В этом выпуске:
- Детство Таисии Шкет из Улан-Удэ закончилось в 11 лет;
- Цена колымского золота военного времени;
- История семьи Марии Кузнецовой из Климовска;
- У Валентины Борисовой из Саратова война отобрала самое дорогое - дочь;
- Татьяна Шевченко из Приамурья о победе узнала случайно;
- Сыктывкар: от немецкого до советского концлагеря один шаг;
- Хабаровск: муж Ларисы Мельниковой с войны не вернулся;
- Омск: что вспоминает в День Победы Люба Захарова;
- Орел: детская зона на Крайнем Севере;
- Обнинск: дело жизни Галины Слесаревой - искать погибших на войне;
- Саранск: Алексей и Ирина Адаевы поженились 9-го мая 45-го года; о том, что это - день победы, они еще не знали.
В эфире Улан-Удэ, Александр Мальцев:
Таисии Шкет тяжело говорить о военном времени, ее детство закончилось с началом блокады Ленинграда, в 41-м Тасе было 11 лет.
"Над Ленинградом самолеты появились на вторую ночь. Что мы испытывали? Панику, страх. Старались скрыться".
В первые недели войны детей эвакуировали в пригород. Тася вместе с младшим братом попали в пионерский лагерь, но очень скоро стало ясно, что линия фронта приближается. Начались массированные бомбежки, и детям было предложено вернуться домой. В одну из ночей под грохот артиллерийской канонады Таисия с братом на попутном поезде добрались до города. Вскоре кольцо блокады сомкнулось. Она вспоминает о том, что люди, поначалу боявшиеся бомбежки, со временем потеряли чувство страха.
"Поначалу войны мы спускались в бомбоубежище. Когда под обстрелами фугасками разрушался, живые люди были заживо погребены. Там стоны стояли, земля дрожала от стонов. И когда извлекали людей - тоже в наши обязанности входило, мы разгребали вручную. Кого мы могли спасти, если не было уже мужчин? Кому удавалось выбраться из бомбоубежища, они были седыми. А потом уже не спускались в бомбоубежище, уже наступило отупение от голода, от страха, мы ничего не боялись, нам всегда хотелось есть. Голод, страшнее голода ничего нет".
После того, как в 42-м погибли родители, они с братом остались одни в полуразрушенной, обстреливаемой квартире. Прибавив себе возраст, чтобы получить не 125, а 250 граммов хлеба, девочка тем самым стала военнообязанной. К тому времени в госпиталях начала ощущаться острая нехватка медперсонала.
"Наша обязанность была такая - разбинтовать, забинтовать после операции, накормить - без рук, без ног, без глаз. Раненых было столько, что мест не было. День мы учились, как сделать перевязку, как сделать укол, а ночью мы не отходили от постели, потому что - стоны сплошные. Каждый держался за жизнь, хотел жить".
В 43-м Ленинград стал готовиться к уличным боям.
"У нас в квартире были устроены пулеметные гнезда, меня научили (я была постарше), как стрелять из пулемета "Максим". Когда начинали зенитки бить, у нас осколки летели, холодно было и страшно было. Мы ходили на речку, землю собирали, воды доставали, посолим это воду и пили, чтобы желудок заполнить".
Летом Таисию и других подростков отправили на торфоразработки, нужно было топливо для танкоремонтного завода.
"Четыре человека - звено; нам - 16 тонн торфа. А там раньше были свинофермы, сколотили нары - постели, конечно, не было. В шесть часов утра поднимут, 125 грамм хлеба, а это не хлеб, а жмых и бумага и баланда. Баланда - это просто вода, замутненная какой-то из круп. Торф, он черного цвета, солнце, жара, ни воды, ничего, а нужно было сделать норму. Вечером у нас не было сил, мы брались друг за друга и цепочкой, чтобы не упасть где-то на болотах, шли до этого свинарника, до нар. И кто как заползал, в какой позе заполз, так и оставался, но уже без еды. И так мы в течение месяца поставляли этот торф".
Кажется непостижимым, но ленинградцы, пройдя через все испытания, не утратили чувства сострадания даже по отношению к врагу.
"В Ленинграде было очень много пленных немцев. Получишь этот хлеб, а их вели строем мимо нас, у них настолько жадные, голодные глаза были, мы делились, мы отламывали этот кусочек хлеба и давали, кто протягивал руку. И стали очень быстро забывать, злоба как-то исчезала постепенно".
Таисия Шкет выжила, как она считает, благодаря доброте людей. Много раз ее и других детей, оставшихся без родителей, спасали незнакомые люди. После войны младшему лейтенанту медицинской службы приказали работать в Бурятии, здесь она и осталась. Лишь спустя несколько лет она узнала, что ее наградили медалью "За оборону Ленинграда".
В эфире Магадан, Михаил Горбунов:
В годы войны они были одним целым - Колыма, "Дальстрой", ГУЛАГ. Огромная территория, более полутора миллионов квадратных километров, на которой добывалось золото. Добывалось - заключенными десятков зон системы северо-восточных лагерей НКВД. Рассказывает магаданский историк Давид Райзман, он родился здесь, на Колыме, в семье вольнонаемных "дальстроевцев", в 1941-м году:
"К началу войны на предприятиях "Дальстроя" трудилось 217 тысяч работников, в том числе более 175-ти тысяч заключенных".
Кормили заключенных по-разному. Были пайки для ударников, были для штрафников. С началом же войны целые лагеря перешли на положение штрафных, их и кормили как штрафников.
"Суточной нормой штрафного пайка, установленного в июне 41-го года: хлеб ржаной - 350 грамм; мука ржаная - 40 грамм, крупа - 60 грамм; жиры растительные - 8 грамм, овощи сухие - 5 грамм; овощи свежесоленые - 100 грамм; сельдь - 80 грамм; соль - 15 грамм; томат-пюре - 5 грамм. Рабочий день на Чукотке длился 11-12 часов. Понятно, что высокие производственные показатели обеспечивались за счет весьма интенсивной эксплуатации заключенных, поставленных на грань физического выживания".
В архиве историка Райзмана хранятся записанные им лично десятки воспоминаний очевидцев, именно тех, кто выжил в суровых условиях колымских лагерей. Вот один из свежих примеров:
"Вспоминает Борис Николаевич Лишняк, он рассказывал: "Шла первая военная зима, на лагере это сразу сказалось - снабжение сократилось предельно, питание стало еще более скудным, обеспечение одеждой и обувью вообще прекратилось. Не было валенок. На лагерных промкомбинатах и "инвалидках" плели из веревок лапти. Бурки из старых телогреек на шинном ходу стали предметом роскоши. Пытались тесать из лиственницы деревянные башмаки. План золотодобычи резко возрос, а режим в лагерях резко ужесточился. Голодные, истощенные люди умирали от общего переохлаждения организма, умирали от дистрофии, авитаминозов, пневмонии, дизентерии. Холод в бараках заставлял спать, не раздеваясь: в обуви, в бушлатах, в шапках. Нередко на утреннем разводе кого-нибудь не досчитывались, и находили потом на нарах уже окоченевший труп".
Валерий Ладейщиков был в страшном лагере - высокогорном, оловянно-урановом Бутугучаге. Он свидетельствует: "Из полутора тысяч среднесписочных здешних зэка каждую военную зиму переживала едва ли половина". Австриец Верман Кресс вспоминает: "Нормой за смену в годы войны было сто стокилограммовых тачек золотоносной породы. Их возили от шахты к промывочному бункеру по узким трапам из гнилых досок. Тех, кто не мог выполнить норму, оставляли на вторую и третью смену. Нередко доходяг, умерших от непосильного труда и недоедания, так и закапывали у безымянных штолен". Но в те же военные годы Колыма ежегодно давала рекордное количество химически чистого золота - более 70-ти тонн. Это почти в два с половиной раза больше, чем в нынешнее время. И первые из тех, кто добывал это "военное золото", были реабилитированы только спустя восемь лет после победы.
В эфире Подмосковье, Вера Володина:
Семья Марии Кузнецовой к началу войны жила под Малоярославцем. Старший брат только начал службу в армии, младший был школьником, родители работали в местном райфинотделе. Правда, за пару месяцев до войны отец ее был осужден за прогулы.
"У меня папа попал как в тюрьму? Потому что он на работу дня три, наверное, не вышел, ему дали полгода. В Москве отбывал. Его война застала там, он два месяца отбыл. Папа был жив, но мы не знали и потом не узнавали. Он работал на военном заводе, но мы туда, во-первых, не ездили, полгода - срок не большой. И оттуда нам сказали - сразу на фронт. Или он без вести пропал, или его убили, а, может, он жив. Он, может быть, и писал, а мы были в оккупации. Винят некоторых, что мы остались в оккупации. После приехали, нас вызывали. А куда мы должны двинуться и как мы двинемся, когда все уехали руководящие работники, они на транспорте, а простые, что, пешком куда пойдут? Так и оставались. Нас немцы не били, сидели мы дома. У нас картошка была, мы сажали, и свекла была. Гоняли чистить картошку на кухню нас, молодых. Я один раз спряталась у соседки, а, видно, который собирал, он видел, что я туда пошла. Приходит, она немецкий знала, и она ему объясняет, что нет меня. А он ей говорит - я-то, мол, знаю, что она здесь. Чуть ухватом меня оттуда не согнал. Не хотелось ходить чистить им картошку. Немцы начали жечь дома факелами. Народ выгоняли. Много очень домов сгорело. Наша улица не попала, торопились очень уходить. Была зима такая снежная, морозы крепкие. Погнали снег нас чистить, взрослые и дети. Как-то они сказали - своим дорогу чистите. Мы еще говорим - своим, так можно и почистить".
По очищенной дороге в районный центр пришли в начале декабря 41-го года сибиряки. Как запомнилось 15-летней Марии, были они в белых полушубках. Оккупация не продлилась и двух месяцев. Мария с двумя подружками отправилась сначала в Подольск в ремесленное училище, а затем, через десять месяцев, в соседний Климовск - работать на патронном заводе.
"Нам сделали льготу, мы карточки сдавали свои и питались, у нас трехразовое питание в столовой - завтрак, обед и ужин. Я токарем была, вкалывали, по-русски говоря. Я сначала жила одна в общежитии, а потом мне дали комнату в бараке, и я маму к себе забрала. Сейчас говорю ребятам: мы с бабушкой получали кило 300 хлеба, не дай Бог, откусишь раньше, чем до дома дойдешь и будешь идти и жевать. Главное, не начинать кусать".
Младший брат Марии учился в том же ремесленном училище, но вместо работы на заводе был отправлен пилить лес, в нарушение приказа о трехлетнем использовании выпускников только по специальности.
"Они сделали нарушение свое, а ребята сбежали и не стали пилить. Тоже наказан был, посадили. И вдруг от него не стало писем, поехала я в Москву на Охотный ряд, в организацию, где все на учете осужденные. Когда я приехала узнать - что, один остановился - а кто вы ему? Я говорю - сестра. Он говорит - он умер 7-го января, заболел и умер. Я посидела немножко и поехала. Маме я сразу не говорила - тяжко, - сказала, что все в порядке, просто, наверное, письма не доходят".
Младший брат умер в Сибири, а старший воевал с первого до последнего дня, был ранен, лечился недолго подмосковном госпитале, где по воскресеньям его навещала Мария Кузнецова, а в будние дни всю войну ждал ее токарный станок - с семи утра до семи вечера или во вторую смену с семи вечера до семи утра.
В эфире Саратов, Ольга Бакуткина:
В сентябре 42-го у Валентины Борисовой умерла от голода дочка. Ей было четыре месяца. Маленький гробик стоял на столе в комнате, и каждый раз, когда начинала выть сирена воздушной тревоги, Валентина зачем-то прятала мертвую девочку в погреб. Немецкие самолеты бомбили железнодорожный мост под Саратовом. Утром всех, кто был в состоянии держать лопаты в руках, вывозили за город рыть окопы. Возвращались к ночи, засыпая в пути от голода и усталости. Валентина запомнила непомерную для хрупкой женщины тяжесть работы и кровавые мозоли, не сходившие с рук. Она осталась сиротой в пять лет. Вначале от голода умер отец, затем мама. Старшие сестры, Таисия и Клавдия, вышли замуж. Валентина жила в их семьях по очереди, боясь стать обузой. Когда началась война, ей было 17.
"Все жили по-разному, - говорит Валентина, - но нам было особенно тяжело. Мужья сестер ушли на фронт, Клавдия сразу получила похоронку, ее муж погиб в эшелоне под бомбежкой, так и не успев повоевать. Осталось двое детей, два и четыре года. Потом в 44-м погиб муж Таисии".
Ушел на фронт и муж Валентины. Впрочем, расписаться они в суматохе первых военных дней не успели, а вскоре оказалось, что она ждет ребенка. Валентина училась на бухгалтерских курсах и нянчила маленьких племянников. А вечерами они ждали с работы Клавдию.
"Она работала в пищеторге, - рассказывает Валентина, - иногда приносила домой еду. Было очень голодно. Мы мечтали о хлебе, а есть приходилось колов. Его привозили на машинах на Верхний базар. Попросту это был корм для скотины, но были рады и ему. Казалось вкусно - семечками пахнет".
Весной 42-го у Валентины родилась дочка Тамара. Она тогда работала бухгалтером в бане, брала девочку с собой, укладывая новорожденную на стол среди бумаг. Из-за воспаления груди пропало молоко, и кормить ребенка было нечем, девочка таяла на глазах.
"Она вся покрылась морщинами, высохла, - рассказывает Валентина, - я принесла ее в поликлинику, а мне говорят - она умирает от голода".
Детей у Валентины Борисовой больше не было. Муж-фронтовик вернулся с войны с орденами и с тяжелым ранением в пах. Он умер десять лет назад. 78-летняя Валентина по-прежнему живет в его домике в старом Волжском районе Саратова. В доме есть газ, но за водой приходится ходить к колонке. В палисаднике цветут яблони и пара вишен, как и тогда, в мае 45-го.
"Мы шли с сестрой по улице, когда сказали, что кончилась война, - вспоминает Валентина. - Тогда на столбах висели большие черные громкоговорители, собрались много народу, все слушали сообщение о победе. А мы с сестрой плакали. Надо бы радоваться, а мы все плачем".
Валентина Борисова по-прежнему работает; она - инспектор отдела кадров детской инфекционной больницы № 5. Сестры ее умерли, племянники на пенсии, поэтому она считает своим долгом помогать им, ведь у нее, кроме пенсии, есть еще и зарплата.
В эфире Благовещенск, Антон Лузгин:
В Приамурье готовились отразить удар японской армии, захватившей Китай. Многие деревенские дома в приграничной полосе были переоборудованы в огневые точки. Хотя до боевых действий дело не дошло, окончание войны многие деревенские семьи встречали в полуразрушенных домах. Вспоминает Николай Бессмертный, его военное детство прошло в амурском селе Крестовоздвиженка:
"Топить нечем, там роща была - все вырубили. Заготавливали бурьян, солома на полях, привозили и топили этим. Мой старший брат возил дрова на собаке. Я помню, что начали разбирать сенце у дома, к концу войны уже остался один только сруб от дома. Сенце разобрали, все истопили".
Какими бы тяжелыми ни были жизненные условия, главным была помощь фронту. Посылки на передовую собирали и взрослые, и дети. Рассказывает Татьяна Шевченко, которой в год начала войны исполнилось 13 лет:
"Председатель говорит - ты хоть напиши, кто прислал эту посылку, они же так рады этим теплым вещам. Я положила записку. Приходило письмо благодарственное. Благодарил: "Спасибо, мы будем бить фашистов. Ответьте мне, кто вы, сколько вам лет, как вас зовут. Я потерял все семью, бомба упала в дом, вся семья погибла. Может быть, я к вам приеду". А я не ответила".
Несмотря на столь юный возраст, Татьяне пришлось освоить профессии тракториста и комбайнера.
"Мужчин всех забрали, остались три деда на колхоз, девчонки и мальчишки. И на тракторе я работала, и на комбайне работала, всю колхозную работу мы делали, девчонки и мальчишки. На тракторе, например, я работаю с утра, мальчишка - в ночь. Потом пересмена, до обеда он отработал, я заступила в обед и до утра. В случае если поломался, мальчишек обучали ремонт делать, а мы не умели ремонт делать, да и сил не было. Если не заводится, вручную завести я уже не могла. Какая там силенка у девчонок?"
По словам Татьяны Шевченко, во время войны в деревне праздники почти не отмечали. Отметили только окончание войны.
"Война кончилась. У нас радио не было, по телефону позвонили в контору. А я как раз с паспортом шла в город, собрались мы несколько девчонок, ходили пешком 25 километров, собрались в город. Вышли за деревню, я и говорю: вот бы кто-нибудь нам встретился и сказал - девчата, война кончилась. Я бы подпрыгнула под небеса. Одна девчонка была в конторе и знала, что война кончилась: прыгай, война кончилась. Я говорю - не болтай. Подходим к городу, только в город вошли, тут и слезы, и песни, и пляски, и радость, и обнимают нас все и целуют - девочки, война кончилась. Столько было радости!".
В эфире Сыктывкар, Николай Зюзев:
У Александра Клеина, известного в республике Коми литератора, есть стихотворение "День Победы". В нем он описывает день, когда узнал, что война закончилась.
"Зек-банщик в Александровском централе сегодня по секрету сообщил, что год назад рейхстаг в Берлине взяли, капитуляцию фашисты подписали, и Сталин День Победы объявил".
Да, это была уже не весна 45-го, а осень 46-го. Находился тогда Александр Соломонович в Сибири, знаменитом Александровском централе, где когда-то томился на каторге знаменитый писатель и революционер Николай Чернышевский. Но времена изменились. Если когда-то каторжники имел право на книги, бумагу и перья, то теперь Александру Клеину приходилось все свои стихи запоминать наизусть. Впрочем, ему было не привыкать, стихи он начал писать еще в немецком плену. На фронт он, студент ленинградского театрального института, ушел добровольцем, там же под Ленинградом попал - контуженный - в плен. Ему, еврею по национальности, не миновать было "лагеря смерти", но его спасло владение в совершенстве немецким языком. Немецкий офицер поверил его лжи, а, может, просто пожалел.
"Я тогда был, если сказать честно, отец у меня немец, мать - еврейка. И меня - в общий лагерь, и я стал русским - Александр Степанович".
Александр Клеин сделал несколько попыток бежать из плена. Удачной оказалась пятая в 44-м году. Когда попал к нашим, был уверен, что ему за его лихость, если не дадут героя, то уж орден - точно. Наивность из него вышибли быстро. Статья 58, 1 Б - "измена родине", приговор - расстрел. Заменили смертную казнь 20-ю годами заключения. Худшими были годы в Александровском централе. Это была тюрьма, наглухо отрезанная от всего мира. На свободу был один выход:
"Кто помер - бычок вывозил ночью, он был запряжен в телегу, проверяли, конечно, живой или мертвый, проверка техническая - колуном по голове. Мне Воркута, несмотря на адский климат, показалась раем по сравнению со всем предыдущим. В Воркуте была, хоть и в столовой, но сцена, там я выступал с художественным словом, ставил спектакли, сценки".
В Воркуте Александр Соломонович и освободился по амнистии в 55-м году. Затем долгие годы добивался реабилитации. 9-е мая, говорит он, для него особый, главный праздник, пусть даже и встретил он некогда победу за решеткой. Но так уж сложилась его судьба, что годы заключения вошли в нее и трагическим, и светлым. В лагере он стал профессиональным режиссером и писателем, отсюда же его безукоризненная память - он в свои 85 лет по-прежнему без запинки читает все свои стихи, и не только свои. Ведь когда-то все приходилось хранить в голове. Другая тренировка памяти - он развлекал сокамерников, "тиская романы", вспоминая и пересказывая им свои любимые книги.
"Никто не ждал вестей из дома,
и за парашей стихла мышь,
когда я "тискал" длинный роман
про инсургентов и Париж.
И в пересказе книжки старой
рождался грохот баррикад.
И кто-то всхлипывал на нарах,
а кто-то ахал невпопад.
И каждый видел ход подземный,
которым, не жалея сил,
герой, как я, от стен тюремных
друзей к свободе уводил".
В эфире Хабаровск, Марина Ильющенко:
Иван Мельников после окончания уссурийской школы военных техников был отправлен вместе с женой и сыном на советско-польскую границу, где строил крупный укрепрайон. Именно здесь семью Мельниковых застала война. Вспоминает сын Ивана Мельникова Эдуард:
"Я хорошо запомнил, когда началась война. Знали, что война начнется, потому что он все время приходил и говорил: хоть бы успеть достроить. Он же был командирован специально - укрепрайон строить в Староконстантинове, на границе с Польшей. Когда первая бомба разорвалась, у нас все повылетали стекла, и он меня собой накрыл".
Вскоре после начала войны Лариса Мельникова с сыном уехали на родину мужа в Хабаровск.
"Мы, наверное, на четвертый день под бомбежкой были эвакуированы окружной дорогой через Астрахань на Сталинград, со Сталинграда три месяца до Хабаровска добирались на эшелонах в теплушках".
Отец Эдуарда остался на передовой. Тогда, в 41-м году, он верил, что война будет недолгой, о чем писал в Хабаровск горячо любимой жене Ларисе. Там же на передовой Иван Мельников узнал, что его жена ждет второго ребенка.
"Почти не было ни одного дня, чтобы не приходило с фронта письмо. Они очень друг друга любили. Каждый день с фронта написать письмо, почти каждый день, хоть четыре строчки - "жив, идем на Запад. Обнимаю Любу, Эдика, сына".
В 42-м году родилась дочь, Лариса назвала ее Любовью. С дочерью Иван Мельников увиделся один-единственный раз, когда после ранения приехал на пять дней в Хабаровск.
"Когда ему после Курской дуги дали отпуск в дом отдыха, то он прилетел и побыл здесь пять дней. Каждый день ходил с мамой в театр".
Это была последняя встреча Ларисы, Эдуарда и Любови. Эдуард Мельников и по сию пору помнит дни после того, как они получили похоронку, в которой сообщалось, что подполковник инженерных войск Иван Гордеевич Мельников погиб в боях при освобождении города Пружное.
"Как ее ни успокаивали, она всю неделю - замолчит и опять плачет и плачет, ни на работу, никуда не ходила".
После гибели мужа Ларисе пришлось одной поднимать двоих детей. Она работала в две смены учителем в школе. Позже пришлось еще труднее - заболела дочь Люба. А спустя 20 лет Лариса Мельникова похоронила и ее. Но как бы тяжело ни было, она не допускала мысли о замужестве. Всем своим поклонникам Лариса Мельникова отвечала прямо:
"Спасибо за предложение, но у меня к тебе будет пустая душа, - как она говорила. - У меня, говорит, Ваня унес душу мою с собой".
В эфире Омск, Татьяна Кондратовская:
Когда началась война, Любе Захаровой было 16 лет. В Омск она приехала из деревни, чтобы окончить школу и поступить в институт, но все ее мечты перечеркнула война.
"Был хороший солнечный день. Мы со стадиона идем - такие счастливые, веселые. Репродуктор что-то орет. И мы обратили внимание на ребят, на военных, а они сидят, и все понурили головы. Когда прислушались, а выступает Молотов - война".
С первых дней войны ее мобилизовали на завод. Там, в литейном цехе, девушки делали формы для снарядов, каждая из которая весила почти 150 килограмм.
"В основном девушки были сильные, крупные, для литейного цеха подобранные из Омска, мобилизованные. А вот из Петрозаводска - Колпакова Маша и две сестры Фроловых были. После войны нас не отпускали сразу. Они очень хотели уехать на родину, но их не отпускали. И потом дошел слух, что им пришлось поплатиться: чтобы уехать, откупались".
Сейчас Любовь Эммануиловна уверена, что пережить войну ей помогло крепкое здоровье. Почти все ее подруги по литейному цеху умерли вскоре после войны. Изнурительная работа без выходных по 12 часов в день и плохое питание могли подкосить любой организм.
"Платили очень много, большие деньги, но они не имели значения. Буханка хлеба стоила 400 рублей, я получала в то время тысячи. Мы жили полуголодные. Нам варили суп перловый, хлеба килограмм мы получали, его ударь в стену, он прилипнет и не отдерешь. Ходили в ботинках на деревянном ходу, в комбинезонах и вся одежда. Если идешь, три картошки в котелке - ты счастливый, а если нет, то ждешь эту баланду, когда дадут".
Ярче всего Любовь Захарова помнит, как ей удалось не опоздать на работу и избежать суда.
"Мне на работу надо бежать, весь дом ищет валенок, не можем найти валенок. Десять минут осталось - выпал из тулупа. Как я бежала до завода, я влетела в дверь и упала в землю. Пот, грязная. И ко мне подбегает начальство, поднимают меня, а я - как черт, черная. Но я не опоздала. В войну же судили".
Воспоминания о победе до сих пор вызывают у нее слезы. Трудно сказать, сколько в них радости, а сколько - горести.
"Сейчас говорят, в концлагерях тяжело, но ведь мы в литейном цехе, мы не легче выдержали, как в тех лагерях. Не легче. Мне не было 18-ти лет, 16, 17-й, но я - вся искалеченная".
В эфире Орел, Елена Годлевская:
Гавриил Астахов громил фашистов на море. Эсминец "Опытный", где он служил матросом, участвовал в защите Ленинграда, а миноносец "Достойный" топил фашистские подводные лодки и конвоировал корабли союзников в северных широтах СССР. 18 правительственных наград, в том числе - орден Красной Звезды, могут многое поведать о героическом прошлом краснофлотца Астахова и его фронтовых друзей. Раньше ветеран именно об этом говорил и лишь на девятом десятке своей жизни бывший матрос миноносца "Достойный" решился рассказать людям о событиях, которые до их пор не значатся в официальной истории Великой Отечественной войны, но очевидцем которых стали моряки "Достойного".
"Это произошло в сентябре 44-го года, - вспоминает Гавриил Астахов. - Наш миноносец, хорошо вооруженный корабль с экипажем, специально обученным в Англии топить немецкие подводные лодки, получил неожиданный приказ: от Архангельска до острова Диксон проконвоировать три пассажирских корабля. Причем - не морских, речных, не приспособленных для плавания в северных морских водах. Что было на тех кораблях, нам не сказали, но в бинокль было видно, что там находятся девушки и дети до двух-трех лет, очень легко одетые, хотя было очень холодно. Судя по вместимости кораблей - около трех тысячи человек. Вскоре команда узнала - это советские девочки от 14-ти до 18-ти лет с детьми, которые родились во время оккупации от немцев. За это их сослали в Арктику. Сначала на поездах привезли в Архангельск, а теперь вот - везут на Диксон. До острова оставалось совсем немного, когда командир корабля сообщил о надвигающемся шторме. Я тогда стоял на вахте и все видел своими глазами, как заволновалось море, поднялась волна, и огромный белый вал накрыл сразу все три корабля. Они не могли устоять, ведь у них было плоское дно, пригодное только для плавания по рекам. Как я сейчас думаю, может, на то и был расчет тех, кто отправил их на Север. А тогда мы понимали только одно - женщины и ребятишки, находящиеся в каютах, навряд ли успели оттуда выбраться, и все же надеялись, что кто-то спасется. Привязавшись к бортам, чтобы не смыло в море, моряки вглядывались в кипящую воду, пытаясь увидеть тонущих и помочь им. Но девятибалльный шторм, видимо, не оставил им шанса. Мы плакали, не скрывая слез. У нас ничего не было из того, чтобы сплести венок, и "Достойный" прощался с погибшими залпом из всех орудий", - рассказывает Гавриил Астахов.
Миноносец выполнил приказ, доплыл до острова Диксон. Высадившиеся на берег матросы увидели целый город, населенный детьми, совсем крохами, и юными мамами.
"Жили они в огромных бараках, метров двести в длину, сделанных из белой двухслойной парусины, по шесть-восемь человек в каждом, - вспоминает бывший матрос. - Сколько там было всего этих матерей-девчонок - не знаю, но много. Охрану мы не увидели и заходили в бараки беспрепятственно. Везде - чистота, в каждом стояли детские кроватки, по печке-буржуйке, сохло белье. Из разговора с девушками поняли, что в основном все они из Украины и Белоруссии, что за детей от фашистов их объявили врагами народа и привезли сюда. Никто не знал, на какое время и что с ними будет дальше. Никто не передавал никаких записок или просьб. А я больше никогда не был на том острове, который наши моряки почему-то назвали "белым Шанхаем", и ничего не знаю о судьбе тех девочек или детей, вина которых была лишь в том, что мы, солдаты, не смогли защитить их от фашистского насилия", - с горечью говорит ветеран.
Он не давал подписку о неразглашении государственной или военной тайны, но молчал 57 лет, опасаясь реакции сначала КГБ, потом ФСБ, понимая, что увиденное им осенью 44-го - это государственное преступление, а он - его нежелательный свидетель. Преодолеть страх перед всесильными органами бывший матрос миноносца "Достойный" смог лишь на девятом десятке своей жизни, понимая, что сегодня он, может быть, единственный оставшийся в живых свидетель. Но теперь Гавриил Астахов опасается другого - что заговорил слишком поздно, и люди уже не смогут узнать всей правды о "белом Шанхае".
В эфире Обнинск, Алексей Собачкин:
Расхожий лозунг, посвященный памяти солдат Великой Отечественной войны, - "Никто не забыт, ничто не забыто", к сожалению, имеет малое отношение к действительности. В ней в действительности - все не так. Примером тому - кости сотен тысяч советских солдат, лежащих на полях сражений до сих пор не похороненными. Поиском и захоронением останков занимаются энтузиасты, зачастую - на собственные деньги, практически не получая поддержки ни от государства, ни от бизнеса.
"Сколько я ни ходила по нашему богатому городу Обнинску, по нашим банкам, по всем своим комсомольским приятелям, знакомым, к сожалению, никто и копейки не дал".
Так описала Галина Слесарева свои мучения, когда ее отряд "Обнинские следопыты" в очередной раз нашел останки советских солдат, которые нужно было захоронить. Стыдно говорить, но мешки, в которые временно складываются останки, члены отряда промышляют на свалках.
Дальше - больше. У отряда был музей, в нем экспонировались находки, сделанные на раскопках - оружие и предметы военного быта. Это был уникальный музей, так как в нем доподлинно показывалось, как жили на войне советские и немецкие солдаты. Рассказывает Галина Слесарева, командир отряда "Обнинские следопыты":
"Такой расчет на детишек особенно, на их психологию, на их понимание. То есть когда они приходят ко мне в музей, полусумасшедшие, бросаются портфелями, кричат, уходят они как шелковые. Потому что совсем другое отношение появляется. Они даже представить себе не могли, что есть такой мир - мир войны".
Теперь этого музея нет. В марте этого года его выкинули из здания Российского оборонно-спортивного технического общества, так как не платилась арендная плата. Музей был общественный, денег у него не было. Один из крупных обнинских бизнесменов приютил музей отряда "Обнинские следопыты", дав ему большое помещение бесплатно. Но вновь откроется музей не скоро. На то, чтобы развернуть богатую экспозицию в новом здании, нужно немало времени. Главное в работе отряда "Обнинские следопыты" не только захоронить останки павших, но и найти их родственников. При этом происходят удивительные истории. Однажды во время раскопок рядом с останками солдата поисковики обнаружили ложечку, удалось установить фамилию солдата. Далее рассказывает Галина Слесарева:
"Приезжала дочь за останками отца из Татарии, она увидела эту ложечку, была потрясена. Она вспомнила свое детство, когда он уходил на фронт, он у нее попросил эту ложечку на память. И вот, таким образом, мы с останками нашли эту ложечку".
Галина Слесарева занимается поиском останков и установлением имен погибших более 20-ти лет. Вот как она это объясняет:
"Поскольку мой дед тоже участвовал в войне, он был в плену и бежал из плена, и все это трагически сказалось на его судьбе, он умер от ран, которые нанесла ему война. Может быть, что-то во мне осталось, поэтому я и стараюсь помогать людям".
В эфире Саранск, Игорь Телин:
Для семьи Алексея Алексеевича и Ирины Захаровны Адаевых из столицы Мордовии 9-е мая - двойной праздник. Глава семьи - участник войны, летал на торпедоносце ИЛ-4. В начале мая 45-го получил 10-дневный отпуск домой. Этот приезд в родное село Болдово определил все 57 последующих лет их жизни.
"Сегодня как раз с ним поженились. Он приехал из армии". "7-го мая приехал, пошли в ЗАГС".
"Жили недалеко друг от друга и за одной партой сидели, и вот поженились, вот началась наша жизнь".
"Я приехал с армии, увидел ее первую - все, и больше никого не хотел видеть. Хочешь за меня выйти замуж? Давай завтра же пойдем, зарегистрируемся. И она тоже пошла на эту авантюру".
"Я согласилась, и родители почему-то не противились".
"Пошли, зарегистрировались".
Начиналось же все с весьма скромной даже по сельским меркам военной поры свадьбы.
"У него даже денег не было. И хлеба не было. Мне дали со школы девять килограмм муки. Мои родители из этой муки испекли хлеб. У племянницы занял, и собрали родственников, и вот этим угощались. Хлеб, ни рыбы, ни колбасы, ничего, огурцы, капуста - вот наш такой праздник был. Так мы поженились".
Адаевы никоим образом не планировали пожениться именно в день победы. И, более того, о том, что закончилась война, молодожены узнали через несколько дней после 9-го мая.
"Мы когда жили в деревне, тогда никаких 9-х мая мы не понимали, потому что у нас ни радио не было, ничего. Сказали, что война кончилось. Чем-то у нас затенило, или с его приездом, мы почему-то тогда не понимали, что победа - такая радость".
"Я помню - победа, победа! Я еще помню, матерная ругань у меня: что за победа, какая победа, еще война идет. Мы не знали, что конец войны есть. Приближение мы ощущали, все знали".
"Через два дня уже народ и гулять начал, и радость была".
"Мы оженились по глупости, конечно. Какие дураки могут так жениться: встретились - давай поженимся".
"57 лет вместе проживаем и не каемся. Хорошо - дети у нас большие, внуки. Так что сейчас живем хорошо, только вдвоем, все уже разошлись. Сейчас хорошо, но мы уже постарели. Но, благодаря Богу, еще своя нога, свои руки, все мы делаем".
Каждый год 9-го мая Алексей Алексеевич участвует в проходящем в Саранске Параде ветеранов, после которого возвращается домой, где его уже ждут гости - дети, внуки и правнуки, собравшиеся для того, чтобы в очередной раз отметить юбилей свадьбы старших Адаевых. В этом году - в 57-й раз.
- Детство Таисии Шкет из Улан-Удэ закончилось в 11 лет;
- Цена колымского золота военного времени;
- История семьи Марии Кузнецовой из Климовска;
- У Валентины Борисовой из Саратова война отобрала самое дорогое - дочь;
- Татьяна Шевченко из Приамурья о победе узнала случайно;
- Сыктывкар: от немецкого до советского концлагеря один шаг;
- Хабаровск: муж Ларисы Мельниковой с войны не вернулся;
- Омск: что вспоминает в День Победы Люба Захарова;
- Орел: детская зона на Крайнем Севере;
- Обнинск: дело жизни Галины Слесаревой - искать погибших на войне;
- Саранск: Алексей и Ирина Адаевы поженились 9-го мая 45-го года; о том, что это - день победы, они еще не знали.
В эфире Улан-Удэ, Александр Мальцев:
Таисии Шкет тяжело говорить о военном времени, ее детство закончилось с началом блокады Ленинграда, в 41-м Тасе было 11 лет.
"Над Ленинградом самолеты появились на вторую ночь. Что мы испытывали? Панику, страх. Старались скрыться".
В первые недели войны детей эвакуировали в пригород. Тася вместе с младшим братом попали в пионерский лагерь, но очень скоро стало ясно, что линия фронта приближается. Начались массированные бомбежки, и детям было предложено вернуться домой. В одну из ночей под грохот артиллерийской канонады Таисия с братом на попутном поезде добрались до города. Вскоре кольцо блокады сомкнулось. Она вспоминает о том, что люди, поначалу боявшиеся бомбежки, со временем потеряли чувство страха.
"Поначалу войны мы спускались в бомбоубежище. Когда под обстрелами фугасками разрушался, живые люди были заживо погребены. Там стоны стояли, земля дрожала от стонов. И когда извлекали людей - тоже в наши обязанности входило, мы разгребали вручную. Кого мы могли спасти, если не было уже мужчин? Кому удавалось выбраться из бомбоубежища, они были седыми. А потом уже не спускались в бомбоубежище, уже наступило отупение от голода, от страха, мы ничего не боялись, нам всегда хотелось есть. Голод, страшнее голода ничего нет".
После того, как в 42-м погибли родители, они с братом остались одни в полуразрушенной, обстреливаемой квартире. Прибавив себе возраст, чтобы получить не 125, а 250 граммов хлеба, девочка тем самым стала военнообязанной. К тому времени в госпиталях начала ощущаться острая нехватка медперсонала.
"Наша обязанность была такая - разбинтовать, забинтовать после операции, накормить - без рук, без ног, без глаз. Раненых было столько, что мест не было. День мы учились, как сделать перевязку, как сделать укол, а ночью мы не отходили от постели, потому что - стоны сплошные. Каждый держался за жизнь, хотел жить".
В 43-м Ленинград стал готовиться к уличным боям.
"У нас в квартире были устроены пулеметные гнезда, меня научили (я была постарше), как стрелять из пулемета "Максим". Когда начинали зенитки бить, у нас осколки летели, холодно было и страшно было. Мы ходили на речку, землю собирали, воды доставали, посолим это воду и пили, чтобы желудок заполнить".
Летом Таисию и других подростков отправили на торфоразработки, нужно было топливо для танкоремонтного завода.
"Четыре человека - звено; нам - 16 тонн торфа. А там раньше были свинофермы, сколотили нары - постели, конечно, не было. В шесть часов утра поднимут, 125 грамм хлеба, а это не хлеб, а жмых и бумага и баланда. Баланда - это просто вода, замутненная какой-то из круп. Торф, он черного цвета, солнце, жара, ни воды, ничего, а нужно было сделать норму. Вечером у нас не было сил, мы брались друг за друга и цепочкой, чтобы не упасть где-то на болотах, шли до этого свинарника, до нар. И кто как заползал, в какой позе заполз, так и оставался, но уже без еды. И так мы в течение месяца поставляли этот торф".
Кажется непостижимым, но ленинградцы, пройдя через все испытания, не утратили чувства сострадания даже по отношению к врагу.
"В Ленинграде было очень много пленных немцев. Получишь этот хлеб, а их вели строем мимо нас, у них настолько жадные, голодные глаза были, мы делились, мы отламывали этот кусочек хлеба и давали, кто протягивал руку. И стали очень быстро забывать, злоба как-то исчезала постепенно".
Таисия Шкет выжила, как она считает, благодаря доброте людей. Много раз ее и других детей, оставшихся без родителей, спасали незнакомые люди. После войны младшему лейтенанту медицинской службы приказали работать в Бурятии, здесь она и осталась. Лишь спустя несколько лет она узнала, что ее наградили медалью "За оборону Ленинграда".
В эфире Магадан, Михаил Горбунов:
В годы войны они были одним целым - Колыма, "Дальстрой", ГУЛАГ. Огромная территория, более полутора миллионов квадратных километров, на которой добывалось золото. Добывалось - заключенными десятков зон системы северо-восточных лагерей НКВД. Рассказывает магаданский историк Давид Райзман, он родился здесь, на Колыме, в семье вольнонаемных "дальстроевцев", в 1941-м году:
"К началу войны на предприятиях "Дальстроя" трудилось 217 тысяч работников, в том числе более 175-ти тысяч заключенных".
Кормили заключенных по-разному. Были пайки для ударников, были для штрафников. С началом же войны целые лагеря перешли на положение штрафных, их и кормили как штрафников.
"Суточной нормой штрафного пайка, установленного в июне 41-го года: хлеб ржаной - 350 грамм; мука ржаная - 40 грамм, крупа - 60 грамм; жиры растительные - 8 грамм, овощи сухие - 5 грамм; овощи свежесоленые - 100 грамм; сельдь - 80 грамм; соль - 15 грамм; томат-пюре - 5 грамм. Рабочий день на Чукотке длился 11-12 часов. Понятно, что высокие производственные показатели обеспечивались за счет весьма интенсивной эксплуатации заключенных, поставленных на грань физического выживания".
В архиве историка Райзмана хранятся записанные им лично десятки воспоминаний очевидцев, именно тех, кто выжил в суровых условиях колымских лагерей. Вот один из свежих примеров:
"Вспоминает Борис Николаевич Лишняк, он рассказывал: "Шла первая военная зима, на лагере это сразу сказалось - снабжение сократилось предельно, питание стало еще более скудным, обеспечение одеждой и обувью вообще прекратилось. Не было валенок. На лагерных промкомбинатах и "инвалидках" плели из веревок лапти. Бурки из старых телогреек на шинном ходу стали предметом роскоши. Пытались тесать из лиственницы деревянные башмаки. План золотодобычи резко возрос, а режим в лагерях резко ужесточился. Голодные, истощенные люди умирали от общего переохлаждения организма, умирали от дистрофии, авитаминозов, пневмонии, дизентерии. Холод в бараках заставлял спать, не раздеваясь: в обуви, в бушлатах, в шапках. Нередко на утреннем разводе кого-нибудь не досчитывались, и находили потом на нарах уже окоченевший труп".
Валерий Ладейщиков был в страшном лагере - высокогорном, оловянно-урановом Бутугучаге. Он свидетельствует: "Из полутора тысяч среднесписочных здешних зэка каждую военную зиму переживала едва ли половина". Австриец Верман Кресс вспоминает: "Нормой за смену в годы войны было сто стокилограммовых тачек золотоносной породы. Их возили от шахты к промывочному бункеру по узким трапам из гнилых досок. Тех, кто не мог выполнить норму, оставляли на вторую и третью смену. Нередко доходяг, умерших от непосильного труда и недоедания, так и закапывали у безымянных штолен". Но в те же военные годы Колыма ежегодно давала рекордное количество химически чистого золота - более 70-ти тонн. Это почти в два с половиной раза больше, чем в нынешнее время. И первые из тех, кто добывал это "военное золото", были реабилитированы только спустя восемь лет после победы.
В эфире Подмосковье, Вера Володина:
Семья Марии Кузнецовой к началу войны жила под Малоярославцем. Старший брат только начал службу в армии, младший был школьником, родители работали в местном райфинотделе. Правда, за пару месяцев до войны отец ее был осужден за прогулы.
"У меня папа попал как в тюрьму? Потому что он на работу дня три, наверное, не вышел, ему дали полгода. В Москве отбывал. Его война застала там, он два месяца отбыл. Папа был жив, но мы не знали и потом не узнавали. Он работал на военном заводе, но мы туда, во-первых, не ездили, полгода - срок не большой. И оттуда нам сказали - сразу на фронт. Или он без вести пропал, или его убили, а, может, он жив. Он, может быть, и писал, а мы были в оккупации. Винят некоторых, что мы остались в оккупации. После приехали, нас вызывали. А куда мы должны двинуться и как мы двинемся, когда все уехали руководящие работники, они на транспорте, а простые, что, пешком куда пойдут? Так и оставались. Нас немцы не били, сидели мы дома. У нас картошка была, мы сажали, и свекла была. Гоняли чистить картошку на кухню нас, молодых. Я один раз спряталась у соседки, а, видно, который собирал, он видел, что я туда пошла. Приходит, она немецкий знала, и она ему объясняет, что нет меня. А он ей говорит - я-то, мол, знаю, что она здесь. Чуть ухватом меня оттуда не согнал. Не хотелось ходить чистить им картошку. Немцы начали жечь дома факелами. Народ выгоняли. Много очень домов сгорело. Наша улица не попала, торопились очень уходить. Была зима такая снежная, морозы крепкие. Погнали снег нас чистить, взрослые и дети. Как-то они сказали - своим дорогу чистите. Мы еще говорим - своим, так можно и почистить".
По очищенной дороге в районный центр пришли в начале декабря 41-го года сибиряки. Как запомнилось 15-летней Марии, были они в белых полушубках. Оккупация не продлилась и двух месяцев. Мария с двумя подружками отправилась сначала в Подольск в ремесленное училище, а затем, через десять месяцев, в соседний Климовск - работать на патронном заводе.
"Нам сделали льготу, мы карточки сдавали свои и питались, у нас трехразовое питание в столовой - завтрак, обед и ужин. Я токарем была, вкалывали, по-русски говоря. Я сначала жила одна в общежитии, а потом мне дали комнату в бараке, и я маму к себе забрала. Сейчас говорю ребятам: мы с бабушкой получали кило 300 хлеба, не дай Бог, откусишь раньше, чем до дома дойдешь и будешь идти и жевать. Главное, не начинать кусать".
Младший брат Марии учился в том же ремесленном училище, но вместо работы на заводе был отправлен пилить лес, в нарушение приказа о трехлетнем использовании выпускников только по специальности.
"Они сделали нарушение свое, а ребята сбежали и не стали пилить. Тоже наказан был, посадили. И вдруг от него не стало писем, поехала я в Москву на Охотный ряд, в организацию, где все на учете осужденные. Когда я приехала узнать - что, один остановился - а кто вы ему? Я говорю - сестра. Он говорит - он умер 7-го января, заболел и умер. Я посидела немножко и поехала. Маме я сразу не говорила - тяжко, - сказала, что все в порядке, просто, наверное, письма не доходят".
Младший брат умер в Сибири, а старший воевал с первого до последнего дня, был ранен, лечился недолго подмосковном госпитале, где по воскресеньям его навещала Мария Кузнецова, а в будние дни всю войну ждал ее токарный станок - с семи утра до семи вечера или во вторую смену с семи вечера до семи утра.
В эфире Саратов, Ольга Бакуткина:
В сентябре 42-го у Валентины Борисовой умерла от голода дочка. Ей было четыре месяца. Маленький гробик стоял на столе в комнате, и каждый раз, когда начинала выть сирена воздушной тревоги, Валентина зачем-то прятала мертвую девочку в погреб. Немецкие самолеты бомбили железнодорожный мост под Саратовом. Утром всех, кто был в состоянии держать лопаты в руках, вывозили за город рыть окопы. Возвращались к ночи, засыпая в пути от голода и усталости. Валентина запомнила непомерную для хрупкой женщины тяжесть работы и кровавые мозоли, не сходившие с рук. Она осталась сиротой в пять лет. Вначале от голода умер отец, затем мама. Старшие сестры, Таисия и Клавдия, вышли замуж. Валентина жила в их семьях по очереди, боясь стать обузой. Когда началась война, ей было 17.
"Все жили по-разному, - говорит Валентина, - но нам было особенно тяжело. Мужья сестер ушли на фронт, Клавдия сразу получила похоронку, ее муж погиб в эшелоне под бомбежкой, так и не успев повоевать. Осталось двое детей, два и четыре года. Потом в 44-м погиб муж Таисии".
Ушел на фронт и муж Валентины. Впрочем, расписаться они в суматохе первых военных дней не успели, а вскоре оказалось, что она ждет ребенка. Валентина училась на бухгалтерских курсах и нянчила маленьких племянников. А вечерами они ждали с работы Клавдию.
"Она работала в пищеторге, - рассказывает Валентина, - иногда приносила домой еду. Было очень голодно. Мы мечтали о хлебе, а есть приходилось колов. Его привозили на машинах на Верхний базар. Попросту это был корм для скотины, но были рады и ему. Казалось вкусно - семечками пахнет".
Весной 42-го у Валентины родилась дочка Тамара. Она тогда работала бухгалтером в бане, брала девочку с собой, укладывая новорожденную на стол среди бумаг. Из-за воспаления груди пропало молоко, и кормить ребенка было нечем, девочка таяла на глазах.
"Она вся покрылась морщинами, высохла, - рассказывает Валентина, - я принесла ее в поликлинику, а мне говорят - она умирает от голода".
Детей у Валентины Борисовой больше не было. Муж-фронтовик вернулся с войны с орденами и с тяжелым ранением в пах. Он умер десять лет назад. 78-летняя Валентина по-прежнему живет в его домике в старом Волжском районе Саратова. В доме есть газ, но за водой приходится ходить к колонке. В палисаднике цветут яблони и пара вишен, как и тогда, в мае 45-го.
"Мы шли с сестрой по улице, когда сказали, что кончилась война, - вспоминает Валентина. - Тогда на столбах висели большие черные громкоговорители, собрались много народу, все слушали сообщение о победе. А мы с сестрой плакали. Надо бы радоваться, а мы все плачем".
Валентина Борисова по-прежнему работает; она - инспектор отдела кадров детской инфекционной больницы № 5. Сестры ее умерли, племянники на пенсии, поэтому она считает своим долгом помогать им, ведь у нее, кроме пенсии, есть еще и зарплата.
В эфире Благовещенск, Антон Лузгин:
В Приамурье готовились отразить удар японской армии, захватившей Китай. Многие деревенские дома в приграничной полосе были переоборудованы в огневые точки. Хотя до боевых действий дело не дошло, окончание войны многие деревенские семьи встречали в полуразрушенных домах. Вспоминает Николай Бессмертный, его военное детство прошло в амурском селе Крестовоздвиженка:
"Топить нечем, там роща была - все вырубили. Заготавливали бурьян, солома на полях, привозили и топили этим. Мой старший брат возил дрова на собаке. Я помню, что начали разбирать сенце у дома, к концу войны уже остался один только сруб от дома. Сенце разобрали, все истопили".
Какими бы тяжелыми ни были жизненные условия, главным была помощь фронту. Посылки на передовую собирали и взрослые, и дети. Рассказывает Татьяна Шевченко, которой в год начала войны исполнилось 13 лет:
"Председатель говорит - ты хоть напиши, кто прислал эту посылку, они же так рады этим теплым вещам. Я положила записку. Приходило письмо благодарственное. Благодарил: "Спасибо, мы будем бить фашистов. Ответьте мне, кто вы, сколько вам лет, как вас зовут. Я потерял все семью, бомба упала в дом, вся семья погибла. Может быть, я к вам приеду". А я не ответила".
Несмотря на столь юный возраст, Татьяне пришлось освоить профессии тракториста и комбайнера.
"Мужчин всех забрали, остались три деда на колхоз, девчонки и мальчишки. И на тракторе я работала, и на комбайне работала, всю колхозную работу мы делали, девчонки и мальчишки. На тракторе, например, я работаю с утра, мальчишка - в ночь. Потом пересмена, до обеда он отработал, я заступила в обед и до утра. В случае если поломался, мальчишек обучали ремонт делать, а мы не умели ремонт делать, да и сил не было. Если не заводится, вручную завести я уже не могла. Какая там силенка у девчонок?"
По словам Татьяны Шевченко, во время войны в деревне праздники почти не отмечали. Отметили только окончание войны.
"Война кончилась. У нас радио не было, по телефону позвонили в контору. А я как раз с паспортом шла в город, собрались мы несколько девчонок, ходили пешком 25 километров, собрались в город. Вышли за деревню, я и говорю: вот бы кто-нибудь нам встретился и сказал - девчата, война кончилась. Я бы подпрыгнула под небеса. Одна девчонка была в конторе и знала, что война кончилась: прыгай, война кончилась. Я говорю - не болтай. Подходим к городу, только в город вошли, тут и слезы, и песни, и пляски, и радость, и обнимают нас все и целуют - девочки, война кончилась. Столько было радости!".
В эфире Сыктывкар, Николай Зюзев:
У Александра Клеина, известного в республике Коми литератора, есть стихотворение "День Победы". В нем он описывает день, когда узнал, что война закончилась.
"Зек-банщик в Александровском централе сегодня по секрету сообщил, что год назад рейхстаг в Берлине взяли, капитуляцию фашисты подписали, и Сталин День Победы объявил".
Да, это была уже не весна 45-го, а осень 46-го. Находился тогда Александр Соломонович в Сибири, знаменитом Александровском централе, где когда-то томился на каторге знаменитый писатель и революционер Николай Чернышевский. Но времена изменились. Если когда-то каторжники имел право на книги, бумагу и перья, то теперь Александру Клеину приходилось все свои стихи запоминать наизусть. Впрочем, ему было не привыкать, стихи он начал писать еще в немецком плену. На фронт он, студент ленинградского театрального института, ушел добровольцем, там же под Ленинградом попал - контуженный - в плен. Ему, еврею по национальности, не миновать было "лагеря смерти", но его спасло владение в совершенстве немецким языком. Немецкий офицер поверил его лжи, а, может, просто пожалел.
"Я тогда был, если сказать честно, отец у меня немец, мать - еврейка. И меня - в общий лагерь, и я стал русским - Александр Степанович".
Александр Клеин сделал несколько попыток бежать из плена. Удачной оказалась пятая в 44-м году. Когда попал к нашим, был уверен, что ему за его лихость, если не дадут героя, то уж орден - точно. Наивность из него вышибли быстро. Статья 58, 1 Б - "измена родине", приговор - расстрел. Заменили смертную казнь 20-ю годами заключения. Худшими были годы в Александровском централе. Это была тюрьма, наглухо отрезанная от всего мира. На свободу был один выход:
"Кто помер - бычок вывозил ночью, он был запряжен в телегу, проверяли, конечно, живой или мертвый, проверка техническая - колуном по голове. Мне Воркута, несмотря на адский климат, показалась раем по сравнению со всем предыдущим. В Воркуте была, хоть и в столовой, но сцена, там я выступал с художественным словом, ставил спектакли, сценки".
В Воркуте Александр Соломонович и освободился по амнистии в 55-м году. Затем долгие годы добивался реабилитации. 9-е мая, говорит он, для него особый, главный праздник, пусть даже и встретил он некогда победу за решеткой. Но так уж сложилась его судьба, что годы заключения вошли в нее и трагическим, и светлым. В лагере он стал профессиональным режиссером и писателем, отсюда же его безукоризненная память - он в свои 85 лет по-прежнему без запинки читает все свои стихи, и не только свои. Ведь когда-то все приходилось хранить в голове. Другая тренировка памяти - он развлекал сокамерников, "тиская романы", вспоминая и пересказывая им свои любимые книги.
"Никто не ждал вестей из дома,
и за парашей стихла мышь,
когда я "тискал" длинный роман
про инсургентов и Париж.
И в пересказе книжки старой
рождался грохот баррикад.
И кто-то всхлипывал на нарах,
а кто-то ахал невпопад.
И каждый видел ход подземный,
которым, не жалея сил,
герой, как я, от стен тюремных
друзей к свободе уводил".
В эфире Хабаровск, Марина Ильющенко:
Иван Мельников после окончания уссурийской школы военных техников был отправлен вместе с женой и сыном на советско-польскую границу, где строил крупный укрепрайон. Именно здесь семью Мельниковых застала война. Вспоминает сын Ивана Мельникова Эдуард:
"Я хорошо запомнил, когда началась война. Знали, что война начнется, потому что он все время приходил и говорил: хоть бы успеть достроить. Он же был командирован специально - укрепрайон строить в Староконстантинове, на границе с Польшей. Когда первая бомба разорвалась, у нас все повылетали стекла, и он меня собой накрыл".
Вскоре после начала войны Лариса Мельникова с сыном уехали на родину мужа в Хабаровск.
"Мы, наверное, на четвертый день под бомбежкой были эвакуированы окружной дорогой через Астрахань на Сталинград, со Сталинграда три месяца до Хабаровска добирались на эшелонах в теплушках".
Отец Эдуарда остался на передовой. Тогда, в 41-м году, он верил, что война будет недолгой, о чем писал в Хабаровск горячо любимой жене Ларисе. Там же на передовой Иван Мельников узнал, что его жена ждет второго ребенка.
"Почти не было ни одного дня, чтобы не приходило с фронта письмо. Они очень друг друга любили. Каждый день с фронта написать письмо, почти каждый день, хоть четыре строчки - "жив, идем на Запад. Обнимаю Любу, Эдика, сына".
В 42-м году родилась дочь, Лариса назвала ее Любовью. С дочерью Иван Мельников увиделся один-единственный раз, когда после ранения приехал на пять дней в Хабаровск.
"Когда ему после Курской дуги дали отпуск в дом отдыха, то он прилетел и побыл здесь пять дней. Каждый день ходил с мамой в театр".
Это была последняя встреча Ларисы, Эдуарда и Любови. Эдуард Мельников и по сию пору помнит дни после того, как они получили похоронку, в которой сообщалось, что подполковник инженерных войск Иван Гордеевич Мельников погиб в боях при освобождении города Пружное.
"Как ее ни успокаивали, она всю неделю - замолчит и опять плачет и плачет, ни на работу, никуда не ходила".
После гибели мужа Ларисе пришлось одной поднимать двоих детей. Она работала в две смены учителем в школе. Позже пришлось еще труднее - заболела дочь Люба. А спустя 20 лет Лариса Мельникова похоронила и ее. Но как бы тяжело ни было, она не допускала мысли о замужестве. Всем своим поклонникам Лариса Мельникова отвечала прямо:
"Спасибо за предложение, но у меня к тебе будет пустая душа, - как она говорила. - У меня, говорит, Ваня унес душу мою с собой".
В эфире Омск, Татьяна Кондратовская:
Когда началась война, Любе Захаровой было 16 лет. В Омск она приехала из деревни, чтобы окончить школу и поступить в институт, но все ее мечты перечеркнула война.
"Был хороший солнечный день. Мы со стадиона идем - такие счастливые, веселые. Репродуктор что-то орет. И мы обратили внимание на ребят, на военных, а они сидят, и все понурили головы. Когда прислушались, а выступает Молотов - война".
С первых дней войны ее мобилизовали на завод. Там, в литейном цехе, девушки делали формы для снарядов, каждая из которая весила почти 150 килограмм.
"В основном девушки были сильные, крупные, для литейного цеха подобранные из Омска, мобилизованные. А вот из Петрозаводска - Колпакова Маша и две сестры Фроловых были. После войны нас не отпускали сразу. Они очень хотели уехать на родину, но их не отпускали. И потом дошел слух, что им пришлось поплатиться: чтобы уехать, откупались".
Сейчас Любовь Эммануиловна уверена, что пережить войну ей помогло крепкое здоровье. Почти все ее подруги по литейному цеху умерли вскоре после войны. Изнурительная работа без выходных по 12 часов в день и плохое питание могли подкосить любой организм.
"Платили очень много, большие деньги, но они не имели значения. Буханка хлеба стоила 400 рублей, я получала в то время тысячи. Мы жили полуголодные. Нам варили суп перловый, хлеба килограмм мы получали, его ударь в стену, он прилипнет и не отдерешь. Ходили в ботинках на деревянном ходу, в комбинезонах и вся одежда. Если идешь, три картошки в котелке - ты счастливый, а если нет, то ждешь эту баланду, когда дадут".
Ярче всего Любовь Захарова помнит, как ей удалось не опоздать на работу и избежать суда.
"Мне на работу надо бежать, весь дом ищет валенок, не можем найти валенок. Десять минут осталось - выпал из тулупа. Как я бежала до завода, я влетела в дверь и упала в землю. Пот, грязная. И ко мне подбегает начальство, поднимают меня, а я - как черт, черная. Но я не опоздала. В войну же судили".
Воспоминания о победе до сих пор вызывают у нее слезы. Трудно сказать, сколько в них радости, а сколько - горести.
"Сейчас говорят, в концлагерях тяжело, но ведь мы в литейном цехе, мы не легче выдержали, как в тех лагерях. Не легче. Мне не было 18-ти лет, 16, 17-й, но я - вся искалеченная".
В эфире Орел, Елена Годлевская:
Гавриил Астахов громил фашистов на море. Эсминец "Опытный", где он служил матросом, участвовал в защите Ленинграда, а миноносец "Достойный" топил фашистские подводные лодки и конвоировал корабли союзников в северных широтах СССР. 18 правительственных наград, в том числе - орден Красной Звезды, могут многое поведать о героическом прошлом краснофлотца Астахова и его фронтовых друзей. Раньше ветеран именно об этом говорил и лишь на девятом десятке своей жизни бывший матрос миноносца "Достойный" решился рассказать людям о событиях, которые до их пор не значатся в официальной истории Великой Отечественной войны, но очевидцем которых стали моряки "Достойного".
"Это произошло в сентябре 44-го года, - вспоминает Гавриил Астахов. - Наш миноносец, хорошо вооруженный корабль с экипажем, специально обученным в Англии топить немецкие подводные лодки, получил неожиданный приказ: от Архангельска до острова Диксон проконвоировать три пассажирских корабля. Причем - не морских, речных, не приспособленных для плавания в северных морских водах. Что было на тех кораблях, нам не сказали, но в бинокль было видно, что там находятся девушки и дети до двух-трех лет, очень легко одетые, хотя было очень холодно. Судя по вместимости кораблей - около трех тысячи человек. Вскоре команда узнала - это советские девочки от 14-ти до 18-ти лет с детьми, которые родились во время оккупации от немцев. За это их сослали в Арктику. Сначала на поездах привезли в Архангельск, а теперь вот - везут на Диксон. До острова оставалось совсем немного, когда командир корабля сообщил о надвигающемся шторме. Я тогда стоял на вахте и все видел своими глазами, как заволновалось море, поднялась волна, и огромный белый вал накрыл сразу все три корабля. Они не могли устоять, ведь у них было плоское дно, пригодное только для плавания по рекам. Как я сейчас думаю, может, на то и был расчет тех, кто отправил их на Север. А тогда мы понимали только одно - женщины и ребятишки, находящиеся в каютах, навряд ли успели оттуда выбраться, и все же надеялись, что кто-то спасется. Привязавшись к бортам, чтобы не смыло в море, моряки вглядывались в кипящую воду, пытаясь увидеть тонущих и помочь им. Но девятибалльный шторм, видимо, не оставил им шанса. Мы плакали, не скрывая слез. У нас ничего не было из того, чтобы сплести венок, и "Достойный" прощался с погибшими залпом из всех орудий", - рассказывает Гавриил Астахов.
Миноносец выполнил приказ, доплыл до острова Диксон. Высадившиеся на берег матросы увидели целый город, населенный детьми, совсем крохами, и юными мамами.
"Жили они в огромных бараках, метров двести в длину, сделанных из белой двухслойной парусины, по шесть-восемь человек в каждом, - вспоминает бывший матрос. - Сколько там было всего этих матерей-девчонок - не знаю, но много. Охрану мы не увидели и заходили в бараки беспрепятственно. Везде - чистота, в каждом стояли детские кроватки, по печке-буржуйке, сохло белье. Из разговора с девушками поняли, что в основном все они из Украины и Белоруссии, что за детей от фашистов их объявили врагами народа и привезли сюда. Никто не знал, на какое время и что с ними будет дальше. Никто не передавал никаких записок или просьб. А я больше никогда не был на том острове, который наши моряки почему-то назвали "белым Шанхаем", и ничего не знаю о судьбе тех девочек или детей, вина которых была лишь в том, что мы, солдаты, не смогли защитить их от фашистского насилия", - с горечью говорит ветеран.
Он не давал подписку о неразглашении государственной или военной тайны, но молчал 57 лет, опасаясь реакции сначала КГБ, потом ФСБ, понимая, что увиденное им осенью 44-го - это государственное преступление, а он - его нежелательный свидетель. Преодолеть страх перед всесильными органами бывший матрос миноносца "Достойный" смог лишь на девятом десятке своей жизни, понимая, что сегодня он, может быть, единственный оставшийся в живых свидетель. Но теперь Гавриил Астахов опасается другого - что заговорил слишком поздно, и люди уже не смогут узнать всей правды о "белом Шанхае".
В эфире Обнинск, Алексей Собачкин:
Расхожий лозунг, посвященный памяти солдат Великой Отечественной войны, - "Никто не забыт, ничто не забыто", к сожалению, имеет малое отношение к действительности. В ней в действительности - все не так. Примером тому - кости сотен тысяч советских солдат, лежащих на полях сражений до сих пор не похороненными. Поиском и захоронением останков занимаются энтузиасты, зачастую - на собственные деньги, практически не получая поддержки ни от государства, ни от бизнеса.
"Сколько я ни ходила по нашему богатому городу Обнинску, по нашим банкам, по всем своим комсомольским приятелям, знакомым, к сожалению, никто и копейки не дал".
Так описала Галина Слесарева свои мучения, когда ее отряд "Обнинские следопыты" в очередной раз нашел останки советских солдат, которые нужно было захоронить. Стыдно говорить, но мешки, в которые временно складываются останки, члены отряда промышляют на свалках.
Дальше - больше. У отряда был музей, в нем экспонировались находки, сделанные на раскопках - оружие и предметы военного быта. Это был уникальный музей, так как в нем доподлинно показывалось, как жили на войне советские и немецкие солдаты. Рассказывает Галина Слесарева, командир отряда "Обнинские следопыты":
"Такой расчет на детишек особенно, на их психологию, на их понимание. То есть когда они приходят ко мне в музей, полусумасшедшие, бросаются портфелями, кричат, уходят они как шелковые. Потому что совсем другое отношение появляется. Они даже представить себе не могли, что есть такой мир - мир войны".
Теперь этого музея нет. В марте этого года его выкинули из здания Российского оборонно-спортивного технического общества, так как не платилась арендная плата. Музей был общественный, денег у него не было. Один из крупных обнинских бизнесменов приютил музей отряда "Обнинские следопыты", дав ему большое помещение бесплатно. Но вновь откроется музей не скоро. На то, чтобы развернуть богатую экспозицию в новом здании, нужно немало времени. Главное в работе отряда "Обнинские следопыты" не только захоронить останки павших, но и найти их родственников. При этом происходят удивительные истории. Однажды во время раскопок рядом с останками солдата поисковики обнаружили ложечку, удалось установить фамилию солдата. Далее рассказывает Галина Слесарева:
"Приезжала дочь за останками отца из Татарии, она увидела эту ложечку, была потрясена. Она вспомнила свое детство, когда он уходил на фронт, он у нее попросил эту ложечку на память. И вот, таким образом, мы с останками нашли эту ложечку".
Галина Слесарева занимается поиском останков и установлением имен погибших более 20-ти лет. Вот как она это объясняет:
"Поскольку мой дед тоже участвовал в войне, он был в плену и бежал из плена, и все это трагически сказалось на его судьбе, он умер от ран, которые нанесла ему война. Может быть, что-то во мне осталось, поэтому я и стараюсь помогать людям".
В эфире Саранск, Игорь Телин:
Для семьи Алексея Алексеевича и Ирины Захаровны Адаевых из столицы Мордовии 9-е мая - двойной праздник. Глава семьи - участник войны, летал на торпедоносце ИЛ-4. В начале мая 45-го получил 10-дневный отпуск домой. Этот приезд в родное село Болдово определил все 57 последующих лет их жизни.
"Сегодня как раз с ним поженились. Он приехал из армии". "7-го мая приехал, пошли в ЗАГС".
"Жили недалеко друг от друга и за одной партой сидели, и вот поженились, вот началась наша жизнь".
"Я приехал с армии, увидел ее первую - все, и больше никого не хотел видеть. Хочешь за меня выйти замуж? Давай завтра же пойдем, зарегистрируемся. И она тоже пошла на эту авантюру".
"Я согласилась, и родители почему-то не противились".
"Пошли, зарегистрировались".
Начиналось же все с весьма скромной даже по сельским меркам военной поры свадьбы.
"У него даже денег не было. И хлеба не было. Мне дали со школы девять килограмм муки. Мои родители из этой муки испекли хлеб. У племянницы занял, и собрали родственников, и вот этим угощались. Хлеб, ни рыбы, ни колбасы, ничего, огурцы, капуста - вот наш такой праздник был. Так мы поженились".
Адаевы никоим образом не планировали пожениться именно в день победы. И, более того, о том, что закончилась война, молодожены узнали через несколько дней после 9-го мая.
"Мы когда жили в деревне, тогда никаких 9-х мая мы не понимали, потому что у нас ни радио не было, ничего. Сказали, что война кончилось. Чем-то у нас затенило, или с его приездом, мы почему-то тогда не понимали, что победа - такая радость".
"Я помню - победа, победа! Я еще помню, матерная ругань у меня: что за победа, какая победа, еще война идет. Мы не знали, что конец войны есть. Приближение мы ощущали, все знали".
"Через два дня уже народ и гулять начал, и радость была".
"Мы оженились по глупости, конечно. Какие дураки могут так жениться: встретились - давай поженимся".
"57 лет вместе проживаем и не каемся. Хорошо - дети у нас большие, внуки. Так что сейчас живем хорошо, только вдвоем, все уже разошлись. Сейчас хорошо, но мы уже постарели. Но, благодаря Богу, еще своя нога, свои руки, все мы делаем".
Каждый год 9-го мая Алексей Алексеевич участвует в проходящем в Саранске Параде ветеранов, после которого возвращается домой, где его уже ждут гости - дети, внуки и правнуки, собравшиеся для того, чтобы в очередной раз отметить юбилей свадьбы старших Адаевых. В этом году - в 57-й раз.
