Эрвинг Кристол принадлежит к сословию американских интеллектуалов, причем принадлежит давно - ему уже за восемьдесят. Он - представитель плеяды ньюйоркского Сити-Колледжа, замечательного поколения тридцатых-сороковых годов, постепенно порывавшего с "детской болезнью левизны" и дрейфовавшего вправо. В начале семидесятых годов, вместе со знаменитым социологом Дэниэлом Беллом, он основал общественно-политический журнал "Паблик интерест", и по сей день остается его соредактором.
Слово "интеллектуал" звучит по-русски неуважительно, хуже, чем "очкарик". Более ста лет назад его вытеснило трепетное "интеллигент" - слово-паразит, начисто лишенное содержания. Человека нельзя отнести к сословию интеллигентов по каким-то объективным социологическим признакам, в то время как функция "интеллектуала" подразумевает просто хорошее образование, академическую должность и заметный вклад в культурный и социальный диалог. В отличие от "интеллигентов", "интеллектуалы" действительно встречаются в природе, хотя и не все поражают мощью интеллекта. Назвать самого себя "интеллигентом" - значит себя похвалить, в то время как титул "интеллектуала" подразумевает не похвалу, а скорее некоторую иронию: по словам самого Кристола, интеллектуал - это "человек, имеющий множество мнений по множеству вопросов, в которых он довольно плохо разбирается".
Но такой человек необходим обществу как пресловутая канифоль смычку виртуоза, потому что сегодня трудно наладить эффективный обмен мнениями между специалистами, невежество которых по необходимости почти универсально за пределами узкого прожектора профессиональных знаний. В последнем номере уже упомянутого журнала "Паблик интерест" в ретроспективной серии опубликован текст выступления Эрвинга Кристола перед студентами и преподавателями Политехнического института Нью-Йорка под названием "Представляет ли технология угрозу либеральному обществу". Это выступление состоялось в 1975 году, и сегодня, четверть века спустя, поучительно проверить, что из сказанного сбывается, и что упущено из виду.
Наука и сопутствующие ей открытия, как отмечает Эрвинг Кристол, процветали и до своего европейского взлета - в Древней Греции, в Китае, к которым, замечу от себя, необходимо добавить и классическую исламскую цивилизацию эпохи арабских халифатов. Но все эти периоды имели историческое начало и конец - нигде не произошло слияния теории с технологией, как это было на Западе.
Историки не в состоянии ответить на вопрос, почему произошло то, что произошло, а не что-нибудь совершенно другое. На этот счет существует замечательное изречение британского биолога и классического филолога д'Арси Томпсона: "вещи таковы, каковы они есть, потому что они такими стали". Одна из догадок, упомянутых Кристолом, приписывает грекам и китайцам мудрое опасение перед властью, которую предоставляет наука: властью творить добро и зло. Нет никаких свидетельств в пользу того, что эта догадка справедлива, но она справедлива как раз в отношении европейской культуры с ее мифом о Фаусте, пожелавшем вечной жизни и полноты власти над миром. Такая жизнь и власть, в той мере, в какой они вообще возможны, исходят не от Бога, а от дьявола, и в конечном счете, насколько финал "Фауста" Гете поддается расшифровке, эта жизнь и власть тщетны.
Но на протяжении последних четырех-пяти столетий в Европе, по мере прогресса науки, происходила ее реабилитация в общественном сознании: с нее, если выразиться уголовно-процессуально, было снято подозрение.
"Возникли две новых величественных интеллектуальных идеи, придающих законность предприятию современной науки. Одна из них заключается в том, что человеку можно доверить эту власть, что человек - не порождение первородного греха, не порождение внутренней извращенности, и что он, если и не поддается совершенствованию в буквальном смысле, то способен к нему настолько, чтобы можно было доверить человечеству ту мощь, которой наделяет нас наука, обращенная в технологию. Вторая идея... заключается в том, что история - прогрессивна и состоит из последовательных стадий совершенствования человечества. Таким образом, поскольку будущее будет лучше прошлого, и люди будущего будут лучше людей прошлого, нет никакой серьезной причины для тревоги за эту новую и великую мощь, которой наделяется человечество".
По мнению Эрвинга Кристола, эти две идеи представляют собой сущность мировоззрения так называемой "эпохи просвещения" и заложены в фундамент либерального демократического общества. В то время, как библейский мудрец утверждал, что "во многой мудрости много печали", популярный журнал советской эпохи возражал ему своим названием: "Знание - сила". Советское идеология, далекая от духа просвещения, была во многом карикатурой на него в сознании среднего октябренка.
Тем временем на Западе нарастали сомнения. Переломным моментом и концом идеологии просвещения стал взрыв атомной бомбы в Хиросиме - самое наглядное доказательство того, что наука сама по себе не имеет встроенных нравственных ограничителей, и что она способна служить злу не в меньшей степени, чем добру. Тут важен именно этот коренной поворот в сознании, а не какое-то конкретное открытие или событие: ведь и до бомбы было понятно, что самолет или танк так же верно служит Гитлеру или Сталину, как Черчиллю или Рузвельту.
Атмосфера периода разочарования хорошо запечатлена, по мнению Кристола, в научно-фантастической литературе. Достаточно упомянуть книги, чьи названия стали почти нарицательными: "1984" Джорджа Оруэлла и "Прекрасный новый мир" Олдоса Хаксли. В этих романах наука выступает либо откровенно на стороне зла, как в тоталитарной антиутопии Оруэлла, либо, у Хаксли, на стороне силы, в которой нам трудно видеть воплощение добра.
Между тем, технология становится все неотделимее от структуры современного общества, подминая или обращая в свою веру все другие, в том числе и такие, которые, как в свое время Китай, сделали иной выбор. Технология стала неотъемлемой частью капитализма, единственного общественного строя, выдержавшего испытание реальностью, и она же лежит в основе всеобщего экономического объединения, которое получило название "глобализации" и по душе далеко не всем. В то же время, совершенно не очевидно, что связь науки с либерализмом и демократией столь же тесна, и что их пути не могут в один роковой момент резко разойтись.
Эрвинг Кристол хорошо понимает эту проблему и считает ее одной из центральных для дальнейшей эволюции свободного общества. Опасность прихода к власти технологов, "инженеров" он видит в том, что они рассматривают мир как совокупность проблем, которые требуют решения, в то время как реальный мир полон не проблем, а живых людей, и реальный политик не столько решает проблемы, сколько пытается согласовывать трудносогласуемые интересы. Ученые любят планировать наперед, тогда как в человеческом обществе каждый имеет свое мнение, и единственный способ планирования - это подавление частных инициатив, обретение над ними абсолютной власти.
Выход, предлагаемый Кристолом - это расширение традиций гуманистического образования, прививка будущим ученым со студенческой скамьи либеральных ценностей, введение на естественных факультетах обязательных курсов "нормативной" политической философии. Ученые должны понять, что устройство общества и социальные проблемы требуют иных методов, чем те, которыми они пользуются у себя в лаборатории и в конструкторском бюро, и что именно на них может быть возложена задача уберечь мир от технологической гибели. Реальную степень оптимизма Кристола трудно оценить, поскольку он обращается к студентам скорее с проповедью, чем с беспощадным анализом. Но даже из пунктов этой проповеди видно, что благополучный исход совсем не представляется автору гарантированным.
Сегодня, четверть века спустя, мы не стали мудрее, чем был в ту пору поныне здравствующий Кристол, а если даже и стали, то об этом судить не нам - другие поколения будут объективней. Мы просто расположены в ином пункте времени, из которого нам легче судить о том, насколько справедливы были прогнозы двадцатипятилетней давности, и насколько оправданы могут быть наши собственные. Все "историческое" в истории видно только задним числом: не было свидетеля, который провозгласил миру приход феодализма или начало индустриальной революции. Предсказания Эрвинга Кристола, вдумчивого критика эпохи, на поверку не оказались прозорливее, чем можно было ожидать: он хорошо видит проблемы завтрашнего дня, но уже не различает послезавтрашних.
Его пожелание о введении гуманистических дисциплин в программы естественных факультетов сбылось: полагаю, что сегодня во всех технических университетах США преподаются курсы научной этики и других похожих дисциплин. Но все эти усилия никак не проясняют ответа на поставленный некогда вопрос: по пути ли технологии с демократическим либерализмом? Кто гарантирует, что полнее уяснив для себя принципы либерализма, ученые не решат окончательно их отвергнуть?
Вот, на мой взгляд, один из примеров недостаточной остроты исторического зрения Кристола, хотя не исключено, что ему просто помешал формат популярной и общедоступной лекции. Отмечая рост антитехнологических настроений после момента истины в Хиросиме, он упоминает об экологических движениях.
"Движения за охрану окружающей среды и экологии следует понимать во всей их серьезности. Это не просто движения за улучшение мира. Это движения, которые, в своем широком наступлении, бросают вызов фундаментальным принципам, на которых была построена современная цивилизация - современная, либеральная, демократическая цивилизация. Они сомневаются в том, что безграничное развитие науки и самое щедрое, самое всеохватывающее применение технологии приведут к построению хорошего общества и хорошего мира. И сегодня вполне очевидно, что среди молодых людей имеется немало сомнений и скептицизма по этому поводу".
Говоря об этих движениях, которые сегодня принято объединять в общую группу "зеленых", очень важно отметить, что они не являются выражением протеста с либеральных позиций, и не имеют под собой никакой последовательной интеллектуальной платформы. Большинство их участников зачастую имеют очень туманное представление о том, против чего они выступают, будь то строительство атомной электростанции, прокладка шоссе или посевы генетически модифицированных культур. Атомные электростанции, как показал Чернобыль, могут быть весьма опасны, но оценка их реального вреда пока затруднительна. Между тем, куда более традиционные электростанции, работающие на каменном угле, выпускают в атмосферу массу вредных веществ, жертвы которых менее наглядны, но поддаются статистическому учету и гораздо многочисленнее всех учтенных жертв ядерных катастроф, включая Хиросиму и Нагасаки. Углекислый газ от сгорания ископаемого топлива является, по общему мнению, одной из главных причин глобального потепления, сулящего великие беды. Тем не менее, я не могу припомнить ни одного случая массовых протестов против угольной электростанции, сравнимых по масштабам с антиядерными демонстрациями. Более того, ископаемая энергия за пределами узкого круга специалистов сегодня считается сравнительно безопасной альтернативой энергии ядерной.
Ошибка Кристола заключается, на мой взгляд, в том, что он не счел нужным проанализировать характер экологических протестов: их участники не выдвигают против технологии обвинений специфически либерального характера, перед нами не гипотетический конфликт хорошего с плохим, а конфликт веры со знанием. Вспомним, что лозунг гуманизма, по крайней мере один из лозунгов - "знание сила". На чьей же стороне правота?
Культовый характер экологических и других подобных протестов сегодня гораздо очевиднее, чем четверть века назад: значительная часть их участников исповедует целый спектр примитивных и необременительных в быту религий, от голливудского варианта буддизма до друидизма или ведьмовства. Все эти религии объединяет ненависть к технологии.
Чтобы не создалось впечатления, что я выступаю на стороне инженеров, приглядимся повнимательнее и к ним. Многие из них сегодня разделяют опасения, высказанные когда-то Эрвингом Кристолом, относительно небывалой концентрации мощи, которую технология позволяет даже отдельному человеку, и некоторые наиболее отчаявшиеся требуют безотлагательной реформы общества по тоталитарной модели. Незачем говорить, что это - совсем не тот компромисс, к какому призывал Кристол четверть века назад.
Существуют, однако, тенденции, которые в этом прошлом еще не были различимы. За последние пару десятилетий в научных кругах приобрел большую популярность так называемый ультрадарвинизм, именуемый также культурным дарвинизмом. Один из ведущих представителей этого течения - американский философ Дэниэл Деннетт, развивающий идеи известного биолога и популяризатора науки Ричарда Докинса.
Деннет считает, что поле действия дарвиновского естественного отбора не ограничено чистой биологией. С возникновением человека и созданием культурно-информационной среды центр тяжести эволюции перемещается именно в эту среду, и если раньше носителями и агентами эволюции были исключительно гены, то теперь ими становятся идеи, подверженные размножению и изменению. По аналогии с геном такая элементарная частица информационной эволюции именуется "мем".
По словам Деннета, речь идет не просто о сходном типе движения, который можно образно уподобить биологическому, а о непрерывном едином потоке: эволюция - алгоритм, автоматический процесс, который не зависит от своего носителя. Считаем ли мы стулья или яблоки, результат вычисления будет одним и тем же. Точно так же эволюция не меняет своей природы в зависимости от того, лежат ли в ее основе гены, единицы биологической информации, или мемы, единицы информации культурной.
В результате все пространство жизни включается в общее пространство организованной информации. Это, по мысли Деннетта и его сторонников, позволяет объединить естественные и гуманитарные науки в единую общую дисциплину, "меметику", магистральную отрасль человеческого знания.
Человеческая мораль не является исключением, поскольку она, как и вся человеческая культура, представляет собой результат "меметической" эволюции, некоторую фазу в процессе развития, и вовсе не обязательно полагать, что завтрашняя фаза будет похожа на сегодняшнюю - скорее напротив.
Культурный дарвинизм сегодня - далеко не общепринятая доктрина среди ученых, и вызывает ожесточенные протесты и возражения со стороны многих биологов и философов. Но он хорошо иллюстрирует возможные результаты сплава этики и науки, и эти результаты бесконечно далеки от тех, к которым призывал в свое время Эрвинг Кристол.
Эволюционная мораль, даже когда она не отличается заметным образом от общепринятой, в основе имеет с ней мало общего, потому что предполагает непрерывную цепь изменений в будущем, тогда как традиционная мораль принципиально неподвижна, по крайней мере в своем центре. Кроме того, эволюционная мораль - функция культуры в целом, тогда как либеральная мораль Кристола адресована прежде всего отдельному человеку, индивиду.
Если оглянуться назад, легко убедиться, что гуманистическая мораль, утверждение ценности и приоритета человеческой личности, была уникальным продуктом истории, сплавом нравственных прозрений античности, принципов христианства и поправок Реформации. Китай, отвергший технологию, отверг и либерализм, о чем Кристол забывает упомянуть, видимо полагая этот факт несущественным для своего аргумента.
Но это великое наследие западной цивилизации, может быть более великое, чем сама технология, лишено в современном обществе корней и дрейфует, как подтаявший айсберг. Либерализм, несмотря на всю обязательную риторику западных правительств, все чаще выглядит пережитком, в буквальном смысле "пережитком капитализма", в схватке яйцеголовых приверженцев "меметики", инженеров космических кораблей и человеческих душ, и их торжествующе безграмотных противников, "древолюбов", воздвигающих бобровую плотину в русле всеобщей эволюции. Кому из этих провидцев мы рискнем поручить преподавание научной этики, и каковы будут результаты? Инженеры испытывают презрение к противостоящей толпе, а толпа отвечает им ненавистью - где здесь пространство для спасительного компромисса?
Трагедия будущего, если оно простирается дальше, чем на четверть века, состоит в том, что оно обречено оставаться неизвестным. Эрвинг Кристол, конечно, понял это раньше и лучше меня, и он заведомо не дает никаких гарантий, а лишь выражает надежду. Подобно мне, он считает любовь к ближнему важнейшим достижением если не эволюции, то истории. Он может лишь предостеречь, но не в состоянии дать рецепта. Либерализм отличается от строительства коммунизма тем, что сегодняшний человек волнует его больше, чем грядущее поколение. Есть ценности, которые нельзя защищать коллективом, и опасности, которым можно противостоять только в одиночку. Впрочем, сам Кристол - лучшее тому доказательство.
Слово "интеллектуал" звучит по-русски неуважительно, хуже, чем "очкарик". Более ста лет назад его вытеснило трепетное "интеллигент" - слово-паразит, начисто лишенное содержания. Человека нельзя отнести к сословию интеллигентов по каким-то объективным социологическим признакам, в то время как функция "интеллектуала" подразумевает просто хорошее образование, академическую должность и заметный вклад в культурный и социальный диалог. В отличие от "интеллигентов", "интеллектуалы" действительно встречаются в природе, хотя и не все поражают мощью интеллекта. Назвать самого себя "интеллигентом" - значит себя похвалить, в то время как титул "интеллектуала" подразумевает не похвалу, а скорее некоторую иронию: по словам самого Кристола, интеллектуал - это "человек, имеющий множество мнений по множеству вопросов, в которых он довольно плохо разбирается".
Но такой человек необходим обществу как пресловутая канифоль смычку виртуоза, потому что сегодня трудно наладить эффективный обмен мнениями между специалистами, невежество которых по необходимости почти универсально за пределами узкого прожектора профессиональных знаний. В последнем номере уже упомянутого журнала "Паблик интерест" в ретроспективной серии опубликован текст выступления Эрвинга Кристола перед студентами и преподавателями Политехнического института Нью-Йорка под названием "Представляет ли технология угрозу либеральному обществу". Это выступление состоялось в 1975 году, и сегодня, четверть века спустя, поучительно проверить, что из сказанного сбывается, и что упущено из виду.
Наука и сопутствующие ей открытия, как отмечает Эрвинг Кристол, процветали и до своего европейского взлета - в Древней Греции, в Китае, к которым, замечу от себя, необходимо добавить и классическую исламскую цивилизацию эпохи арабских халифатов. Но все эти периоды имели историческое начало и конец - нигде не произошло слияния теории с технологией, как это было на Западе.
Историки не в состоянии ответить на вопрос, почему произошло то, что произошло, а не что-нибудь совершенно другое. На этот счет существует замечательное изречение британского биолога и классического филолога д'Арси Томпсона: "вещи таковы, каковы они есть, потому что они такими стали". Одна из догадок, упомянутых Кристолом, приписывает грекам и китайцам мудрое опасение перед властью, которую предоставляет наука: властью творить добро и зло. Нет никаких свидетельств в пользу того, что эта догадка справедлива, но она справедлива как раз в отношении европейской культуры с ее мифом о Фаусте, пожелавшем вечной жизни и полноты власти над миром. Такая жизнь и власть, в той мере, в какой они вообще возможны, исходят не от Бога, а от дьявола, и в конечном счете, насколько финал "Фауста" Гете поддается расшифровке, эта жизнь и власть тщетны.
Но на протяжении последних четырех-пяти столетий в Европе, по мере прогресса науки, происходила ее реабилитация в общественном сознании: с нее, если выразиться уголовно-процессуально, было снято подозрение.
"Возникли две новых величественных интеллектуальных идеи, придающих законность предприятию современной науки. Одна из них заключается в том, что человеку можно доверить эту власть, что человек - не порождение первородного греха, не порождение внутренней извращенности, и что он, если и не поддается совершенствованию в буквальном смысле, то способен к нему настолько, чтобы можно было доверить человечеству ту мощь, которой наделяет нас наука, обращенная в технологию. Вторая идея... заключается в том, что история - прогрессивна и состоит из последовательных стадий совершенствования человечества. Таким образом, поскольку будущее будет лучше прошлого, и люди будущего будут лучше людей прошлого, нет никакой серьезной причины для тревоги за эту новую и великую мощь, которой наделяется человечество".
По мнению Эрвинга Кристола, эти две идеи представляют собой сущность мировоззрения так называемой "эпохи просвещения" и заложены в фундамент либерального демократического общества. В то время, как библейский мудрец утверждал, что "во многой мудрости много печали", популярный журнал советской эпохи возражал ему своим названием: "Знание - сила". Советское идеология, далекая от духа просвещения, была во многом карикатурой на него в сознании среднего октябренка.
Тем временем на Западе нарастали сомнения. Переломным моментом и концом идеологии просвещения стал взрыв атомной бомбы в Хиросиме - самое наглядное доказательство того, что наука сама по себе не имеет встроенных нравственных ограничителей, и что она способна служить злу не в меньшей степени, чем добру. Тут важен именно этот коренной поворот в сознании, а не какое-то конкретное открытие или событие: ведь и до бомбы было понятно, что самолет или танк так же верно служит Гитлеру или Сталину, как Черчиллю или Рузвельту.
Атмосфера периода разочарования хорошо запечатлена, по мнению Кристола, в научно-фантастической литературе. Достаточно упомянуть книги, чьи названия стали почти нарицательными: "1984" Джорджа Оруэлла и "Прекрасный новый мир" Олдоса Хаксли. В этих романах наука выступает либо откровенно на стороне зла, как в тоталитарной антиутопии Оруэлла, либо, у Хаксли, на стороне силы, в которой нам трудно видеть воплощение добра.
Между тем, технология становится все неотделимее от структуры современного общества, подминая или обращая в свою веру все другие, в том числе и такие, которые, как в свое время Китай, сделали иной выбор. Технология стала неотъемлемой частью капитализма, единственного общественного строя, выдержавшего испытание реальностью, и она же лежит в основе всеобщего экономического объединения, которое получило название "глобализации" и по душе далеко не всем. В то же время, совершенно не очевидно, что связь науки с либерализмом и демократией столь же тесна, и что их пути не могут в один роковой момент резко разойтись.
Эрвинг Кристол хорошо понимает эту проблему и считает ее одной из центральных для дальнейшей эволюции свободного общества. Опасность прихода к власти технологов, "инженеров" он видит в том, что они рассматривают мир как совокупность проблем, которые требуют решения, в то время как реальный мир полон не проблем, а живых людей, и реальный политик не столько решает проблемы, сколько пытается согласовывать трудносогласуемые интересы. Ученые любят планировать наперед, тогда как в человеческом обществе каждый имеет свое мнение, и единственный способ планирования - это подавление частных инициатив, обретение над ними абсолютной власти.
Выход, предлагаемый Кристолом - это расширение традиций гуманистического образования, прививка будущим ученым со студенческой скамьи либеральных ценностей, введение на естественных факультетах обязательных курсов "нормативной" политической философии. Ученые должны понять, что устройство общества и социальные проблемы требуют иных методов, чем те, которыми они пользуются у себя в лаборатории и в конструкторском бюро, и что именно на них может быть возложена задача уберечь мир от технологической гибели. Реальную степень оптимизма Кристола трудно оценить, поскольку он обращается к студентам скорее с проповедью, чем с беспощадным анализом. Но даже из пунктов этой проповеди видно, что благополучный исход совсем не представляется автору гарантированным.
Сегодня, четверть века спустя, мы не стали мудрее, чем был в ту пору поныне здравствующий Кристол, а если даже и стали, то об этом судить не нам - другие поколения будут объективней. Мы просто расположены в ином пункте времени, из которого нам легче судить о том, насколько справедливы были прогнозы двадцатипятилетней давности, и насколько оправданы могут быть наши собственные. Все "историческое" в истории видно только задним числом: не было свидетеля, который провозгласил миру приход феодализма или начало индустриальной революции. Предсказания Эрвинга Кристола, вдумчивого критика эпохи, на поверку не оказались прозорливее, чем можно было ожидать: он хорошо видит проблемы завтрашнего дня, но уже не различает послезавтрашних.
Его пожелание о введении гуманистических дисциплин в программы естественных факультетов сбылось: полагаю, что сегодня во всех технических университетах США преподаются курсы научной этики и других похожих дисциплин. Но все эти усилия никак не проясняют ответа на поставленный некогда вопрос: по пути ли технологии с демократическим либерализмом? Кто гарантирует, что полнее уяснив для себя принципы либерализма, ученые не решат окончательно их отвергнуть?
Вот, на мой взгляд, один из примеров недостаточной остроты исторического зрения Кристола, хотя не исключено, что ему просто помешал формат популярной и общедоступной лекции. Отмечая рост антитехнологических настроений после момента истины в Хиросиме, он упоминает об экологических движениях.
"Движения за охрану окружающей среды и экологии следует понимать во всей их серьезности. Это не просто движения за улучшение мира. Это движения, которые, в своем широком наступлении, бросают вызов фундаментальным принципам, на которых была построена современная цивилизация - современная, либеральная, демократическая цивилизация. Они сомневаются в том, что безграничное развитие науки и самое щедрое, самое всеохватывающее применение технологии приведут к построению хорошего общества и хорошего мира. И сегодня вполне очевидно, что среди молодых людей имеется немало сомнений и скептицизма по этому поводу".
Говоря об этих движениях, которые сегодня принято объединять в общую группу "зеленых", очень важно отметить, что они не являются выражением протеста с либеральных позиций, и не имеют под собой никакой последовательной интеллектуальной платформы. Большинство их участников зачастую имеют очень туманное представление о том, против чего они выступают, будь то строительство атомной электростанции, прокладка шоссе или посевы генетически модифицированных культур. Атомные электростанции, как показал Чернобыль, могут быть весьма опасны, но оценка их реального вреда пока затруднительна. Между тем, куда более традиционные электростанции, работающие на каменном угле, выпускают в атмосферу массу вредных веществ, жертвы которых менее наглядны, но поддаются статистическому учету и гораздо многочисленнее всех учтенных жертв ядерных катастроф, включая Хиросиму и Нагасаки. Углекислый газ от сгорания ископаемого топлива является, по общему мнению, одной из главных причин глобального потепления, сулящего великие беды. Тем не менее, я не могу припомнить ни одного случая массовых протестов против угольной электростанции, сравнимых по масштабам с антиядерными демонстрациями. Более того, ископаемая энергия за пределами узкого круга специалистов сегодня считается сравнительно безопасной альтернативой энергии ядерной.
Ошибка Кристола заключается, на мой взгляд, в том, что он не счел нужным проанализировать характер экологических протестов: их участники не выдвигают против технологии обвинений специфически либерального характера, перед нами не гипотетический конфликт хорошего с плохим, а конфликт веры со знанием. Вспомним, что лозунг гуманизма, по крайней мере один из лозунгов - "знание сила". На чьей же стороне правота?
Культовый характер экологических и других подобных протестов сегодня гораздо очевиднее, чем четверть века назад: значительная часть их участников исповедует целый спектр примитивных и необременительных в быту религий, от голливудского варианта буддизма до друидизма или ведьмовства. Все эти религии объединяет ненависть к технологии.
Чтобы не создалось впечатления, что я выступаю на стороне инженеров, приглядимся повнимательнее и к ним. Многие из них сегодня разделяют опасения, высказанные когда-то Эрвингом Кристолом, относительно небывалой концентрации мощи, которую технология позволяет даже отдельному человеку, и некоторые наиболее отчаявшиеся требуют безотлагательной реформы общества по тоталитарной модели. Незачем говорить, что это - совсем не тот компромисс, к какому призывал Кристол четверть века назад.
Существуют, однако, тенденции, которые в этом прошлом еще не были различимы. За последние пару десятилетий в научных кругах приобрел большую популярность так называемый ультрадарвинизм, именуемый также культурным дарвинизмом. Один из ведущих представителей этого течения - американский философ Дэниэл Деннетт, развивающий идеи известного биолога и популяризатора науки Ричарда Докинса.
Деннет считает, что поле действия дарвиновского естественного отбора не ограничено чистой биологией. С возникновением человека и созданием культурно-информационной среды центр тяжести эволюции перемещается именно в эту среду, и если раньше носителями и агентами эволюции были исключительно гены, то теперь ими становятся идеи, подверженные размножению и изменению. По аналогии с геном такая элементарная частица информационной эволюции именуется "мем".
По словам Деннета, речь идет не просто о сходном типе движения, который можно образно уподобить биологическому, а о непрерывном едином потоке: эволюция - алгоритм, автоматический процесс, который не зависит от своего носителя. Считаем ли мы стулья или яблоки, результат вычисления будет одним и тем же. Точно так же эволюция не меняет своей природы в зависимости от того, лежат ли в ее основе гены, единицы биологической информации, или мемы, единицы информации культурной.
В результате все пространство жизни включается в общее пространство организованной информации. Это, по мысли Деннетта и его сторонников, позволяет объединить естественные и гуманитарные науки в единую общую дисциплину, "меметику", магистральную отрасль человеческого знания.
Человеческая мораль не является исключением, поскольку она, как и вся человеческая культура, представляет собой результат "меметической" эволюции, некоторую фазу в процессе развития, и вовсе не обязательно полагать, что завтрашняя фаза будет похожа на сегодняшнюю - скорее напротив.
Культурный дарвинизм сегодня - далеко не общепринятая доктрина среди ученых, и вызывает ожесточенные протесты и возражения со стороны многих биологов и философов. Но он хорошо иллюстрирует возможные результаты сплава этики и науки, и эти результаты бесконечно далеки от тех, к которым призывал в свое время Эрвинг Кристол.
Эволюционная мораль, даже когда она не отличается заметным образом от общепринятой, в основе имеет с ней мало общего, потому что предполагает непрерывную цепь изменений в будущем, тогда как традиционная мораль принципиально неподвижна, по крайней мере в своем центре. Кроме того, эволюционная мораль - функция культуры в целом, тогда как либеральная мораль Кристола адресована прежде всего отдельному человеку, индивиду.
Если оглянуться назад, легко убедиться, что гуманистическая мораль, утверждение ценности и приоритета человеческой личности, была уникальным продуктом истории, сплавом нравственных прозрений античности, принципов христианства и поправок Реформации. Китай, отвергший технологию, отверг и либерализм, о чем Кристол забывает упомянуть, видимо полагая этот факт несущественным для своего аргумента.
Но это великое наследие западной цивилизации, может быть более великое, чем сама технология, лишено в современном обществе корней и дрейфует, как подтаявший айсберг. Либерализм, несмотря на всю обязательную риторику западных правительств, все чаще выглядит пережитком, в буквальном смысле "пережитком капитализма", в схватке яйцеголовых приверженцев "меметики", инженеров космических кораблей и человеческих душ, и их торжествующе безграмотных противников, "древолюбов", воздвигающих бобровую плотину в русле всеобщей эволюции. Кому из этих провидцев мы рискнем поручить преподавание научной этики, и каковы будут результаты? Инженеры испытывают презрение к противостоящей толпе, а толпа отвечает им ненавистью - где здесь пространство для спасительного компромисса?
Трагедия будущего, если оно простирается дальше, чем на четверть века, состоит в том, что оно обречено оставаться неизвестным. Эрвинг Кристол, конечно, понял это раньше и лучше меня, и он заведомо не дает никаких гарантий, а лишь выражает надежду. Подобно мне, он считает любовь к ближнему важнейшим достижением если не эволюции, то истории. Он может лишь предостеречь, но не в состоянии дать рецепта. Либерализм отличается от строительства коммунизма тем, что сегодняшний человек волнует его больше, чем грядущее поколение. Есть ценности, которые нельзя защищать коллективом, и опасности, которым можно противостоять только в одиночку. Впрочем, сам Кристол - лучшее тому доказательство.