Памяти Анатолия Жигулина.
В Москве на 71-м году жизни умер поэт и прозаик Анатолий Жигулин. В конце сороковых годов Жигулин был арестован по политической статье и провел несколько лет в лагере на Колыме, о чем он рассказал в автобиографической повести "Черные камни". Жигулин - автор двух десятков поэтических сборников. В 96-м был удостоен Пушкинской премии, присуждаемой президентом России.
Программу ведет Илья Дадашидзе. Об Анатолии Жигулине вспоминают писатели и поэты: Юрий Буртин, Феликс Светов, Евгений Евтушенко.
Илья Дадашидзе:
Вспоминая жизнь и стихи Анатолия Жигулина, вспоминаешь пушкинские строки: "Жил на свете рыцарь бедный, молчаливый и простой, ликом сумрачный и бледный, духом честный и прямой..."
Жигулин никогда не был человеком состоятельным и особенно сильно бедствовал в последние годы. Он никогда не был суетным и многословным. Он прошел лагеря Колымы и урановые рудники, навсегда подкосившие его здоровье. Он всегда был честным и прямым, что, впрочем, подчеркивать излишне. Об Анатолии Жигулине рассказывает писатель Юрий Буртин.
Юрий Буртин:
Умер Анатолий Жигулин, прекрасный поэт, автор широко известной автобиографической лагерной повести "Черные Камни". Чистая, светлая душа. По материнской линии он был потомком поэта-декабриста Владимира Федосеевича Раевского. Видно, декабристский дух вольности и чести через поколения ожил в нем, когда вскоре после войны вместе с несколькими сверстниками он создал в Воронеже подпольную антисталинскую организацию. Они были вчерашние школьники, почти дети. Но это не смягчило свирепости приговора. Долгие годы, всю свою молодость он обречен был провести во глубине сибирских руд, на ледяной, усеянной человеческими костями, Колыме, на обогатительной фабрике уранового рудника, откуда уходили только в могилу. Он чудом остался жив, но на всю последующую жизнь, вплоть до недавнего семидесятилетия, болел чуть ли не всеми болезнями, которые есть. Мало кто от всего этого не озлобился бы на людей и судьбу. Между тем, книжки стихов Анатолий Жигулина, которые одна за другой стали выходить с начла 60-х годов и вскоре выдвинули его в первый поэтический ряд, на удивление полны добра и света.
И все же, главных своих высот Жигулин, на мой взгляд, достиг не столько в повествовательном жанре, своего рода балладе, характерном для многих его лагерных стихотворений, сколько в том, что называется чистой или тихой лирикой, в бессюжетной лирической миниатюре, с 70-х годов возобладавшей в его творчестве. Его поздняя лирика отмечена редкой гармонией мысли, стиха, слова... печаль и отрада русской природы, написанные тонкими, как осенняя паутина, стихами... Созвучие с ней усталой, но ясной и сильной человеческой души. И никогда ни в чем - ни в творчестве, ни в жизни, ни капли суеты, ни шагу от самого себя в сторону выгоды и преуспеяния. В последние несколько лет из-за болезни и нужды жизнь его была особенно трудной. Все это теперь уже непоправимо. Несколько утешает лишь мысль, что весь свой путь он прошел, ничем себя не запятнав. В наши дни это такая редкость! А также вера в то, что, по словам отца русской поэзии, "истинный поэт умирает не весь". Книги Анатолия Жигулина останутся. Его "Черные Камни" по праву занимают место в одном ряду с "Одним днем Ивана Денисовича" Солженицына и с "Колымскими рассказами" Шаламова. Его лирика на уровне лучших достижений той поэтической традиции, которая берет свое начало у Тютчева и Фета. А те, кто имел счастье лично знать Толю Жигулина до конца их собственных дней, сохранят о нем благодарную память.
Илья Дадашидзе:
Лагерника Феликса Светова с лагерником Анатолием Жигулиным связывают десятилетия дружбы.
Феликс Светов:
Я знал Толю Жигулина более 40 лет, и я думаю, что судьба Жигулина - поэта непросто характерна для судьбы русских поэтов в ХХ веке вообще, но это именно та самая судьба поэта, без которой поэт не существует в России. Русская тюрьма, на самом деле - образ нашей жизни, русская жизнь, доведенная до абсурда, приведенная как бы под увеличительным стеклом. Если она не ломает человека, то она как бы дает возможность понять что-то о том, где он живет и что происходит. С Жигулиным именно это и произошло. Он был подлинным и настоящим поэтом. Мне очень трудно говорит о том, что он "был", потому что мне только что сообщили, что он умеет. Я последние лет десять довольно плотно с ним встречался. Мы много говорили, я много слушал, читал его стихи, и я думаю, что он - настоящий русский поэт, поэт подлинный, и его судьба именно сделала его поэтом, дала ему понимание того, что происходит в стране, в которой мы родились и живем, и я думаю, что Толя Жигулин останется в русской поэзии.
Илья Дадашидзе:
"Если бы я был скульптором, то именно с Жигулина я бы слепил неизвестного лагерника", - говорит поэт Евгений Евтушенко.
Евгений Евтушенко:
Анатолий Жигулин был человеком со страниц Варлама Шаламова. Еще одним поэтом стало меньше, еще одним живым свидетелем войны против собственного народа, войны, унесшей миллионы жизней. Ему повезло, потому что он все-таки выжил, выкарабкался в литературу сквозь штабеля остекленевших трупов, навечно примороженных друг к другу внутри той самой земли, по которой мы так забывчиво ходим. Меня ужасает то, с какой легкостью мы избегаем малоприятного дискомфорта памяти об этом самогеноциде, хватаясь за такие ложноспасительные аргументы, что убийца стольких так называемых "врагов народа", среди которых были лучшие хозяева земли русской - раскулаченных, рабочих инженеров, военачальников, ученых, писателей - Сталин, все-таки был "организатором наших побед"; а бесчувственный к десяткам тысяч невинных людей, расстреливаемых в подвалах ЧК, Дзержинский так трогательно помогал беспризорникам. Если идти по логике такого "оправдательства", то и Холокост можно оправдать тем, что "Гитлер любил собак"...
В лагерях было много людей, попавших туда случайно. Некоторые из них прозревали, увидев подлинное, страшное лицо великой утопии, лапищи надзирателя над наивными утопистами, некоторые ломались, "ссучивались", становились мелкими стукачами, но 17-ти летний Толя Жигулин, попавший туда в 1948-м году, был одним из немногих, кто попал туда за дело, осмелившись создать подпольную юношескую организацию, ставившую своей целью борьбу против обожествления Сталина, то есть, за разоблачение великой утопии, как ловкой политической иллюзионистки. Ужас тогдашнего кровавого цирка был в том, что публично распиливаемые на человеческом лесоповале люди уже не срастались. Жигулин вослед Солженицыну, Шаламову, Евгении Гинзбург, Домбровскому стал одним из послов призраков этого страшного лесоповала истории. Его стихи "Кострожоги", "Бурундук" стали лагерной классикой, а книга "Черные Камни" - неоценимое свидетельство на суде истории.
Когда рухнула советская империя, казалось, что с ней рухнула и поэзия. Поэзия противостояла империи, и когда объект противостояния перестал существовать, то показалось, что отпала необходимость в этой сентиментально-надоедливой диссидентке - поэзии. Под обломками империи развалились и Союз Писателей, и все структуры, организовывавшие встречи с читателями. Поэзия стала первой жертвой, испарившись с голубого экрана, который немедленно заполнила разнузданная "попса", поющая чудовищные тексты, убивающие вкус к настоящей поэзии. Года два-три было почти невозможно издать не за собственный счет книгу стихов. Исчезли все многошумные вечера поэтов, вызывавшие зависть у наших коллег во всем мире, и тогда-то "Литературка" стала единственным отважным импрессарио, рискнувшим возродить этот великий русский жанр. Двухтысячный зал кинотеатра "Октябрь" оказался переполнен. Даже сами поэты-организаторы недооценили необходимости поэзии людям. Люди подсказывали поэтам забываемые ими строчки, выкрикивали названия любимых ими стихов, подпевали песням Булата. Но, пожалуй, самое потрясающее впечатление произвело на всех, когда Толя Жигулин сиплым голосом колымского кострожога запел лагерную песню о том, как "вставал впереди Магадан, столица Колымского края"... Он пел не только голосом. Казалось, пели его затравленные смеляковские глаза, его согбенная спина сахалинского каторжника, описанного еще Чеховым, ноги в невидимых кандалах, перешедших по наследству от Достоевского, были широко расставлены на сцене, как на палубе того самого парохода, который, покачиваясь, приближался к Магаданскому порту - последнему причалу Великой Утопии.
Нет, не "Железного Феликса" надо поставить напротив Лубянки, а Толю Жигулина, в бронзе или граните. Если бы я был скульптором, то именно с него я бы слепил неизвестного лагерника.
В Москве на 71-м году жизни умер поэт и прозаик Анатолий Жигулин. В конце сороковых годов Жигулин был арестован по политической статье и провел несколько лет в лагере на Колыме, о чем он рассказал в автобиографической повести "Черные камни". Жигулин - автор двух десятков поэтических сборников. В 96-м был удостоен Пушкинской премии, присуждаемой президентом России.
Программу ведет Илья Дадашидзе. Об Анатолии Жигулине вспоминают писатели и поэты: Юрий Буртин, Феликс Светов, Евгений Евтушенко.
Илья Дадашидзе:
Вспоминая жизнь и стихи Анатолия Жигулина, вспоминаешь пушкинские строки: "Жил на свете рыцарь бедный, молчаливый и простой, ликом сумрачный и бледный, духом честный и прямой..."
Жигулин никогда не был человеком состоятельным и особенно сильно бедствовал в последние годы. Он никогда не был суетным и многословным. Он прошел лагеря Колымы и урановые рудники, навсегда подкосившие его здоровье. Он всегда был честным и прямым, что, впрочем, подчеркивать излишне. Об Анатолии Жигулине рассказывает писатель Юрий Буртин.
Юрий Буртин:
Умер Анатолий Жигулин, прекрасный поэт, автор широко известной автобиографической лагерной повести "Черные Камни". Чистая, светлая душа. По материнской линии он был потомком поэта-декабриста Владимира Федосеевича Раевского. Видно, декабристский дух вольности и чести через поколения ожил в нем, когда вскоре после войны вместе с несколькими сверстниками он создал в Воронеже подпольную антисталинскую организацию. Они были вчерашние школьники, почти дети. Но это не смягчило свирепости приговора. Долгие годы, всю свою молодость он обречен был провести во глубине сибирских руд, на ледяной, усеянной человеческими костями, Колыме, на обогатительной фабрике уранового рудника, откуда уходили только в могилу. Он чудом остался жив, но на всю последующую жизнь, вплоть до недавнего семидесятилетия, болел чуть ли не всеми болезнями, которые есть. Мало кто от всего этого не озлобился бы на людей и судьбу. Между тем, книжки стихов Анатолий Жигулина, которые одна за другой стали выходить с начла 60-х годов и вскоре выдвинули его в первый поэтический ряд, на удивление полны добра и света.
И все же, главных своих высот Жигулин, на мой взгляд, достиг не столько в повествовательном жанре, своего рода балладе, характерном для многих его лагерных стихотворений, сколько в том, что называется чистой или тихой лирикой, в бессюжетной лирической миниатюре, с 70-х годов возобладавшей в его творчестве. Его поздняя лирика отмечена редкой гармонией мысли, стиха, слова... печаль и отрада русской природы, написанные тонкими, как осенняя паутина, стихами... Созвучие с ней усталой, но ясной и сильной человеческой души. И никогда ни в чем - ни в творчестве, ни в жизни, ни капли суеты, ни шагу от самого себя в сторону выгоды и преуспеяния. В последние несколько лет из-за болезни и нужды жизнь его была особенно трудной. Все это теперь уже непоправимо. Несколько утешает лишь мысль, что весь свой путь он прошел, ничем себя не запятнав. В наши дни это такая редкость! А также вера в то, что, по словам отца русской поэзии, "истинный поэт умирает не весь". Книги Анатолия Жигулина останутся. Его "Черные Камни" по праву занимают место в одном ряду с "Одним днем Ивана Денисовича" Солженицына и с "Колымскими рассказами" Шаламова. Его лирика на уровне лучших достижений той поэтической традиции, которая берет свое начало у Тютчева и Фета. А те, кто имел счастье лично знать Толю Жигулина до конца их собственных дней, сохранят о нем благодарную память.
Илья Дадашидзе:
Лагерника Феликса Светова с лагерником Анатолием Жигулиным связывают десятилетия дружбы.
Феликс Светов:
Я знал Толю Жигулина более 40 лет, и я думаю, что судьба Жигулина - поэта непросто характерна для судьбы русских поэтов в ХХ веке вообще, но это именно та самая судьба поэта, без которой поэт не существует в России. Русская тюрьма, на самом деле - образ нашей жизни, русская жизнь, доведенная до абсурда, приведенная как бы под увеличительным стеклом. Если она не ломает человека, то она как бы дает возможность понять что-то о том, где он живет и что происходит. С Жигулиным именно это и произошло. Он был подлинным и настоящим поэтом. Мне очень трудно говорит о том, что он "был", потому что мне только что сообщили, что он умеет. Я последние лет десять довольно плотно с ним встречался. Мы много говорили, я много слушал, читал его стихи, и я думаю, что он - настоящий русский поэт, поэт подлинный, и его судьба именно сделала его поэтом, дала ему понимание того, что происходит в стране, в которой мы родились и живем, и я думаю, что Толя Жигулин останется в русской поэзии.
Илья Дадашидзе:
"Если бы я был скульптором, то именно с Жигулина я бы слепил неизвестного лагерника", - говорит поэт Евгений Евтушенко.
Евгений Евтушенко:
Анатолий Жигулин был человеком со страниц Варлама Шаламова. Еще одним поэтом стало меньше, еще одним живым свидетелем войны против собственного народа, войны, унесшей миллионы жизней. Ему повезло, потому что он все-таки выжил, выкарабкался в литературу сквозь штабеля остекленевших трупов, навечно примороженных друг к другу внутри той самой земли, по которой мы так забывчиво ходим. Меня ужасает то, с какой легкостью мы избегаем малоприятного дискомфорта памяти об этом самогеноциде, хватаясь за такие ложноспасительные аргументы, что убийца стольких так называемых "врагов народа", среди которых были лучшие хозяева земли русской - раскулаченных, рабочих инженеров, военачальников, ученых, писателей - Сталин, все-таки был "организатором наших побед"; а бесчувственный к десяткам тысяч невинных людей, расстреливаемых в подвалах ЧК, Дзержинский так трогательно помогал беспризорникам. Если идти по логике такого "оправдательства", то и Холокост можно оправдать тем, что "Гитлер любил собак"...
В лагерях было много людей, попавших туда случайно. Некоторые из них прозревали, увидев подлинное, страшное лицо великой утопии, лапищи надзирателя над наивными утопистами, некоторые ломались, "ссучивались", становились мелкими стукачами, но 17-ти летний Толя Жигулин, попавший туда в 1948-м году, был одним из немногих, кто попал туда за дело, осмелившись создать подпольную юношескую организацию, ставившую своей целью борьбу против обожествления Сталина, то есть, за разоблачение великой утопии, как ловкой политической иллюзионистки. Ужас тогдашнего кровавого цирка был в том, что публично распиливаемые на человеческом лесоповале люди уже не срастались. Жигулин вослед Солженицыну, Шаламову, Евгении Гинзбург, Домбровскому стал одним из послов призраков этого страшного лесоповала истории. Его стихи "Кострожоги", "Бурундук" стали лагерной классикой, а книга "Черные Камни" - неоценимое свидетельство на суде истории.
Когда рухнула советская империя, казалось, что с ней рухнула и поэзия. Поэзия противостояла империи, и когда объект противостояния перестал существовать, то показалось, что отпала необходимость в этой сентиментально-надоедливой диссидентке - поэзии. Под обломками империи развалились и Союз Писателей, и все структуры, организовывавшие встречи с читателями. Поэзия стала первой жертвой, испарившись с голубого экрана, который немедленно заполнила разнузданная "попса", поющая чудовищные тексты, убивающие вкус к настоящей поэзии. Года два-три было почти невозможно издать не за собственный счет книгу стихов. Исчезли все многошумные вечера поэтов, вызывавшие зависть у наших коллег во всем мире, и тогда-то "Литературка" стала единственным отважным импрессарио, рискнувшим возродить этот великий русский жанр. Двухтысячный зал кинотеатра "Октябрь" оказался переполнен. Даже сами поэты-организаторы недооценили необходимости поэзии людям. Люди подсказывали поэтам забываемые ими строчки, выкрикивали названия любимых ими стихов, подпевали песням Булата. Но, пожалуй, самое потрясающее впечатление произвело на всех, когда Толя Жигулин сиплым голосом колымского кострожога запел лагерную песню о том, как "вставал впереди Магадан, столица Колымского края"... Он пел не только голосом. Казалось, пели его затравленные смеляковские глаза, его согбенная спина сахалинского каторжника, описанного еще Чеховым, ноги в невидимых кандалах, перешедших по наследству от Достоевского, были широко расставлены на сцене, как на палубе того самого парохода, который, покачиваясь, приближался к Магаданскому порту - последнему причалу Великой Утопии.
Нет, не "Железного Феликса" надо поставить напротив Лубянки, а Толю Жигулина, в бронзе или граните. Если бы я был скульптором, то именно с него я бы слепил неизвестного лагерника.
