Студентам-юристам тоже приходится решать задачи - эта традиция восходит еще к классическим временам римского права. В ходе обучения им время от времени предлагают дать ответ на так называемые "гипотетические" вопросы, относящиеся к пограничным правовым ситуациям, каких в реальной жизни обычно не встречаешь. Впрочем, жизнь имеет свойство преподносить сюрпризы. Вот, к примеру, вопрос, известный как "аргумент часовой бомбы".
"Представьте, что полиция захватила террориста, о котором известно, что он заложил в каком-то месте Нью-Йорка ядерную бомбу. Полиция знает, что эта бомба очень скоро взорвется, и провести в городе эвакуацию невозможно. Террорист отказывается давать показания. Вопрос: следует ли полиции подвергнуть его пытке?"
Эту задачу приводит Майкл Гленнон в своей статье "Терроризм и пределы права", опубликованной в журнале Wilson Quarterly. Автор статьи - профессор права в юридической школе Калифорнийского университета в Дэйвисе, как раз один из тех, кто многократно задавал студентам упомянутые вопросы.
Некоторые студенты, по словам Майкла Гленнона, отвечают на этот вопрос категорическим "нет" и мотивируют свой ответ двояко - практически и теоретически. С практической точки зрения приводится аргумент так называемой "наклонной плоскости": если допустить крайнюю меру, такую как пытка, хотя бы в одном исключительном случае, в дальнейшем его действие может быть распространено и на другие случаи, тоже довольно уникальные, но уже менее острые, и в конечном счете неприемлемые меры могут стать повсеместными.
Что же касается теоретического обоснования, то оно, закономерно для Америки, опирается на концепцию прирожденных прав, согласно которой человеческая личность суверенна и обладает набором прав, на которые государство не должно посягать ни в какой ситуации. К этой категории относится и право не подвергаться пыткам. В более широком понимании это - теория целей и средств. Нельзя прибегать к безнравственным средствам для достижения самых гуманных целей.
Задачу о пойманном террористе можно, как показывает автор, сформулировать еще более парадоксально. В конце концов, террорист - по определению преступник, и хотя он еще не осужден судом, у полицейских не должно быть особых угрызений совести в вопросе о применении к нему пыток. Злодей заслуживает ответного злодейства. Но предположим, что информация о заложенной в Нью-Йорке атомной бомбе каким-то образом получена обыкновенным законопослушным гражданином, который сам никаких норм не преступал, но, тем не менее, по каким-то причинам считает для себя невозможным поделиться этой информацией с полицейскими. Предположим, что эта бомба заложена в доме его матери, которой об этом ничего неизвестно, а сам он опасается, что полиция может оказать на нее физическое давление, и поэтому предпочитает молчать. Весь этот сценарий, конечно же, патентованно нелеп, но никто и не настаивает на реализме, потому что главная задача - проверить пределы применимости права. Вспомним, что до 11 сентября прошлого года первоначальный сценарий с террористом тоже мог показаться довольно фантастическим - по крайней мере в США, потому в некоторых других странах он к тому времени уже стал чисто практической проблемой.
Но как же поступить полиции во втором варианте задачи с человеком, который не только не совершил никакого правонарушения, но, в соответствии с американской конституцией, имеет право не давать никаких показаний против себя? Здесь полицейскому не придет на помощь даже собственная совесть, которая в других обстоятельствах позволила бы ему подойти к закону "творчески". Как можно оправдать применение пыток в отношении заведомо невинного человека?
Как я уже отмечал, до недавнего времени все это были гипотетические вопросы, своего рода школьная схоластика. Но теперь проблема, мягко выражаясь, следственного давления стала исключительно актуальной. Майкл Гленнон, в частности, упоминает о волне возмущения, прокатившейся по страницам либеральной европейской прессы, когда Пентагон опубликовал фотографии захваченных в Афганистане членов "талибана" и "Аль-Каиды" в момент их доставки в так называемый "рентгеновский лагерь" в Гуантанамо на Кубе. Пленные были в ножных кандалах, в странных очках и стояли на коленях, и это сразу вызвало нарекания на то, что, дескать, были нарушены их фундаментальные права. Согласно утверждениям Пентагона, все права были соблюдены, а описанные меры были приняты только на время перевозки - в конце концов, речь ведь идет об особо опасных заключенных.
Но все это - мелочи по сравнению с проблемой пыток, и попытки ее решить предпринимались еще задолго до последних событий. Интерес, конечно же, представляют не ответы студентов на семинарах, а мнения авторитетных юристов. Майкл Гленнон, в частности, апеллирует к авторитету Хьюго Блэка, члена Верховного суда США в 60-е годы, сторонника строгого соблюдения конституции и четких правовых разграничений. Казалось бы, такой человек должен ответить на вопрос задачи категорически отрицательно, не допуская никаких исключений. В действительности Блэк ответил на вопрос о допустимости пыток в крайних ситуациях утвердительно, но тут же оговорился: "мы никогда не должны говорить об этом вслух". Иными словами, пытки должны проводиться за рамками права и не могут регулироваться никакими юридическими нормами. Вот как оценивает Гленнон этот аргумент.
"В конечном счете здравый смысл удержал Блэка от полного абсолютизма, по крайней мере в области нравственности, если не в области закона. Под полным абсолютистом я подразумеваю человека, который отказывается сбалансировать противоречивые ценности. По мнению абсолютиста, определенные поступки всегда и в любой ситуации преступны. Убийство, ложь, воровство и, конечно же, пытки - вот примеры действий, которые, на взгляд некоторых абсолютистов, всегда остаются неправильными, независимо от специфики обстоятельств. Из ответа Блэка на вопрос о "часовой бомбе" видно, что он готов уравновесить одну ценность другой, противопоставив зло, каким является пытка, сохранению человеческой жизни. Так что в нравственном смысле этот гипотетический вопрос сыграл свою роль,... показав, что даже самого убежденного конституционалиста можно, в определенных обстоятельствах, заставить поступиться принципами".
Высказывание Хьюго Блэка наглядно демонстрирует разницу между нравственностью и законом, о которой мы в повседневной жизни нередко забываем. Нравственность понуждает нас порой идти на крайние поступки, почти невыносимые для нашей собственной совести. Нравственность в данном случае - это весы, где на одной чаше лежат права подозреваемого, а на другой - жизнь сотен тысяч людей, и для совести будет плохим утешением, если за соблюдение этих прав мы заплатим этими жизнями.
Но закон, особенно в таком исключительном случае, - это четкое правило, которое должно оставлять минимальный простор для возможных толкований. В противном случае вступит в силу уже упомянутый принцип "наклонной плоскости", и мы, ради торжества правосудия, станем загонять иглы под ногти карманным ворам. По мнению Гленнона, Блэк предпочел покрыть проблему пыток юридическим умолчанием потому, что не верит в нашу и в свою собственную способность с достаточной тщательностью ограничить сферу применения чрезвычайной меры, обнести ее непроходимым рвом. Желание Блэка, по-видимому, заключалось в том, чтобы пытка навсегда осталась исключением, чтобы ей ни под каким видом не был придан статус юридической нормы, даже самой строгой.
Такая постановка вопроса - весьма оригинальная трактовка пресловутой слепоты юстиции, то бишь Фемиды с ее вечной повязкой на глазах и с безменом в руке.
Не так давно мне пришлось лететь в США внутренним рейсом. Строгие меры проверки, введенные после 11 сентября, были, казалось бы, налицо. Перед самой посадкой некоторых наугад выбранных пассажиров, в числе которых на этот раз оказался и я, отводили в сторону и проверяли с особой тщательностью: просили расстегнуть ремень, разували и тщательно осматривали обувь, инвентаризировали содержимое ручной клади, обводили металлоискателем и прохлопывали с ног до головы. Сам я подвергся этим мерам предосторожности без малейшего протеста, понимая их необходимость, и они, казалось бы, имели целью укрепить мою уверенность в безопасности предстоящего путешествия. Но не укрепили - ни мою, ни, я полагаю, общую.
Дело в том, что проверяли именно вразброс - уж не знаю, какой при этом применяли алгоритм случайных чисел. Передо мной для контроля был выбран пенсионер лет восьмидесяти, подвезенный к воротам в инвалидном кресле. Он с большим трудом встал для осмотра, едва справился с пряжкой для штанов, которые сразу стремительно обрушились и были на полдороге пойманы контролером. Сразу за мной к контрольному столу подвели индийскую супружескую пару лет шестидесяти, чьи лица выражали бесконечную кротость и покорность судьбе. Ни я, ни другие пассажиры никогда не заподозрили бы в этих людях потенциальных террористов. В портретной галерее террористов, обнародованной вскоре после 11 сентября, были представлены, насколько мне помнится, исключительно уроженцы Ближнего Востока, в первую очередь граждане Саудовской Аравии и Египта. Не вполне понятно, каким образом разбитый инсультом пенсионер со Среднего Запада мог угодить в число их единомышленников.
Между тем, всем известно, что самая безопасная авиалиния в мире - это израильская "Эль-Аль", и каждый, кто пользовался ее услугами, знает, что ее меры безопасности ничуть не похожи на описанные американские. Контролеры "Эль-Аль" придерутся к старику в инвалидном кресле только в том случае, если он чем-то отклоняется от общего профиля подобных стариков, и в этом случае будут меньше всего обращать внимание на маникюрные ножницы или пряжку от ремня. Их интересует прежде всего личность, и они подвергают такого человека придирчивому допросу, прямо рассчитанному на то, чтобы вызвать у него раздражение и срыв. А вообще они как правило выбирают для контроля людей других возрастных категорий, с особым упором на их гражданство и расовые признаки.
Такой подход в американском праве получил название "расового профилирования" - его, в частности, применяют полицейские многих штатов в борьбе с перевозками наркотиков по территории страны. За это они подвергались резкой критике, и были даже попытки прямо запретить расовое профилирование как противоречащее духу конституции и гражданским правам.
Все вышесказанное - не лирическое отступление, а еще один аспект проблемы экстремальной юстиции, поднятой Майклом Гленноном. Расовое профилирование - вещь крайне неприятная, в особенности для ни в чем не повинного человека той расы, которая становится жертвой этого профилирования. Но избежать ее в реальной жизни порой просто невозможно: если жертва преступления заявила, что подозреваемый принадлежит к определенной расе, предъявлять ей для опознания представителей другой - в лучшем случае пустая трата времени и денег. Но юридические нормы, которыми можно было бы регулировать расовое профилирование, практически невозможно сформулировать, и многие полагают, что лучше просто закрыть глаза на такую практику, потому что ее нельзя ни запретить, ни узаконить.
Существуют, однако, юридические авторитеты, полагающие, что отсутствие строгих норм - это как раз и есть дорога по упомянутой наклонной плоскости, и что даже самые неприглядные аспекты права подлежат регулированию. Одним из выразителей таких взглядов, совершенно неожиданно для многих наблюдателей, стал известный адвокат Алан Дершовиц, преподаватель юридической школы Гарвардского университета с репутацией ревностного блюстителя гражданских прав. После террористических атак 11 сентября он выступил с идеей легализации пыток в исключительных и строго определенным законом случаях. Он предлагает ввести для этой цели специальные "ордеры на пытку", которые выдавались бы судом, подобно нынешним ордерам на арест или обыск, по предъявлении полицией подробного и мотивированного запроса.
Идея Дершовица произвела настоящий шок в рядах тех, кто знаком с его репутацией и меньше всего ожидал от него чего-то в этом роде. Но в действительности она вполне соответствует его либеральным взглядам. Если мы всерьез считаем, что существуют ситуации, в которых без пыток не обойтись, их регулирование неизбежно, потому что иначе в обществе возникнет особая сфера теневого "правосудия", неподконтрольного этому обществу и, по сути дела, мало чем отличающегося от организованной преступности. Предоставление каким-либо правоохранительным и исполнительным органам чрезвычайных полномочий без строгого контроля и регулирования - это путь к подрыву конституции и произволу.
Именно такую печальную уступку, акт добровольной слепоты, автор статьи в Wilson Quarterly усматривает в комплексе законов, принятых конгрессом по просьбе президента вскоре после 11 сентября под общим названием "патриотический акт".
"Совместная резолюция конгресса, принятая в дни паники после нападений 11 сентября, - это печальное свидетельство способности даже самых преданных своему делу государственных деятелей уступать стадному инстинкту. Конгресс уполномочил президента прибегать к "любой необходимой и подобающей силе", без каких бы то ни было географических и процедурных ограничений, для предотвращения в будущем актов международного терроризма в отношении Соединенных Штатов. Не может быть никаких оснований для того, чтобы уполномочить президента - любого президента - прибегать к вооруженной силе внутри страны, против людей, находящихся на территории Соединенных Штатов, не поставив при этом четких пределов. Но именно таков закон от 14 сентября".
До сих пор неясно, какой путь будет в конечном счете выбран - вариант Блэка, или вариант Дершовица. Судя по всему, самого Майкла Гленнона больше устраивает второй, хотя он не осмеливается прямо высказаться в его поддержку - речь, как-никак, идет о пытках, а не о сострадании вдовам и сиротам. На мой взгляд, самый лучший аргумент в пользу теории Дершовица состоит в том, что о ее претворении в жизнь мы, по крайней мере, немедленно узнаем и сможем принять участие в ее обсуждении, тогда как путь Блэка будет наверняка избран украдкой - нас не спросят.
И тут вновь приходят в голову израильские прецеденты - по той естественной причине, что в Израиле ситуация, с которой США столкнулись лишь в прошлом году, уже стала многолетней рутиной, а проблема "тикающей бомбы" - повседневным правовым вопросом. Международные правозащитные организации уже давно обвиняют израильскую армию в применении пыток по отношению к палестинцам, подозреваемым в подготовке террористических актов. Судя по всему, эти обвинения не безосновательны - это видно хотя бы из того, что на определенном этапе этой проблемой посчитал нужным заняться верховный суд Израиля. У меня нет под рукой источников для цитирования, но, насколько я помню, решение суда свелось к тому, что в исключительных случаях, когда речь идет о прямой угрозе жизни мирных граждан, допустимы меры так называемого "повышенного давления" на подозреваемых. Противники подобных мер склонны характеризовать их как "мягкие пытки" - сюда относятся такие меры, как лишение сна, воды и грубое обращение следователей, не исключающее рукоприкладства.
Если взлянуть на все это в свете приведенных аргументов, можно сказать, что Израиль, изначально избравший для себя путь Хьюго Блэка, в конечном счете был вынужден склониться к Алану Дершовицу. Судя по всему, только так, будучи поставленной перед почти невыносимым выбором, страна может сохранить свою либеральную правовую структуру.
Я, конечно же, далек от мысли облекать себя в мантию юриста, и до сих пор ограничивался изложением приведенных в статье аргументов в меру своего скромного понимания. Но я не могу удержаться, чтобы не привести под занавес собственную теорию, которая, на мой взгляд, выводит всю проблему за рамки строгой юстиции и возвращает ее здравому смыслу.
Существует ситуация, в которой правоохранительным органам по сути дела выдается "карт-бланш" - по крайней мере на действия, направленные конкретно против преступников. Такая ситуация - это непосредственное время и место совершения преступления. Когда террористы захватили заложников, полиция прибегает к мерам, которые, с одной стороны, никакой конституцией не предусмотрены, а с другой - ни в чем ей не противоречат. Пока заложники находятся во власти захвативших их террористов, никого из нас не заботит ни жизнь, ни здоровье террористов, ни их гражданские права. И лишь когда преступление сорвано, а террористы арестованы, они подпадают под защиту закона.
Но ситуация с "тикающей бомбой" - это именно захват заложников, только в огромных масштабах. Террорист, находящийся во власти полиции, но не выдающий подробности операции, может и должен рассматриваться как правонарушитель, застигнутый на месте преступления. И в этом случае вопрос о пытках просто снимается - говорить о конституционной защите можно лишь тогда, когда преступление предотвращено или, что куда печальнее, когда оно завершено.
"Представьте, что полиция захватила террориста, о котором известно, что он заложил в каком-то месте Нью-Йорка ядерную бомбу. Полиция знает, что эта бомба очень скоро взорвется, и провести в городе эвакуацию невозможно. Террорист отказывается давать показания. Вопрос: следует ли полиции подвергнуть его пытке?"
Эту задачу приводит Майкл Гленнон в своей статье "Терроризм и пределы права", опубликованной в журнале Wilson Quarterly. Автор статьи - профессор права в юридической школе Калифорнийского университета в Дэйвисе, как раз один из тех, кто многократно задавал студентам упомянутые вопросы.
Некоторые студенты, по словам Майкла Гленнона, отвечают на этот вопрос категорическим "нет" и мотивируют свой ответ двояко - практически и теоретически. С практической точки зрения приводится аргумент так называемой "наклонной плоскости": если допустить крайнюю меру, такую как пытка, хотя бы в одном исключительном случае, в дальнейшем его действие может быть распространено и на другие случаи, тоже довольно уникальные, но уже менее острые, и в конечном счете неприемлемые меры могут стать повсеместными.
Что же касается теоретического обоснования, то оно, закономерно для Америки, опирается на концепцию прирожденных прав, согласно которой человеческая личность суверенна и обладает набором прав, на которые государство не должно посягать ни в какой ситуации. К этой категории относится и право не подвергаться пыткам. В более широком понимании это - теория целей и средств. Нельзя прибегать к безнравственным средствам для достижения самых гуманных целей.
Задачу о пойманном террористе можно, как показывает автор, сформулировать еще более парадоксально. В конце концов, террорист - по определению преступник, и хотя он еще не осужден судом, у полицейских не должно быть особых угрызений совести в вопросе о применении к нему пыток. Злодей заслуживает ответного злодейства. Но предположим, что информация о заложенной в Нью-Йорке атомной бомбе каким-то образом получена обыкновенным законопослушным гражданином, который сам никаких норм не преступал, но, тем не менее, по каким-то причинам считает для себя невозможным поделиться этой информацией с полицейскими. Предположим, что эта бомба заложена в доме его матери, которой об этом ничего неизвестно, а сам он опасается, что полиция может оказать на нее физическое давление, и поэтому предпочитает молчать. Весь этот сценарий, конечно же, патентованно нелеп, но никто и не настаивает на реализме, потому что главная задача - проверить пределы применимости права. Вспомним, что до 11 сентября прошлого года первоначальный сценарий с террористом тоже мог показаться довольно фантастическим - по крайней мере в США, потому в некоторых других странах он к тому времени уже стал чисто практической проблемой.
Но как же поступить полиции во втором варианте задачи с человеком, который не только не совершил никакого правонарушения, но, в соответствии с американской конституцией, имеет право не давать никаких показаний против себя? Здесь полицейскому не придет на помощь даже собственная совесть, которая в других обстоятельствах позволила бы ему подойти к закону "творчески". Как можно оправдать применение пыток в отношении заведомо невинного человека?
Как я уже отмечал, до недавнего времени все это были гипотетические вопросы, своего рода школьная схоластика. Но теперь проблема, мягко выражаясь, следственного давления стала исключительно актуальной. Майкл Гленнон, в частности, упоминает о волне возмущения, прокатившейся по страницам либеральной европейской прессы, когда Пентагон опубликовал фотографии захваченных в Афганистане членов "талибана" и "Аль-Каиды" в момент их доставки в так называемый "рентгеновский лагерь" в Гуантанамо на Кубе. Пленные были в ножных кандалах, в странных очках и стояли на коленях, и это сразу вызвало нарекания на то, что, дескать, были нарушены их фундаментальные права. Согласно утверждениям Пентагона, все права были соблюдены, а описанные меры были приняты только на время перевозки - в конце концов, речь ведь идет об особо опасных заключенных.
Но все это - мелочи по сравнению с проблемой пыток, и попытки ее решить предпринимались еще задолго до последних событий. Интерес, конечно же, представляют не ответы студентов на семинарах, а мнения авторитетных юристов. Майкл Гленнон, в частности, апеллирует к авторитету Хьюго Блэка, члена Верховного суда США в 60-е годы, сторонника строгого соблюдения конституции и четких правовых разграничений. Казалось бы, такой человек должен ответить на вопрос задачи категорически отрицательно, не допуская никаких исключений. В действительности Блэк ответил на вопрос о допустимости пыток в крайних ситуациях утвердительно, но тут же оговорился: "мы никогда не должны говорить об этом вслух". Иными словами, пытки должны проводиться за рамками права и не могут регулироваться никакими юридическими нормами. Вот как оценивает Гленнон этот аргумент.
"В конечном счете здравый смысл удержал Блэка от полного абсолютизма, по крайней мере в области нравственности, если не в области закона. Под полным абсолютистом я подразумеваю человека, который отказывается сбалансировать противоречивые ценности. По мнению абсолютиста, определенные поступки всегда и в любой ситуации преступны. Убийство, ложь, воровство и, конечно же, пытки - вот примеры действий, которые, на взгляд некоторых абсолютистов, всегда остаются неправильными, независимо от специфики обстоятельств. Из ответа Блэка на вопрос о "часовой бомбе" видно, что он готов уравновесить одну ценность другой, противопоставив зло, каким является пытка, сохранению человеческой жизни. Так что в нравственном смысле этот гипотетический вопрос сыграл свою роль,... показав, что даже самого убежденного конституционалиста можно, в определенных обстоятельствах, заставить поступиться принципами".
Высказывание Хьюго Блэка наглядно демонстрирует разницу между нравственностью и законом, о которой мы в повседневной жизни нередко забываем. Нравственность понуждает нас порой идти на крайние поступки, почти невыносимые для нашей собственной совести. Нравственность в данном случае - это весы, где на одной чаше лежат права подозреваемого, а на другой - жизнь сотен тысяч людей, и для совести будет плохим утешением, если за соблюдение этих прав мы заплатим этими жизнями.
Но закон, особенно в таком исключительном случае, - это четкое правило, которое должно оставлять минимальный простор для возможных толкований. В противном случае вступит в силу уже упомянутый принцип "наклонной плоскости", и мы, ради торжества правосудия, станем загонять иглы под ногти карманным ворам. По мнению Гленнона, Блэк предпочел покрыть проблему пыток юридическим умолчанием потому, что не верит в нашу и в свою собственную способность с достаточной тщательностью ограничить сферу применения чрезвычайной меры, обнести ее непроходимым рвом. Желание Блэка, по-видимому, заключалось в том, чтобы пытка навсегда осталась исключением, чтобы ей ни под каким видом не был придан статус юридической нормы, даже самой строгой.
Такая постановка вопроса - весьма оригинальная трактовка пресловутой слепоты юстиции, то бишь Фемиды с ее вечной повязкой на глазах и с безменом в руке.
Не так давно мне пришлось лететь в США внутренним рейсом. Строгие меры проверки, введенные после 11 сентября, были, казалось бы, налицо. Перед самой посадкой некоторых наугад выбранных пассажиров, в числе которых на этот раз оказался и я, отводили в сторону и проверяли с особой тщательностью: просили расстегнуть ремень, разували и тщательно осматривали обувь, инвентаризировали содержимое ручной клади, обводили металлоискателем и прохлопывали с ног до головы. Сам я подвергся этим мерам предосторожности без малейшего протеста, понимая их необходимость, и они, казалось бы, имели целью укрепить мою уверенность в безопасности предстоящего путешествия. Но не укрепили - ни мою, ни, я полагаю, общую.
Дело в том, что проверяли именно вразброс - уж не знаю, какой при этом применяли алгоритм случайных чисел. Передо мной для контроля был выбран пенсионер лет восьмидесяти, подвезенный к воротам в инвалидном кресле. Он с большим трудом встал для осмотра, едва справился с пряжкой для штанов, которые сразу стремительно обрушились и были на полдороге пойманы контролером. Сразу за мной к контрольному столу подвели индийскую супружескую пару лет шестидесяти, чьи лица выражали бесконечную кротость и покорность судьбе. Ни я, ни другие пассажиры никогда не заподозрили бы в этих людях потенциальных террористов. В портретной галерее террористов, обнародованной вскоре после 11 сентября, были представлены, насколько мне помнится, исключительно уроженцы Ближнего Востока, в первую очередь граждане Саудовской Аравии и Египта. Не вполне понятно, каким образом разбитый инсультом пенсионер со Среднего Запада мог угодить в число их единомышленников.
Между тем, всем известно, что самая безопасная авиалиния в мире - это израильская "Эль-Аль", и каждый, кто пользовался ее услугами, знает, что ее меры безопасности ничуть не похожи на описанные американские. Контролеры "Эль-Аль" придерутся к старику в инвалидном кресле только в том случае, если он чем-то отклоняется от общего профиля подобных стариков, и в этом случае будут меньше всего обращать внимание на маникюрные ножницы или пряжку от ремня. Их интересует прежде всего личность, и они подвергают такого человека придирчивому допросу, прямо рассчитанному на то, чтобы вызвать у него раздражение и срыв. А вообще они как правило выбирают для контроля людей других возрастных категорий, с особым упором на их гражданство и расовые признаки.
Такой подход в американском праве получил название "расового профилирования" - его, в частности, применяют полицейские многих штатов в борьбе с перевозками наркотиков по территории страны. За это они подвергались резкой критике, и были даже попытки прямо запретить расовое профилирование как противоречащее духу конституции и гражданским правам.
Все вышесказанное - не лирическое отступление, а еще один аспект проблемы экстремальной юстиции, поднятой Майклом Гленноном. Расовое профилирование - вещь крайне неприятная, в особенности для ни в чем не повинного человека той расы, которая становится жертвой этого профилирования. Но избежать ее в реальной жизни порой просто невозможно: если жертва преступления заявила, что подозреваемый принадлежит к определенной расе, предъявлять ей для опознания представителей другой - в лучшем случае пустая трата времени и денег. Но юридические нормы, которыми можно было бы регулировать расовое профилирование, практически невозможно сформулировать, и многие полагают, что лучше просто закрыть глаза на такую практику, потому что ее нельзя ни запретить, ни узаконить.
Существуют, однако, юридические авторитеты, полагающие, что отсутствие строгих норм - это как раз и есть дорога по упомянутой наклонной плоскости, и что даже самые неприглядные аспекты права подлежат регулированию. Одним из выразителей таких взглядов, совершенно неожиданно для многих наблюдателей, стал известный адвокат Алан Дершовиц, преподаватель юридической школы Гарвардского университета с репутацией ревностного блюстителя гражданских прав. После террористических атак 11 сентября он выступил с идеей легализации пыток в исключительных и строго определенным законом случаях. Он предлагает ввести для этой цели специальные "ордеры на пытку", которые выдавались бы судом, подобно нынешним ордерам на арест или обыск, по предъявлении полицией подробного и мотивированного запроса.
Идея Дершовица произвела настоящий шок в рядах тех, кто знаком с его репутацией и меньше всего ожидал от него чего-то в этом роде. Но в действительности она вполне соответствует его либеральным взглядам. Если мы всерьез считаем, что существуют ситуации, в которых без пыток не обойтись, их регулирование неизбежно, потому что иначе в обществе возникнет особая сфера теневого "правосудия", неподконтрольного этому обществу и, по сути дела, мало чем отличающегося от организованной преступности. Предоставление каким-либо правоохранительным и исполнительным органам чрезвычайных полномочий без строгого контроля и регулирования - это путь к подрыву конституции и произволу.
Именно такую печальную уступку, акт добровольной слепоты, автор статьи в Wilson Quarterly усматривает в комплексе законов, принятых конгрессом по просьбе президента вскоре после 11 сентября под общим названием "патриотический акт".
"Совместная резолюция конгресса, принятая в дни паники после нападений 11 сентября, - это печальное свидетельство способности даже самых преданных своему делу государственных деятелей уступать стадному инстинкту. Конгресс уполномочил президента прибегать к "любой необходимой и подобающей силе", без каких бы то ни было географических и процедурных ограничений, для предотвращения в будущем актов международного терроризма в отношении Соединенных Штатов. Не может быть никаких оснований для того, чтобы уполномочить президента - любого президента - прибегать к вооруженной силе внутри страны, против людей, находящихся на территории Соединенных Штатов, не поставив при этом четких пределов. Но именно таков закон от 14 сентября".
До сих пор неясно, какой путь будет в конечном счете выбран - вариант Блэка, или вариант Дершовица. Судя по всему, самого Майкла Гленнона больше устраивает второй, хотя он не осмеливается прямо высказаться в его поддержку - речь, как-никак, идет о пытках, а не о сострадании вдовам и сиротам. На мой взгляд, самый лучший аргумент в пользу теории Дершовица состоит в том, что о ее претворении в жизнь мы, по крайней мере, немедленно узнаем и сможем принять участие в ее обсуждении, тогда как путь Блэка будет наверняка избран украдкой - нас не спросят.
И тут вновь приходят в голову израильские прецеденты - по той естественной причине, что в Израиле ситуация, с которой США столкнулись лишь в прошлом году, уже стала многолетней рутиной, а проблема "тикающей бомбы" - повседневным правовым вопросом. Международные правозащитные организации уже давно обвиняют израильскую армию в применении пыток по отношению к палестинцам, подозреваемым в подготовке террористических актов. Судя по всему, эти обвинения не безосновательны - это видно хотя бы из того, что на определенном этапе этой проблемой посчитал нужным заняться верховный суд Израиля. У меня нет под рукой источников для цитирования, но, насколько я помню, решение суда свелось к тому, что в исключительных случаях, когда речь идет о прямой угрозе жизни мирных граждан, допустимы меры так называемого "повышенного давления" на подозреваемых. Противники подобных мер склонны характеризовать их как "мягкие пытки" - сюда относятся такие меры, как лишение сна, воды и грубое обращение следователей, не исключающее рукоприкладства.
Если взлянуть на все это в свете приведенных аргументов, можно сказать, что Израиль, изначально избравший для себя путь Хьюго Блэка, в конечном счете был вынужден склониться к Алану Дершовицу. Судя по всему, только так, будучи поставленной перед почти невыносимым выбором, страна может сохранить свою либеральную правовую структуру.
Я, конечно же, далек от мысли облекать себя в мантию юриста, и до сих пор ограничивался изложением приведенных в статье аргументов в меру своего скромного понимания. Но я не могу удержаться, чтобы не привести под занавес собственную теорию, которая, на мой взгляд, выводит всю проблему за рамки строгой юстиции и возвращает ее здравому смыслу.
Существует ситуация, в которой правоохранительным органам по сути дела выдается "карт-бланш" - по крайней мере на действия, направленные конкретно против преступников. Такая ситуация - это непосредственное время и место совершения преступления. Когда террористы захватили заложников, полиция прибегает к мерам, которые, с одной стороны, никакой конституцией не предусмотрены, а с другой - ни в чем ей не противоречат. Пока заложники находятся во власти захвативших их террористов, никого из нас не заботит ни жизнь, ни здоровье террористов, ни их гражданские права. И лишь когда преступление сорвано, а террористы арестованы, они подпадают под защиту закона.
Но ситуация с "тикающей бомбой" - это именно захват заложников, только в огромных масштабах. Террорист, находящийся во власти полиции, но не выдающий подробности операции, может и должен рассматриваться как правонарушитель, застигнутый на месте преступления. И в этом случае вопрос о пытках просто снимается - говорить о конституционной защите можно лишь тогда, когда преступление предотвращено или, что куда печальнее, когда оно завершено.