"Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась; я в сердцах людей
Нашел созвучия своим созданьям.
Я счастлив был: я наслаждался мирно
Своим трудом, успехом, славой; также
Трудами и успехами друзей,
Товарищей моих в искусстве дивном.
Нет! никогда я зависти не знал...
...А ныне - сам скажу - я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. - О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений - не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан -
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?"
Отвлечемся от того факта, что персонажи Пушкина мало напоминают реальных прототипов - Сальери вовсе не был потной бездарностью и отравителем, а Моцарт - пустоголовым прожигателем жизни, извлекавшим великие музыкальные идеи из воздуха в готовом виде. Речь сегодня пойдет не о реальных творцах в области искусства и науки, а об идеале - о природе гения.
Сегодня мы говорим о гении как о чем-то несомненно и объективно существующем в природе, хотя определить содержание этого слова затрудняемся. В противном случае мы могли бы точно указать, кто есть кто, и безошибочно отличить, как мы отличаем аспиранта от академика. Разница между этими двумя вполне очевидна при жизни, а репутация гения - как правило посмертный приз, хотя в последнее время язык в этом смысле стал посвободнее, и все чаще в гении производятся живые виртуозы: гениальный повар, вратарь, сантехник.
Эта легенда о гении, человеке, живущем среди нас, но далеко нас опережающем в своих прозрениях, не только не увядает в нашу эпоху торжествующего коллективизма, но даже крепнет. Это очевидно из книг о великих людях прошлого и наших современниках, из фильмов о Шекспире и математике Джоне Нэше, удостоенных в последние годы премии "Оскар".
Трудно утверждать наверняка, что гений - объективное явление природы, но не подлежит сомнению, что проблема гения - одна из центральных в массовом общественном сознании эпохи научно-технологического прогресса и резких культурных перемен. Именно так, "Наша проблема гения", назвала свою заметку в журнале Atlantic Марджори Гарбер.
"Гений - это, по существу, идея XVIII столетия, хотя с тех пор многократно обыгранная в последующие века. Гений был и в какой-то мере остается романтическим героем, одиночкой, чудаком, апофеозом индивидуальности. Чем дальше наше общество отходит от индивидуальной активности, чем меньше, судя по всему, у индивидуума остается реальной способности осуществлять перемены, тем сильнее мы идеализируем гения, который по определению - противоположность комитетской или совместной деятельности. В самом деле, несогласие с тем, что Шекспир писал свои пьесы в сотрудничестве с другими драматургами и даже актерами своей труппы отчасти коренится в нашем остаточном, порой отчаянном желании сохранить эту идеальную идею личного гения. Мы предпочитаем миф: ДНК была открыта Уотсоном и Криком, а не целой лабораторией исследователей. Эдисон сам изобрел электрическую лампочку и фонограф - что с того, что он работал с большой группой техников, механиков и ученых?"
Иными словами, независимо от того, существует ли гений в действительности, нам почему-то очень нужно, чтобы он существовал. Почему?
Тезис Марджори Гарбер о том, что современная идея "гения" зародилась в XVIII веке, не требует особых доказательств - он не только очевиден, но можно даже указать первого человека, удостоенного этой почести. Им, конечно же, стал Уильям Шекспир. При жизни он был весьма популярен и даже снискал себе славу первого поэта Англии, о нем высоко отзывались его друг и современник драматург Бен Джонсон и ведущий представитель следующего литературного поколения Джон Милтон. Тем не менее, Шекспир оставался чем-то вроде первого среди равных, потому что других чинов, генералиссимусов от искусства, в те времена еще не было предусмотрено.
Затем слава Шекспира на несколько десятилетий затмилась - новая эпоха полагала свои вкусы куда более изощренными, а Шекспира в досаде отодвинула на задний план - его считали неотесанным и недостаточно образованным. Шекспир, как известно, не учился в университете - в лучшем случае в грамматической школе Стрэтфорда-на-Эйвоне, где, впрочем, довольно подробно преподавали древнеримскую литературу на латыни.
Возрождение и последующая канонизация Шекспира начались в XVIII веке усилиями известного литературного критика Сэмюэла Джонсона. При этом Джонсона, человека эпохи просвещения, коробили грубости и варваризмы в творчестве драматурга, но он был склонен их прощать за масштабы таланта; как писал впоследствии известный эссеист и знаток Шекспира Уильям Хэзлит, "Его варваризмы были присущи его эпохе, а его гений - ему самому".
Когда на смену просвещению пришел романтизм, эти возражения отпали: известный поэт Сэмюэл Коулридж объявил достоинствами и то, что еще вчера считали недостатками. Гений Шекспира был провозглашен чудом, не подлежащим разъятию на части, неподвластным нашей будничной критике. Так родилась концепция гения как некоего гостя из заоблачных сфер, чье богоравное творчество лежит за пределами не только нашего ограниченного вкуса, но и нашей ограниченной морали. Герои Байрона, одного из главных идеологов романтизма, все эти Манфреды и Каины - сверхлюди, которых нельзя судить по меркам толпы. Поэты-романтики, тот же Байрон и его друг и современник Шелли, создавали не просто литературно-исторический идеал - в роли таких надмирных гениев они, конечно же, в первую очередь видели самих себя. Согласно этой концепции, гением нельзя стать усилием воли, усердие здесь бесполезно - гением можно только родиться.
Первоначально зачислению в ряды гениев подлежали исключительно люди искусства - сама мысль о том, что ученый или философ может добиться уникальных результатов путем прозрения, казалась абсурдной, а гений как раз и сводился к прозрению, которого никаким усердным трудом не добьешься. По словам Иммануила Канта, впоследствии тоже причисленного к этому лику мирских святых, "нелепо, когда человек говорит и выносит решения как гений по поводу предметов, которые требуют самого тщательного исследования посредством рассудка".
Вершиной романтического культа гения стал ирландский писатель Оскар Уайльд, который прямо заявлял о своем прижизненном праве на этот титул. Прибыв на лекционный тур в Соединенные Штаты, он сказал таможенникам, что ему нечего внести в декларацию, кроме собственного гения. Другим таким претендентом была жившая в Европе американская писательница Гертруд Стайн, которая однажды заявила, что евреи дали миру только трех плодоносных гениев - Христа, Спинозу и ее.
А если на минуту вернуться к "Моцарту и Сальери" Пушкина, любопытно заметить, что в этой пьесе, в силу некоторых особенностей русской социальной и культурной истории, странным образом совмещены две концепции гения, эпохи просвещения и романтическая. Когда автор влагает в уста своего героя слова о том, что "гений и злодейство - две вещи несовместные", он явно мыслит еще в категориях Сэмюэла Джонсона, когда гений, выделяясь из общей массы, был все-таки ей подсуден. Но Моцарт выстроен уже по другим правилам, это - небожитель из романтического мифа, которого, как это ни парадоксально, именно злодей Сальери безуспешно пытается предать нравственному суду.
Идея гения в том виде, в каком она сохранилась до наших дней, по-прежнему носит на себе отпечаток романтизма, но рациональный XIX век больше не мог довольствоваться сверхъестественными объяснениями и, по пушкинскому выражению, принялся "поверять гармонию алгеброй". Новая наука физиология, провозглашенная еще нигилистами у Тургенева, принялась искать естественных объяснений исключительности и делала это, по своей неразвитости, довольно примитивно. Так например, итальянский криминалист Чезаре Ломброзо, прославившийся своей работой о распознавании физиологических типов преступников, приложил руку и к исследованию проблемы гения. В своем труде "Гениальный человек" он связал ее с нравственным вырождением, которое внешне выражается как апатия, импульсивность, склонность к половым излишествам, болезненное тщеславие и т. д., а на уровне чисто физических характеристик - растопыренные уши, отсутствие или редкость бороды, короткий рост, бледность, бесплодие и тому подобное. Сегодня все это видится как карикатура. В конечном счете было решено считать гениальность формой безумия, и в смягченной форме эта теория дожила до наших дней - сегодня мы приписываем гению не столько прямую шизофрению, сколько чудачество и эксцентричность.
Главным героем мифа о гениальности в XX годы стал Альберт Эйнштейн - с его гривой оттопыренных волос, высунутым языком, неряшливой манерой одеваться и нелюбовью к носкам, а теперь, покопавшись в биографии ученого, сюда можно отнести и его запутанную любовную жизнь.
Именно Эйнштейн со своей непонятной теорией относительности открыл дорогу в мир гениальности ученым, в том числе своим почившим предшественникам, таким как Исаак Ньютон. До этого Ньютона, при всем уважении, казалось как-то глупо считать причастным откровению: а то мы без него не знали, что яблоко падает вниз, а не вбок.
Вот эта смесь романтики и чудачеств стала для нас сегодня чуть ли не главной схемой определения гениев в полевых условиях. В фильме "Влюбленный Шекспир" прорыв великого вдохновения увязывается с влюбленностью поэта в очаровательную аристократку - вопреки всем фактам и исторической правдоподобности. В другой истории гения, "Играх разума", герой-математик - действительно патентованный сумасшедший, но повествование сосредоточено на его простительных чудачествах, оставляя за кадром такие ненужные детали, как гомосексуализм и внебрачный ребенок.
Интересно, что первой жертвой всех этих смехотворных критериев, исходящих от Байрона и Ломброзо, стал как раз первый патентованный гений, Шекспир, который совершенно не укладывается в такие понятия. Шекспир был отпрыском обедневшего лавочника, хотя в конце жизни добился дворянства, человеком, по сохранившимся отзывам, вполне приятным и обходительным, хотя и с острой деловой хваткой - это последнее обстоятельство особенно претило новоявленным теоретикам гениальности. Куда проще приписать авторство какому-нибудь потаенному герцогу или графу - гораздо романтичнее. При этом, конечно, надо закрыть глаза на то, что пьесы Шекспира, при всей их гениальности, несут на себе явный отпечаток ремесленничества - сегодня мы бы сказали "шоу-бизнеса". Так например, "Макбет", один из бесспорных шедевров, включает в себя совершенно беспомощные куски, хотя в русском переводе это сглаживается - пьесы дописывалась и менялась перед каждым представлением, и кто-то вставил для себя выигрышный, на свой невзыскательный взгляд, кусок. А "Король Лир" вообще сохранился в двух несовместимых версиях, на что лихой переводчик Борис Пастернак просто не обратил внимания. Герцогу две версии ни к чему, но они нужны актеру, который приноравливает каждое представление к публике и оказии.
В соответствии с этой логикой следующей жертвой должен был оказаться Иоганн Себастьян Бах, которому, однако, в сравнении с Шекспиром повезло, потому что он жил в более тщательно документированную эпоху. Бах был прекрасный семьянин, отец множества детей, неутомимый труженик и, при своем огромном таланте, страстный имитатор - многие из его клавирных пьес представляют собой подражания а порой и просто переложения произведений других композиторов, главным образом Вивальди, которым Бах восхищался. В нарушение священного принципа, согласно которому "на детях гения природа отдыхает", три его сына стали замечательными композиторами, хотя и не вровень отцу.
И эти примеры, и множество других свидетельствуют о том, что хотя люди от природы одарены по-разному и по-разному трудоспособны, наша идея гения не имеет иного содержания, кроме мифологического, - она представляет собой атрибут нашей культуры, а не природы. Вот что думает по этому поводу автор вышеназванной статьи Марджори Гарбер.
"Забавно, что научный объективизм по отношению к гению имеет большую примесь ингредиента, смахивающего на религиозную веру. Факты таковы, что мы не в состоянии отказаться от мечты о сверхчеловеческом, независимо от того, имеет ли это сверхчеловеческое откровенно религиозную форму или выступает в личине художественного или научного гения, приданной ему просвещением:
Глубоко внутри нас залегает некая склонность к мечте о гении, к поклонению перед гением, которое можно охарактеризовать как мессианство: надежда, что явится гений и выведет нас из нашего технологического, философского, духовного или эстетического тупика. Разве есть что-то дурное в этом заветном идеале?
Все эти тесты IQ, измерения мозга и предполагаемые сопутствующие чудачества демонстрируют, что существование гения в конкретном случае нельзя доказать, не говоря уже о том, чтобы эффективно предсказать. Не то чтобы гениев вообще не существовало; гений - это оценка или превознесение, прилагаемое к человеку задним числом, а вовсе не определимая сущность".
Сегодня идея гения как чудесным образом одаренного одиночки, давно пережеванная романтиками, возникает в невежественном и изумленном мозгу человека толпы и продолжает свое существование уже в сотнях тысяч подобных мозгов. Мало кто из поклонников, а тем более ниспровергателей Шекспира, отдает себе отчет в том, что он жил в эпоху небывалого расцвета английской литературы, которая в ту пору была, пожалуй, самой яркой в Европе. Шекспир вобрал в себя уроки творчества таких замечательных предшественников, как Филип Сидни и Кристофер, Марлоу, его современниками были Бен Джонсон и Бомонд и Флетчер, и хотя он явно всех их превзошел, ему вовсе не надо было строить гениальное здание своего творчества с самого основания - хватило возведения последнего этажа.
Исаак Ньютон, один из несомненных научных гигантов предшествовавшей Эйнштейну эпохи, стоял на плечах Кеплера и Галилея, в каком-то смысле даже Декарта, с которым он ведет в своих трудах постоянную скрытую полемику. Когда для описания действия физических сил во вселенной ему понадобился доселе неизвестный математический аппарат, он в одиночку изобрел математический анализ. Казалось, что могло бы достовернее свидетельствовать о гении? Но на беду тот же матанализ совершенно независимо изобрел немецкий философ и математик Лейбниц, и затем они долго вели с Ньютоном раздраженный спор о приоритете.
Эйнштейн с его отсутствием носков и высунутым языком - это уже просто миф из мифов, хотя его научные заслуги развенчивать бессмысленно. Большинство людей, имеющих мнение об Эйнштейне, не имеют понятия, что его специальная история относительности, если ее однажды толково объяснить студенту, становится не только понятной, но почти такой же интуитивно очевидной, как теория Ньютона. Когда он, будучи служащим бернского патентного бюро, опубликовал свою знаменитую статью, идея специальной теории буквально носилась в воздухе, а ее основные формулы были уже опубликованы голландским физиком Хендриком Лоренцем. От Эйнштейна требовалось лишь согласиться на постоянство скорости света и отказаться от теории мирового эфира, что тоже не одному ему приходило в голову. Вполне могло получиться, как в случае с Ньютоном и Лейбницем.
Поклонники гениальности Эйнштейна как правило ничего не знают об общей теории относительности, создание которой действительно стоило ученому титанического труда, но которая слишком сложна, чтобы произвести впечатление на читателя бульварного журнала, где опубликован портрет с высунутым языком. Еще меньше известно, что значительную часть своей жизни Эйнштейн провел просто в тупике, пытаясь создать так называемую "общую теорию поля", для которой у него просто не было достаточных фактов, и никакое гениальное прозрение не помогло.
История нашего увлечения идеей гениальности была бы неполной без изложения попытки поставить ее на окончательно научные рельсы. В начале XX века стэнфордский профессор психологии Люис Терман на основе опытов француза Альфреда Бине разработал тест для пределения так называемого IQ - умственного коэффициента, то есть показателя умственного развития, сравнительно независимого от общего уровня образования испытуемого. В последнее время этот тест вызывает ожесточенные споры, но в то время он был бесспорно прогрессивным, потому что предоставлял школьникам и студентам возможность делать карьеру на основе своих реальных достоинств, а не классового происхождения.
В 1921 году Терман и его группа исследователей определили в Калифорнии группу детей с высоким показателем IQ, в среднем по 147 и до 190 у некоторых, в сравнению с типичными 100. Газеты немедленно прозвали этих детей "маленькими гениями" и "термитами".
На протяжении последующих 8 десятков лет члены этой группы находились под постоянным наблюдением. В их числе были потомки двух американских президентов, трех знаменитых писателей, а также двое детей самого Термана. Смысл эксперимента заключался в том, чтобы определить частоту возникновения гениев в среде таких исключительно развитых кандидатов.
Результаты оказались почти нулевыми. Из этой группы не только не вышло ни одного нобелевского лауреата, но самыми знаменитыми ее представителями оказались голливудский продюсер Эдвард Дмитрик, создатель популярного телесериала "Я люблю Люси", и физиолог Ансел Киз - изобретатель армейского рациона.
Как показывает изобилие недавних книг и фильмов, никакие подобные уроки не в состоянии излечить нас от одержимости идеей гения. Может быть, чем слабее у людей традиционная вера, тем сильнее надежда на помощь с другой стороны - вера в то, что однажды в столетие родится кто-то совершенно непохожий на нас и решит все наши проблемы, оросит наши пустыни, утешит наших страждущих, прекратит нашу войну и победит нашу смерть. А если не он, и не всё сразу, то следующий и хотя бы кое-что.
Люди попроще, как явствует из читаемой ими прессы, возлагают свои надежды не на Шекспира с Эйнштейном, а непосредственно на пришельцев из космоса, которые не связаны никакими физическими законами и уже давно все изобрели. А гении тоже получили свою нишу - сегодня им отведена роль пришельцев для умеренно образованных.
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась; я в сердцах людей
Нашел созвучия своим созданьям.
Я счастлив был: я наслаждался мирно
Своим трудом, успехом, славой; также
Трудами и успехами друзей,
Товарищей моих в искусстве дивном.
Нет! никогда я зависти не знал...
...А ныне - сам скажу - я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. - О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений - не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан -
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?"
Отвлечемся от того факта, что персонажи Пушкина мало напоминают реальных прототипов - Сальери вовсе не был потной бездарностью и отравителем, а Моцарт - пустоголовым прожигателем жизни, извлекавшим великие музыкальные идеи из воздуха в готовом виде. Речь сегодня пойдет не о реальных творцах в области искусства и науки, а об идеале - о природе гения.
Сегодня мы говорим о гении как о чем-то несомненно и объективно существующем в природе, хотя определить содержание этого слова затрудняемся. В противном случае мы могли бы точно указать, кто есть кто, и безошибочно отличить, как мы отличаем аспиранта от академика. Разница между этими двумя вполне очевидна при жизни, а репутация гения - как правило посмертный приз, хотя в последнее время язык в этом смысле стал посвободнее, и все чаще в гении производятся живые виртуозы: гениальный повар, вратарь, сантехник.
Эта легенда о гении, человеке, живущем среди нас, но далеко нас опережающем в своих прозрениях, не только не увядает в нашу эпоху торжествующего коллективизма, но даже крепнет. Это очевидно из книг о великих людях прошлого и наших современниках, из фильмов о Шекспире и математике Джоне Нэше, удостоенных в последние годы премии "Оскар".
Трудно утверждать наверняка, что гений - объективное явление природы, но не подлежит сомнению, что проблема гения - одна из центральных в массовом общественном сознании эпохи научно-технологического прогресса и резких культурных перемен. Именно так, "Наша проблема гения", назвала свою заметку в журнале Atlantic Марджори Гарбер.
"Гений - это, по существу, идея XVIII столетия, хотя с тех пор многократно обыгранная в последующие века. Гений был и в какой-то мере остается романтическим героем, одиночкой, чудаком, апофеозом индивидуальности. Чем дальше наше общество отходит от индивидуальной активности, чем меньше, судя по всему, у индивидуума остается реальной способности осуществлять перемены, тем сильнее мы идеализируем гения, который по определению - противоположность комитетской или совместной деятельности. В самом деле, несогласие с тем, что Шекспир писал свои пьесы в сотрудничестве с другими драматургами и даже актерами своей труппы отчасти коренится в нашем остаточном, порой отчаянном желании сохранить эту идеальную идею личного гения. Мы предпочитаем миф: ДНК была открыта Уотсоном и Криком, а не целой лабораторией исследователей. Эдисон сам изобрел электрическую лампочку и фонограф - что с того, что он работал с большой группой техников, механиков и ученых?"
Иными словами, независимо от того, существует ли гений в действительности, нам почему-то очень нужно, чтобы он существовал. Почему?
Тезис Марджори Гарбер о том, что современная идея "гения" зародилась в XVIII веке, не требует особых доказательств - он не только очевиден, но можно даже указать первого человека, удостоенного этой почести. Им, конечно же, стал Уильям Шекспир. При жизни он был весьма популярен и даже снискал себе славу первого поэта Англии, о нем высоко отзывались его друг и современник драматург Бен Джонсон и ведущий представитель следующего литературного поколения Джон Милтон. Тем не менее, Шекспир оставался чем-то вроде первого среди равных, потому что других чинов, генералиссимусов от искусства, в те времена еще не было предусмотрено.
Затем слава Шекспира на несколько десятилетий затмилась - новая эпоха полагала свои вкусы куда более изощренными, а Шекспира в досаде отодвинула на задний план - его считали неотесанным и недостаточно образованным. Шекспир, как известно, не учился в университете - в лучшем случае в грамматической школе Стрэтфорда-на-Эйвоне, где, впрочем, довольно подробно преподавали древнеримскую литературу на латыни.
Возрождение и последующая канонизация Шекспира начались в XVIII веке усилиями известного литературного критика Сэмюэла Джонсона. При этом Джонсона, человека эпохи просвещения, коробили грубости и варваризмы в творчестве драматурга, но он был склонен их прощать за масштабы таланта; как писал впоследствии известный эссеист и знаток Шекспира Уильям Хэзлит, "Его варваризмы были присущи его эпохе, а его гений - ему самому".
Когда на смену просвещению пришел романтизм, эти возражения отпали: известный поэт Сэмюэл Коулридж объявил достоинствами и то, что еще вчера считали недостатками. Гений Шекспира был провозглашен чудом, не подлежащим разъятию на части, неподвластным нашей будничной критике. Так родилась концепция гения как некоего гостя из заоблачных сфер, чье богоравное творчество лежит за пределами не только нашего ограниченного вкуса, но и нашей ограниченной морали. Герои Байрона, одного из главных идеологов романтизма, все эти Манфреды и Каины - сверхлюди, которых нельзя судить по меркам толпы. Поэты-романтики, тот же Байрон и его друг и современник Шелли, создавали не просто литературно-исторический идеал - в роли таких надмирных гениев они, конечно же, в первую очередь видели самих себя. Согласно этой концепции, гением нельзя стать усилием воли, усердие здесь бесполезно - гением можно только родиться.
Первоначально зачислению в ряды гениев подлежали исключительно люди искусства - сама мысль о том, что ученый или философ может добиться уникальных результатов путем прозрения, казалась абсурдной, а гений как раз и сводился к прозрению, которого никаким усердным трудом не добьешься. По словам Иммануила Канта, впоследствии тоже причисленного к этому лику мирских святых, "нелепо, когда человек говорит и выносит решения как гений по поводу предметов, которые требуют самого тщательного исследования посредством рассудка".
Вершиной романтического культа гения стал ирландский писатель Оскар Уайльд, который прямо заявлял о своем прижизненном праве на этот титул. Прибыв на лекционный тур в Соединенные Штаты, он сказал таможенникам, что ему нечего внести в декларацию, кроме собственного гения. Другим таким претендентом была жившая в Европе американская писательница Гертруд Стайн, которая однажды заявила, что евреи дали миру только трех плодоносных гениев - Христа, Спинозу и ее.
А если на минуту вернуться к "Моцарту и Сальери" Пушкина, любопытно заметить, что в этой пьесе, в силу некоторых особенностей русской социальной и культурной истории, странным образом совмещены две концепции гения, эпохи просвещения и романтическая. Когда автор влагает в уста своего героя слова о том, что "гений и злодейство - две вещи несовместные", он явно мыслит еще в категориях Сэмюэла Джонсона, когда гений, выделяясь из общей массы, был все-таки ей подсуден. Но Моцарт выстроен уже по другим правилам, это - небожитель из романтического мифа, которого, как это ни парадоксально, именно злодей Сальери безуспешно пытается предать нравственному суду.
Идея гения в том виде, в каком она сохранилась до наших дней, по-прежнему носит на себе отпечаток романтизма, но рациональный XIX век больше не мог довольствоваться сверхъестественными объяснениями и, по пушкинскому выражению, принялся "поверять гармонию алгеброй". Новая наука физиология, провозглашенная еще нигилистами у Тургенева, принялась искать естественных объяснений исключительности и делала это, по своей неразвитости, довольно примитивно. Так например, итальянский криминалист Чезаре Ломброзо, прославившийся своей работой о распознавании физиологических типов преступников, приложил руку и к исследованию проблемы гения. В своем труде "Гениальный человек" он связал ее с нравственным вырождением, которое внешне выражается как апатия, импульсивность, склонность к половым излишествам, болезненное тщеславие и т. д., а на уровне чисто физических характеристик - растопыренные уши, отсутствие или редкость бороды, короткий рост, бледность, бесплодие и тому подобное. Сегодня все это видится как карикатура. В конечном счете было решено считать гениальность формой безумия, и в смягченной форме эта теория дожила до наших дней - сегодня мы приписываем гению не столько прямую шизофрению, сколько чудачество и эксцентричность.
Главным героем мифа о гениальности в XX годы стал Альберт Эйнштейн - с его гривой оттопыренных волос, высунутым языком, неряшливой манерой одеваться и нелюбовью к носкам, а теперь, покопавшись в биографии ученого, сюда можно отнести и его запутанную любовную жизнь.
Именно Эйнштейн со своей непонятной теорией относительности открыл дорогу в мир гениальности ученым, в том числе своим почившим предшественникам, таким как Исаак Ньютон. До этого Ньютона, при всем уважении, казалось как-то глупо считать причастным откровению: а то мы без него не знали, что яблоко падает вниз, а не вбок.
Вот эта смесь романтики и чудачеств стала для нас сегодня чуть ли не главной схемой определения гениев в полевых условиях. В фильме "Влюбленный Шекспир" прорыв великого вдохновения увязывается с влюбленностью поэта в очаровательную аристократку - вопреки всем фактам и исторической правдоподобности. В другой истории гения, "Играх разума", герой-математик - действительно патентованный сумасшедший, но повествование сосредоточено на его простительных чудачествах, оставляя за кадром такие ненужные детали, как гомосексуализм и внебрачный ребенок.
Интересно, что первой жертвой всех этих смехотворных критериев, исходящих от Байрона и Ломброзо, стал как раз первый патентованный гений, Шекспир, который совершенно не укладывается в такие понятия. Шекспир был отпрыском обедневшего лавочника, хотя в конце жизни добился дворянства, человеком, по сохранившимся отзывам, вполне приятным и обходительным, хотя и с острой деловой хваткой - это последнее обстоятельство особенно претило новоявленным теоретикам гениальности. Куда проще приписать авторство какому-нибудь потаенному герцогу или графу - гораздо романтичнее. При этом, конечно, надо закрыть глаза на то, что пьесы Шекспира, при всей их гениальности, несут на себе явный отпечаток ремесленничества - сегодня мы бы сказали "шоу-бизнеса". Так например, "Макбет", один из бесспорных шедевров, включает в себя совершенно беспомощные куски, хотя в русском переводе это сглаживается - пьесы дописывалась и менялась перед каждым представлением, и кто-то вставил для себя выигрышный, на свой невзыскательный взгляд, кусок. А "Король Лир" вообще сохранился в двух несовместимых версиях, на что лихой переводчик Борис Пастернак просто не обратил внимания. Герцогу две версии ни к чему, но они нужны актеру, который приноравливает каждое представление к публике и оказии.
В соответствии с этой логикой следующей жертвой должен был оказаться Иоганн Себастьян Бах, которому, однако, в сравнении с Шекспиром повезло, потому что он жил в более тщательно документированную эпоху. Бах был прекрасный семьянин, отец множества детей, неутомимый труженик и, при своем огромном таланте, страстный имитатор - многие из его клавирных пьес представляют собой подражания а порой и просто переложения произведений других композиторов, главным образом Вивальди, которым Бах восхищался. В нарушение священного принципа, согласно которому "на детях гения природа отдыхает", три его сына стали замечательными композиторами, хотя и не вровень отцу.
И эти примеры, и множество других свидетельствуют о том, что хотя люди от природы одарены по-разному и по-разному трудоспособны, наша идея гения не имеет иного содержания, кроме мифологического, - она представляет собой атрибут нашей культуры, а не природы. Вот что думает по этому поводу автор вышеназванной статьи Марджори Гарбер.
"Забавно, что научный объективизм по отношению к гению имеет большую примесь ингредиента, смахивающего на религиозную веру. Факты таковы, что мы не в состоянии отказаться от мечты о сверхчеловеческом, независимо от того, имеет ли это сверхчеловеческое откровенно религиозную форму или выступает в личине художественного или научного гения, приданной ему просвещением:
Глубоко внутри нас залегает некая склонность к мечте о гении, к поклонению перед гением, которое можно охарактеризовать как мессианство: надежда, что явится гений и выведет нас из нашего технологического, философского, духовного или эстетического тупика. Разве есть что-то дурное в этом заветном идеале?
Все эти тесты IQ, измерения мозга и предполагаемые сопутствующие чудачества демонстрируют, что существование гения в конкретном случае нельзя доказать, не говоря уже о том, чтобы эффективно предсказать. Не то чтобы гениев вообще не существовало; гений - это оценка или превознесение, прилагаемое к человеку задним числом, а вовсе не определимая сущность".
Сегодня идея гения как чудесным образом одаренного одиночки, давно пережеванная романтиками, возникает в невежественном и изумленном мозгу человека толпы и продолжает свое существование уже в сотнях тысяч подобных мозгов. Мало кто из поклонников, а тем более ниспровергателей Шекспира, отдает себе отчет в том, что он жил в эпоху небывалого расцвета английской литературы, которая в ту пору была, пожалуй, самой яркой в Европе. Шекспир вобрал в себя уроки творчества таких замечательных предшественников, как Филип Сидни и Кристофер, Марлоу, его современниками были Бен Джонсон и Бомонд и Флетчер, и хотя он явно всех их превзошел, ему вовсе не надо было строить гениальное здание своего творчества с самого основания - хватило возведения последнего этажа.
Исаак Ньютон, один из несомненных научных гигантов предшествовавшей Эйнштейну эпохи, стоял на плечах Кеплера и Галилея, в каком-то смысле даже Декарта, с которым он ведет в своих трудах постоянную скрытую полемику. Когда для описания действия физических сил во вселенной ему понадобился доселе неизвестный математический аппарат, он в одиночку изобрел математический анализ. Казалось, что могло бы достовернее свидетельствовать о гении? Но на беду тот же матанализ совершенно независимо изобрел немецкий философ и математик Лейбниц, и затем они долго вели с Ньютоном раздраженный спор о приоритете.
Эйнштейн с его отсутствием носков и высунутым языком - это уже просто миф из мифов, хотя его научные заслуги развенчивать бессмысленно. Большинство людей, имеющих мнение об Эйнштейне, не имеют понятия, что его специальная история относительности, если ее однажды толково объяснить студенту, становится не только понятной, но почти такой же интуитивно очевидной, как теория Ньютона. Когда он, будучи служащим бернского патентного бюро, опубликовал свою знаменитую статью, идея специальной теории буквально носилась в воздухе, а ее основные формулы были уже опубликованы голландским физиком Хендриком Лоренцем. От Эйнштейна требовалось лишь согласиться на постоянство скорости света и отказаться от теории мирового эфира, что тоже не одному ему приходило в голову. Вполне могло получиться, как в случае с Ньютоном и Лейбницем.
Поклонники гениальности Эйнштейна как правило ничего не знают об общей теории относительности, создание которой действительно стоило ученому титанического труда, но которая слишком сложна, чтобы произвести впечатление на читателя бульварного журнала, где опубликован портрет с высунутым языком. Еще меньше известно, что значительную часть своей жизни Эйнштейн провел просто в тупике, пытаясь создать так называемую "общую теорию поля", для которой у него просто не было достаточных фактов, и никакое гениальное прозрение не помогло.
История нашего увлечения идеей гениальности была бы неполной без изложения попытки поставить ее на окончательно научные рельсы. В начале XX века стэнфордский профессор психологии Люис Терман на основе опытов француза Альфреда Бине разработал тест для пределения так называемого IQ - умственного коэффициента, то есть показателя умственного развития, сравнительно независимого от общего уровня образования испытуемого. В последнее время этот тест вызывает ожесточенные споры, но в то время он был бесспорно прогрессивным, потому что предоставлял школьникам и студентам возможность делать карьеру на основе своих реальных достоинств, а не классового происхождения.
В 1921 году Терман и его группа исследователей определили в Калифорнии группу детей с высоким показателем IQ, в среднем по 147 и до 190 у некоторых, в сравнению с типичными 100. Газеты немедленно прозвали этих детей "маленькими гениями" и "термитами".
На протяжении последующих 8 десятков лет члены этой группы находились под постоянным наблюдением. В их числе были потомки двух американских президентов, трех знаменитых писателей, а также двое детей самого Термана. Смысл эксперимента заключался в том, чтобы определить частоту возникновения гениев в среде таких исключительно развитых кандидатов.
Результаты оказались почти нулевыми. Из этой группы не только не вышло ни одного нобелевского лауреата, но самыми знаменитыми ее представителями оказались голливудский продюсер Эдвард Дмитрик, создатель популярного телесериала "Я люблю Люси", и физиолог Ансел Киз - изобретатель армейского рациона.
Как показывает изобилие недавних книг и фильмов, никакие подобные уроки не в состоянии излечить нас от одержимости идеей гения. Может быть, чем слабее у людей традиционная вера, тем сильнее надежда на помощь с другой стороны - вера в то, что однажды в столетие родится кто-то совершенно непохожий на нас и решит все наши проблемы, оросит наши пустыни, утешит наших страждущих, прекратит нашу войну и победит нашу смерть. А если не он, и не всё сразу, то следующий и хотя бы кое-что.
Люди попроще, как явствует из читаемой ими прессы, возлагают свои надежды не на Шекспира с Эйнштейном, а непосредственно на пришельцев из космоса, которые не связаны никакими физическими законами и уже давно все изобрели. А гении тоже получили свою нишу - сегодня им отведена роль пришельцев для умеренно образованных.