Михаил Соколов: Наша программа о необычных судьбах, о тех людях XX века, которых ледяной ветер времени, вихрь Октябрьского переворота разбросал по миру, о тех, кто пронес Россию в своей душе через ужас Гражданской и мировых войн, о неизвестных страницах политической истории России.
Мой сегодняшний собеседник - Георгий Малахов. В Праге 20-х годов он был лидером молодежного крыла созданной в эмиграции бывшими эсерами Сергеем Масловым и Андреем Аргуновым Трудовой крестьянской партии "Крестьянская Россия". Георгий Малахов, которому 99 лет, живущий среди книг и воспоминаний, к нынешней российской власти относится как к тому, что создано и его усилиями.
Георгий Малахов: Наша партия была большая и популярная, но все-таки нам не удалось свергнуть, но заложить основы гибели советской власти все-таки нам удалось.
Михаил Соколов: На берегу Северной Двины, в маленьком уютном городке Шенкурске из век в век жила семья Малаховых - купцы из крестьян. Один из сыновей - Александр Егорович - отправился в Петербург учиться, но решил бороться за народное счастье. После волнений 1905 года даже попал в тюрьму. А потом взялся за лучшее дело - организовал крестьянскую кооперацию, да такую, что до Англии дошла. Известный архангельский историк Евгений Овсянкин рассказывает о семье Александра и Евдокии Малаховых.
Евгений Овсянкин: Александр Егорович, он был студентом, и, видимо, студентом был крайне левацкого направления. И появившись на селе, у себя на родине, он сначала участвовал в Союзе шенкурских крестьян, еще в начале 1900 года. В то же время он начал сколачивать уже Союз кооператоров, которые бы занимались перекупкой смолы и сами делали, без посредников. Как тогда производили? Вот здесь были Данишевские, представители очень крупные. Они через своих представителей по дешевке закупали еще в марте и давали небольшие цены, ну а крестьянин в марте за любую цену уступал - и таким образом очень много терял.
Александр Егорович ставил цель: самим закупать, самим сплавлять смолу до Архангельска и самим продавать, а может быть, даже и до Лондона доходить с этим грузом. Он был действительно упрям. В 1913-14 году он зарегистрировал устав и очень твердо дело повел. Он в Шенкурске построил лесопильный завод.
Дальше он основал, купил типографию. Я не знаю таких уездов, во всяком случае, мало их было в России, где бы своя собственная типография была. И судьба ее очень интересна, потому что в ней печатали и кооперативные деньги, и кооперативный прекрасный журнал издавался. Потом белогвардейцы там выпускали свои газеты и листовки. Потом большевики там основали большевистскую газету. Потом интервенты пришли - и те печатали в этой типографии. И она жила вплоть до 30-х годов.
Кроме того, он завел несколько баржа, несколько пароходов. Короче говоря, это было крупное хозяйство, которое, кроме всего прочего, занималось еще закупкой продовольствия и распределением между своими этими смолокурами. Он служил как служащий, никаких у него "тити-мити" в свою пользу не было. У него была ставка повыше, чем зарабатывали, наверное... но все это наяву, все это открыто, все это явно.
Ну и он дошел до того, что основал коммерческое училище, где учились дети смолокуров на льготных условиях. Он построили училище, и в эту школу, съездив в Лондон и продав партию смолы, он привез даже учительницу английского языка. Эту учительницу он привез в свою деревню, она по-русски ни слова не понимала, рыжая, молодая такая. Она с ребятами за грибами ходила, а потом учила английскому. Само по себе это явление уникальное, то есть это была действительно такая попытка успешного кооперативного движения. Ничего в этом Шенкурске более богатого, более основательного, чем Союз кооперативных артелей, не было.
Когда начался 1918 год, власть захватили солдаты, пришедшие с войны, которые где-то чего-то нахватались. Ну и левые эсеры у нас были сильны. Большевиков мало было, потом только, в 1919 году, они появились. И у них начались трения, когда возник совет, еще даже до Октябрьской революции. Они стали очень сильно притеснять кооператоров, то есть заставляли бесплатно печатать свои листовки, свои издания и так далее. Ну а после Октябрьской революции, конечно, их оттерли. Они претендовали и на то, чтобы войти в состав исполкома, в состав всех руководящих органов, Александр Егорович сам по себе активен был. Но они зажали и журнал, стали подвергать цензуре, и в конце концов их обвинили в том, что они против советской власти, и арестовали трех человек - вот Александра Егоровича Малахова, создателя всего этого дела, инициатора, и его двух помощников. Одного из них, Григория Александровича Дегтева, который был очень умный человек, его расстрелял Кедров в Вологде в 1919 году. А Александр Егорович сбежал из этой тюрьмы. Кроме того, там было массовое возмущение всех смолокуров уезда.
Его родной брат уехал туда в 1918 году, ну а тут началась неразбериха - и он уже не мог возвратиться. Ну а самого его судьба такая: он, когда бежал из Шенкурской тюрьмы, дошел до Москвы, сменил фамилию, но потом испугался и бежал за границу.
Михаил Соколов: Кооператор Александр Александрович Малахов - отец моего 99-летнего собеседника Георгия Александровича Малахова. Он живет в серой блочной пятиэтажке сибирского городка Канска. Крепкий седовласый старик, Георгий Малахов прекрасно помнит и Февральскую революцию (он тогда занимался в реальном училище и вместе с друзьями вешал на главной улице Шенкурска победный красный транспарант), и октябрьский переворот, и Гражданскую войну, что изменила жизнь его семьи. Отец его, Александр Малахов, уважаемый и авторитетный среди крестьян кооператор, показался местным большевикам главным врагом.
Вспоминает Георгий Малахов.
Георгий Малахов: Дело в том, что в 1918 году отца большевики арестовали. И прошел слух, что он будет расстрелян. Это передали нам, а я при свидании отцом в тюрьме (я тогда мальчишкой был еще, 11 или 12 лет), меня пропустили, я ему это шепотом рассказал, что вот "собираются расстрелять тебя". А у отца очень много было сторонников, он не был политическим деятелем, он был кооператором, мой отец. И он мне просто сказал, куда дать знать, выйдя. Дали знать сразу же курьерам - у нас связи большие были, у матери, из-за отца - и крестьяне пришли, освободили отца и еще двух кооператоров из тюрьмы, и они бежали. Двух расстреляли в Вологде, по пути еще. А отца как-то не расстреляли, он был опытный человек: он же с самых студенческих лет в среде революционной молодежи был. Ему удалось бежать от расстрела.
И он в Москву, к Ленину. Ленин его оставил, и дали ему по кооперативным делам большой пост - выбрали (но на самом деле, конечно, поставили, потому что выборов не было), Ленин поставил его председателем Всероссийского Союза кустарных союзов. Это была большая такая организация, хозяйственная, вот он там и работал. Но Дзержинский "копал" под отца, и защита Ленина оказалась недостаточной. И вот министр Теодорович, тогда народный комиссар продовольствия, он вместе с отцом учился в университете, они были друзья еще студенческих лет. И он предупредил отца: "Тебя могут расстрелять, тебе лучше бежать за границу". И он помог отцу бежать за границу.
Сделали ему фальшивый паспорт на имя гражданина Польши Лодзиевского, как я сейчас помню, и он спокойненько в поезде переехал границу и попал в Польшу. Но поляки не дороги, они сразу поняли, потому что он ни одного слова по-польски не знает - польский инженер. Его сейчас же в каталажку посадили. Отец сидел недолго, несколько месяцев только. Но ему удалось написать письмо в Лондон, Чайковскому Николаю Васильевичу. Чайковский Пилсудскому написал, они были знакомы, Пилсудский тогда был глава Польши. Пилсудский выпустил.
Отец приехал в Лондон, а в Лондоне было отделение Кооперативного союза, председателем которого в России был отец. По английским законам он становится главой вот этого отделения. Жил сначала неплохо, но у него конфликт с эмиграцией получился. Отец считал, что надо экономически работать, а не политически, надо поднимать материальный уровень жизни, а не забивать догмами политическими умы населения. Так вот, у него получились разногласия с политиками эмигрантскими, в том числе и с Керенским, с Черновым. И отца стали травить.
Отец говорил так... Эта организация кооперативная довольно мощная была, склады были большие в Англии, и отец требовал, чтобы это передать, как тогда говорили, советской кооперации. "Это народ принадлежит, - говорил он. - Какое же мы право имеем располагать этими огромными средствами и жить за счет этого, когда это принадлежит народу?" И он требовал, чтобы это было передано народу. Об этом узнало советское правительство, послало своего представителя, с отцом они договорились и подписали соответствующий акт. Отец, как председатель, имел право подписать любые хозяйственные документы. Он подписал такой акт, что все это добро переходит советской кооперации, и эмиграция сразу осталась без средств - конечно, на отца очень много было нареканий. А советское правительство, которое обещало отцу прощение за бегство и возврат назад, работу в системе советской кооперации, отказалось от своих слов.
Отец стал полноправным эмигрантов, причем нигде его в эмиграции не принимали, потому что он советской власти, по существу, огромную хозяйственную операцию передал. Вот так мы сразу из благоденствия, наша семья (у нас были отец, мать, и нас 5 детей), оказались нищими. Мы тогда уже подросли, мне лично 18 лет было. Я чернорабочим пошел работать. Мы переехали в Чехословакию.
Михаил Соколов: Именно в Гражданскую Георгий Малахов впервые столкнулся с видным эсером Сергеем Семеновичем Масловым, членом Учредительного собрания, после антибольшевистского восстания на Северной Двине ставшего губернатором Архангельска и кем-то вроде военного министра.
Георгий Малахов: Он тогда был министром северного правительства в Архангельске.
Михаил Соколов: Где вы познакомились?
Георгий Малахов: В городе Шенкурске, где я жил вместе с отцом. Он приезжал туда, в качестве министра уже приезжал, ну и к нам заходил, к отцу. Так что это первая моя встреча с Масловым была.
Михаил Соколов: Рассказывая об отце, Георгий Малахов немного забежал вперед. Александру Егоровичу Малахову не удавалось вывезти семью с севера: генерал Миллер запретил кооператору въезд в Архангельск.
Во время Гражданской войны Георгий Малахов, его сын, работал где только можно.
Зимой 1920 года началась эпопея семьи Малаховых: мать и четверо детей перед захватом Архангельска красными пытались бежать через Кемь в Мурманск и Норвегию. Дорогу отрезали, мать, Евдокию Малахову, арестовали. Дети остались на старшем - Георгии - в Кеми, потом в Архангельске, где почти через год мать чудом удалось вызволить из концлагеря, перебраться в Москву - и вновь было бегство, через Эстонию. Вспоминает Георгий Малахов.
Георгий Малахов: Жить было невозможно. Материально было бы еще можно жить, потому что стали помогать нам из-за границы. Маленькие чиновники посольств Эстонии, Латвии, Литвы стали приносить по вечерам нам деньги, причем большие деньги. Это посылал наш отец и дядя, которые жили за границей. Так что нам сразу же стало лучше жить. Но вечно на это жить было нельзя, а потом, нам хотелось учиться еще. Я же нигде не учился, а мне уже 18 лет было, и я мечтал о высшей школе, даже и среднее реальное я окончил. И я решил бежать.
Нелегально через границу надо было бежать, иначе бы меня арестовали в Москве. Меня уже Теодорович предупредил, и я хлопотал, мы, вся наша семья - выезд к отцу за границу официально. Отказывались все время, Дзержинский не давал согласия. Но часть партийцев, стоящих у власти, была за то, чтобы нас выпустить. Ленин не говорил ни "да", ни "нет". Вот и получилось такое, что слово Дзержинского "переваливает" других. И вот Теодорович, который был народным комиссаром продовольствия (это друг моего отца, они вместе в университете учились) посоветовал: "Вам надо бежать". Есть, говорит, такие слухи, что вас арестуют.
Михаил Соколов: А вам сколько лет тогда было?
Георгий Малахов: 18, вполне расстрелять могли. Ну, уж раз такое, надо бежать.
Михаил Соколов: А как бежали все-таки?
Георгий Малахов: В Пскове жила подруга юности моей матери, учительница средней школы. Мать посоветовала: "К ней обратись, а она, наверное, может посоветовать уже". Дети там учатся со всех районов Псковщины, и от границы там есть дети, наверное. Ну, мы с братом туда приехали, работали там как переплетчики одно время, зарабатывали себе на хлеб. И вот она нашла нам девушку, которая у нее училась, с которой она была в хороших отношениях, из самой пограничной деревни. И эта девушка согласилась нас довести до границы и перевести через границу. И вот мы пошли пешком. Двое братьев остались в Москве, а мы - как проба. Ну и нам удалось перейти границу.
К самой границе подошли мы с братом, собаки лаяли на нас (пришлось через деревню проходить ночью), но никого не встретили. Последняя избушка была, а за избушкой, мы видим, - луна светила довольно ясно - стоит часовой с винтовкой, дальше дороги нет. Я тогда стучу в окно, выходит старушка. Я ей и говорю: "Так и так, можно, бабушка, у вас переночевать?" - "Можно, - говорит, - проходите. Печка у меня натоплена, тепло, на лавке можете выспаться". Мы зашли туда. Кроме нее, никого не было, только одна старушка. Оказалось, ее название - Беда - это по тому диалекту, а они там говорят - Бяда. Вот эта бабушка Бяда нас накормила: по ломтю хлеба нам, ржаного, отрезала, сверху сало. Мы наелись с братом, и посадил нас за печку: "Сидите там, я пойду девок найду, они вас переведут. Куда вы идете?" Я прямо ей сказал: "Бабушка, я честно скажу вам, мы изголодались в Москве, а отец у нас в Эстонии, там мы к нему идем, к родному отцу". Она даже всплакнула: "Это я вам устрою, не беспокойтесь. Я девок соберу, они вас переведут". И она ушла.
Через некоторое время слышим - шаги по снегу, много шагов. Мы думаем: что такое, недаром так много шагов... Неужели нас выдала старушка? Открываются двери - сначала, конечно, морозный воздух хлынул, а потом вырисовывается эта бабушка Бяда и девки. Они нас не видят, а мы им не показываемся, за печкой сидим тихо, не знаем, в чем дело. И какой-то женский голос, девичий, говорит: "Ну а где ж наши женихи, бабушка Бяда? Где они?" - "Успеешь, - говорит бабушка Бяда, - успеешь увидеть. Что-то ты больно прыткая". И потом говорит: "Ну, ребята, выходите, невесты пришли, выбирайте".
Там четыре девушки были, мы вышли с братом из-за печки, а они: "Куда вы собираетесь?" Я говорю: "В Эстонию". - "А зачем вам Эстония? Знаете, какие у нас девки есть. Там таких нет, не найдешь", - этот же бойкий голос говорит. Я говорю: "Ну, не знаю. Попытаемся, может быть, и найдем". - "Нет, нет, не найдешь, некуда вам отсюда. Вот выбирайте из нас, кого хотите". Тут бабушка Бяда вмешалась: "Не скальте зубы! Ребят надо перевести, там отец их ждет". Решили так, старуха сказала: "Вы, толстухи две, впереди. Ребята вас потоньше, они сзади, за вами скрываться будут. А те, что потоньше, девки, пусть сзади идут. А как придете к часовому - обхватите его все, а ребята в это время перескочат там через проволоку". А проволоку они, знаете, не ночь снижали, чтобы телеги могли переехать, контрабанда, а за это часовые получали деньги или товары какие-нибудь.
Дело было ночью. Подошли мы близко к часовому - девицы как набросятся, все четверо, на часового! Мы перескочили через низко натянутую проволоку и побежали по дорожке. Санный путь был виден, и с эстонской стороны тоже, но там избушка уже была настоящая: стекла во все четыре стороны, особенно большие стекла в сторону России. Мы смотрим, там лампа говорит, несколько человек сидят - эстонских пограничников, пьют что-то (вино, очевидно) и поют песни. Мы решили, что им не до нас, пошли дальше, в деревню. В деревню дошли - нигде свету нет, собаки нас со всех сторон облепили. Потом видим: в одном доме свет. Мы постучали туда, а оказывается - кооператив.
В помещении лампа висит, а под лампой сидит человек и читает газету, и нам не видно - кто. Потом человек стал спускать газету, и мы узнали - папа! "Папа!" - и бросились к нему. Он, оказывается, уже знал, что мы пришли в деревню. Оказывается, ему эта женщина, учительница, телеграмму дала, что нас отправила. А он в это время был в Латвии, не в Эстонии. И он прямо из Латвии приехал в Изборск, и из Изборска на лошади приехал в эту деревню, и как раз успел до нас - прямо счастливый случай.
Ну, мы добрались все, девушек стали угощать конфетами, всем, тем более, что у нас деньги с братом были зашиты в штаны - по тысяче крон эстонских. Мы сейчас же вспороли, стали покупать все, девушек угощать, платки им купили, зеркальца им купили. Ну, девки обрадовались, приглашали: "Снова к нам приходите, не бойтесь, мы вас здесь проведем". Мы с отцом взяли лошадь, поехали с Изборск и из Изборска по железной дороге - в Таллинн. Решили вызвать наших остальных, ведь двое детей остались в Москве, и мать осталась в Москве.
Михаил Соколов: Тем же путем чтобы они переходили?
Георгий Малахов: Мы уже уговорились с этой бабушкой Бядой-то, что "вот теперь приедут к вам мат и двое - мой брат младший и сестра младшая; ты уж, бабушка Бяда, их переведи". Сразу же я дал телеграмму в Москву: "Товар прибыл, ждем следующую партию" - это была условная телеграмма. Ну, "следующая партия" тем же путем приехала. Бабушка Бяда уж тут организовала, что их на санях привезли, и только через границу они пешком проходили. Вот они приехали, но уже они приехали легально - это уже отец нам не успел выхлопотать визы эстонские, а тут уже маме и остальным детям визы дали эстонцы.
Потом мы поехали в Германию, потому что наша цель была - Чехословакия. В Чехословакии Масарик русских всех принимал и стипендии давал. Визы нам не дали чехи почему-то, пришлось границы переходить - эстонско-латвийскую, латвийско-польскую, в вольный город Данциг. А из вольного города Данцига немцы всех пропускали - они считали, что это несправедливо, что это немецкий город, а его отдали полякам. Поэтому мы совершенно свободно прошли через границы, и нас никто не тронул.
Михаил Соколов: А оттуда вы уже в Чехословакию переехали.
Георгий Малахов: Из Германии мы в Чехословакию учиться приехали. Сначала я кончил гимназию в Чехословакии, в Карпатской Руси. Там на русском языке преподавание было, и там я кончил гимназию. А поступил потом в Русский Кооперативный институт в Праге, его окончил со званием инженера.
Михаил Соколов: А ваши братья и сестра?
Георгий Малахов: Они все там кончили, и сестра Галина живет в Чехии до сих пор, она - доктор медицины.
Михаил Соколов: Учиться дети начали в Карпатской Руси, продолжили - в Праге, которая стала для Георгия Малахова родной.
Георгий Малахов: А в Чехословакии Масарик относился гуманно, давали нам работу. Вот я получил чернорабочего, на стройках работал, зарабатывал хорошо. Мой брат тоже хорошо зарабатывал. Но вот отец ничего не зарабатывал, он был больной к тому же. Ну, на наши зарплаты наша семья жила. В Страшницах занимали самую большую квартиру - три комнаты и кухня, с балконом. Жили неплохо.
Тут я уже подрос, кончил Русский Кооперативный институт в Праге, Маракуев там был директором, и получил я диплом инженера кооперации. Для русских это звучит довольно странно - инженер кооперации, но, тем не менее, я вот такой инженер. Образование получил гуманитарное хорошее, потому что там лучшие силы русской профессуры нам преподавали, и мы выделялись среди другой молодежи своей эрудицией. Но, тем не менее, когда окончил, то по специальности мне работу не дали. А почему не дали? Из-за пустяка, как говорили чехи. Чехи хорошо относились, они говорили: "Прими наше гражданство - вот тебе сразу кабинет, будешь инженером кооперации работать у нас". А я - нет.
Ну, я себя чувствовал русским, знаете. Мне казалось, что это измена родине. Я же молодой тогда был, лучше пойду рабочим работать, чем приму какое-нибудь иностранное гражданство. Сначала чернорабочим на стройках работал, потом в шахтах работал, потом ночным сторожем устроился, в Праге работал, одно время заведовал кооперативом студенческим, меня избрали. Но для меня было бесперспективно. Мне казалось, что... Знаете, в молодости ведь такая уверенность в себе, и мне казалось, что это ли для меня работа? Для чего же я учился столько, зачем столько языков знаю, иностранных? Чтобы в каком-то кооперативе сидеть?
Михаил Соколов: Именно там, в Праге, Георгий Малахов вступил в Трудовую крестьянскую партию, которой руководил, в числе других, его старый знакомый по Архангельску Сергей Маслов. Маслов бежал из России в 1920 году. В Москве, в Тимирязевской академии и в нескольких губерниях им были созданы подпольные группы будущей партии. В Париже Маслов издал давшую ему имя в Европе книгу "Россия после двух лет революции" - в двух томах социологический анализ жизни новой России.
Георгий Малахов, получив образование, пришел в "Крестьянскую Россию" - видимо, через отца - с твердым намерение бороться с большевизмом.
Георгий Малахов: Видите ли, эмигрантские газеты писали о коллективизации, о тех ужасах, которые творятся в селе, о высылке целых селений в Сибирь или на север России, к нам в Архангельскую губернию. Таких и я видел еще там, когда в России жил. И естественно, у меня это вызвало возмущение.
Тут Маслов начинает говорить о том, что надо свергнуть эту бесчеловечную советскую власть, которая вот так жестоко поступает с кормильцем России, то есть с крестьянством. Я послушал его, потом, после митинга, подошел к нему, вспомнил, что я еще мальчишкой был знаком с ним, и что мы в одном доме жили. Я подошел и говорю: "Я такой-то, вы в таком-то году, в 1918, приезжали к нам и жили в одном доме с нами". А он сейчас же говорит мне: "Ну, как вы к крестьянскому вопросу?" Я говорю: "Полностью разделяю ваши идеи и хочу принять участие в этом". Тут же меня приняли в партию и включили в специальный отдел, секретный, по нелегальной связи с Россией. Это был 1929 год, наверное. Там я стал партийным работником.
Михаил Соколов: В студенческой среде Праги Георгий Малахов пользовался большим авторитетом, и вскоре ему была доверено и молодежное крыло партии, и работа в секретном отделе по связям с Россией.
Георгий Малахов: Я сначала-то не занимался, а знакомился просто с этими товарищами, которые там работали. Меня ввели в этот круг, потому что Маслов мне сразу доверие оказал, сразу, без всякой проверки. Он знал моего отца. Я сразу попал, если хотите, в любимчики к Маслову Сергею Семеновичу, и мне уже стали, помимо всяких проверок, доверять и шифры, и связи, и знакомства со всеми, кто приезжал из России, наши же члены партии, но жившие в России.
Михаил Соколов: И такие были?
Георгий Малахов: Такие были, и порядочно таких было. И я уже хорошо знал, сколько расстреляно наших товарищей в таком-то городе, в другом городе, в третьем городе, и у меня даже списки сейчас сохранились - это более тысячи человек, наших товарищей, которых расстрелял Сталин. Так что все это было у меня.
Михаил Соколов: В Праге вместе с Питиримом Сорокиным, вместе с бывшим эсером Андреем Аргуновым, кооператором Александром Малаховым Сергей Маслов и литературовед Альфред Бэм начали издавать журнал "Вестник "Крестьянской России"", порвав с эсеровским социализмом и общинными иллюзиями, считая, что только частная собственность и крепкие фермеры, объединенные кооперацией, могут стать основой крестьянского строя новой России. Интеллектуалы, создававшие по всей Европе ячейки Трудовой крестьянской партии, рассчитывали, что ее кадры к моменту падения большевизма смогут стать основой массовой партии русских крестьян, подобно тем, какие существовали во многих европейских странах, в той же Чехословакии. Союзниками партии стали левые кадеты во главе с Павлом Милюковым.
Как раз к началу коллективизации земледельцы в разных губерниях советской России требовали создания Крестьянского союза - движения, о котором мечтали и пражские эмигранты. Эти попытки подавлялись ГПУ. Сталин начал атаку на крестьянство, а немногочисленные эмигранты-республиканцы пытались посылать литературу в СССР и по конспиративным линиям пробирались в советскую Россию.
Вспоминает Георгий Малахов.
Георгий Малахов: Деньги надо было добывать для этого. Чтобы переехать границу и в России немного побыть, надо было 5 тысяч крон чешских, за одну поездку.
Михаил Соколов: Для большевиков это был шпионаж. С точки зрения сегодняшнего дня это были скорее рискованные журналистские экспедиции в закрытое тоталитарное общество, откуда любая правдивая новость была на вес золота. В отличие от скандально известного "Треста", линия связи левых с единомышленниками в России не провалилась. Думаю, что это было связано с тем, что Трудовая крестьянская партия опиралась на сочувствие крестьян и ячейки в сельской местности.
Вспоминает Георгий Малахов.
Георгий Малахов: А дело было так. На границе живет такой крестьянин - член нашей партии. Мы ему: "Так и так, Пахомыч, надо перевести одного человека в Псков". Больше, по-моему, 20 километров от границы Псков, надо всю ночь идти, к утру только в Псков попадешь. Ну, ничего, главное ему - выпить, закусить с ним вместе, поговорить, песенку спеть, как водится. И он завтра же вел. Говорит: "Приводи, к вечеру приводи" - и путь указывает, как привести. В Печорах маленький центрик такой был. Был и в Нарве, но основной был все-таки в Печорах. И тут я, значит, товарища своего приготовлю... Мне нужно было приготовить - я был в курсе всех дел, что в России надо знать, что говорить, какие выражения, язык же надо иметь. Там сразу же узнают, если не эмигрант и если не подготовлен. Сначала меня готовил человек оттуда, в Праге я жил некоторое время. А когда я усвоил этот язык связи, стал уже говорить только на нем, то я стал руководить этим делом.
Вот я привожу человека вечером по известным тропинкам, как мне укажет этот самый Пахомыч, а он уже знакомым путем переводит. Такие ножницы были, чтобы проволоку перерезать, перерезает он проволоку. И дальше - ров, довольно глубокий, с водой, чтобы воспрепятствовать переходу. Ров большой надо перебрести, а потом уже лесами идти до Пскова. А там квартира у нас была своя, в Пскове, конспиративная, - там человек отдыхал, давали ему одежду советскую, и он шел, покупал сам билет уже. Там досмотра особого не было у большевиков, да и невозможно было - народу-то очень много, большой город.
Михаил Соколов: Было, как минимум, два окна на границе. Одно - в Польше, рассказывает Георгий Малахов.
Георгий Малахов: Я был знаком с людьми, которые через Польшу водили. Даже знаю где, по-польски называлось это Вис- Мощеница- это на польско-русской границе. Вот там была тоже такая маленькая конспиративная квартира. Между прочим, ее возглавляла женщина, Мушицкая, по-моему, вот она этим делом занималась, там переходили тоже. Но не всегда удачно.
Михаил Соколов: Георгий Александрович, а польская разведка знала об этом вот переходе (по документам похоже, что знала), о том, что Маслова и ваша партия людей переводят?
Георгий Малахов: Знала или не знала... Я там подозреваю, что знала. Дело в том, что когда я приехал в Польшу, в Варшаву, так меня на партийной квартире (там была тоже маленькая партийная квартира) поместили. И вот там хозяин квартиры был весьма осведомленный человек. Он роли в партии большой не играл, но вот в конспирации он играл очень большую роль.
Михаил Соколов: Второе окно - в Эстонии, в русском районе Печор.
Георгий Малахов: Вот этот самый Лурье, он был из Эстонии и жил в Печорах, недалеко от Бориса Константиновича Семенова. Когда я приехал, меня к нему поместил жить. А хозяином дома был не Лурье, а был Георгий Поднебесный, тоже член нашей партии, женатый на сестре Лурье. Так вот, меня туда, к этому Поднебесному, и поселили жить, потому что это была наша конспиративная квартира. И руководил ею Поднебесный наравне с Лурье, когда Лурье жил... Ну, Лурье там мало жил, он больше в Праге жил, шифровальщиком был Лурье, два их было - он и Оссовский.
Михаил Соколов: Георгий Малахов вспоминает. Вот эти люди, которые уезжали, все-таки в чем их была задача - просто посмотреть, как живут, и вернуться или создать какие-то ячейки?
Георгий Малахов: Разные были случаи, совершенно различные. Вот, скажем, получаем мы из такого-то селения... И в селах больших у нас, не везде, конечно, но все-таки порядочно, много тысяч людей у нас сидели, наши представители, в селах. И вот этот человек пишет, что такой-то человек безобразит, большевик, допускает насилие, даже вплоть до того, что в расстрел пускает неугодных ему людей (были же такие изверги). Ну, слали террориста туда. Да, нашего террориста посылали, чтобы с ним покончить. И с ним кончали. Но это редко было. А в большинстве случаев организационная работа - закладывать новые ячейки, вот это. И она довольно успешно шла.
Михаил Соколов: Кроме крестьянских демократов, через границу, вспоминает Георгий Малахов, перебрасывались и представители Милюкова и Керенского.
Георгий Малахов: Они платили нам за это. Они платили нам 5 тысяч чешских крон за человека. И мы перебрасывали туда и оттуда. У них своей линии не было. Большинство - через Эстонию, но много через Польшу перебрасывали. И вот через остальные, через Латвию - это мало уже там было. А руководил этой переброской не Богданов... Семенов Боря. У него было удобно, потому что он занимался просветительской работой. Было такое Просветительное общество русское, а там было сплошное русское население, и вот он работал там инструктором, Семенов. И он все время по деревням ставил спектакли, живые картины так называемые показывал, что-то рассказывал, и ему очень удобно было, никаких подозрений. Все время он этим занимался, и в то же время он занимался переброской людей.
Бывали случаи - эстонцы даже ловили, не только чекисты сталинские. Меня чуть не поймали эстонцы два раза, один раз - в Пехорах, а другой раз - в Юрьеве, но я все-таки улизнул от них.
Михаил Соколов: Сам активист "Крестьянской России" Георгий Малахов рвался в Россию.
Георгий Малахов: Маслов меня берег, видите. Я-то рвался, но приказ есть приказ - организовать, но самому не переходить. Вот я так и не переходил.
Михаил Соколов: В 1930 году партия "Крестьянская Россия" решила отправить лидера своего молодежного крыла в Россию. Георгию Малахову были даны явки, одна даже в Москве.
Георгий Малахов: Конспиративная квартира была у бывшей народоволки и эсерки Фигнер Веры, вот у нее была конспиративная квартира. Она не была членом нашей партии, она уже была в возрасте, но нам помогала. Она была вне подозрений у Сталина, в почете даже была, только надо было очень осторожно попадать к ней. И как раз Маслов писал ей обо мне, у меня была записка к Вере Фигнер.
Михаил Соколов: То есть когда вы должны были идти в России, вы должны были у нее остановиться?
Георгий Малахов: Я должен был у Веры Фигнер остановиться в Москве. А дальше она мне даст явки - где и в каких городах останавливаться. У меня было три явки: в Петрограде - у девушки, у Веры Фигнер - в Москве и одна явка была в Архангельске. Вот три явки у меня... А, еще в Вологде была одна, четвертая. И пятая - мать Маслова. Маслов послала со мной вместе чулки и туфли своей матери.
Михаил Соколов: Я просто нашел такой документ, это был проект платформы партии 1931 года, и там говорилось, что партия не отрицает политический террор, но не может взять его на себя. Но участие членов партии в террористической организации против Советской власти не может служить препятствием, чтобы они продолжали оставаться членами партии. И партия, и Маслов не отрицали возможности вооруженной борьбы?
Георгий Малахов: Это лукавство. Лично Маслов мне передал свой браунинг, когда я уезжал из Эстонии, лично он передал мне. И вот есть документ, когда я рвался в Россию, а меня отзывали назад, в Прагу, так там пишется, чтобы я сдал все денежные средства, партийные (не помню сейчас, Чеснокову или Лурье), и револьвер сдал.
Михаил Соколов: Ну, револьвер может быть для самообороны, а не для каких-то покушений.
Георгий Малахов: Нет, я тут Маслова, конечно, не понял, для чего он мне давал. Я без него мог бы добыть револьвер, ведь в Чехии это никакая не проблема - купить револьвер, это не Россия. Нет, он знал, что я молодой, что я горячий, что я не выдержу. И еще ведь другое: он дал чертеж мне, а на чертеже написано было болотное дело, написаны были леса и дороги. И вот по одной из этих дорог в эти самые Сановники, советские, ездили на охоту, около Москвы, и там написаны были эти дороги. Так вот, лично Маслов мне этот дал план. Зачем? Я сейчас не помню, что он говорил.
Он умный был человек и хитрый, но он револьвер как раз мне в этот момент дал, одновременно со всеми документами. Зачем мне этот документ? Я должен был ехать в Россию. Ясное дело! Он не сказал мне, что я должен ухлопать кого-то, но, зная мой горячий характер и мою молодость и то, что тут ездят чекисты, из ЧК, на охоту, и вручает мне при этом револьвер - так это само собой понятно!
Михаил Соколов: После нескольких неудачных попыток перейти советскую границу агенты Трудовой крестьянской партии привлекли внимание эстонской полиции. И Георгия Малахова отозвали в Прагу.
Георгий Малахов: Потом они почему-то решили не пускать меня в Москву. Я до сих пор не знаю, почему меня не пустили. Меня с границы вернули, и мне не объяснили почему. Я хотел уходить из партии, меня председатель Аргунов уговаривал: "Да куда? Вы струсили, Георгий! Стыдно вам!" Я говорю: "Я не струсил, но я разошелся с партией".
Михаил Соколов: Чуть позже другой агент - Ильин - пошел в советскую Россию.
Георгий Малахов: Ильин это был. Он несколько раз ходил, да. И вот со мной он тоже был, меня сопровождал... вернее, я его сопровождал, Ильина. Я ему даже дипломную работу писал, когда мы в Ревеле жили, пережидали, пока Борис Константинович Семенов нам не телеграфирует, чтобы мы двигались. Мы жили тогда у Богданова на квартире.
Михаил Соколов: А Ильин смог вернуться потом?
Георгий Малахов: Он вернулся, и я с ним встречался в Праге.
Михаил Соколов: Долго он в России был?
Георгий Малахов: Я сейчас точно вам не скажу, сколько он там находился. Но летом 1931, по-моему, года он перешел границу в Россию, а в 1933 году я встречал уже его в Праге.
Михаил Соколов: То есть он почти два года был?
Георгий Малахов: Да. Вот я его не видел с 1931 по 1933 год. А тут узнал, что он вернулся, и пошел на конспиративную квартиру в Праге. Открываю дверь - Ильин. Я говорю: "Ты как сюда попал?" Это неудачный человек, совершенно неудачный агент был.
Маслов тут ошибку сделал, послав его: он ничего там не сделал, абсолютно ничего. Единственный его успех был, что он какую-то девушку там привлек к себе, из его рассказов только это я и заключил. Он и опять рвался туда, но его почему-то Маслов не посылал уже. Толку никакого, он был неграмотный просто. Я дипломную работу ему писал, он даже дипломную работу себе написать не мог.
Михаил Соколов: Именно в Эстонии Георгий Малахов познакомился с будущей женой Марией Ивановной Шпиц. Именно она втянула в политическую деятельность великого русского генетика Николая Ресовского и его коллегу Александра Царапкина.
Георгий Малахов: Мария училась, естественно, в Германии, кончила немецкую среднюю школу, а потом ее отец отправил в Париж, в художественную школу, в которой она тоже училась (и училась, между прочим, вместе с дочерью Шаляпина, с Мариной) и стала художницей. Была ярой русофилкой. И вот она как-то попала в поле зрения Сергея Семеновича Маслова. Сергей Семенович влюбился в нее, развелся со своей женой и хотел уже на ней жениться.
А в это время она в Эстонии изучала быт русских крестьян, на границе с Россией. Она свободно там передвигалась, у нее был немецкий паспорт. А я как раз в это время приехал туда по своей партийной командировке и познакомился с Марией Романовной. И она мне призналась, что она является представительницей Маслова тут, тайной. Маслов тут проиграл: вместо невесты Маслова Мария Романовна вышла замуж, в конце концов, за меня и стала моей женой. И у нас родился сын Алеша, родился он в Вене, , в имении где воспитывалась ее мать. Но это был такой неспокойный человек, Мария Романовна летала по всей Европе со своими кистями и красками в то время. Ее отец поддерживал, да и сама она кое-что зарабатывала.
Михаил Соколов: Как она попала к Тимофееву-Рессовскому(?
Георгий Малахов: По партийным и по своим личным целям моталась по всей Европе, в том числе и по Германии. А около Берлина есть такое местечко - Бух, и там в то время обосновалась русско-немецкая научная организация, которая изучала наследственность. И вот как-то она узнала об этом, что там русские, а ее обязанности партийные была как раз связь со всеми русскими, которые выезжают за границу, живут и работают. И она сообщила об этом Маслову, и Маслов дал такое задание - познакомиться с Ресовским ("Зубр" - его кличка), с Зубром познакомиться. А там еще другой специалист крупный - Царапкин.
Зубр почему-то в Прагу не поехал, неудобно было: он такое высокое положение там занимал, за ним следили чекисты. Он вообще "зубастый" был, этот самый Зубр, говорил не всегда приятные вещи для правительства, но был крупнейший специалист в своей области. А Царапкин все-таки приехал в Прагу. Я там встречался с ним, с Царапкиным, познакомил его с Масловым, и Царапкин вступил в нашу партию, как тайный, конечно, член. Мария Романовна Шпиц, моя жена, она переписывалась с Царапкиным, они были в дружеских отношениях. А советская власть, органы заподозрили что-то, что-то нашли у Царапкина. Может быть, подвела Мария Романовна, которая часто ездил в этот Бух и связывала Маслова с Ресовским и с Царапкиным, и другие там были, там несколько человек были, которые симпатизировали нашей партии. Я там ни разу не был, причем Маслов мне запретил туда ездить, хотя мне очень хотелось познакомиться.
Михаил Соколов: Их обвинили как раз в том, главное, чтобы они были связаны с вашей партией.
Георгий Малахов: О Тимофееве-Рессовском, да, знаю. Он был арестован, помню. И уже из России от Царапкина - Царапкин был тоже сослан куда-то, в Туркестан, кажется, - мы получили письмо. Он писал, что в ужасном положении находится Ресовский.
Михаил Соколов: В 30-е годы Георгий Малахов жил в Праге, работал таксистом. Запомнилось, как встречал Федора Шаляпина.
Георгий Малахов: Шаляпину Масарик через Завазала и через Бенеша дал 200 тысяч за одно выступление - это огромная сумма. А я узнал об этом совершенно случайно. Я тогда был шофером такси, и ехал я по улице, которая ведет к зданию, в котором должен был петь Шаляпин. Как раз на шаляпинское выступление я и ехал на своем автомобиле. Вдруг по дороге передо мной высокий мужчина шагает, по самой дороге, а за ним семенит маленький с большим саквояжем, чем-то наполненным. Я сразу узнал: Шаляпин! Слава богу, фотографии всюду были. Я кричу: "Федор Иванович, садитесь, я вас подвезу. Остановил перед ним машину, открыл дверцы. Он сел, его товарищ тоже сел, и я их довез туда.
Я говорю: "А как бы мне попасть на концерт?" Он говорит: "Как-нибудь проскочим". И мы прошли. Там познакомился я и с дочкой Шаляпина. Шаляпин нас уговаривал: "Не шумите". Мы за кулисами стояли. Кто-то там проделал дырочку, а я еще расширил, и мы смотрели на Шаляпина. Дочка Шаляпина, Марина, меня отталкивала, то я ее отталкивал, чтобы посмотреть на Шаляпина. А Шаляпин крикнул: "Не шумите!"
Михаил Соколов: Малахов, как лидер молодежи "Крестьянской России", много выступал на эмигрантских собраниях, в частности - по колхозному вопросу.
Вы сказали, что нужно выступать не против колхозов как таковых, а против колхозов Сталина, в которых отсутствует творческая воля населения.
Георгий Малахов: Это верно, это моя мысль была. Тут я расходился с Масловым, в этом вопросе. И вообще я не против колхозов был, а хотел, чтобы это были свободные колхозы, кооперативы. А без колхоза селу не прожить, без кооператива, - это я помню по царской России еще, когда мальчишкой был. Кто жил хорошо в селах у нас, в Шенкурском уезде? Жили хорошо те, кто были членами кооператива.
Михаил Соколов: А Маслов экономически был скорее не за кооперацию, с экономической позиции?
Георгий Малахов: Маслов не был против кооперации, но он был на позициях капитализма, а я нет.
Михаил Соколов: Спорил Малахов и с лидером "Крестьянской России" Сергеем Масловым.
Георгий Малахов: Я никогда не выступал против Маслова, я его ценил, считал, что это очень ценный оратор и политический деятель.
Михаил Соколов: В 1933 году обсуждался доклад Бэма "Кризис идеологии "Крестьянской России"". И вы сказали, что, кроме идеологического в партии существует кризис организационный и экономический и часть старых товарищей сейчас стоит в стороне от работы, таким образом, диктатура намечается не только для России, но и проводится в самой партии. "Знамя России" создает свою линию, не отвечающую взглядам большинства членов партии.
Георгий Малахов: Да, это я мог говорить. Вот потому что у Маслова была склонность к диктатуре. Вот у Аргунова этого не было, Аргунов был чистый демократ, а Маслов все время тянул. Я все время его одергивал, Маслова, все время, каждый раз одергивал на этом. И тут у меня с ним расхождения была. Та молодежь, которая пошла со мной, она разделяла мое мнение, она была за демократию, а против диктатуры. И она не была масловской.
Михаил Соколов: А Аргунов обвинял Маслова в том, что большинство в партии взяли бывшие белые офицеры, сторонники активизма, которые прикрываются лишь защитой крестьянских интересов, а на самом деле они, мол, за диктатуру.
Георгий Малахов: Были такие, но это единицы были. Вот это Бутенко - он, конечно, прикрывался. Никогда он даже не знал программы партии, он совершенно тупой человек политически был. А вот насчет выпивки, насчет захвата власти... На одном собрании партии мы с ним срезались, я его обвинил в чем-то, а он мне так вот парировал (это я запомнил на всю жизнь): "Георгий Александрович, мы знаем, что вы будете в России министром, но кто вас поставит? Это мы поставим!" Это вот Бутенко говорил на собрании партийном.
Михаил Соколов: Недовольная тем, что они считали диктатом Сергея Маслова, молодежь собиралась в Страшницах, у Малаховых.
Георгий Малахов: Собирались у меня на квартире. У меня была квартира - три комнаты и кухня. Одна комната у меня предназначена была для собраний вот нашей "Трудовой группы", как мы ее называли. Даже раз в неделю собирались. Керенский уже о ней говорил и хотел доклад сделать, но почему-то не приехал. Потом Чернов Виктор Михайлович, знаете, тоже министр бывший, российский, он у нас доклад делал, приезжал. Егор Егорович Лазарев, старый народоволец, несколько раз у нас был. А в партийном помещении, на Краковской, 8, раз в месяц только собирались.
Михаил Соколов: В Пражском архиве - теперь части Государственного архива Российской Федерации - сохранились партийные бюллетени, записи дискуссий в организации "Крестьянская Россия". Георгий Малахов предлагал Трудовой крестьянской партии сменить идеологию - с защиты интересов крестьянства переключиться на придуманный им "трудовизм".
Вот вы все-таки социалист.
Георгий Малахов: Я и социалист, я и капиталист, я и коммунист. Я - лучшие стороны все этих учений принимаю, но худшие отбрасываю. И эту новую систему с лучшими сторонами капитализма, социализма, коммунизма называю трудовизмом. И он, по-моему, и идет. Вот за последние 70 лет, что я наблюдаю мир, этот процесс идет, очень медленно, но идет. Сейчас совсем не капитализм побеждает, там профсоюзное движение очень сильно.
Вот я дал новое, пусть не совершенное, пусть примитивное (разве я тогда мог дать что-нибудь серьезное), но я дал новое. И сразу же образовались в Париже, в Югославии, в Белграде, в Праге, на Дальнем Востоке, в Харбине, сразу образовались группы молодежи, не выходя из нашей партии, а даже приходя. Я привлекал к себе. Но у меня один был недостаток (а может быть, достоинство, не знаю до сих пор): я не верил в скорое падение советской власти, я чересчур хорошо ее знал.
Я ведь мальчишкой, уже в 15 лет заведовал в Кеми Центральной библиотекой. Я в 16 лет уже заведовал Центральной библиотекой в Соломбале, так пригород Архангельска называется. И я там организовал клуб под названием "Провинция", был председателем этого клуба. 600 парней ко мне вступили. Значит, у меня была способность привлекать людей к себе, и я уже знал, как привлекать и как работать с людьми.
Михаил Соколов: И сейчас 99-летний Георгий Александрович Малахов уверен: за трудовизвом - то есть нормальным строем, защищающим интересы человека труда, - будущее.
Георгий Малахов: Я не устарел, я вышел новый. Пусть это примитивно было, пусть это малограмотно было политически, грамотности, конечно, большой там не было. Вот теперь, прочитывая свою программу, я, конечно, усмехаюсь только, что я писал в 25 лет. Но основное - трудовизм, и я считаю, что он победит. Потому что и социалисты, и коммунисты, и капиталисты идут к трудовизму в моем понимании. Они отказываются от своих идей и принимают вот эту новую идею, и это везде, во всем мире. Человек труда должен быть первый, самый важный, и поэтому труд должен быть защищен. Государство для того и должно существовать, чтобы обеспечить всех работой достойной, по способностям.
Михаил Соколов: Перед Второй мировой войной большинство членов "Крестьянской России" стали оборонцами, считая, что и сталинский СССР надо защищать от гитлеризма как Россию, а с большевиками разбираться потом.
Георгий Малахов: Я был твердым оборонцем, все мои товарищи были твердо на оборонческой позиции. Ведь моих товарищей расстреляли. Висторовского, студента, расстреляли при Гитлере, Яковенко был тоже ближайший, из моей "Трудовой группы", - тоже расстреляли. Лаптева ранили - расстреляли, но неудачно, он выжил после этого, тоже наш товарищ. Я всегда был за защиту России, и Маслов это знал.
Михаил Соколов: В 1936 году Георгий Малахов уехал к отцу, пытавшемуся наладить лесохимическое дело в лесах Боснии. Он просил у властей Югославии визу на месяц.
Георгий Малахов: Как Югославский консул встретил меня в Праге, когда я пришел и стал просить разрешение въехать. Консул мне сказал: "Подайте прошение, а мы рассмотрим". А в приемной тоже русские сидели, которые хотели в Югославию переехать. Они мне сказали: "Это бесполезно. Раз он так сказал, он просто тянет. Никакого ответа вы не получите. Вот мы уже который день или месяц ходим сюда за визами". Я, опечаленный, пошел.
Иду через Карлов мост в центре Праги, а навстречу мне элегантная пара. Мужчина обращается по-английски ко мне: "Где тут находится югославское консульство?" Я ему отвечаю тоже по-английски. А женщина ему что-то говорит по-русски. Я ему говорю: "Что ж мы будем на иностранном языке говорить, когда владеем лучше русским?" И это оказался сын короля Югославии, Георгий, Джордже, мой тезка. Мы с ним сердечно познакомились после этого, он, оказывается, учился в России, высшее образование в России получил. Говорил без акцента по-русски, очень хорошо наследник престола. Я ему рассказал, как найти это самое консульство, но сказал: "Я вам не советую туда ходить, это же там невежественные люди. Вот я подал им прошение, а они и не рассмотрели как следует. Сказали: "Ну, приходите через несколько дней"..." Принц сказал: "Это недоразумение, не может быть". Я говорю: "Не может быть, а это так!" - "Пойдемте туда".
Я их отвел туда, в комнату, принц ушел во внутренние покои, а я остался в приемной. Не прошло и нескольких секунд, как окошечко приемной открывается, и выглядывает этот самый консул, который мне отказал по существу, и говорит: "Вы сейчас же получите визу в Югославию". И тут же он шлепнул на мой эмигрантский паспорт визу. Так я попал в Югославию с матерью. Поехал туда я почему? Не для заработка, а отцу помочь. Да и с Югославией хотелось познакомиться. Чехию я уже знал хорошо, 13 лет жил в Чехии до этого.
Михаил Соколов: А сколько вы прожили в Югославии?
Георгий Малахов: 22 года.
Михаил Соколов: Уехав на месяц, Георгий Малахов "застрял" на Балканах надолго.
Георгий Малахов: Ну, я продал автомобиль (я же тогда шофером такси работал), и я с матерью уехал к отцу. Отец в это время жил в деревне, работы он не нашел никакой в Югославии, а жил в глухой деревне, там даже дорог не было. Около полутора суток до ближайшего города надо было пешком добираться или верхом на горной лошади. Это было в Македонии.
Я приехал со свежими знаниями химии, и сразу современную установку сделал своими силами. Там брат мой уже был, и мы сделали хорошую установку и стали прилично жить. Варили сосновую смолу, скипидар добывали, лаки делали и краски делали. В 1936 году я переехал из Чехословакии в Югославию.
Михаил Соколов: Малахов поддерживал связи с демократами в Белграде. В антинацистском сопротивлении погибли его друзья.
Георгий Малахов: Яковенко, например, расстреляли гестаповцы. Ой, какой хороший человек!
Михаил Соколов: Сам Георгий Малахов был связан с партизанами.
Георгий Малахов: Я не раз видел дуло пистолета, когда на меня направляли. Немцы меня тоже хотели пристрелить, но не застрелили. Не знаю, почему оставили живым. Наверное, потому что они знали, что я антибольшевик, - наверное, из этих соображений. Если бы я не был антибольшевиком, они бы меня, конечно, пристрелили, потому что был я и антигитлеровцем в то же время.
Михаил Соколов: Вторая мировая война смела Крестьянскую партию. Сергей Маслов, Альфред Бэм, десятки их пражских и эстонских коллег были захвачены и расстреляны чекистами, и до сих пор их следов нигде не найти.
Георгий Малахов: Маслов был арестован и пропал, здесь, в России пропал. Его арестовали в Чехии.
Михаил Соколов: Многие, как Николай Быстров, попали на десятки лет лагеря. Парижские крестьянские демократы ушли в совпатриотизм и масонство. В США Федор Бутенко и Федор Колесов пытались воссоздать группу "Крестьянской России". Георгий Малахов работал в лесах Югославии, сын его сделал карьеру - стал ученым-металлургом, но рано умер. Мария Малахова-Шпиц жила в Македонии и Эстонии.
А что было с Марией Романовной потом?
Георгий Малахов: А Мария Романовна потом почему-то уехала из Скопье из музея, оставила работу в музее, и уехала за границу. Жила одно время в Париже, жила в Берлине, в Дрездене жила, потом опять приехала в Эстонию, в русскую часть - Печоры и Изборск, и уж там работала. Мы остались в дружеских с ней отношениях, переписывались с Марией Романовной. А после войны она опять уехала за границу. Потом она на недолгое время вернулась в Скопле, работала в македонском музее, много ее рисунков имеется в этом музее.
Один замечательный рисунок, который лежит в первом помещении музей: платок македонский, цветной, а рядом - картина Марии Романовны - тот самый платок. И вот входящим в то время предлагали, который платок, а который рисунок. Все угадывали. Замечательно умела она копировать красками, Мария Романовна.
Умерла она в Эстонии и похоронена в Эстонии. Ко мне сюда перед смертью, в Канск приезжала, но не осталась у меня, хотя я хотел бы, чтобы она осталась. Потому что здесь я тоже под надзором был милиции, в таком положении, неопределенном: неизвестно, арестуют меня завтра или не арестуют.
Михаил Соколов: В 50-е годы титовские власти выдавливали из Югославии русских. Пришлось думать о своей судьбе и Георгию Малахову.
Георгий Малахов: Я мог уехать в другую страну, мог, это югославские законы мне позволяли. Но мне хотелось своими глазами видеть Россию. Пусть даже расстреляют, но увидеть, чтобы знать, что там.
Михаил Соколов: В 1958 году Георгий Малахов решил: будь что будет, надо ехать. Впереди были допросы...
Георгий Малахов: Меня допрашивали на границе, допрашивали в Красноярске, допрашивали меня два раза в Канске. Потом допрашивали на службе: приходили, директор давал кабинет, и меня в кабинете директора допрашивали.
Михаил Соколов: Вместо родного Шенкурска КГБ отправило члена "Крестьянской России" в ссылку в Сибирь. Так Георгий Малахов оказался в Канске.
Георгий Малахов: Вот я приезжают из-за границы - и меня ссылают в Канск, но не арестовывают и не садят. А я в своей анкете все прямо пишу, что можно писать, причем "Трудовая крестьянская партия" пишу с большой буквы. Чекисты не знали, что со мной делать. Напугать меня тоже нельзя, потому что я уже "пуганая ворона". Вот так я и сохранился.
Михаил Соколов: Здесь Георгий Малахов и прожил до 80-х годов, не имея даже паспорта, на каждый выезд из Канска получая разрешение КГБ. В эти годы вспоминалась ему встреча с чешским президентом Масариком.
Георгий Малахов: В России, да и когда бежал, за границей я был очень наивным человеком. И я верил, что возможно установить такой политический строй, чтобы люди чувствовали себя не только обеспеченными, но и счастливыми. Я, глупый мальчишка, 18-летний, решил, что умные люди, такие как Керенский, как Милюков, как Масарик, что они должны знать это. Тем более что, когда я приехал в Прагу, меня подтолкнули. Я ко многим обращался с этим вопросом, к видным политическим деятелям, и все почти меня направляли к Масарику: идите к Масарику, это умный человек, он вам все расскажет как следует, как сделать народ зажиточным и счастливым. Я решил пойти.
Утром рано Масарик в определенные дни, раз в неделю, летом принимал на своей Дворцовой площади всех, кто приходил. Я пришел в 6 часов утра, у двери там уже стояло человек 30 или 40, и я встал в очередь. К 8 часам двери дворца открылись, вынесли кресло, из дворца вышел Масарик в сопровождении других лиц и сел в кресло. Я подошел и спрашиваю Масарика: "Пан президент, скажите мне, как сделать людей богатыми и счастливыми? Никто не может мне сказать". Масарик посмотрел-посмотрел на меня, улыбнулся и говорит: "Не старайтесь сделать их счастливыми и богатыми - и они будут счастливы и богаты". После этого меня уже оттолкнул следующий, другого вопроса мне не дали задать.
Я подумал: умный человек такую глупость говорит. И только позже я понял весь смысл этих мудрых слов, что насильно нельзя сделать богатыми и счастливыми, что это может только народ сделать сам, если поставить его в определенные демократические условия. Но тогда я этого не понимал еще.
Михаил Соколов: В 30-е годы ставший единоличным вождем Сергей Маслов писал, что после победы над большевиками нужна будет не свободная демократия, в которую верили профессор Альфред Бем или старый эсер Андрей Аргунов, а диктатура. С ним Георгий Малахов и тогда спорил.
Георгий Малахов: Я не скрывал, я говорил откровенно, что я за демократию, я против всякой диктатуры. Диктатуры нам не надо, диктатура есть сейчас, и нам известно, к чему она привела. Так что я всегда был против диктатуры и всегда был за демократию - и в этом мы расходились с Масловым. Он считал, что временная диктатура должна быть.
Михаил Соколов: Но сильная власть... Вы говорили: "Власть должна быть сильной. Только такая власть может дать устойчивый государственный порядок".
Георгий Малахов: Власть на то и власть, чтобы быть сильной. Если она не сильная, то какая же это власть? Это керенщина получится, которая развалила Россию. Не Ленин же начал разваливать Россию, а Керенский. Я Керенского хорошо знаю, много раз с ним встречался - милейший человек, честнейший человек, но не государственный деятель, не государственный. Адвокат, и неплохой адвокат. Это одна из наших ошибок. Вот если бы Савинков хотя бы стал - Савинков был сторонник Керенского, но он не разделял его слабостей - даже лучше было бы. Но популярность Керенского была так велика, что голос Савеикова ничего не значил почти.
Михаил Соколов: Малахов продолжает старый спор и сейчас.
Георгий Малахов: Белые, чисто белые - у них большая ведь организация была - они хотели военной властью, с помощью союзников свергнуть советскую власть и усесться властью. Демократическая часть эмиграции - это социалисты-революционеры, как Керенский, демократы, как Милюков, - считали, что демократия может победить, настоящая демократия, только мирным путем внутри России. И вот я лично тоже эту точку зрения поддерживал, что только внутри России, только сами мы сможем организовать свое государство. И вот сделали же сами, сделали. А вы думаете, нашей капли нет тут?
Михаил Соколов: Но сколько времени-то прошло...
Георгий Малахов: А неважно, сколько времени прошло, а важно, что наша капля есть тут, и она чувствуется во всем. Вот мы теперь живем в демократии. Демократия куцая, конечно, ненастоящая еще демократия, до настоящей нам еще далеко. Но все-таки элементы демократии заложены в нашем новом государстве, именно демократии, а не диктатуры.
Михаил Соколов: То, что сейчас происходит в стране, в общем, вы считаете, приемлемо.
Георгий Малахов: Я бы сказал другое слово: терпимо. Может быть не совсем приемлемо, но терпимо, потому что неизбежно. 70 лет прожить под такой ужасной диктатурой - сразу-то не перевернешь это все, такую глыбу. Но постепенно это перевернется. И теперь уже диктатура не вернется в России, хотя сторонников диктатуры еще очень много.
Михаил Соколов: В таких размышлениях начал свой сотый год на земле последний член Трудовой крестьянской партии "Крестьянская Россия" Георгий Малахов.
