12 января 2004 года Верховный Суд Российской Федерации зарегистрировал исковое заявление заместителя директора ВНИИ атомного энергетического машиностроения Игоря Острецова. Профессор Игорь Острецов оспаривает решение президента Российской Федерации Владимира Путина и продлении сроков работы первого блока Ленинградской атомной станции.
Игорь Острецов: Сегодня Минатом является той именно организацией, которая дискредитирует перспективное развитие атомной энергетики. Потому что доля современной атомной энергетики в общемировом энергетическом балансе составляет всего лишь 4 процента. Задаче же заключается в том, чтобы увеличить долю атомной энергетики до существенных процентов - примерно до 70-80. И не при современном уровне потребления энергии, а при том уровне, который будет в перспективе, когда все страны (в первую очередь - Китай) разовьются.
Мы сегодня дошли, что называется, до крайней точки в борьбе с Минатомом. Мы предъявили иск президенту Российской Федерации относительно самой болезненной точки Минатома, а именно - первого блока Ленинградской станции.
Марина Катыс: 7 января 2004 года первый блок Ленинградской атомной станции полностью выработал установленный проектный ресурс и по закону должен был быть остановлен и затем - выведен из эксплуатации. Продление ресурса ядерных объектов российскими законами не предусматривается. Профессор Игорь Острецов считает, что дальнейшая эксплуатация энергоблока может привести к экологической катастрофе, аналогичной Чернобыльской.
Игорь Острецов: Мы предъявили иск именно президенту РФ, потому что в "Законе об атомной энергетике" написано: "Президент принимает решения по вопросам безопасности при использовании атомной энергии".
Является ли продление эксплуатации первого блока Ленинградской станции (являющейся прототипом Чернобыльского блока, выработавшего свой ресурс( предметом, который ставит под вопрос ядерную безопасность России и Европейского региона?
Я не думаю, что суд может ответить на этот вопрос отрицательно, во всяком случае - не ангажированный суд. Если российский суд на этот вопрос ответит отрицательно, то мы перенесем рассмотрение этого вопроса в Европейский суд, в котором, я думаю, мы получим положительный ответ.
Минатом ссылается на то, что президент никаких бумаг не подписывал. - Естественно, он их не подписывал, но это еще хуже для президента - если он позволяет принимать решения, за которые отвечает он, каким-то посторонним безответственным людям.
После получения ответа на первый вопрос мы зададим следующий вопрос.
Почему президент все-таки принимает такое решение?
А принимает он решение по следующим причинам: просто потому что этот блок не могут вывести из эксплуатации. И мы это прекрасно знаем. Нет денег для того, чтобы выводить блоки из эксплуатации, поэтому продлевать их работу будут до первой крупной аварии.
Марина Катыс: Напомню, что на Ленинградской АЭС установлен атомный реактор РБМК-1000, такой же, как стоял на Чернобыльской атомной станции. Такие реакторы не имеют защитной оболочки и прочного корпуса, что (после аварии в 1986 году) стало основной причиной огромного выброса радиоактивных материалов.
О том, насколько безопасно продления работы первого энергоблока Ленинградской атомной станции, говорит член-корреспондент Российской Академии Наук, директор Института безопасного развития атомной энергетики Леонид Большов.
Леонид Большов: Проблема продления срока эксплуатации реакторов встала в целом ряде стран, использующих атомную энергетику. Реакторы первого поколения дошли до назначенного предела своей эксплуатации. В этот момент во всех цивилизованных странах применяется процедура, которая применяется и для Ленинградской атомной станции: производится подробный анализ безопасности с учетом всех мер, направленных на повышение безопасности, производится определенная модернизация станции. А дальше - каждый владелец атомной станции решает: выгодно ему вкладывать деньги для того, чтобы довести станцию до требуемого уровня безопасности или нет.
В данном случае эти деньги вложены, станция в декабре остановлена, идет планомерная работа, чтобы эти необходимые меры ввести в действие. Они включают в себя дополнительные системы безопасности и контроля над активной зоной реактора и тому подобное.
Аналогичные меры предпринимались на первом блоке Курской атомной станции (которая тоже чернобыльского типа, тоже первого поколения ) и они доведены до конца. Сейчас Европейский банк реконструкции и развития организовал независимую международную экспертизу. Пока на промежуточных этапах получены положительные заключения. Мои западные коллеги на обсуждении результатов в Евробанке не раз указывали, что надо равняться на Ленинградскую станцию, потому что анализ безопасности, его независимое лицензирование были организованы очень хорошо - берите пример с Ленинградской атомной станции. Поэтому у меня есть достаточно серьезные основания полагать, что летом этого года после завершения работ на ЛАЭС станция будет удовлетворять всем необходимым нормам и будет достаточно безопасна для эксплуатации.
Марина Катыс: А на сколько лет продлевается срок эксплуатации реактора, выработавшего свой ресурс?
Леонид Большов: В разных странах для разных блоков этот вопрос решается по-разному. Это зависит и от состояния оборудования, и от конструкции блока. Продляют и на 10 лет, и на 20, и на 30 лет. На Ленинградской станции вопрос поставлен о продлении на 10 лет. По прецедентам - разные принимались решения. Бывает, что запрашивают на 15 лет, а дают на 5 с последующим продлением. Бывает, что выдают на 10 лет. А бывает и так, что каждый год заставляют подтверждать.
Марина Катыс: И тем не менее - реактор, выработавший свой ресурс, должен быть выведен из эксплуатации. Однако пока такая операция нигде в мире не проводилась. В России также пока ни один реактор из эксплуатации не выводился. Несколько энергоблоков остановлено, например - 1-й и 2-й блоки Ново-воронежской атомной станции и два блока на Белоярской атомной станции.
Слово - директору Центра ядерной экологии и энергетической политики Социально-экологического союза Лидии Поповой.
Лидия Попова: Процедура вывода из эксплуатации заключается в том, что сначала реактор консервируют, то есть его останавливают, выгружают топливо, ставят охрану. Станция ничего не вырабатывает, никакой электроэнергии. Наоборот, она является потребителем электроэнергии (и воды - в том числе). Это все длится около 50 лет, пока не распадутся наиболее активные радионуклиды.
Потом - в соответствии с концепцией "зеленой лужайки" - должны резать все металлические и бетонные конструкции, все это куда-то вывозить и захоранивать. А на этом месте должно быть абсолютно чистое - якобы - место, такая "зеленая зона", где можно либо снова заниматься какой-то хозяйственной деятельностью, либо устраивать рекреационную зону. Но пока что такого еще нигде в мире нет.
Не было еще нигде настоящего вывода из эксплуатации после остановки и консервации блока - нет опыта, никто толком не знает, сколько это будет стоить. Оценки такие: от 17 процентов чуть ли не до 100 процентов капитальных вложений в строительство нового блока, то есть - сколько стоит строительство блока, столько же нужно, чтобы его потом вывести из эксплуатации.
Марина Катыс: С этим согласен президент Центра экологической политики России, член-корреспондент Российской Академии Наук Алексей Яблоков.
Алексей Яблоков: Похоже, что атомщики хотят обдурить общество, - что у нас, что в Америке, везде. Они продлевают сроки службы атомных станций для того, чтобы не начинать этого дорогостоящего процесса, который еще раз покажет экономическую несостоятельность всей атомной энергетики. Ведь это же фактически радиоактивные отходы: здание атомной станции, все, что связано с отработавшим топливом и вообще с деталями, где была радиация, - это все радиоактивные отходы. Огромное количество низко-активных отходов - миллионы тонн - надо куда-то девать, за все это надо платить.
Атомщики, действительно, потихонечку, явочным порядком хотели бы изъять из территории страны (любой страны - что у нас, что в Америке, что в Англии) эти колоссальные территории, на которых уже стоят атомные станции, и рядом с ними строить другие, тем самым навечно выводя эти территории из гражданского использования. Это бессовестно, это неправильно, это вызовет возражения у любого нормального человека. Это - неправильное развитие всей индустрии.
Марина Катыс: Профессор Игорь Острецов тоже считает, что продление сроков работы российских атомных реакторов в первую очередь связано с финансовыми проблемами Министерства по атомной энергии.
Игорь Острецов: Задайте Минатому простой тест - заставьте его составить смету на вывод этого реактора из эксплуатации (что он, кстати, обязан иметь по закону). И когда он это сделает - все прослезятся и поймут, что такие блоки строить нельзя, потому что это очень дорого.
Что сегодня по регламенту Минатома вывод из эксплуатации? Это остановка блока, единовременные затраты в размере 200-300 миллионов долларов, часовые по периметру и ожидание в течение почти 100 лет.
Сколько таких блоков можно строить? Сколько у нас будет таких закрытых объектов с часовыми через 20 лет?
Марина Катыс: По мнению ученых, вероятность аварии на реакторе РБМК-1000 Ленинградской атомной станции повышается, так как Чернобыльский блок проработал до взрыва только три года, а оборудование ЛАЭС уже полностью выработало свой ресурс.
За комментариями по поводу иска заместителя директора Всероссийского научно-исследовательского института атомного энергетического машиностроения профессора Игоря Острецова в Верховный суд Российской Федерации я обратилась к президенту Центра экологической политики России Алексею Яблокову.
До чего надо было довести замдиректора профильного института Минатома, чтобы он подал иск на ведомство, которому он подчиняется?
Алексей Яблоков: Шаг, конечно, отчаянный. И человек, наверное, рискует своим положением и службой в Минатоме. Но с другой стороны, если смотреть на интересы отрасли в долгосрочном плане - наверное, он сделал совершенно правильно.
Я напомню, что один директор - не заместитель директора, а директор - одного института в Новосибирске уже давно встал в оппозицию к Минатому. Это Лев Максимов, он выдвигает интереснейшие идеи, которые находят поддержку в других странах, но не находят поддержки у нас: ториевая энергетика, перестройка опасных узлов на атомных станциях, вообще -переход к другой технологии переработки отработавшего ядерного топлива, где не было бы отходов.
Ведь экологи не против в принципе атомных технологий, мы против существующих технологий.
Марина Катыс: Профессор Игорь Острецов тоже не против атомной энергетики. Более того, он считает, что альтернативы этому способу получения энергии нет. Но - не с помощью существующих реакторов.
Игорь Острецов: Мы ищем именно альтернативную атомную энергетику, которая бы позволила существенно увеличить объемы энергопроизводства за счет использования атомной энергии.
В настоящее время в атомной энергетике используются нейтроны с энергией не более 10 мегаэлектрон/вольт. При энергии нейтронов, существенно превышающей эту энергию, физика процесса известна очень плохо. И мы поставили задачу - посмотреть возможности реализации энергетических программ именно в этой области. Мы получили некие принципиальные результаты, которые показывают, что в этой области надо проводить исследования. То есть мы нашли область, где надо искать (потому что ничего другого нет).
Минатом сегодня тратит деньги на абсолютно никому ненужные глупости. Я все время слышу: есть две проблемы в Минатоме - то они делают солевые реакторы, то реакторы-размножители (бридеры), с периодом 5 лет. Одно и то же. Я говорю: "Ну, товарищи, надо иметь чувство юмора..."
Наиболее вероятно получение положительного эффекта, по-видимому, будет на тории, поэтому сегодня нужен такой эксперимент.
Марина Катыс: С просьбой прокомментировать обращение ученых в Верховный суд я обратилась к члену-корреспонденту Российской Академии Наук, директору Института безопасного развития атомной энергетики Леониду Большову.
Леонид Большов: Направленность этого иска: "мы придумали некое направление, отличное от того что сейчас применяется во всем мире, а нам на него не дают деньги". Вот это - основная боль господина Острецова.
Что сказать? - Разные направления развиваются, они конкурируют. Направление с реактором, в котором нейтроны получаются за счет ускорения ионов, - это одно из многих направлений. Мне оно принципиально кажется не очень эффективным и экономичным. Но это вопросы, которые выясняются в научной полемике, а не с помощью верховных судов и президентов. Если ты не можешь убедить научное сообщество, что твой подход имеет право на жизнь, что кто-то заинтересован вкладывать в него деньги на исследования, - это твоя беда. Но спекулировать на вопросах, которые можно притянуть "в связи", мне кажется, не вполне корректно.
Марина Катыс: То есть вы не оцениваете - как перспективное - развитие ториевого направления в атомной энергетике?
Леонид Большов: Ториевый цикл - это направление вполне заслуживает внимания и наверняка к нему когда-то обратятся в связи с истощением запасов урана, раньше или позже. А что касается реакторов-ускорителей, когда нейтроны генерируются не сами по себе, а за счет внешнего источника - мне это направление кажется малоперспективным. Но это - моя личная точка зрения. Впрочем, так считают очень многие в мировом профессиональном сообществе.
Марина Катыс: Президент Центра экологической политики России Алексей Яблоков не строит иллюзий по поводу судебной перспективы иска ученых в Верховный суд Российской Федерации.
Алексей Яблоков: Думаю, что Верховный суд не вынесет решение против президента. Но эти действия имеют другое значение, и очень серьезное. За последние 13 или 14 лет Европейский союз и Соединенные Штаты Америки безвозмездно перечислили около 2 миллиардов долларов на обеспечение ядерной и радиационной безопасности старых атомных станций на территории бывшего Советского Союза. 2 миллиарда долларов американских и европейских налогоплательщиков пошли нашему Минатому и на Украину для того, чтобы сделать существующие атомные станции безопасными до окончания их срока службы. Это очень важно помнить.
Когда в 1992, 1993, 1994 годах выделались эти деньги американским Конгрессом, там как раз ставился вопрос: станции стареют, они становятся опасными, опасными для Европы и для Америки (Чернобыль у всех в памяти) и для того, чтобы они работали до конца своего срока службы и не взрывались, выделяются эти колоссальные деньги.
Что произошло на самом деле? Не говоря о том, что часть этих денег была разворована (и в Америке, и в Европе, и, конечно, на территории бывшего Советского Союза), но та часть денег, которая дошла до станций, позволила их переоборудовать, поставить на все атомные станции значительное количество нового оборудования. И теперь наши атомщики говорят: "А они - хорошие, они могут служить дальше. Они теперь совсем не такие плохие, как были 5 или 10 лет тому назад". Частично это правильно, по оборудованию они сейчас, может быть, и лучше, чем были 5 или 10 лет тому назад, но они -старые. И как говорят специалисты, под влиянием нейтронного потока и вообще радиации наступает "охрупчивание" металла - металл стареет.
Ясно, что старый реактор не может быть таким же прочным и надежным, каким он бывает в начале своего срока. Недаром указывается срок службы - 30, 35 или 40 лет. Тогда были люди не дурее нас, они рассчитывали сроки рабюоты реакторов, исходя из очень точных материаловедческих данных. Продление срока службы реакторов безумно опасно. Мы вползаем в полосу повышенного риска от этих старых атомных станций.
В отношении Ленинградской атомной станции - с чего начался сыр-бор? Давайте сначала разберемся, что это за станция. Как мы можем продлять срок службы этой станции, если до сих пор не опубликованы детали, причины и реальные последствий той страшной катастрофы, которая была на этой станции в 1979 году? Ведь та авария до сих пор засекречена, даже атомщики о ней как следует не знают. Никогда не был проведен открытый "разбор полетов", как говорится. А мы знаем, что последствия были довольно существенные, потому что выброс был порядка 1,5-2 миллионов кюри. Можно сравнить с чернобыльским: чернобыльский был 50 миллионов кюри, а здесь было 2 миллиона кюри - это очень серьезная авария.
И в этой ситуации мы в 30 километрах от Санкт-Петербурга (5-миллионного города) резко увеличиваем риски существования людей. Ну как это можно?
Марина Катыс: Моя следующая собеседница - директор Центра ядерной экологии и энергетической политики Социально-экологического союза Лидия Попова.
Произошел такой большой выброс - 1979 год. Да, это было время Советского Союза. Конечно, тогда об этом никто никому не сообщал. Но прошло почти 25 лет, почему до сих пор это событие не стало достоянием гласности? Почему не обсуждаются экологические проблемы, связанные с этим выбросом, влияние этого загрязнения на здоровье населения той же Ленинградской области?
Лидия Попова: Так наоборот, в Сосновом Бору, насколько я знаю, закрыли лабораторию по экологическому и радиационному мониторингу. Ну вы же знаете, как сейчас поменялось отношение к экологии - она не является приоритетом. Кстати, это сейчас один из конфликтных пунктов в сложной истории между ЕС и Россией - пренебрежение проблемами экологии.
Марина Катыс: На начало 2003 года в мире на атомных станциях различного типа работало 493 ядерных блока. При этом доля атомной энергетики в общем мировом энергобалансе не превышает 4 процентов.
В России сегодня эксплуатируется 29 энергоблоков, из них 13 - типа ВВЭР и 11 энергоблоков с реакторами типа РБМК (так называемые "чернобыльские"). 5 реакторов уже выработали свой ресурс, но продолжают работать. И мой вопрос - Лидии Поповой:
А ответственность перед последующими поколениями? Сейчас мы подошли к критической черте. Прошедшие 30 лет часть человечества (которая имела такую возможность), пользовалась атомной энергетикой, но этот срок подходит к концу. Ну, еще 10 лет - и дальше уже продлять срок службы реакторов будет невозможно. И тогда мы получим сразу несколько десятков реакторов на планете, которые нужно будет - объективно - выводить из эксплуатации. Минатом к этому не готов.
По оценкам Острецова, вывод реактора из эксплуатации - это единовременное вложение порядка 200-300 миллионов долларов, часовые по периметру и ожидание, пока он остынет (от 50 до 100 лет). Помножим это на количество реакторов, у которых уже истекает срок службы, - и мы поймем, какие капитальные вложения предстоят российской энергетике при нулевой отдаче. Это деньги, которые будут в буквальном смысле слова закопаны в могильники этих реакторов. И что - мы все эти проблемы оставим нашим детям?
Лидия Попова: Ну, Марина, российский менталитет ведь на чем основан? - На наших необозримых пространствах. Аргумент был (и, кстати, не только у российских политиков и депутатов, я уже не говорю про Минатом), когда принимались поправки к Закону об охране окружающей природной среды в части ввоза отработавшего ядерного топлива из-за рубежа. Аргумент был такой: у нас - большая страна.
Кстати, от американцев я тоже это слышала: у вас - большая страна, у вас должно быть геополитическое мышление, вы должны брать на себя заботу обо всем мире и забирать наших отходы; у вас - стабильная геологическая конструкция в Красноярском крае, вы должны это делать.
На последнем заседании общественного совета при Минатоме делал доклад начальник Управления экологической безопасности. Очень красивый доклад, он показал через компьютер слайды: сколько они подготовили пожарных и специалистов по чрезвычайным ситуациям. "Если чрезвычайная ситуация произойдет, - он сказал, - мы сможем мобилизовать до 30 тысяч человек". Ну, понятно, как при Чернобыле: забирали ребят молодых и - все.
Я задала вопрос: "Почему я не вижу в вашем докладе и в вашей программе по экологической безопасности ни слова о выводе реакторов из эксплуатации? Минатом собирается удваивать и утраивать мощности атомной энергетики в России, а о выводе из эксплуатации вообще не прозвучало ни одного слова". Он ответил: "Да о чем вы говорите? Это для Европы проблема, а для России это не проблема. У нас же большая страна, у нас много места. А мы возьмем и рядом поставим станцию. Эту закроем, а рядом поставим новую, вот и все".
Ну какая тут забота о будущих поколениях?
Марина Катыс: Хорошо, через 50 лет мы удвоим число могильников в виде отработавших атомных станций и рядом с ними поставим новые атомные станции. А что - при таком подходе - будет через 150 лет?
Лидия Попова: Но никто же не думает об этом. В нынешней России никто так далеко не смотрит. Думать о каких-то следующих поколениях - это очень абстрактное занятие.
Как говорят некоторые экологи - надо, чтобы опять "жахнуло", чтобы хоть немного опомнились. Но я боюсь, что и даже после очередного "жаха" такого опоминания не произойдет.
Игорь Острецов: Сегодня Минатом является той именно организацией, которая дискредитирует перспективное развитие атомной энергетики. Потому что доля современной атомной энергетики в общемировом энергетическом балансе составляет всего лишь 4 процента. Задаче же заключается в том, чтобы увеличить долю атомной энергетики до существенных процентов - примерно до 70-80. И не при современном уровне потребления энергии, а при том уровне, который будет в перспективе, когда все страны (в первую очередь - Китай) разовьются.
Мы сегодня дошли, что называется, до крайней точки в борьбе с Минатомом. Мы предъявили иск президенту Российской Федерации относительно самой болезненной точки Минатома, а именно - первого блока Ленинградской станции.
Марина Катыс: 7 января 2004 года первый блок Ленинградской атомной станции полностью выработал установленный проектный ресурс и по закону должен был быть остановлен и затем - выведен из эксплуатации. Продление ресурса ядерных объектов российскими законами не предусматривается. Профессор Игорь Острецов считает, что дальнейшая эксплуатация энергоблока может привести к экологической катастрофе, аналогичной Чернобыльской.
Игорь Острецов: Мы предъявили иск именно президенту РФ, потому что в "Законе об атомной энергетике" написано: "Президент принимает решения по вопросам безопасности при использовании атомной энергии".
Является ли продление эксплуатации первого блока Ленинградской станции (являющейся прототипом Чернобыльского блока, выработавшего свой ресурс( предметом, который ставит под вопрос ядерную безопасность России и Европейского региона?
Я не думаю, что суд может ответить на этот вопрос отрицательно, во всяком случае - не ангажированный суд. Если российский суд на этот вопрос ответит отрицательно, то мы перенесем рассмотрение этого вопроса в Европейский суд, в котором, я думаю, мы получим положительный ответ.
Минатом ссылается на то, что президент никаких бумаг не подписывал. - Естественно, он их не подписывал, но это еще хуже для президента - если он позволяет принимать решения, за которые отвечает он, каким-то посторонним безответственным людям.
После получения ответа на первый вопрос мы зададим следующий вопрос.
Почему президент все-таки принимает такое решение?
А принимает он решение по следующим причинам: просто потому что этот блок не могут вывести из эксплуатации. И мы это прекрасно знаем. Нет денег для того, чтобы выводить блоки из эксплуатации, поэтому продлевать их работу будут до первой крупной аварии.
Марина Катыс: Напомню, что на Ленинградской АЭС установлен атомный реактор РБМК-1000, такой же, как стоял на Чернобыльской атомной станции. Такие реакторы не имеют защитной оболочки и прочного корпуса, что (после аварии в 1986 году) стало основной причиной огромного выброса радиоактивных материалов.
О том, насколько безопасно продления работы первого энергоблока Ленинградской атомной станции, говорит член-корреспондент Российской Академии Наук, директор Института безопасного развития атомной энергетики Леонид Большов.
Леонид Большов: Проблема продления срока эксплуатации реакторов встала в целом ряде стран, использующих атомную энергетику. Реакторы первого поколения дошли до назначенного предела своей эксплуатации. В этот момент во всех цивилизованных странах применяется процедура, которая применяется и для Ленинградской атомной станции: производится подробный анализ безопасности с учетом всех мер, направленных на повышение безопасности, производится определенная модернизация станции. А дальше - каждый владелец атомной станции решает: выгодно ему вкладывать деньги для того, чтобы довести станцию до требуемого уровня безопасности или нет.
В данном случае эти деньги вложены, станция в декабре остановлена, идет планомерная работа, чтобы эти необходимые меры ввести в действие. Они включают в себя дополнительные системы безопасности и контроля над активной зоной реактора и тому подобное.
Аналогичные меры предпринимались на первом блоке Курской атомной станции (которая тоже чернобыльского типа, тоже первого поколения ) и они доведены до конца. Сейчас Европейский банк реконструкции и развития организовал независимую международную экспертизу. Пока на промежуточных этапах получены положительные заключения. Мои западные коллеги на обсуждении результатов в Евробанке не раз указывали, что надо равняться на Ленинградскую станцию, потому что анализ безопасности, его независимое лицензирование были организованы очень хорошо - берите пример с Ленинградской атомной станции. Поэтому у меня есть достаточно серьезные основания полагать, что летом этого года после завершения работ на ЛАЭС станция будет удовлетворять всем необходимым нормам и будет достаточно безопасна для эксплуатации.
Марина Катыс: А на сколько лет продлевается срок эксплуатации реактора, выработавшего свой ресурс?
Леонид Большов: В разных странах для разных блоков этот вопрос решается по-разному. Это зависит и от состояния оборудования, и от конструкции блока. Продляют и на 10 лет, и на 20, и на 30 лет. На Ленинградской станции вопрос поставлен о продлении на 10 лет. По прецедентам - разные принимались решения. Бывает, что запрашивают на 15 лет, а дают на 5 с последующим продлением. Бывает, что выдают на 10 лет. А бывает и так, что каждый год заставляют подтверждать.
Марина Катыс: И тем не менее - реактор, выработавший свой ресурс, должен быть выведен из эксплуатации. Однако пока такая операция нигде в мире не проводилась. В России также пока ни один реактор из эксплуатации не выводился. Несколько энергоблоков остановлено, например - 1-й и 2-й блоки Ново-воронежской атомной станции и два блока на Белоярской атомной станции.
Слово - директору Центра ядерной экологии и энергетической политики Социально-экологического союза Лидии Поповой.
Лидия Попова: Процедура вывода из эксплуатации заключается в том, что сначала реактор консервируют, то есть его останавливают, выгружают топливо, ставят охрану. Станция ничего не вырабатывает, никакой электроэнергии. Наоборот, она является потребителем электроэнергии (и воды - в том числе). Это все длится около 50 лет, пока не распадутся наиболее активные радионуклиды.
Потом - в соответствии с концепцией "зеленой лужайки" - должны резать все металлические и бетонные конструкции, все это куда-то вывозить и захоранивать. А на этом месте должно быть абсолютно чистое - якобы - место, такая "зеленая зона", где можно либо снова заниматься какой-то хозяйственной деятельностью, либо устраивать рекреационную зону. Но пока что такого еще нигде в мире нет.
Не было еще нигде настоящего вывода из эксплуатации после остановки и консервации блока - нет опыта, никто толком не знает, сколько это будет стоить. Оценки такие: от 17 процентов чуть ли не до 100 процентов капитальных вложений в строительство нового блока, то есть - сколько стоит строительство блока, столько же нужно, чтобы его потом вывести из эксплуатации.
Марина Катыс: С этим согласен президент Центра экологической политики России, член-корреспондент Российской Академии Наук Алексей Яблоков.
Алексей Яблоков: Похоже, что атомщики хотят обдурить общество, - что у нас, что в Америке, везде. Они продлевают сроки службы атомных станций для того, чтобы не начинать этого дорогостоящего процесса, который еще раз покажет экономическую несостоятельность всей атомной энергетики. Ведь это же фактически радиоактивные отходы: здание атомной станции, все, что связано с отработавшим топливом и вообще с деталями, где была радиация, - это все радиоактивные отходы. Огромное количество низко-активных отходов - миллионы тонн - надо куда-то девать, за все это надо платить.
Атомщики, действительно, потихонечку, явочным порядком хотели бы изъять из территории страны (любой страны - что у нас, что в Америке, что в Англии) эти колоссальные территории, на которых уже стоят атомные станции, и рядом с ними строить другие, тем самым навечно выводя эти территории из гражданского использования. Это бессовестно, это неправильно, это вызовет возражения у любого нормального человека. Это - неправильное развитие всей индустрии.
Марина Катыс: Профессор Игорь Острецов тоже считает, что продление сроков работы российских атомных реакторов в первую очередь связано с финансовыми проблемами Министерства по атомной энергии.
Игорь Острецов: Задайте Минатому простой тест - заставьте его составить смету на вывод этого реактора из эксплуатации (что он, кстати, обязан иметь по закону). И когда он это сделает - все прослезятся и поймут, что такие блоки строить нельзя, потому что это очень дорого.
Что сегодня по регламенту Минатома вывод из эксплуатации? Это остановка блока, единовременные затраты в размере 200-300 миллионов долларов, часовые по периметру и ожидание в течение почти 100 лет.
Сколько таких блоков можно строить? Сколько у нас будет таких закрытых объектов с часовыми через 20 лет?
Марина Катыс: По мнению ученых, вероятность аварии на реакторе РБМК-1000 Ленинградской атомной станции повышается, так как Чернобыльский блок проработал до взрыва только три года, а оборудование ЛАЭС уже полностью выработало свой ресурс.
За комментариями по поводу иска заместителя директора Всероссийского научно-исследовательского института атомного энергетического машиностроения профессора Игоря Острецова в Верховный суд Российской Федерации я обратилась к президенту Центра экологической политики России Алексею Яблокову.
До чего надо было довести замдиректора профильного института Минатома, чтобы он подал иск на ведомство, которому он подчиняется?
Алексей Яблоков: Шаг, конечно, отчаянный. И человек, наверное, рискует своим положением и службой в Минатоме. Но с другой стороны, если смотреть на интересы отрасли в долгосрочном плане - наверное, он сделал совершенно правильно.
Я напомню, что один директор - не заместитель директора, а директор - одного института в Новосибирске уже давно встал в оппозицию к Минатому. Это Лев Максимов, он выдвигает интереснейшие идеи, которые находят поддержку в других странах, но не находят поддержки у нас: ториевая энергетика, перестройка опасных узлов на атомных станциях, вообще -переход к другой технологии переработки отработавшего ядерного топлива, где не было бы отходов.
Ведь экологи не против в принципе атомных технологий, мы против существующих технологий.
Марина Катыс: Профессор Игорь Острецов тоже не против атомной энергетики. Более того, он считает, что альтернативы этому способу получения энергии нет. Но - не с помощью существующих реакторов.
Игорь Острецов: Мы ищем именно альтернативную атомную энергетику, которая бы позволила существенно увеличить объемы энергопроизводства за счет использования атомной энергии.
В настоящее время в атомной энергетике используются нейтроны с энергией не более 10 мегаэлектрон/вольт. При энергии нейтронов, существенно превышающей эту энергию, физика процесса известна очень плохо. И мы поставили задачу - посмотреть возможности реализации энергетических программ именно в этой области. Мы получили некие принципиальные результаты, которые показывают, что в этой области надо проводить исследования. То есть мы нашли область, где надо искать (потому что ничего другого нет).
Минатом сегодня тратит деньги на абсолютно никому ненужные глупости. Я все время слышу: есть две проблемы в Минатоме - то они делают солевые реакторы, то реакторы-размножители (бридеры), с периодом 5 лет. Одно и то же. Я говорю: "Ну, товарищи, надо иметь чувство юмора..."
Наиболее вероятно получение положительного эффекта, по-видимому, будет на тории, поэтому сегодня нужен такой эксперимент.
Марина Катыс: С просьбой прокомментировать обращение ученых в Верховный суд я обратилась к члену-корреспонденту Российской Академии Наук, директору Института безопасного развития атомной энергетики Леониду Большову.
Леонид Большов: Направленность этого иска: "мы придумали некое направление, отличное от того что сейчас применяется во всем мире, а нам на него не дают деньги". Вот это - основная боль господина Острецова.
Что сказать? - Разные направления развиваются, они конкурируют. Направление с реактором, в котором нейтроны получаются за счет ускорения ионов, - это одно из многих направлений. Мне оно принципиально кажется не очень эффективным и экономичным. Но это вопросы, которые выясняются в научной полемике, а не с помощью верховных судов и президентов. Если ты не можешь убедить научное сообщество, что твой подход имеет право на жизнь, что кто-то заинтересован вкладывать в него деньги на исследования, - это твоя беда. Но спекулировать на вопросах, которые можно притянуть "в связи", мне кажется, не вполне корректно.
Марина Катыс: То есть вы не оцениваете - как перспективное - развитие ториевого направления в атомной энергетике?
Леонид Большов: Ториевый цикл - это направление вполне заслуживает внимания и наверняка к нему когда-то обратятся в связи с истощением запасов урана, раньше или позже. А что касается реакторов-ускорителей, когда нейтроны генерируются не сами по себе, а за счет внешнего источника - мне это направление кажется малоперспективным. Но это - моя личная точка зрения. Впрочем, так считают очень многие в мировом профессиональном сообществе.
Марина Катыс: Президент Центра экологической политики России Алексей Яблоков не строит иллюзий по поводу судебной перспективы иска ученых в Верховный суд Российской Федерации.
Алексей Яблоков: Думаю, что Верховный суд не вынесет решение против президента. Но эти действия имеют другое значение, и очень серьезное. За последние 13 или 14 лет Европейский союз и Соединенные Штаты Америки безвозмездно перечислили около 2 миллиардов долларов на обеспечение ядерной и радиационной безопасности старых атомных станций на территории бывшего Советского Союза. 2 миллиарда долларов американских и европейских налогоплательщиков пошли нашему Минатому и на Украину для того, чтобы сделать существующие атомные станции безопасными до окончания их срока службы. Это очень важно помнить.
Когда в 1992, 1993, 1994 годах выделались эти деньги американским Конгрессом, там как раз ставился вопрос: станции стареют, они становятся опасными, опасными для Европы и для Америки (Чернобыль у всех в памяти) и для того, чтобы они работали до конца своего срока службы и не взрывались, выделяются эти колоссальные деньги.
Что произошло на самом деле? Не говоря о том, что часть этих денег была разворована (и в Америке, и в Европе, и, конечно, на территории бывшего Советского Союза), но та часть денег, которая дошла до станций, позволила их переоборудовать, поставить на все атомные станции значительное количество нового оборудования. И теперь наши атомщики говорят: "А они - хорошие, они могут служить дальше. Они теперь совсем не такие плохие, как были 5 или 10 лет тому назад". Частично это правильно, по оборудованию они сейчас, может быть, и лучше, чем были 5 или 10 лет тому назад, но они -старые. И как говорят специалисты, под влиянием нейтронного потока и вообще радиации наступает "охрупчивание" металла - металл стареет.
Ясно, что старый реактор не может быть таким же прочным и надежным, каким он бывает в начале своего срока. Недаром указывается срок службы - 30, 35 или 40 лет. Тогда были люди не дурее нас, они рассчитывали сроки рабюоты реакторов, исходя из очень точных материаловедческих данных. Продление срока службы реакторов безумно опасно. Мы вползаем в полосу повышенного риска от этих старых атомных станций.
В отношении Ленинградской атомной станции - с чего начался сыр-бор? Давайте сначала разберемся, что это за станция. Как мы можем продлять срок службы этой станции, если до сих пор не опубликованы детали, причины и реальные последствий той страшной катастрофы, которая была на этой станции в 1979 году? Ведь та авария до сих пор засекречена, даже атомщики о ней как следует не знают. Никогда не был проведен открытый "разбор полетов", как говорится. А мы знаем, что последствия были довольно существенные, потому что выброс был порядка 1,5-2 миллионов кюри. Можно сравнить с чернобыльским: чернобыльский был 50 миллионов кюри, а здесь было 2 миллиона кюри - это очень серьезная авария.
И в этой ситуации мы в 30 километрах от Санкт-Петербурга (5-миллионного города) резко увеличиваем риски существования людей. Ну как это можно?
Марина Катыс: Моя следующая собеседница - директор Центра ядерной экологии и энергетической политики Социально-экологического союза Лидия Попова.
Произошел такой большой выброс - 1979 год. Да, это было время Советского Союза. Конечно, тогда об этом никто никому не сообщал. Но прошло почти 25 лет, почему до сих пор это событие не стало достоянием гласности? Почему не обсуждаются экологические проблемы, связанные с этим выбросом, влияние этого загрязнения на здоровье населения той же Ленинградской области?
Лидия Попова: Так наоборот, в Сосновом Бору, насколько я знаю, закрыли лабораторию по экологическому и радиационному мониторингу. Ну вы же знаете, как сейчас поменялось отношение к экологии - она не является приоритетом. Кстати, это сейчас один из конфликтных пунктов в сложной истории между ЕС и Россией - пренебрежение проблемами экологии.
Марина Катыс: На начало 2003 года в мире на атомных станциях различного типа работало 493 ядерных блока. При этом доля атомной энергетики в общем мировом энергобалансе не превышает 4 процентов.
В России сегодня эксплуатируется 29 энергоблоков, из них 13 - типа ВВЭР и 11 энергоблоков с реакторами типа РБМК (так называемые "чернобыльские"). 5 реакторов уже выработали свой ресурс, но продолжают работать. И мой вопрос - Лидии Поповой:
А ответственность перед последующими поколениями? Сейчас мы подошли к критической черте. Прошедшие 30 лет часть человечества (которая имела такую возможность), пользовалась атомной энергетикой, но этот срок подходит к концу. Ну, еще 10 лет - и дальше уже продлять срок службы реакторов будет невозможно. И тогда мы получим сразу несколько десятков реакторов на планете, которые нужно будет - объективно - выводить из эксплуатации. Минатом к этому не готов.
По оценкам Острецова, вывод реактора из эксплуатации - это единовременное вложение порядка 200-300 миллионов долларов, часовые по периметру и ожидание, пока он остынет (от 50 до 100 лет). Помножим это на количество реакторов, у которых уже истекает срок службы, - и мы поймем, какие капитальные вложения предстоят российской энергетике при нулевой отдаче. Это деньги, которые будут в буквальном смысле слова закопаны в могильники этих реакторов. И что - мы все эти проблемы оставим нашим детям?
Лидия Попова: Ну, Марина, российский менталитет ведь на чем основан? - На наших необозримых пространствах. Аргумент был (и, кстати, не только у российских политиков и депутатов, я уже не говорю про Минатом), когда принимались поправки к Закону об охране окружающей природной среды в части ввоза отработавшего ядерного топлива из-за рубежа. Аргумент был такой: у нас - большая страна.
Кстати, от американцев я тоже это слышала: у вас - большая страна, у вас должно быть геополитическое мышление, вы должны брать на себя заботу обо всем мире и забирать наших отходы; у вас - стабильная геологическая конструкция в Красноярском крае, вы должны это делать.
На последнем заседании общественного совета при Минатоме делал доклад начальник Управления экологической безопасности. Очень красивый доклад, он показал через компьютер слайды: сколько они подготовили пожарных и специалистов по чрезвычайным ситуациям. "Если чрезвычайная ситуация произойдет, - он сказал, - мы сможем мобилизовать до 30 тысяч человек". Ну, понятно, как при Чернобыле: забирали ребят молодых и - все.
Я задала вопрос: "Почему я не вижу в вашем докладе и в вашей программе по экологической безопасности ни слова о выводе реакторов из эксплуатации? Минатом собирается удваивать и утраивать мощности атомной энергетики в России, а о выводе из эксплуатации вообще не прозвучало ни одного слова". Он ответил: "Да о чем вы говорите? Это для Европы проблема, а для России это не проблема. У нас же большая страна, у нас много места. А мы возьмем и рядом поставим станцию. Эту закроем, а рядом поставим новую, вот и все".
Ну какая тут забота о будущих поколениях?
Марина Катыс: Хорошо, через 50 лет мы удвоим число могильников в виде отработавших атомных станций и рядом с ними поставим новые атомные станции. А что - при таком подходе - будет через 150 лет?
Лидия Попова: Но никто же не думает об этом. В нынешней России никто так далеко не смотрит. Думать о каких-то следующих поколениях - это очень абстрактное занятие.
Как говорят некоторые экологи - надо, чтобы опять "жахнуло", чтобы хоть немного опомнились. Но я боюсь, что и даже после очередного "жаха" такого опоминания не произойдет.
