтская: Вы были непослушным ребенком?
Михаил Шемякин: Мои шалости, мои провинности заключались только в том что я уж больно активно изучал то, чего в то время не полагалось изучать, в то время был запрещен Ван Гог, и Ренуар считался буржуазным художником, и даже старые мастера, такие, как Грюневальд, и русской иконой не очень поощрялось заниматься или изучать, поэтому за свои увлечения, так называемые шалости - слишком часто совать свой нос куда не положено, я был и убран из этой замечательной школы. А потом мне было отказано в продолжении образования, поскольку меня вызвали в Большой дом, и в отделе идеологии, насколько я понимаю, она занималась в то время молодыми отщепенцами, было сказано, что учиться вы больше не будете - мы вам не дадим, я сдал экзамены в Таврическую художественную школу – я хотел получить диплом, сдал очень хорошо, и когда я пришел на занятия, там опять ждало два господина из того же знаменитого дома, которые сказали: "Мы же вам объяснили что вы учиться не будете".
Татьяна Вольтская: А потом был Эрмитаж?
Михаил Шемякин: Сначала я отработал несколько лет почтальоном, а потом устроился такелажником в Эрмитаж, отработал почти пять лет, чтобы иметь право копировать старых мастеров. Снимая свой халат или ватник, я час где-то пытался отдышаться, а потом шел к картинам Пусена, Рембрандта, голландцев, Делакруа, которых я копировал все эти годы, изучая их технику, рисунок. В 1964-м году нам предложили сделать выставку навстречу юбилею Эрмитажа. Естественно, дирекция знала, что такелажниками работают люди искусства, и мы сделали выставку, на третий день выставка была уже арестована, потому что Союз художников написал заявку в КГБ, что в Эрмитаже происходит идеологическая диверсия, поднялась страшная паника, Эрмитаж весь был окружен как черными жуками машинами сотрудников госбезопасности, допросы на второй день после того, как явились сотрудники госбезопасности, директора Эрмитажа Автомонова сняли, а нас всех, конечно, разогнали.
Татьяна Вольтская: Потом были еще выставки?
Михаил Шемякин: В 1967-м году у меня была такая первая интересная, большая, серьезная персональная выставка в галерее Новосибирска, которую организовывал директор этой галереи, это был крупнейший коллекционер Михаил Янович Макаренко, который сейчас живет в Вашингтоне. Он первый сделал персональную выставку Э. Лисицкого и Павла Филонова, и третья выставка была моя. Но эти выставки Союз художников простить не мог, галерею его закрыли, а его самого посадили на 8 лет, и он сидел во Владимирской тюрьме вместе с Буковским.
Татьяна Вольтская: Вы ведь тоже не остались безнаказанным?
Михаил Шемякин: Меня просто-напросто арестовали, и мне было предложено бесшумно покинуть Россию.
Татьяна Вольтская: И вот теперь, несмотря на все обиды, вы часто приезжайте в Петербург, дарите городу свои скульптуры какова их судьба?
Михаил Шемякин: Со скульптурами - это старая история, давно уже ничего не привозится, не ставится, а то, что стоит, разрушается весьма интенсивно. От памятника архитекторам-первостроителям осталсяь только кусок гранита на Самсониевском кладбище. Поэтому я даже не представляю, как сохранить лицо города, потому что я точно знаю, что будут пытаться возложить венки на могилу своего великого соотечественника Шлютера немцы, на могилу Леблона французы, на могилу Растрелли и Трезини – итальянцы, и поскольку этот памятник во всеоружии был сфотографирован и помещен во все иностранные гиды по Петербургу, естественно, они приедут и увидят, что же благодарные петербуржцы сделали с памятником их великим сынам. Несколько раз поднимался вопрос мной у губернатора, но, как всегда, мы – "понимаете, денег ни копейки нет", деньги, отпущенные на празднование 300-летия, разошлись в неизвестном направлении, большинство, памятник жертвам политических репрессий - он тоже изуродован, потому что, по-моему, месяца два назад какие-то вандалы кувалдой разбили крест, на котором были высечены слова, кому этот памятник.
Татьяна Вольтская: Михаил, как вы считаете, это только к вашим творениям такое отношение?
Михаил Шемякин: Ну, это не только ко мне. Вы знаете, что масса памятников разрушается, и на кладбищах, и просто разбивается, или отпиливают, вот сейчас изуродовали могилу Старовойтовой, отпилили какие-то бронзовые детали, какие-то шишечки с ограды... Не знаю, озверевший народ, предупреждал же Солженицын: что если обвалятся демократы-перестроечники, то следующее поколение будет настолько страшным, что можно будет схватиться только за голову. Где-то его прогнозы сбываются.
Татьяна Вольтская: Что ж, мы заканчиваем разговор на довольно мрачной ноте. Будем надеяться, что ваш новый Щелкунчик, как говаривали в старину, послужит к исправлению нравов.
Михаил Шемякин: Представляю, какая будет пресса, но для нас ведь самое главное - не пресса, а реакция публики, публика ведь все-таки в России осталась пока, много замечательного народа. Реакция публики, как вы знаете, просто блестящая.
Татьяна Вольтская: Михаил, в прошлом году в Петербурге прогремела премьера вашего "Щелкунчика", и вот как будто вам жаль расставаться с Гофманом, вы ставите новый балет по той же самой сказке, вернее, по ее началу.
Михаил Шемякин: Сейчас идет очень напряженная работа, потому что на фестивале балета, который начинается 21-го февраля, 27-го будет показана премьера нового балета. Это предыстория "Щелкунчика" - "Принцесса Пирлипат, или Наказанное благородство" на музыку замечательного композитора петербургского Сергея Слонимского, с которым мы много лет, вернее, десятилетий дружим, с которым работали в 1967-м году вместе с режиссером Фиалковским над оперой Шостаковича "Нос", напротив Мариинского театра, театр, который более старый исторически, нежели Мариинский театр, это Оперная студия. Спектакль, правда, шел только один вечер, это была премьера, затем он был арестован. Сейчас, спустя несколько десятилетий, благодаря российской демократии, мы уже работаем без сурового надзора власть имущих и делаем новый балет. Хореограф молодой, замечательный, я очень рад, что с ним сотрудничаю, это Кирилл Симонов, который делал хореографию "Щелкунчика" на музыку Чайковского.
Татьяна Вольтская: Насколько я помню, эта хореография не всем пришлась по душе?
Михаил Шемякин: Кому-то она не нравилась, но, во всяком случае, на Западе гастроли прошли с большим успехом в Германии в октябре, во Франции было показано шесть спектаклей. И все западные балетные критики отметили замечательную хореографию. Так что, на Западе как раз Кирилл был очень хорошо оценен, достойно.
Татьяна Вольтская: Как вы думаете, почему такая разница между западной и российской прессой? В России ведь спектакль в основном ругали.
Михаил Шемякин: Русские критики всегда отличались недоброжелательностью. Мне принесли статьи по поводу еще того "Щелкунчика", который делался до революции. И когда я читал, конечно, написаны они гораздо грамотнее, профессиональнее, но злоба, желчь и веселая материя - она на каждой строчке так и сквозит.
Татьяна Вольтская: А откуда у вас такое пристальное внимание к Гофману?
Михаил Шемякин: Я вырос в Германии, поэтому, естественно, вырастал на Пушкине, которого мне читала моя мама, она очень любила также немецких романтиков, и я вырастал на великих сказках Гофмана, Гауфа, так что мне это было очень близко. И с юных лет я иллюстрировал Гофмана, мои первые иллюстрации Гофмана были сделаны, когда мне было 16 лет. И в принципе почти по сегодняшний день я обращаюсь к гофманиане, это не к конкретному произведению, а вариации на тему Гофмана в рисунках, в акварелях, в живописи. Поэтому когда Гергиев мне предложил сделать новую концепцию, вывести вот этот балет из состояния детского утренника, потому что музыка необычайная, она драматичная, очень трагическая, в принципе, это одно из предсмертных сочинений Чайковского, я с удовольствием взялся за эту работу. Тем более, что мне был дан карт-бланш. Благодаря тому, что на меня никто не давил, ни Махар Вазиев, который главный руководитель балета, ни Валерий Гергиев, удалось что-то сделать довольно любопытное.
Татьяна Вольтская: Но вы на этом не остановились?
Михаил Шемякин: Еще Лопухов в 30-е годы хотел сделать "Принцессу Пирлипат", заказал музыку Дмитрию Шостаковичу. Но после разгрома совершенно безобразного в прессе его музыки на два балета, Шостакович сказал, что никогда в жизни он больше не будет писать музыку к балетам. У того же Вайнонана были попытки рассказать историю самого Щелкунчика, кто же такой Щелкунчик, как он превратился, как он дошел до такого состояния. Но зрители, я думаю, не понимали этого. Потому что Дроссельмейер приносит маленький балаганчик, там есть и король, и принцесса Пирлипат, но куклы маленькие, никто ничего не видит и, самое главное, никто ничего не понимает. Сейчас только что в Нью-Йорке прошли гастроли "Крепкого орешка". Замечательный такой модернист хореограф Морис сделал свой балет, это как раз история принцессы Пирлипат, но это все происходит под музыку Чайковского. Конечно, балет совершенно модернизирован, там нет ни старинных костюмов. Родители выплясывают в клетчатых пиджаках, распивают "Кока-Колу", сестру Машеньки пытаются изнасиловать под елкой, Щелкунчик одет в маску вратаря хоккейной команды. Попытки хореографов сделать сказку полнокровной они были, с 30-х годов это еще начиналось. И вот я решил воздать должное Гофману и все-таки рассказать, как Щелкунчик превратился в деревянную куклу, разгрызающую орехи.
Татьяна Вольтская: Значит, сказка не устарела в электронный век?
Михаил Шемякин: Я считаю, что сказку могут читать и взрослые, и извлекать из нее много интересного, полезного, знакомиться с настоящими необычайно философскими идеями.
Татьяна Вольтская: А декорации будут те же?
Михаил Шемякин: Нет, абсолютно новые декорации, новые костюмы, танцоров занято больше, чем в "Щелкунчике", и будет это идти вместе с тем, что уже многие любители балета видели. Первый акт у нас будет - "Принцесса Пирлипат, или Наказанное благородство", потом будет часовой перерыв, и после этого будет "Щелкунчик", который уже шел.
Татьяна Вольтская: А с чем связан такой большой антракт?
Михаил Шемякин: Со сложными переменами декораций.
Татьяна Вольтская: Да, Михаил, я помню ваши грандиозные декорации, особенно, кстати, меня поразил гигантский череп, и я знаю также, что огромный череп вы привезли однажды на Венецианский карнавал. У вас к черепам особое пристрастие?
Михаил Шемякин: Да, череп - это был обязательный предмет у всех мальчишек или девчонок, которые учились в художественных заведениях. Мы обязаны были его рисовать, его изучать, для того, чтобы потом подойти к портрету и не делать ватные физиономии. И с детских лет я много насмотрелся черепов, в то время я еще не рисовал, мы постоянно на них натыкались, потому что я вырастал на окраинах разрушенного Кенигсберга.
Татьяна Вольтская: Михаил, вы выросли в Германии, а где вы родились?
Михаил Шемякин: Я родился в Москве, на Арбате. Просто мой отец был ревнивый кабардинец, мама служила у него в кавалерии, мой отец - кавалерист, отвоевал гражданскую и отечественную войну, мама отслужила вместе с ним два с половиной года, когда она ушла из театра и ушла на фронт, И там под грохот канонады был зачат ваш покорный слуга. Когда подошло время маме рожать, вы понимаете, это фронт, она была эвакуирована срочно в Москву, и в Москве, на Арбате, я появился на свет Божий.
Татьяна Вольтская: А потом?
Михаил Шемякин: После этого отец забрал нас с матерью, и мы уже как бы двигались за армией, потом вошли в Пруссию, там остались на энное количество лет в Кенигсберге, потом отец дальше был назначен комендантом нескольких городов. Мы двинулись дальше вглубь Германии, я вырастал в Саксонии. А в 1958-м году за преданность маршалу Жукову моего отца убрали из армии, предложили уйти в запас, и мы вернулись в город, в котором родилась моя мама, Юлия Николаевна Предтеченская - в Петербург. Я стал здесь заниматься искусством, и, конечно, по своему воспитанию и своему духу я всегда себя считаю, конечно, петербуржцем.
Татьяна Вольтская: А потом вы учились в художественной школе?
Михаил Шемякин: Я учился в СХШ с очень интересными ребятами, среди них был такой замечательный российский поэт Олег Григорьев, Евгений Барабанов, искусствовед, историк и философ, замечательная поэтесса Ася Векслер.
Татьяна Вольтская: Вы были непослушным ребенком?
Михаил Шемякин: Мои шалости, мои провинности заключались только в том что я уж больно активно изучал то, чего в то время не полагалось изучать, в то время был запрещен Ван Гог, и Ренуар считался буржуазным художником, и даже старые мастера, такие, как Грюневальд, и русской иконой не очень поощрялось заниматься или изучать, поэтому за свои увлечения, так называемые шалости - слишком часто совать свой нос куда не положено, я был и убран из этой замечательной школы. А потом мне было отказано в продолжении образования, поскольку меня вызвали в Большой дом, и в отделе идеологии, насколько я понимаю, она занималась в то время молодыми отщепенцами, было сказано, что учиться вы больше не будете - мы вам не дадим, я сдал экзамены в Таврическую художественную школу – я хотел получить диплом, сдал очень хорошо, и когда я пришел на занятия, там опять ждало два господина из того же знаменитого дома, которые сказали: "Мы же вам объяснили что вы учиться не будете".
Татьяна Вольтская: А потом был Эрмитаж?
Михаил Шемякин: Сначала я отработал несколько лет почтальоном, а потом устроился такелажником в Эрмитаж, отработал почти пять лет, чтобы иметь право копировать старых мастеров. Снимая свой халат или ватник, я час где-то пытался отдышаться, а потом шел к картинам Пусена, Рембрандта, голландцев, Делакруа, которых я копировал все эти годы, изучая их технику, рисунок. В 1964-м году нам предложили сделать выставку навстречу юбилею Эрмитажа. Естественно, дирекция знала, что такелажниками работают люди искусства, и мы сделали выставку, на третий день выставка была уже арестована, потому что Союз художников написал заявку в КГБ, что в Эрмитаже происходит идеологическая диверсия, поднялась страшная паника, Эрмитаж весь был окружен как черными жуками машинами сотрудников госбезопасности, допросы на второй день после того, как явились сотрудники госбезопасности, директора Эрмитажа Автомонова сняли, а нас всех, конечно, разогнали.
Татьяна Вольтская: Потом были еще выставки?
Михаил Шемякин: В 1967-м году у меня была такая первая интересная, большая, серьезная персональная выставка в галерее Новосибирска, которую организовывал директор этой галереи, это был крупнейший коллекционер Михаил Янович Макаренко, который сейчас живет в Вашингтоне. Он первый сделал персональную выставку Э. Лисицкого и Павла Филонова, и третья выставка была моя. Но эти выставки Союз художников простить не мог, галерею его закрыли, а его самого посадили на 8 лет, и он сидел во Владимирской тюрьме вместе с Буковским.
Татьяна Вольтская: Вы ведь тоже не остались безнаказанным?
Михаил Шемякин: Меня просто-напросто арестовали, и мне было предложено бесшумно покинуть Россию.
Татьяна Вольтская: И вот теперь, несмотря на все обиды, вы часто приезжайте в Петербург, дарите городу свои скульптуры какова их судьба?
Михаил Шемякин: Со скульптурами - это старая история, давно уже ничего не привозится, не ставится, а то, что стоит, разрушается весьма интенсивно. От памятника архитекторам-первостроителям осталсяь только кусок гранита на Самсониевском кладбище. Поэтому я даже не представляю, как сохранить лицо города, потому что я точно знаю, что будут пытаться возложить венки на могилу своего великого соотечественника Шлютера немцы, на могилу Леблона французы, на могилу Растрелли и Трезини – итальянцы, и поскольку этот памятник во всеоружии был сфотографирован и помещен во все иностранные гиды по Петербургу, естественно, они приедут и увидят, что же благодарные петербуржцы сделали с памятником их великим сынам. Несколько раз поднимался вопрос мной у губернатора, но, как всегда, мы – "понимаете, денег ни копейки нет", деньги, отпущенные на празднование 300-летия, разошлись в неизвестном направлении, большинство, памятник жертвам политических репрессий - он тоже изуродован, потому что, по-моему, месяца два назад какие-то вандалы кувалдой разбили крест, на котором были высечены слова, кому этот памятник.
Татьяна Вольтская: Михаил, как вы считаете, это только к вашим творениям такое отношение?
Михаил Шемякин: Ну, это не только ко мне. Вы знаете, что масса памятников разрушается, и на кладбищах, и просто разбивается, или отпиливают, вот сейчас изуродовали могилу Старовойтовой, отпилили какие-то бронзовые детали, какие-то шишечки с ограды... Не знаю, озверевший народ, предупреждал же Солженицын: что если обвалятся демократы-перестроечники, то следующее поколение будет настолько страшным, что можно будет схватиться только за голову. Где-то его прогнозы сбываются.
Татьяна Вольтская: Что ж, мы заканчиваем разговор на довольно мрачной ноте. Будем надеяться, что ваш новый Щелкунчик, как говаривали в старину, послужит к исправлению нравов.
Михаил Шемякин: Представляю, какая будет пресса, но для нас ведь самое главное - не пресса, а реакция публики, публика ведь все-таки в России осталась пока, много замечательного народа. Реакция публики, как вы знаете, просто блестящая.
