"Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и должны поступать в отношении друг друга в духе братства". Статья 1 Всеобщей декларации прав человека.
В этом выпуске:
- Беженцы. Репортаж Владимира Долина из Чечни и Ингушетии. О положении беженцев в Москве говорит Светлана Ганнушкина, сопредседатель Общественной благотворительной организации помощи беженцам и вынужденным переселенцам "Гражданское содействие". - О судьбе матери и дочери из Чечни рассказывает петербургский корреспондент Радио Свобода Виктор Резунков.
Илья Дадашидзе:
В предыдущей нашей передаче - об особом режиме в Москве - мы уже цитировали обращение международной правозащитной организации "Хьюман райтс вотч" к премьер-министру России Владимиру Путину в связи с решением московского правительства о регистрации иногородних граждан. Приведем еще один отрывок из этого письма к главе российского правительства, касающийся судьбы тех, кто вынужден сегодня покидать свои жилища из-за возобновившихся российских бомбардировок Чечни.
"Большинство из них, - говорится в обращении, - перебралось в Ингушетию, где помощь беженцам более чем неадекватна. Министерство по чрезвычайным ситуациям заявляет, что держит происходящее под контролем. Но сообщения о том, что в Ингушетии не хватает палаток, теплой одежды, еды, медикаментов, идут вразрез с заявлениями МЧС".
О лагерях беженцев в Чечне и Ингушетии - в репортаже нашего корреспондента Владимира Долина.
Владимир Долин:
Человеческая беда имеет запах. Это - запах нечистот, давно не мытых тел, мокрого брезента.
Я - в лагере Сунжа. Девяносто две палатки разбиты в поле у трассы "Москва-Баку" на чеченской территории, у границы с Ингушетией. Перед фронтом палаток - несколько дощатых туалетов. Ими исчерпываются все санитарные удобства.
За палатками - несколько коров: кому-то удалось вывезти скот. Отсюда молочные продукты в некоторых семьях. Судя по всему, и им не долго пользоваться молочной диетой. Пасти коров негде. К тому же, скот крадут. Накануне моего приезда у кого-то хватило совести украсть у и так обездоленных людей шесть коров. Так что хочешь - не хочешь, а буренок придется резать.
Перед палатками несколько подростков гоняют мяч. Им война - трын-трава. Дети помладше испуганно жмутся к маминым юбкам. Всего в лагере около двух тысяч человек, в большинстве своем - женщины, дети, старики.
Российские генералы утверждают, что в ходе антитеррористической операции удары наносятся только по военным объектам и скоплениям боевиков. О беженцах говорит начальник главного управления по воспитательной работе вооруженных сил генерал-полковник Кулаков.
Кулаков:
Большинство из них - это люди, которые напуганы теми же террористами о том, что будут бомбить, будут стрелять. Ни один российский самолет, ни одна реактивная установка, ни одно орудие не ведет огонь по населенным пунктам. Мы ведем огонь только по складам, по базам бандформирований, по скоплениям оружия, по скоплениям боевиков.
Владимир Долин:
О том, что заставило беженцев оставить родные места, говорят они сами. Хамиля из Грозного в лагере - с двумя детьми.
Хамиля:
Бомбят нас, мирных людей бомбят. Говоря об этих террористах - им всюду зеленая дорога. Россия их охраняет. Они и разъезжают, они - всюду, а бомбят мирных людей - женщин, детей, стариков.
Владимир Долин:
Заура Лимурзаева до войны работала в кислородном цехе Грозненского химкомбината.
Заура Лимурзаева:
А я уже сбежала из-за того, чтобы детей спасти. Не знаю, куда девать детей и стариков. В первую войну в 1995 году убили мужа, разбомбили мне дом. Я в чужом доме прожила год, не могла восстановить свой дом. Еле-еле восстановила две комнаты, зашла в свой дом. Не успела прожить два года, три года - уже опять меня выселили оттуда.
Владимир Долин:
Леча Матаев - из села Гихи Урус-Мартановского района.
Леча Матаев:
Я крайне сегодня... Начали бомбить. Я уже еле-еле оттуда вышел. И с тех пор уже где-то дней двенадцать тут живу.
Владимир Долин:
Были жертвы у вас в селе?
Леча Матаев:
Пока еле-еле успели. Но в Урус-Мартанском районе есть жертвы. Везде, где они бомбят, есть жертвы.
Владимир Долин:
Усман раньше жил в селе Майское. Теперь этого села нет.
Усман:
Село, где я живу сейчас, - его нет. Оно существовало, сейчас заровняли они с землей, Майское вот... Горагорск рядом. Село - тридцать-сорок домо, только и было-то, - все полностью заровняли. Сейчас куда идти? Вот - восемь... восемь детей, десять душ нас. Куда сейчас идти? Зима на носу.
Владимир Долин:
В разговор вмешивается женщина, на чеченку не похожая.
Женщина:
Я из Самашки. Трижды штурмы перенесла. Честное слово, правда. В Серногорске беженкой была, там штурмовали - бежали, клянусь вам. Сколько можно бежать, сколько можно нас уничтожать? Что? Я - казашка, я считаю это родиной, второй родиной. Я уже двадцать пять лет здесь живу. Я за чеченом замужем, у меня муж инвалид, двадцать пять лет учителем проработал. Что это такое? Посмотрите, он лежит, он не может даже ходить.
Владимир Долин:
Отсутствие мужчин в лагере объясняется не тем, что многие из них воюют или же остались охранять от разграбления брошенные жилища. У многих попросту не в порядке документы. И здесь - вина чеченских властей.
Беженка:
Я не могу вывезти своих племянников - паспортов у них нет. Паспорта только кто деньги дает, тот и получает.
Беженец:
Сто долларов. Правильно говоришь. У меня тоже шестнадцать лет есть, восемнадцать лет есть, даже двадцать шесть лет пацану - я не могу... второй фотографии не могу прицепить - тоже деньги просят. А у меня нет. Мизерные пенсии получаем один месяц, и то - на муку. А у меня десять душ.
Владимир Долин:
По опыту прошлой войны известно, что без документов, или с просроченным паспортом, мужчинам одна дорога - в фильтрационный лагерь, откуда мало кто выходил живым.
Вопрос о продовольствии и гуманитарной помощи вызывает среди беженцев споры.
- Совсем не сказать, что не делают, - нельзя, потому что те люди, кто это делает, им тоже неприятно будет.
- Хлеб берешь? Вот так.
- А дома мы хлеба не видим... Дома мы хлеба не... Ну, зачем?
- Чай, булочки утром дают, почему?
- Почему? Чай дают, масло дают, сыр дают.
- С Красного креста два раза был чай с бутербродом, маслом, стопятьдесятграммовый и двестиграммовый стакан чая. Два раза было за все время, сколько мы здесь находились.
Владимир Долин:
Ясно одно. Продуктов не хватает.
- Хлеб еле-еле внатяжку хватает, больше ничего тут нету такого. Мяса не видели вообще люди.
- Пять человек - одна булка хлеба, хватит? Ну, сегодня три дали, ладно. Но я-то его не кушаю, этот хлеб детям отдаем. Не хватает. Другого-то ничего нету. Один раз вот сколько, дней десять... один раз консервную банку дали, одна консервная банка на два человека, вот я и хожу. Ну, хорошо там ребята кинули вот мяса нам, бычков привезли - кто-то там дал, говорит.
Владимир Долин:
В лагере Сунжа - те, у кого нет ни малейшей возможности перебраться в Ингушетию. В самой республике редкая семья не приняла беженцев. Некоторые взяли по несколько десятков человек. Хозяин одного магазина освободил торговый зал и разместил там четыреста несчастных. В конечном счете, вся республика превратилась в один огромный лагерь беженцев.
Разместить всех бегущих от войны в частных домах и квартирах невозможно. Силами республиканского и федерального Министерства по чрезвычайным ситуациям в республике разбито восемь палаточных городков. На станцию Слепцовская пригнали сто пять вагонов для размещения беженцев. Все они заполнены, и беженцы продолжают прибывать.
Брезентовые палатки плохо держат тепло, а ночи на Кавказе холодные, и печи, которые устанавливает в палатках МЧС, помогают мало. В лагерях много больных. А дети, без преувеличения, простужены все поголовно. Несколько грудных детей умерли от переохлаждения. У многих обострились хронические заболевания. С медикаментами и медицинской помощью - беда. Говорит Зайнутдин из лагеря на станции Слепцовская.
Зайнутдин:
Не хватает медикаментов для простуженных, гриппозных, желудочным больным. Продукты питания очень отвратительны. У людей поносы бывают, у людей разные болезни. Лечебных средств не хватает, кухня не работает, баня не работает. Грязь - хоть скобли, как говорится... Скоро люди начнут, понимаете, в чирьях болеть. Лечения нету.
Медработники приходят, сидят. То, что есть у них - есть. Ну, а что тебе надо, у них нету.
Владимир Долин:
Но как бы тяжело ни было беженцам, они благодарны ингушам за помощь.
- Спасибо этому Аушеву, что он нас поддерживает.
- Этому ингушскому народу, которые нам позволили сюда перебраться и приютили нас. Если они нас не приютили бы, мы в собственном соку изжарились бы.
Владимир Долин:
Большинство оказавшихся в Ингушетии людей желают только одного - вернуться домой, и только домой.
- Мы домой хотим. Мы свою землю хотим. В Россию не хотим мы. Мы, когда они нас убивают, зачем нам Россия нужна? А там мы нужны? А нас там лучше прибьют, чем здесь.
- Прекратили бы бомбежку - мы с радостями ушли бы домой, с радостями.
- Без исключения все хотят домой возвращаться. Лишь бы войны не было. Мы уже не говорим, что мы в бедности находились, в богатстве... Мы хотим все домой, мы хотим прекратить эту войну бессмысленную. Потому что эта война ведется только с народом. Ни с какими бандитами эта война не ведется. Это любой дурак, любой малыш, любой ребенок знает. Детей жалко.
Мы, в основном... Я, например, вышла из-за того, чтобы спасти своих детей.
Владимир Долин:
Но многие готовы уехать вглубь России, где у них есть родственники, или просто подальше от войны. Говорит Майя. Ей тридцать лет, в лагере Сунжа она - с ребенком, которому год и три месяца.
Майя:
Выезда чеченцам, лицам чеченской национальности за пределы, за пределы Ингушетиии в Россию... У многих родственники есть, есть, кто прописан там. Не дают выехать. Назрань пропускает, остальные посты берут дань - сто, двести рублей. У людей таких средств нету.
- Доллары берут, доллары.
Майя:
В долларах за машины берут, а пешеходные сто тысяч отдает за то, чтобы пройти. И то - не все, многие возвращаются. Я хочу к своим родственникам уехать, чем я в палатке буду сидеть.
Владимир Долин:
Милицейские посты на границах Ингушетии, Северной Осетии и Кабардино-Балкарии не пропускают беженцев, ссылаясь на приказ командующего 58-ой армии генерала Шаманова. Генерал-полковник Кулаков факт издания такого приказа отрицает.
Кулаков:
Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Такого приказа в природе не существует.
Владимир Долин:
Но в руках правозащитников из "Мемориала" оказался текст телефонограммы в адрес министра внутренних дел Северной Осетии генерал-майора Дзанкиева. Вот ее текст. "В связи с обострением обстановки командующий объединенной группировкой федеральных сил "Запад" генерал-майор Шаманов приказал закрыть проезд и проход автотранспорта и гражданских лиц с территории Чеченской республики на территорию республики Ингушетия и республики Северная Осетия через КПП и КПМ".
Резолюция министра внутренних дел Северной Осетии на этой телефонограмме гласит: "Самый жесткий режим. Ни одна машина не проходит. Ни одна".
О том, как выполняется эта резолюция, рассказывают беженцы, которые пытались перебраться в соседние республики. Говорит Ольга из Грозного.
Ольга:
Я вот с детьми выезжала, хотела детей своих в прохладное отправить - меня не выпустили. Я двое суток в Назрани на улице с детьми ночевала, хотя документы все отдала на проверку. Сказали: "Придите завтра". И каждый день - "Завтра, завтра, завтра"... Так я и не смогла выехать. Все деньги проели, и вот теперь здесь находимся.
До границы мы доезжаем - нас оттуда возвращают.
Владимир Долин:
Александр - русский, тоже из Грозного. С ним жена и дочь, инвалид с детства.
Александр:
Ну, мы поехали в Осетию, чтобы проехать туда, пост... нас вернули назад. "Прописаны в Чечне, значит, вы не имеете права проехать на территорию Осетии". Противно даже... Я объясняю, и - чего? Как будто мы, правда, какие-то террористы, получается, что ли?
Владимир Долин:
О своих мытарствах рассказывает Лейла и ее дочь Мадина. В этой семье четыре женщины и двое детей. Один ребенок грудной, на руках у Мадины.
Лейла:
Мы хотели ехать из Грозного до своих, второй совхоз, через Моздок. Что мы там видели, это кошмар! Первый пост нас пропустил, большой пост... все документы проверили, пропустили. Второй пост - пропустили. А третий пост - нас задержали. Пришлось все деньги потратить. "Ну, мы хоть куда-нибудь нас... отпустите нас, хоть назад отпустите, до Моздока. Дети вон маленькие, вот он - трехмесячный, я больная. Надо до Моздока" - отпустили нас.
В Моздоке до нас дороги нет в Грозный, куда мы пойдем?
Мадина:
И туда нас не пропускают, и назад нас не пропускают. Мы остались посередине. И они говорят: "И туда вам нет выхода, и назад, в Чечню, нет вам выхода. Вас под конвоем сейчас отвезут в Минеральные Воды", - начали пугать нас.
Дети плачут. Мы последние копейки все там отдали, мы оттуда приехали... Дали нам уже в конце два часа, чтобы мы с Моздока могли выехать.
Беженка:
Из Магабека сюда приехали, здесь неделю ночевали на улице, потом сюда перебрались, вот такая наша судьба. Кому это надо?
Беженка:
Дети плачут. После этого дети все заболели, они все видели.
Владимир Долин:
Муса Меджидов не понимает, почему власть так жестоко обходится с ним и с его народом.
Муса Меджидов:
Вот, ингушский пропустил нас туда, а в Нальчике вынуждают: "платите за проезд". И за машину какая-то определенная сумма, за человека - определенная сумма. Нет этих денег ни у кого. Мы от войны бежим. И без работы девять лет мы сидим. Откуда брать средства, которые... с трудом выживаем.
А вот на территории Осетии - то же самое. Но я же на территории Осетии и не останавливаюсь. Посадите со мной рядом милиционера и проводите меня за границу, за осетинскую - нет. А для чего это вынуждается? Что - и назад не пускают, вперед не пускают. Документы забрал, сидит это... постовой милиционер еще, смеется. Для чего он сидит? Чтобы я ему заплатил. Или назад, или вперед поехать.
Попали мы в это чертово колесо. Россия говорит: "Приезжайте к нам". Башкирия говорит: "Мы выделяем столько квартир, - говорят, - столько возможностей. Пожалуйста, заселяйте сельскую местность, землю, все", Люди поверили, к этому потянулись туда - не пропустили.
Я не знаю, кому что сказать, кого винить. Дальше дороги нет. Неужели я не россиянин? Я служил в Советской Армии, присягу принял, старался для этого, все. И был в оппозиции против тех, которые сейчас себя объявляют властью.
Ну, вот я уже считаю себя преданным. Вешаться остается на этот столб. Или пойти подаяние просить? Подаяние просить мне гордость не позволяет. Воровать тоже не научился. Я всю жизнь работал, я рабочий мужик. Я могу работать, что угодно делать руками. Но воровать я еще не научился.
Владимир Долин:
Покуда одни генералы бомбят Чечню, другие спасают бежавших от войны людей. Заместитель министра по чрезвычайным ситуациям генерал Востротин руководит всей работой МЧС по оказанию помощи беженцам.
Генерал Востротин:
Всего на территории Ингушской республики находится порядка ста пятидесяти тысяч человек. Посчитать эту цифру сегодня невозможно, поскольку беженцы пересекают границу в день, туда и обратно, по несколько раз, одни и те же.
Наиболее реальная цифра - это цифра зарегистрированных - 86 484 человека. А эта цифра - она меньше, чем реальная, поскольку технические возможности федеральной миграционной службы не безграничны, поэтому в день они могут, максимум, шесть тысяч зарегистрировать.
Растет, но растет уже медленнее. Это говорит о том, что из ста пятидесяти тысяч или не желают зарегистрироваться по разным причинам, - в том числе и боясь слухов, которые здесь распространяются. Боятся, что их посадят в вагоны и увезут в Магадан, или на Сахалин, и так далее.
Владимир Долин:
Чего не хватает вам вот для вашей работы сегодня здесь, на месте?
Генерал Востротин:
Ну, честно скажу, не хватает информации. Не хватает времени. А реально, если по материальным средствам - конечно, в первую очередь, большая нехватка кроватей. Ну, во-первых, стоимость кроватей, на сегодня, подскочила в десять раз больше... Какие в десять, в двадцать раз больше, чем минимальная заработная плата, вот. А во-вторых, просто в регионе нет такого количества кроватей. А для размещения их вот только в наших лагерях, которые мы поставили крыши и палатки, надо около двух тысяч. А если учитывать цифру сто пятьдесят тысяч, то вы представляете, какая это сумма. Класть их на пол - это тоже не по-человечески.
Ну, пока сегодня многие из них живут и спят на полу. Но для этого мы делаем в палатках деревянные сорокамиллиметровые полки, и таким образом выходим из положения.
Я не скажу, что не хватает продовольствия. Просто оно идет из разных источников по разным каналам, в адреса разных служб. Правительство Ингушетии это регулирует, но из-за вот отдельных сбоев в вопросах распределения просто медленно доходит эта помощь, и это мы знаем. Реально до беженцев доходит меньше, чем даже нужно, по минимальной норме. Но это, я думаю, в течение сегодняшнего-завтрашнего дня мы там поправим.
Для того чтобы накормить хлебом всю вот эту массу людей, нужно двадцать пять - тридцать тонн муки в сутки. Объемы настолько большие, что эшелоны просто не успевают прибывать.
Мое личное мнение, в чем стратегия министерства: нужно работать в двух направлениях.
Первое. Федеральная миграционная служба должна максимально свои силы бросить не на обслуживание и обеспечение беженцев, а на их отправку в другие регионы, поскольку технические возможности самой республики не позволяют увеличить население так резко в два раза. Не хватает воды, не хватает электроэнергии. Загружены дороги, проселочные магистральные, торговая сеть. Вся инфраструктура государственная и хозяйственная республики работает в два раза интенсивнее. Поэтому отправлять нужно желающих.
Но самое главное - должны работать на то, чтобы свое проживание если не конкретно в свой дом, то на территорию того субъекта федерации, а я имею в виду Чеченскую республику, в котором они... Сегодня уже порядка десяти населенных пунктов на севере Чечни полностью освобождены от боевиков, там формируется администрация, там настраивается мирная жизнь.
Вот если мы там начнем делать эту работу правильно, на местах, в освобожденных селах и станицах, то народ пойдет. Даже без всякой пропаганды информация сюда попадет достоверная.
Владимир Долин:
Несмотря на все усилия МЧС, правозащитники определяют ситуацию в Ингушетии как гуманитарную катастрофу.
Илья Дадашидзе:
Это был репортаж Владимира Долина, побывавшего в лагерях беженцев в Чечне и Ингушетии.
"Федеральное правительство, - напоминается в обращении "Хьюман райтс вотч" Владимиру Путину, - взяло на себя обязательства в соответствии с Международным пактом по гражданским и политическим правам, соблюдать право перемещенных лиц на свободу перемещения внутри России".
В репортаже Владимира Долина, прозвучавшем в первой части нашей программы, некоторые из беженцев, находящиеся в лагерях в Чечне и Ингушетии, выражали желание уехать на время бомбардировок вглубь России. Каково отношение к ним российских и, прежде всего, московских властей? Об этом корреспондент московской редакции Марина Катыс беседует в нашей программе со Светланой Ганнушкиной, сопредседателем общественной благотворительной организации помощи беженцам и вынужденным переселенцам "Гражданское содействие".
Марина Катыс:
У меня к вам такой вопрос. До начала истории Дагестана и Чечни в Москве уже находилось определенное количество беженцев. Как были решены их проблемы, и сколько их было?
Светлана Ганнушкина:
Давным-давно уже, в соответствии с законом Российской Федерации не... Каким-то образом эту ситуацию удается переломить. Мы добиваемся отмены... постановлений правительства Москвы. И вот, в последний раз отменено было распоряжение мэра номер 121 в конце 1997 года. Более-менее спокойно мы прожили два года. Сейчас появилось новое распоряжение.
Можно сказать только, что в Москве зарегистрировано более пятнадцати тысяч беженцев. В основном, это беженцы "бакинского" периода, беженцы в таком, общем смысле...
...Из Чечни сейчас зарегистрировано совсем не так много людей. Проблемы их не решаются, естественно. На этот год Федеральная миграционная служба, которая очень старается хотя бы этот груз с себя снять, просила один миллиард двести миллионов, получила - около четырехсот миллионов всего-навсего. На следующий год запланирована еще меньшая сумма. И, кроме того, как вы знаете, у нас была инфляция, а цены на жилье упали совсем немного, и на теперешнюю компенсацию приобрести жилье фактически невозможно.
Марина Катыс:
Сейчас, в связи с идущими военными действиями на территории уже Чечни, и предыдущими действиями на территории Дагестана, когда огромная волна беженцев хлынула из этого региона в Ингушетию и другие российские регионы, - докатилась ли эта волна беженцев и вынужденных переселенцев до Москвы? И появились ли, в связи с этим, новые проблемы?
Светлана Ганнушкина:
Несмотря на то, что делаются попытки не выпустить этих людей за пределы Ингушетии, за пределы Чечни, тем не менее, люди вырываются отсюда и, конечно, прибывают в Москву. И сталкиваются они с тем... получается, что бегут в стан врага. Особенно это относится к чеченцам.
Как вы знаете, в Москве приняты совершенно варварские - новые - распоряжения московского правительства о... Фактически, эта перерегистрация превращается в отказы в регистрации. Поэтому эти люди не получают ничего, зато их окружает террор, буквально террор милицейский, которым наше правительство, непонятно почему, отвечает невинным людям. Тем более что нет такой вещи, как коллективная вина. Если это сделали даже какие-то чеченцы, подвергать репрессиям всех чеченцев, конечно, недопустимо.
Марина Катыс:
Допустим, в Москве проживает семья пожилых родителей, у которых дети оказались в зоне боевых действий. И вот, они приезжают к своим родителям и пытаются переждать хотя бы вот эти тяжелые месяцы у близких им людей. Как складывается их судьба, получают они регистрацию?
Светлана Ганнушкина:
... Если это чеченцы - то, как правило, нет. Или с огромным трудом. И в ход идет все. Вот им объясняют, что у них нет оснований находиться в Москве, как будто бы военные действия - это не основания. Им отказывают на основании нового распоряжения мэра, 1007-ого.
Марина Катыс:
Ну, а если, тем не менее - людям же некуда деваться, они же не могут уехать туда, откуда они бежали из-под бомбежек... Если они живут без регистрации в квартире своих родственников, что их ждет?
Светлана Ганнушкина:
В любой момент дня и ночи может прийти милиция, убежденная в своей правоте. Людей вышвыривают из квартир, забирают в отделение милиции, и вот сейчас, повально просто, подкладывают наркотики. К сожалению, я вынуждена ответственно говорить о том, что наркотики подкладывают. Потому что, во-первых, идет колоссальный поток таких жалоб. Они совершенно одинаковые, абсолютно одинаковые дозы. И нужно быть безумцем для того, чтобы пойти на риск... и взять с собой 0,01 героина в кармане. Это просто нелепая вещь совершенно. Понятно, что этот героин оказался там уже в отделении милиции.
Более того, дознаватели воткрытую говорят: "Сейчас такая политика. Что делать?". Они таким образом настроены, они уверены, что они поступают в соответствии... ну, даже с высшей справедливостью, - не то что с инструкциями начальства.
Женщине, одной из наших подопечных, Ирине Герасимовой, русской женщине, которая замужем за чеченцем, сказали: "Хороший чеченец - это мертвый чеченец". Она подняла своего двухлетнего сына и сказала: "Ну, что ж, убейте его".
Такое мнение общества - это не меньшая катастрофа, чем военные действия. У нас была переселенка из Чечни, которую мы направили в больницу, и врач отказывается оказывать ей помощь за то, что чеченцы взрывают наши дома.
Мы вообще живем в государстве, где принята презумпция невиновности и в правовом отношении. Но мне кажется, что она должна и нравственно приниматься.
Марина Катыс:
При этом московское правительство постоянно отправляет гуманитарную помощь для беженцев из Чечни в Ингушетию. Почему мэр Лужков, с вашей точки зрения, оказывает поддержку людям, которые находятся в лагерях беженцев, и при этом отказывается принять этих людей на территории Москвы?
Светлана Ганнушкина:
Ну, мэр держится той точки зрения, что этим людям в Москве делать нечего, и вот таким образом, может быть, откупается от их проблем. Мэр Лужков и собирает лидеров диаспор и тоже клянется им в симпатии. Это как бы - одно другому не мешает. При этом очевидно совершенно, что именно от него исходят все эти распоряжения, и это именно его инициатива, и так нам и говорят: "Нам сказал Лужков".
Так вот устроен наш мэр. Видимо, этими грузами он хочет продемонстрировать свою лояльность к этим людям, которую не желает проявлять, когда они оказываются рядом с ним.
Марина Катыс:
Само общество - я имею в виду, в частности, московское общество - как реагирует на проблемы беженцев? Насколько оно доброжелательно или нетерпимо к этим людям?
Светлана Ганнушкина:
Московское общество воспитано московскими властями и средствами массовой информации. Если московскому обществу постоянно повторять не соответствующие действительности цифры преступлений, совершенных приезжими, то, в конце концов, ему, действительно, будут уже безразличны права человека,и московское общество будет требовать, чтобы его оградили от этих приезжих.
Сейчас беженцы не интересуют просто никого, а против чеченцев и тех, кого вот они называют лицами кавказской национальности... настроение очень скверное. Ну, как вы думаете, если телевидение задает вопрос: кого надо выдворять из Москвы - чеченцев или террористов? Уже сама по себе постановка вопроса предполагает, что террористы - это составная часть чеченцев, а лица кавказской национальности, в них входят чеченцы, внутри - террористы.
Таким образом, во-первых, нам внушается, что выгонять кого-то непременно надо. Во-вторых, нам внушается подспудно - и очень тонко, надо сказать, - что боевики и террористы - это обязательно чеченцы. Ну, и вот, избавившись от чеченцев, мы избавимся от всех неприятностей.
Таким образом воспитанное общество соответственным образом на это реагирует. Если врач может позволить себе не оказать помощь больному, что же говорить об остальном обществе? До сих пор мы с этим не сталкивались никогда.
Марина Катыс:
Через сколько времени, при наиболее благоприятном развитии событий на Кавказе, российское общество сможет восстановить нормальные акценты в нравственной области, когда людей не будут репрессировать по национальному признаку?
Светлана Ганнушкина:
На этот вопрос очень трудно ответить. Потому что ксенофобия живет внутри человека. Это ведь один из инстинктов, к сожалению. Если мы снимаем нравственные и культурные запреты, обратная дорога от дикости к цивилизации очень долгая, очень долгая. И, может быть, на этот вопрос ответ - "Никогда". Во всяком случае, в далеком будущем только, возможно.
Я на это очень мрачно смотрю и с ужасом наблюдаю за тем, что происходит. Пытаемся мы как-то на это влиять, но я вам должна сказать, что в последнее время это нам удается очень плохо.
Марина Катыс:
И, тем не менее, все-таки у правозащитников есть какая-то законодательная база для борьбы с постановлениями московской мэрии?
Светлана Ганнушкина:
Законодательная база у правозащитников - это Конституция Российской Федерации и международные договоры. Разумеется, разумеется. К сожалению, у нас очень плохо производится надзор над нормативными актами... создают наши регионы. У нас идет огромное нормотворчество, не только... на самом деле, ведет к развалу России, и в этом отношении, в отношении геополитических интересов России, гораздо опаснее, чем сепаратизм.
Марина Катыс:
Вы могли бы дать какую-то правовую оценку законодательным обстоятельствам, сопутствующим положению беженцев в России?
Светлана Ганнушкина:
Закон Российской Федерации о беженцах и вынужденных переселенцах, я еще раз скажу, потому что сейчас пострадавшие - это... относятся к категории вынужденных переселенцев, - не соблюдается. Бесконечно говорят о том, что правовое положение людей, уходящих из Чечни, не определено, хотя они абсолютно однозначно соответствуют определению вынужденного переселенца. Это - либо жертвы дискриминации, потому что это и жертвы дискриминации тоже, это - люди, которые не могли жить при режиме, сейчас образовавшемся в Чечне. А, кроме того, это жертвы массовых беспорядков, что тоже предусмотрено определением вынужденного переселенца в законе, и их статус просто однозначно определен.
На мой взгляд, просто должна быть сейчас разделена ответственность между субъектами федерации. Эти люди должны получить статус и должны получить государственную помощь. Это совершенно очевидно. Это соответствует закону о вынужденных переселенцах, Конституции Российской Федерации, не говоря о том, что это нормам нравственным соответствует тоже.
Марина Катыс:
Возможно ли такое решение, как вы говорите, этой проблемы в реальной жизни?
Светлана Ганнушкина:
Я думаю, что пока нашим государством руководит господин Путин, а Москвой руководит мэр Лужков, как вы заметили, столь противоречивая личность, - я думаю, что, к сожалению, пока невозможно. Мы можем только стремиться к этому, можем требовать, добиваться, но завтра решение этой проблемы я не жду.
Илья Дадашидзе:
Это была беседа Марины Катыс с сопредседателем "Гражданского содействия" Светланой Ганнушкиной.
"Круты чужие лестницы и горек чужой хлеб". Эти слова Данте Алигьери соотносятся сегодня не только с судьбами чеченцев, бежавших из "своей" Чечни в "чужую" Россию, но и тех русских, что бежали в "свою" Россию из "чужой" Чечни. Репортаж из Санкт-Петербурга Виктора Резункова.
Леночка:
Пчелка, пчелка, дайте мед.
Татьяна Мещерякова:
А другой что делал?
Леночка:
А другой сидел.
Татьяна Мещерякова:
Как он его взял - и чем обрызгал?
Леночка:
Водой.
Татьяна Мещерякова:
Смешно было?
Леночка:
Да.
Татьяна Мещерякова:
А дельфинчики ныряли?
Леночка:
Да.
Татьяна Мещерякова:
А этого котика как звали, который вот так проползал?..
Виктор Резунков:
Татьяна Мещерякова и ее четырехлетняя дочь Леночка стали беженцами, пережив страшную трагедию. Более семи месяцев маленькая девочка находилась в руках похитителей, чеченских бандитов. И вся эта история началась в марте 1998 года.
Коренная жительница Грозного Татьяна Мещерякова, закончив Махачкалинский педагогический институт, работала заведующей детского сада №28 в Грозном. Муж ее погиб во время войны, и вся жизнь Татьяны сосредоточилась на дочке.
С марта 1998 года ей стали намекать, что она - единственная заведующая детским садом, тогда как в городе живет много чеченок, имеющих высшее образование, но не имеющих работы. А потому Татьяна Мещерякова должна уйти со своей должности. Начались проверки, они проходили регулярно, пять-шесть раз в месяц. Была предпринята попытка увольнения Татьяны.
После ее обращения в Министерство шариатской безопасности Татьяна была восстановлена в должности заведующей. Однако все беды для нее только начинались.
Татьяна Мещерякова:
9 октября 1998 года. Это было 5 часов 30 минут - врываются в дом... У нас частный дом, мы жили вдвоем с мамой, и вот - дочь у меня. Муж у меня умер в 1995 году. Я даже не могла понять, это настолько все быстро происходило, даже свет зажгли... Я - кто, что? - ребенок рядом, кроватка. Несколько ударов по голове пистолетом, один - в камуфляже, другие - в гражданке... стали избивать ботинками... все такое прочее... и сразу руки связывают, пистолет прямо в рот суют: "Деньги, золото давай!" Я говорю: "Нету у меня ничего, - говорю. - Ты посмотри, как я живу, если тебе что надо - бери. Телевизор, ковер, все, что ты хочешь".
Ну, это минут пять-семь от силы происходило. Они меня связали, закрыли рот, на кровать бросили. Схватили ребенка. "Ищи среди чеченцев посредников, тогда получишь ребенка". Все на этом.
Я вызвала соседей, вышла в коридор. Моя мама лежит лицом вниз, вся избитая, в крови. Она вообще была без сознания. Я кое-как ноги развязала, побежала соседей звать. Никто ничего не слышал, никто ничего не видел, в результате, получается. Ну, конечно, тут соседи все, значит, обратились в милицию, ну, в эту нашу... полицию.
Ну, приехали, посмотрели, все. Подала заявление во все эти структуры. И буквально через неделю пришло письмо с такой угрозой, что "Мы тебя вот долго предупреждали", что "Ты вот там сидела на этом месте, когда вот многие из нашей национальности тоже могли бы работать. Заплати пятнадцать тысяч долларов, тогда получишь своего ребенка".
Виктор Резунков:
Письма с требованием выкупа регулярно, раз в неделю, Татьяне Мещеряковой приносила русская женщина лет пятидесяти - пятидесяти пяти. Сотрудники Министерства шариатской безопасности выследили ее и арестовали, однако после недолгого содержания под стражей отпустили. При этом сами сотрудники говорили, что им известно село под Ачхой-Мартаном и даже дом, где содержится Леночка. Однако жители села все вооружены, и освободить маленькую заложницу не представляется возможным.
Затем наступило время молчания. Можно представить себе, что испытала мать, у которой похитили дочку, в течение пяти месяцев полной неизвестности.
Татьяна Мещерякова:
Совершенно неожиданно для меня, после пяти месяцев вот этого молчания и ожидания, значит, подъезжает машина, вызывают меня и говорят: "Так и так. Вот нам поручили тебе сказать, что, в общем, если семь тысяч долларов ты отдашь, значит, ребенка завтра привезем". Я говорю: "Ну, нет у меня ни семи, и пятнадцати не было".
Потом это человек - он водил ко мне в детский сад своих детей - ну, я его знаю. Ну, он мне как бы так издалека советует: "Ты обратись вот в миссию Лебедя, там, в Нальчик, Пятигорск, в Москву напиши..." Дает мне данные - мол, "Бывают, говорит, варианты", - ну, как-то так меня подводит... - военнопленных обменивают".
Я все делаю, как он мне говорит. Ну действительно я была уже готова на все буквально. Проходит еще несколько дней. Эти же люди опять подъезжают, значит, и говорят, что, в общем: "Вот, тысячу долларов - и ребенка завтра привезем".
У меня были кое-какие сбережения, буквально мои соседи, сотрудники, все быстренько эту тысячку долларов нашли. Пришла женщина с этим человеком, ну, я отдаю эти деньги, они говорят: "Вот сейчас подвезем девочку твою". Ну, проходит день, два, три - и уже ни денег, ни девочки. Я вообще уже в таком состоянии, что не знаю, что мне делать. Потом приходит женщина русская с запиской: "Выезжай в Нальчик, девочка твоя в Нальчике".
Я ей не верю. У меня такое недоверие, значит, и я говорю: "Дайте ваши документы", - она совершенно с Кургана откуда-то, по прописке. Она говорит: "Тоже разыскиваю своего сына-солдата, и вот таким образом меня прислали". Так она мне объяснила все.
Ну, я, естественно, тут же все бросаю, замыкаю кабинет и лечу в этот Нальчик. В обед я выехала, часам к десяти я уже была там. Ну, сама еду, всю дорогу думаю: "Приеду в десять часов, кто меня там ждет? И вообще, найду - не найду..."
Ну, в общем, нашла, все. Они меня действительно там ждали. Ну, говорят, что "Твоя девочка, все, нашли", - успокаивают меня.
Я говорю: "Ну, а девочка-то где? Покажите мне ее". - "Ну, сейчас, сейчас, сейчас", - и, в общем, этот как-то момент тянется, я уже чувствую, что уже что-то здесь не то. Они мне говорят: "Сейчас вот поедем, там детский распределитель-приемник в городе Прохладном, сорок минут от Нальчика".
Мы едем туда, опять приходим туда. Я говорю: "Ну, а где же девочка?" Они говорят: "Ну, вот сейчас, тут - бумажку, там - бумажку" - в больнице, оказывается, девочка. Значит, мы приезжаем туда в больницу, там уже рядом.
Ну, ребенок вообще в ужасном состоянии. Она вообще даже не реагирует, истощенная, лысая... Ну, в общем, по-чеченски обращается ко мне, и то ли узнала, то ли не узнала, но перепуганная до смерти, глазенками смотрит.
Ну, я врача спрашиваю, говорю: "Можно мне взять ее?" - "Ну, да, да, берите". Она - с чесоткой, с пролежнями, живот такой, как будто болеет рахитом.
Виктор Резунков:
Так дочь и мать вновь встретили друг друга. Сейчас они в Санкт-Петербурге. Пытаясь получить статус беженцев, они обратились к местным руководителям миграционной службы. Сначала те потребовали от них представить справку о том, что Лена Мещерякова была заложницей. Затем, видимо, поняв всю бессмысленность своей просьбы, стали оформлять документы. Эксперт Совета при уполномоченном по правам человека Российской Федерации Антуан Аракелян, комментируя эту трагическую историю семьи Мещеряковых, делает выводы.
Антуан Аракелян:
Широко известная история, по средствам массовой информации о Леночке Мещеряковой, она выходит из ряда вон, как сказали врачи, специалисты, она требуется в длительном медицинском подходе, лечении и реабилитации, что мы и постарались ей организовать.
Видимо, ей будет присвоена инвалидность и, в соответствии с этим, нужно особое лечение, и питание, и это отдельный момент, самостоятельный момент.
Что касается семьи Мещеряковых, скажем так - она состоит из трех человек. Мать Татьяны Степановны, семьдесят два года ей, она из семьи репрессированных казацких семей, подходит под статус репрессированных, реабилитированных. Сама Татьяна Степановна, квалифицированный педагог, закончившая Махачкалинский пединститут, имеющая богатый опыт преподавателя и заведующего детским садом в Грозном, и вот - четырехлетняя Леночка.
По своему правовому положению они полностью попадают под статус вынужденного переселенца. Ну, известно, что конкретно по вынужденным переселенцам, связанным с Чечней, существует постановление правительства Российской Федерации №510 о порядке выплаты им компенсации за утраченное жилье и - или имущество гражданам, пострадавшим в результате разрешения кризиса в Чеченской республике и покинувших ее безвозвратно.
Это постановление произвольно сужает круг лиц, которым принесен материальный ущерб и насилие. Потому что он ограничивает временные факторы именно в период боевых действий. Во-первых, тем самым нарушается и Конституция, и дух и буква, ставящие в разное положение граждан.
Во-вторых, процесс исхода беженцев из Чечни, главным образом, русскоязычных, и русских, и русскоязычных, он происходил перманентно, и до боевых действий, и в период боевых действий, и после. Особенно сейчас мы видим, что происходит на границе с Чечней, в частности, в Ингушетии.
По данным 1998 года, в Чечне оставалось около ста тысяч русскоязычных, из них - шестьдесят тысяч русских этнических. Сейчас, по общим данным, порядка семидесяти тысяч уже скопилось в Ингушетии. Естественно, весь этот круг лиц... к ним принадлежит и семья Татьян Степановны, - вот подпадает под круг лиц, которые не подпадают под это самое постановление, в то время, как они по всем статьям и вынужденные переселенцы, и более того - граждане, подвергшиеся и насилию, и репрессиям. Вот в чем они есть, собственно говоря, в том им удалось убежать из этого ада.
Виктор Резунков:
Заявил Антуан Аракелян.
Вот так, на трагическом примере четырехлетней девочки Лены Мещеряковой, удерживаемой в заложниках в течение более семи месяцев, можно увидать, как люди становятся беженцами, и что их ждет вдали от дома. Татьяна Мещерякова назад в Чечню больше никогда не вернется. В этом она убеждена.
Илья Дадашидзе:
Это был репортаж Виктора Резункова.
"Странник, беженец, никто", - сказал поэт Арсений Тарковский о герое одного из своих военных стихотворений, занесенного на Каму из оккупированного немцами Львова. Четыре с половиной десятка лет слово "Беженец" употреблялось нами исключительно во времени прошедшем. Последние десять лет оно вновь звучит в настоящем времени.
В этом выпуске:
- Беженцы. Репортаж Владимира Долина из Чечни и Ингушетии. О положении беженцев в Москве говорит Светлана Ганнушкина, сопредседатель Общественной благотворительной организации помощи беженцам и вынужденным переселенцам "Гражданское содействие". - О судьбе матери и дочери из Чечни рассказывает петербургский корреспондент Радио Свобода Виктор Резунков.
Илья Дадашидзе:
В предыдущей нашей передаче - об особом режиме в Москве - мы уже цитировали обращение международной правозащитной организации "Хьюман райтс вотч" к премьер-министру России Владимиру Путину в связи с решением московского правительства о регистрации иногородних граждан. Приведем еще один отрывок из этого письма к главе российского правительства, касающийся судьбы тех, кто вынужден сегодня покидать свои жилища из-за возобновившихся российских бомбардировок Чечни.
"Большинство из них, - говорится в обращении, - перебралось в Ингушетию, где помощь беженцам более чем неадекватна. Министерство по чрезвычайным ситуациям заявляет, что держит происходящее под контролем. Но сообщения о том, что в Ингушетии не хватает палаток, теплой одежды, еды, медикаментов, идут вразрез с заявлениями МЧС".
О лагерях беженцев в Чечне и Ингушетии - в репортаже нашего корреспондента Владимира Долина.
Владимир Долин:
Человеческая беда имеет запах. Это - запах нечистот, давно не мытых тел, мокрого брезента.
Я - в лагере Сунжа. Девяносто две палатки разбиты в поле у трассы "Москва-Баку" на чеченской территории, у границы с Ингушетией. Перед фронтом палаток - несколько дощатых туалетов. Ими исчерпываются все санитарные удобства.
За палатками - несколько коров: кому-то удалось вывезти скот. Отсюда молочные продукты в некоторых семьях. Судя по всему, и им не долго пользоваться молочной диетой. Пасти коров негде. К тому же, скот крадут. Накануне моего приезда у кого-то хватило совести украсть у и так обездоленных людей шесть коров. Так что хочешь - не хочешь, а буренок придется резать.
Перед палатками несколько подростков гоняют мяч. Им война - трын-трава. Дети помладше испуганно жмутся к маминым юбкам. Всего в лагере около двух тысяч человек, в большинстве своем - женщины, дети, старики.
Российские генералы утверждают, что в ходе антитеррористической операции удары наносятся только по военным объектам и скоплениям боевиков. О беженцах говорит начальник главного управления по воспитательной работе вооруженных сил генерал-полковник Кулаков.
Кулаков:
Большинство из них - это люди, которые напуганы теми же террористами о том, что будут бомбить, будут стрелять. Ни один российский самолет, ни одна реактивная установка, ни одно орудие не ведет огонь по населенным пунктам. Мы ведем огонь только по складам, по базам бандформирований, по скоплениям оружия, по скоплениям боевиков.
Владимир Долин:
О том, что заставило беженцев оставить родные места, говорят они сами. Хамиля из Грозного в лагере - с двумя детьми.
Хамиля:
Бомбят нас, мирных людей бомбят. Говоря об этих террористах - им всюду зеленая дорога. Россия их охраняет. Они и разъезжают, они - всюду, а бомбят мирных людей - женщин, детей, стариков.
Владимир Долин:
Заура Лимурзаева до войны работала в кислородном цехе Грозненского химкомбината.
Заура Лимурзаева:
А я уже сбежала из-за того, чтобы детей спасти. Не знаю, куда девать детей и стариков. В первую войну в 1995 году убили мужа, разбомбили мне дом. Я в чужом доме прожила год, не могла восстановить свой дом. Еле-еле восстановила две комнаты, зашла в свой дом. Не успела прожить два года, три года - уже опять меня выселили оттуда.
Владимир Долин:
Леча Матаев - из села Гихи Урус-Мартановского района.
Леча Матаев:
Я крайне сегодня... Начали бомбить. Я уже еле-еле оттуда вышел. И с тех пор уже где-то дней двенадцать тут живу.
Владимир Долин:
Были жертвы у вас в селе?
Леча Матаев:
Пока еле-еле успели. Но в Урус-Мартанском районе есть жертвы. Везде, где они бомбят, есть жертвы.
Владимир Долин:
Усман раньше жил в селе Майское. Теперь этого села нет.
Усман:
Село, где я живу сейчас, - его нет. Оно существовало, сейчас заровняли они с землей, Майское вот... Горагорск рядом. Село - тридцать-сорок домо, только и было-то, - все полностью заровняли. Сейчас куда идти? Вот - восемь... восемь детей, десять душ нас. Куда сейчас идти? Зима на носу.
Владимир Долин:
В разговор вмешивается женщина, на чеченку не похожая.
Женщина:
Я из Самашки. Трижды штурмы перенесла. Честное слово, правда. В Серногорске беженкой была, там штурмовали - бежали, клянусь вам. Сколько можно бежать, сколько можно нас уничтожать? Что? Я - казашка, я считаю это родиной, второй родиной. Я уже двадцать пять лет здесь живу. Я за чеченом замужем, у меня муж инвалид, двадцать пять лет учителем проработал. Что это такое? Посмотрите, он лежит, он не может даже ходить.
Владимир Долин:
Отсутствие мужчин в лагере объясняется не тем, что многие из них воюют или же остались охранять от разграбления брошенные жилища. У многих попросту не в порядке документы. И здесь - вина чеченских властей.
Беженка:
Я не могу вывезти своих племянников - паспортов у них нет. Паспорта только кто деньги дает, тот и получает.
Беженец:
Сто долларов. Правильно говоришь. У меня тоже шестнадцать лет есть, восемнадцать лет есть, даже двадцать шесть лет пацану - я не могу... второй фотографии не могу прицепить - тоже деньги просят. А у меня нет. Мизерные пенсии получаем один месяц, и то - на муку. А у меня десять душ.
Владимир Долин:
По опыту прошлой войны известно, что без документов, или с просроченным паспортом, мужчинам одна дорога - в фильтрационный лагерь, откуда мало кто выходил живым.
Вопрос о продовольствии и гуманитарной помощи вызывает среди беженцев споры.
- Совсем не сказать, что не делают, - нельзя, потому что те люди, кто это делает, им тоже неприятно будет.
- Хлеб берешь? Вот так.
- А дома мы хлеба не видим... Дома мы хлеба не... Ну, зачем?
- Чай, булочки утром дают, почему?
- Почему? Чай дают, масло дают, сыр дают.
- С Красного креста два раза был чай с бутербродом, маслом, стопятьдесятграммовый и двестиграммовый стакан чая. Два раза было за все время, сколько мы здесь находились.
Владимир Долин:
Ясно одно. Продуктов не хватает.
- Хлеб еле-еле внатяжку хватает, больше ничего тут нету такого. Мяса не видели вообще люди.
- Пять человек - одна булка хлеба, хватит? Ну, сегодня три дали, ладно. Но я-то его не кушаю, этот хлеб детям отдаем. Не хватает. Другого-то ничего нету. Один раз вот сколько, дней десять... один раз консервную банку дали, одна консервная банка на два человека, вот я и хожу. Ну, хорошо там ребята кинули вот мяса нам, бычков привезли - кто-то там дал, говорит.
Владимир Долин:
В лагере Сунжа - те, у кого нет ни малейшей возможности перебраться в Ингушетию. В самой республике редкая семья не приняла беженцев. Некоторые взяли по несколько десятков человек. Хозяин одного магазина освободил торговый зал и разместил там четыреста несчастных. В конечном счете, вся республика превратилась в один огромный лагерь беженцев.
Разместить всех бегущих от войны в частных домах и квартирах невозможно. Силами республиканского и федерального Министерства по чрезвычайным ситуациям в республике разбито восемь палаточных городков. На станцию Слепцовская пригнали сто пять вагонов для размещения беженцев. Все они заполнены, и беженцы продолжают прибывать.
Брезентовые палатки плохо держат тепло, а ночи на Кавказе холодные, и печи, которые устанавливает в палатках МЧС, помогают мало. В лагерях много больных. А дети, без преувеличения, простужены все поголовно. Несколько грудных детей умерли от переохлаждения. У многих обострились хронические заболевания. С медикаментами и медицинской помощью - беда. Говорит Зайнутдин из лагеря на станции Слепцовская.
Зайнутдин:
Не хватает медикаментов для простуженных, гриппозных, желудочным больным. Продукты питания очень отвратительны. У людей поносы бывают, у людей разные болезни. Лечебных средств не хватает, кухня не работает, баня не работает. Грязь - хоть скобли, как говорится... Скоро люди начнут, понимаете, в чирьях болеть. Лечения нету.
Медработники приходят, сидят. То, что есть у них - есть. Ну, а что тебе надо, у них нету.
Владимир Долин:
Но как бы тяжело ни было беженцам, они благодарны ингушам за помощь.
- Спасибо этому Аушеву, что он нас поддерживает.
- Этому ингушскому народу, которые нам позволили сюда перебраться и приютили нас. Если они нас не приютили бы, мы в собственном соку изжарились бы.
Владимир Долин:
Большинство оказавшихся в Ингушетии людей желают только одного - вернуться домой, и только домой.
- Мы домой хотим. Мы свою землю хотим. В Россию не хотим мы. Мы, когда они нас убивают, зачем нам Россия нужна? А там мы нужны? А нас там лучше прибьют, чем здесь.
- Прекратили бы бомбежку - мы с радостями ушли бы домой, с радостями.
- Без исключения все хотят домой возвращаться. Лишь бы войны не было. Мы уже не говорим, что мы в бедности находились, в богатстве... Мы хотим все домой, мы хотим прекратить эту войну бессмысленную. Потому что эта война ведется только с народом. Ни с какими бандитами эта война не ведется. Это любой дурак, любой малыш, любой ребенок знает. Детей жалко.
Мы, в основном... Я, например, вышла из-за того, чтобы спасти своих детей.
Владимир Долин:
Но многие готовы уехать вглубь России, где у них есть родственники, или просто подальше от войны. Говорит Майя. Ей тридцать лет, в лагере Сунжа она - с ребенком, которому год и три месяца.
Майя:
Выезда чеченцам, лицам чеченской национальности за пределы, за пределы Ингушетиии в Россию... У многих родственники есть, есть, кто прописан там. Не дают выехать. Назрань пропускает, остальные посты берут дань - сто, двести рублей. У людей таких средств нету.
- Доллары берут, доллары.
Майя:
В долларах за машины берут, а пешеходные сто тысяч отдает за то, чтобы пройти. И то - не все, многие возвращаются. Я хочу к своим родственникам уехать, чем я в палатке буду сидеть.
Владимир Долин:
Милицейские посты на границах Ингушетии, Северной Осетии и Кабардино-Балкарии не пропускают беженцев, ссылаясь на приказ командующего 58-ой армии генерала Шаманова. Генерал-полковник Кулаков факт издания такого приказа отрицает.
Кулаков:
Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Такого приказа в природе не существует.
Владимир Долин:
Но в руках правозащитников из "Мемориала" оказался текст телефонограммы в адрес министра внутренних дел Северной Осетии генерал-майора Дзанкиева. Вот ее текст. "В связи с обострением обстановки командующий объединенной группировкой федеральных сил "Запад" генерал-майор Шаманов приказал закрыть проезд и проход автотранспорта и гражданских лиц с территории Чеченской республики на территорию республики Ингушетия и республики Северная Осетия через КПП и КПМ".
Резолюция министра внутренних дел Северной Осетии на этой телефонограмме гласит: "Самый жесткий режим. Ни одна машина не проходит. Ни одна".
О том, как выполняется эта резолюция, рассказывают беженцы, которые пытались перебраться в соседние республики. Говорит Ольга из Грозного.
Ольга:
Я вот с детьми выезжала, хотела детей своих в прохладное отправить - меня не выпустили. Я двое суток в Назрани на улице с детьми ночевала, хотя документы все отдала на проверку. Сказали: "Придите завтра". И каждый день - "Завтра, завтра, завтра"... Так я и не смогла выехать. Все деньги проели, и вот теперь здесь находимся.
До границы мы доезжаем - нас оттуда возвращают.
Владимир Долин:
Александр - русский, тоже из Грозного. С ним жена и дочь, инвалид с детства.
Александр:
Ну, мы поехали в Осетию, чтобы проехать туда, пост... нас вернули назад. "Прописаны в Чечне, значит, вы не имеете права проехать на территорию Осетии". Противно даже... Я объясняю, и - чего? Как будто мы, правда, какие-то террористы, получается, что ли?
Владимир Долин:
О своих мытарствах рассказывает Лейла и ее дочь Мадина. В этой семье четыре женщины и двое детей. Один ребенок грудной, на руках у Мадины.
Лейла:
Мы хотели ехать из Грозного до своих, второй совхоз, через Моздок. Что мы там видели, это кошмар! Первый пост нас пропустил, большой пост... все документы проверили, пропустили. Второй пост - пропустили. А третий пост - нас задержали. Пришлось все деньги потратить. "Ну, мы хоть куда-нибудь нас... отпустите нас, хоть назад отпустите, до Моздока. Дети вон маленькие, вот он - трехмесячный, я больная. Надо до Моздока" - отпустили нас.
В Моздоке до нас дороги нет в Грозный, куда мы пойдем?
Мадина:
И туда нас не пропускают, и назад нас не пропускают. Мы остались посередине. И они говорят: "И туда вам нет выхода, и назад, в Чечню, нет вам выхода. Вас под конвоем сейчас отвезут в Минеральные Воды", - начали пугать нас.
Дети плачут. Мы последние копейки все там отдали, мы оттуда приехали... Дали нам уже в конце два часа, чтобы мы с Моздока могли выехать.
Беженка:
Из Магабека сюда приехали, здесь неделю ночевали на улице, потом сюда перебрались, вот такая наша судьба. Кому это надо?
Беженка:
Дети плачут. После этого дети все заболели, они все видели.
Владимир Долин:
Муса Меджидов не понимает, почему власть так жестоко обходится с ним и с его народом.
Муса Меджидов:
Вот, ингушский пропустил нас туда, а в Нальчике вынуждают: "платите за проезд". И за машину какая-то определенная сумма, за человека - определенная сумма. Нет этих денег ни у кого. Мы от войны бежим. И без работы девять лет мы сидим. Откуда брать средства, которые... с трудом выживаем.
А вот на территории Осетии - то же самое. Но я же на территории Осетии и не останавливаюсь. Посадите со мной рядом милиционера и проводите меня за границу, за осетинскую - нет. А для чего это вынуждается? Что - и назад не пускают, вперед не пускают. Документы забрал, сидит это... постовой милиционер еще, смеется. Для чего он сидит? Чтобы я ему заплатил. Или назад, или вперед поехать.
Попали мы в это чертово колесо. Россия говорит: "Приезжайте к нам". Башкирия говорит: "Мы выделяем столько квартир, - говорят, - столько возможностей. Пожалуйста, заселяйте сельскую местность, землю, все", Люди поверили, к этому потянулись туда - не пропустили.
Я не знаю, кому что сказать, кого винить. Дальше дороги нет. Неужели я не россиянин? Я служил в Советской Армии, присягу принял, старался для этого, все. И был в оппозиции против тех, которые сейчас себя объявляют властью.
Ну, вот я уже считаю себя преданным. Вешаться остается на этот столб. Или пойти подаяние просить? Подаяние просить мне гордость не позволяет. Воровать тоже не научился. Я всю жизнь работал, я рабочий мужик. Я могу работать, что угодно делать руками. Но воровать я еще не научился.
Владимир Долин:
Покуда одни генералы бомбят Чечню, другие спасают бежавших от войны людей. Заместитель министра по чрезвычайным ситуациям генерал Востротин руководит всей работой МЧС по оказанию помощи беженцам.
Генерал Востротин:
Всего на территории Ингушской республики находится порядка ста пятидесяти тысяч человек. Посчитать эту цифру сегодня невозможно, поскольку беженцы пересекают границу в день, туда и обратно, по несколько раз, одни и те же.
Наиболее реальная цифра - это цифра зарегистрированных - 86 484 человека. А эта цифра - она меньше, чем реальная, поскольку технические возможности федеральной миграционной службы не безграничны, поэтому в день они могут, максимум, шесть тысяч зарегистрировать.
Растет, но растет уже медленнее. Это говорит о том, что из ста пятидесяти тысяч или не желают зарегистрироваться по разным причинам, - в том числе и боясь слухов, которые здесь распространяются. Боятся, что их посадят в вагоны и увезут в Магадан, или на Сахалин, и так далее.
Владимир Долин:
Чего не хватает вам вот для вашей работы сегодня здесь, на месте?
Генерал Востротин:
Ну, честно скажу, не хватает информации. Не хватает времени. А реально, если по материальным средствам - конечно, в первую очередь, большая нехватка кроватей. Ну, во-первых, стоимость кроватей, на сегодня, подскочила в десять раз больше... Какие в десять, в двадцать раз больше, чем минимальная заработная плата, вот. А во-вторых, просто в регионе нет такого количества кроватей. А для размещения их вот только в наших лагерях, которые мы поставили крыши и палатки, надо около двух тысяч. А если учитывать цифру сто пятьдесят тысяч, то вы представляете, какая это сумма. Класть их на пол - это тоже не по-человечески.
Ну, пока сегодня многие из них живут и спят на полу. Но для этого мы делаем в палатках деревянные сорокамиллиметровые полки, и таким образом выходим из положения.
Я не скажу, что не хватает продовольствия. Просто оно идет из разных источников по разным каналам, в адреса разных служб. Правительство Ингушетии это регулирует, но из-за вот отдельных сбоев в вопросах распределения просто медленно доходит эта помощь, и это мы знаем. Реально до беженцев доходит меньше, чем даже нужно, по минимальной норме. Но это, я думаю, в течение сегодняшнего-завтрашнего дня мы там поправим.
Для того чтобы накормить хлебом всю вот эту массу людей, нужно двадцать пять - тридцать тонн муки в сутки. Объемы настолько большие, что эшелоны просто не успевают прибывать.
Мое личное мнение, в чем стратегия министерства: нужно работать в двух направлениях.
Первое. Федеральная миграционная служба должна максимально свои силы бросить не на обслуживание и обеспечение беженцев, а на их отправку в другие регионы, поскольку технические возможности самой республики не позволяют увеличить население так резко в два раза. Не хватает воды, не хватает электроэнергии. Загружены дороги, проселочные магистральные, торговая сеть. Вся инфраструктура государственная и хозяйственная республики работает в два раза интенсивнее. Поэтому отправлять нужно желающих.
Но самое главное - должны работать на то, чтобы свое проживание если не конкретно в свой дом, то на территорию того субъекта федерации, а я имею в виду Чеченскую республику, в котором они... Сегодня уже порядка десяти населенных пунктов на севере Чечни полностью освобождены от боевиков, там формируется администрация, там настраивается мирная жизнь.
Вот если мы там начнем делать эту работу правильно, на местах, в освобожденных селах и станицах, то народ пойдет. Даже без всякой пропаганды информация сюда попадет достоверная.
Владимир Долин:
Несмотря на все усилия МЧС, правозащитники определяют ситуацию в Ингушетии как гуманитарную катастрофу.
Илья Дадашидзе:
Это был репортаж Владимира Долина, побывавшего в лагерях беженцев в Чечне и Ингушетии.
"Федеральное правительство, - напоминается в обращении "Хьюман райтс вотч" Владимиру Путину, - взяло на себя обязательства в соответствии с Международным пактом по гражданским и политическим правам, соблюдать право перемещенных лиц на свободу перемещения внутри России".
В репортаже Владимира Долина, прозвучавшем в первой части нашей программы, некоторые из беженцев, находящиеся в лагерях в Чечне и Ингушетии, выражали желание уехать на время бомбардировок вглубь России. Каково отношение к ним российских и, прежде всего, московских властей? Об этом корреспондент московской редакции Марина Катыс беседует в нашей программе со Светланой Ганнушкиной, сопредседателем общественной благотворительной организации помощи беженцам и вынужденным переселенцам "Гражданское содействие".
Марина Катыс:
У меня к вам такой вопрос. До начала истории Дагестана и Чечни в Москве уже находилось определенное количество беженцев. Как были решены их проблемы, и сколько их было?
Светлана Ганнушкина:
Давным-давно уже, в соответствии с законом Российской Федерации не... Каким-то образом эту ситуацию удается переломить. Мы добиваемся отмены... постановлений правительства Москвы. И вот, в последний раз отменено было распоряжение мэра номер 121 в конце 1997 года. Более-менее спокойно мы прожили два года. Сейчас появилось новое распоряжение.
Можно сказать только, что в Москве зарегистрировано более пятнадцати тысяч беженцев. В основном, это беженцы "бакинского" периода, беженцы в таком, общем смысле...
...Из Чечни сейчас зарегистрировано совсем не так много людей. Проблемы их не решаются, естественно. На этот год Федеральная миграционная служба, которая очень старается хотя бы этот груз с себя снять, просила один миллиард двести миллионов, получила - около четырехсот миллионов всего-навсего. На следующий год запланирована еще меньшая сумма. И, кроме того, как вы знаете, у нас была инфляция, а цены на жилье упали совсем немного, и на теперешнюю компенсацию приобрести жилье фактически невозможно.
Марина Катыс:
Сейчас, в связи с идущими военными действиями на территории уже Чечни, и предыдущими действиями на территории Дагестана, когда огромная волна беженцев хлынула из этого региона в Ингушетию и другие российские регионы, - докатилась ли эта волна беженцев и вынужденных переселенцев до Москвы? И появились ли, в связи с этим, новые проблемы?
Светлана Ганнушкина:
Несмотря на то, что делаются попытки не выпустить этих людей за пределы Ингушетии, за пределы Чечни, тем не менее, люди вырываются отсюда и, конечно, прибывают в Москву. И сталкиваются они с тем... получается, что бегут в стан врага. Особенно это относится к чеченцам.
Как вы знаете, в Москве приняты совершенно варварские - новые - распоряжения московского правительства о... Фактически, эта перерегистрация превращается в отказы в регистрации. Поэтому эти люди не получают ничего, зато их окружает террор, буквально террор милицейский, которым наше правительство, непонятно почему, отвечает невинным людям. Тем более что нет такой вещи, как коллективная вина. Если это сделали даже какие-то чеченцы, подвергать репрессиям всех чеченцев, конечно, недопустимо.
Марина Катыс:
Допустим, в Москве проживает семья пожилых родителей, у которых дети оказались в зоне боевых действий. И вот, они приезжают к своим родителям и пытаются переждать хотя бы вот эти тяжелые месяцы у близких им людей. Как складывается их судьба, получают они регистрацию?
Светлана Ганнушкина:
... Если это чеченцы - то, как правило, нет. Или с огромным трудом. И в ход идет все. Вот им объясняют, что у них нет оснований находиться в Москве, как будто бы военные действия - это не основания. Им отказывают на основании нового распоряжения мэра, 1007-ого.
Марина Катыс:
Ну, а если, тем не менее - людям же некуда деваться, они же не могут уехать туда, откуда они бежали из-под бомбежек... Если они живут без регистрации в квартире своих родственников, что их ждет?
Светлана Ганнушкина:
В любой момент дня и ночи может прийти милиция, убежденная в своей правоте. Людей вышвыривают из квартир, забирают в отделение милиции, и вот сейчас, повально просто, подкладывают наркотики. К сожалению, я вынуждена ответственно говорить о том, что наркотики подкладывают. Потому что, во-первых, идет колоссальный поток таких жалоб. Они совершенно одинаковые, абсолютно одинаковые дозы. И нужно быть безумцем для того, чтобы пойти на риск... и взять с собой 0,01 героина в кармане. Это просто нелепая вещь совершенно. Понятно, что этот героин оказался там уже в отделении милиции.
Более того, дознаватели воткрытую говорят: "Сейчас такая политика. Что делать?". Они таким образом настроены, они уверены, что они поступают в соответствии... ну, даже с высшей справедливостью, - не то что с инструкциями начальства.
Женщине, одной из наших подопечных, Ирине Герасимовой, русской женщине, которая замужем за чеченцем, сказали: "Хороший чеченец - это мертвый чеченец". Она подняла своего двухлетнего сына и сказала: "Ну, что ж, убейте его".
Такое мнение общества - это не меньшая катастрофа, чем военные действия. У нас была переселенка из Чечни, которую мы направили в больницу, и врач отказывается оказывать ей помощь за то, что чеченцы взрывают наши дома.
Мы вообще живем в государстве, где принята презумпция невиновности и в правовом отношении. Но мне кажется, что она должна и нравственно приниматься.
Марина Катыс:
При этом московское правительство постоянно отправляет гуманитарную помощь для беженцев из Чечни в Ингушетию. Почему мэр Лужков, с вашей точки зрения, оказывает поддержку людям, которые находятся в лагерях беженцев, и при этом отказывается принять этих людей на территории Москвы?
Светлана Ганнушкина:
Ну, мэр держится той точки зрения, что этим людям в Москве делать нечего, и вот таким образом, может быть, откупается от их проблем. Мэр Лужков и собирает лидеров диаспор и тоже клянется им в симпатии. Это как бы - одно другому не мешает. При этом очевидно совершенно, что именно от него исходят все эти распоряжения, и это именно его инициатива, и так нам и говорят: "Нам сказал Лужков".
Так вот устроен наш мэр. Видимо, этими грузами он хочет продемонстрировать свою лояльность к этим людям, которую не желает проявлять, когда они оказываются рядом с ним.
Марина Катыс:
Само общество - я имею в виду, в частности, московское общество - как реагирует на проблемы беженцев? Насколько оно доброжелательно или нетерпимо к этим людям?
Светлана Ганнушкина:
Московское общество воспитано московскими властями и средствами массовой информации. Если московскому обществу постоянно повторять не соответствующие действительности цифры преступлений, совершенных приезжими, то, в конце концов, ему, действительно, будут уже безразличны права человека,и московское общество будет требовать, чтобы его оградили от этих приезжих.
Сейчас беженцы не интересуют просто никого, а против чеченцев и тех, кого вот они называют лицами кавказской национальности... настроение очень скверное. Ну, как вы думаете, если телевидение задает вопрос: кого надо выдворять из Москвы - чеченцев или террористов? Уже сама по себе постановка вопроса предполагает, что террористы - это составная часть чеченцев, а лица кавказской национальности, в них входят чеченцы, внутри - террористы.
Таким образом, во-первых, нам внушается, что выгонять кого-то непременно надо. Во-вторых, нам внушается подспудно - и очень тонко, надо сказать, - что боевики и террористы - это обязательно чеченцы. Ну, и вот, избавившись от чеченцев, мы избавимся от всех неприятностей.
Таким образом воспитанное общество соответственным образом на это реагирует. Если врач может позволить себе не оказать помощь больному, что же говорить об остальном обществе? До сих пор мы с этим не сталкивались никогда.
Марина Катыс:
Через сколько времени, при наиболее благоприятном развитии событий на Кавказе, российское общество сможет восстановить нормальные акценты в нравственной области, когда людей не будут репрессировать по национальному признаку?
Светлана Ганнушкина:
На этот вопрос очень трудно ответить. Потому что ксенофобия живет внутри человека. Это ведь один из инстинктов, к сожалению. Если мы снимаем нравственные и культурные запреты, обратная дорога от дикости к цивилизации очень долгая, очень долгая. И, может быть, на этот вопрос ответ - "Никогда". Во всяком случае, в далеком будущем только, возможно.
Я на это очень мрачно смотрю и с ужасом наблюдаю за тем, что происходит. Пытаемся мы как-то на это влиять, но я вам должна сказать, что в последнее время это нам удается очень плохо.
Марина Катыс:
И, тем не менее, все-таки у правозащитников есть какая-то законодательная база для борьбы с постановлениями московской мэрии?
Светлана Ганнушкина:
Законодательная база у правозащитников - это Конституция Российской Федерации и международные договоры. Разумеется, разумеется. К сожалению, у нас очень плохо производится надзор над нормативными актами... создают наши регионы. У нас идет огромное нормотворчество, не только... на самом деле, ведет к развалу России, и в этом отношении, в отношении геополитических интересов России, гораздо опаснее, чем сепаратизм.
Марина Катыс:
Вы могли бы дать какую-то правовую оценку законодательным обстоятельствам, сопутствующим положению беженцев в России?
Светлана Ганнушкина:
Закон Российской Федерации о беженцах и вынужденных переселенцах, я еще раз скажу, потому что сейчас пострадавшие - это... относятся к категории вынужденных переселенцев, - не соблюдается. Бесконечно говорят о том, что правовое положение людей, уходящих из Чечни, не определено, хотя они абсолютно однозначно соответствуют определению вынужденного переселенца. Это - либо жертвы дискриминации, потому что это и жертвы дискриминации тоже, это - люди, которые не могли жить при режиме, сейчас образовавшемся в Чечне. А, кроме того, это жертвы массовых беспорядков, что тоже предусмотрено определением вынужденного переселенца в законе, и их статус просто однозначно определен.
На мой взгляд, просто должна быть сейчас разделена ответственность между субъектами федерации. Эти люди должны получить статус и должны получить государственную помощь. Это совершенно очевидно. Это соответствует закону о вынужденных переселенцах, Конституции Российской Федерации, не говоря о том, что это нормам нравственным соответствует тоже.
Марина Катыс:
Возможно ли такое решение, как вы говорите, этой проблемы в реальной жизни?
Светлана Ганнушкина:
Я думаю, что пока нашим государством руководит господин Путин, а Москвой руководит мэр Лужков, как вы заметили, столь противоречивая личность, - я думаю, что, к сожалению, пока невозможно. Мы можем только стремиться к этому, можем требовать, добиваться, но завтра решение этой проблемы я не жду.
Илья Дадашидзе:
Это была беседа Марины Катыс с сопредседателем "Гражданского содействия" Светланой Ганнушкиной.
"Круты чужие лестницы и горек чужой хлеб". Эти слова Данте Алигьери соотносятся сегодня не только с судьбами чеченцев, бежавших из "своей" Чечни в "чужую" Россию, но и тех русских, что бежали в "свою" Россию из "чужой" Чечни. Репортаж из Санкт-Петербурга Виктора Резункова.
Леночка:
Пчелка, пчелка, дайте мед.
Татьяна Мещерякова:
А другой что делал?
Леночка:
А другой сидел.
Татьяна Мещерякова:
Как он его взял - и чем обрызгал?
Леночка:
Водой.
Татьяна Мещерякова:
Смешно было?
Леночка:
Да.
Татьяна Мещерякова:
А дельфинчики ныряли?
Леночка:
Да.
Татьяна Мещерякова:
А этого котика как звали, который вот так проползал?..
Виктор Резунков:
Татьяна Мещерякова и ее четырехлетняя дочь Леночка стали беженцами, пережив страшную трагедию. Более семи месяцев маленькая девочка находилась в руках похитителей, чеченских бандитов. И вся эта история началась в марте 1998 года.
Коренная жительница Грозного Татьяна Мещерякова, закончив Махачкалинский педагогический институт, работала заведующей детского сада №28 в Грозном. Муж ее погиб во время войны, и вся жизнь Татьяны сосредоточилась на дочке.
С марта 1998 года ей стали намекать, что она - единственная заведующая детским садом, тогда как в городе живет много чеченок, имеющих высшее образование, но не имеющих работы. А потому Татьяна Мещерякова должна уйти со своей должности. Начались проверки, они проходили регулярно, пять-шесть раз в месяц. Была предпринята попытка увольнения Татьяны.
После ее обращения в Министерство шариатской безопасности Татьяна была восстановлена в должности заведующей. Однако все беды для нее только начинались.
Татьяна Мещерякова:
9 октября 1998 года. Это было 5 часов 30 минут - врываются в дом... У нас частный дом, мы жили вдвоем с мамой, и вот - дочь у меня. Муж у меня умер в 1995 году. Я даже не могла понять, это настолько все быстро происходило, даже свет зажгли... Я - кто, что? - ребенок рядом, кроватка. Несколько ударов по голове пистолетом, один - в камуфляже, другие - в гражданке... стали избивать ботинками... все такое прочее... и сразу руки связывают, пистолет прямо в рот суют: "Деньги, золото давай!" Я говорю: "Нету у меня ничего, - говорю. - Ты посмотри, как я живу, если тебе что надо - бери. Телевизор, ковер, все, что ты хочешь".
Ну, это минут пять-семь от силы происходило. Они меня связали, закрыли рот, на кровать бросили. Схватили ребенка. "Ищи среди чеченцев посредников, тогда получишь ребенка". Все на этом.
Я вызвала соседей, вышла в коридор. Моя мама лежит лицом вниз, вся избитая, в крови. Она вообще была без сознания. Я кое-как ноги развязала, побежала соседей звать. Никто ничего не слышал, никто ничего не видел, в результате, получается. Ну, конечно, тут соседи все, значит, обратились в милицию, ну, в эту нашу... полицию.
Ну, приехали, посмотрели, все. Подала заявление во все эти структуры. И буквально через неделю пришло письмо с такой угрозой, что "Мы тебя вот долго предупреждали", что "Ты вот там сидела на этом месте, когда вот многие из нашей национальности тоже могли бы работать. Заплати пятнадцать тысяч долларов, тогда получишь своего ребенка".
Виктор Резунков:
Письма с требованием выкупа регулярно, раз в неделю, Татьяне Мещеряковой приносила русская женщина лет пятидесяти - пятидесяти пяти. Сотрудники Министерства шариатской безопасности выследили ее и арестовали, однако после недолгого содержания под стражей отпустили. При этом сами сотрудники говорили, что им известно село под Ачхой-Мартаном и даже дом, где содержится Леночка. Однако жители села все вооружены, и освободить маленькую заложницу не представляется возможным.
Затем наступило время молчания. Можно представить себе, что испытала мать, у которой похитили дочку, в течение пяти месяцев полной неизвестности.
Татьяна Мещерякова:
Совершенно неожиданно для меня, после пяти месяцев вот этого молчания и ожидания, значит, подъезжает машина, вызывают меня и говорят: "Так и так. Вот нам поручили тебе сказать, что, в общем, если семь тысяч долларов ты отдашь, значит, ребенка завтра привезем". Я говорю: "Ну, нет у меня ни семи, и пятнадцати не было".
Потом это человек - он водил ко мне в детский сад своих детей - ну, я его знаю. Ну, он мне как бы так издалека советует: "Ты обратись вот в миссию Лебедя, там, в Нальчик, Пятигорск, в Москву напиши..." Дает мне данные - мол, "Бывают, говорит, варианты", - ну, как-то так меня подводит... - военнопленных обменивают".
Я все делаю, как он мне говорит. Ну действительно я была уже готова на все буквально. Проходит еще несколько дней. Эти же люди опять подъезжают, значит, и говорят, что, в общем: "Вот, тысячу долларов - и ребенка завтра привезем".
У меня были кое-какие сбережения, буквально мои соседи, сотрудники, все быстренько эту тысячку долларов нашли. Пришла женщина с этим человеком, ну, я отдаю эти деньги, они говорят: "Вот сейчас подвезем девочку твою". Ну, проходит день, два, три - и уже ни денег, ни девочки. Я вообще уже в таком состоянии, что не знаю, что мне делать. Потом приходит женщина русская с запиской: "Выезжай в Нальчик, девочка твоя в Нальчике".
Я ей не верю. У меня такое недоверие, значит, и я говорю: "Дайте ваши документы", - она совершенно с Кургана откуда-то, по прописке. Она говорит: "Тоже разыскиваю своего сына-солдата, и вот таким образом меня прислали". Так она мне объяснила все.
Ну, я, естественно, тут же все бросаю, замыкаю кабинет и лечу в этот Нальчик. В обед я выехала, часам к десяти я уже была там. Ну, сама еду, всю дорогу думаю: "Приеду в десять часов, кто меня там ждет? И вообще, найду - не найду..."
Ну, в общем, нашла, все. Они меня действительно там ждали. Ну, говорят, что "Твоя девочка, все, нашли", - успокаивают меня.
Я говорю: "Ну, а девочка-то где? Покажите мне ее". - "Ну, сейчас, сейчас, сейчас", - и, в общем, этот как-то момент тянется, я уже чувствую, что уже что-то здесь не то. Они мне говорят: "Сейчас вот поедем, там детский распределитель-приемник в городе Прохладном, сорок минут от Нальчика".
Мы едем туда, опять приходим туда. Я говорю: "Ну, а где же девочка?" Они говорят: "Ну, вот сейчас, тут - бумажку, там - бумажку" - в больнице, оказывается, девочка. Значит, мы приезжаем туда в больницу, там уже рядом.
Ну, ребенок вообще в ужасном состоянии. Она вообще даже не реагирует, истощенная, лысая... Ну, в общем, по-чеченски обращается ко мне, и то ли узнала, то ли не узнала, но перепуганная до смерти, глазенками смотрит.
Ну, я врача спрашиваю, говорю: "Можно мне взять ее?" - "Ну, да, да, берите". Она - с чесоткой, с пролежнями, живот такой, как будто болеет рахитом.
Виктор Резунков:
Так дочь и мать вновь встретили друг друга. Сейчас они в Санкт-Петербурге. Пытаясь получить статус беженцев, они обратились к местным руководителям миграционной службы. Сначала те потребовали от них представить справку о том, что Лена Мещерякова была заложницей. Затем, видимо, поняв всю бессмысленность своей просьбы, стали оформлять документы. Эксперт Совета при уполномоченном по правам человека Российской Федерации Антуан Аракелян, комментируя эту трагическую историю семьи Мещеряковых, делает выводы.
Антуан Аракелян:
Широко известная история, по средствам массовой информации о Леночке Мещеряковой, она выходит из ряда вон, как сказали врачи, специалисты, она требуется в длительном медицинском подходе, лечении и реабилитации, что мы и постарались ей организовать.
Видимо, ей будет присвоена инвалидность и, в соответствии с этим, нужно особое лечение, и питание, и это отдельный момент, самостоятельный момент.
Что касается семьи Мещеряковых, скажем так - она состоит из трех человек. Мать Татьяны Степановны, семьдесят два года ей, она из семьи репрессированных казацких семей, подходит под статус репрессированных, реабилитированных. Сама Татьяна Степановна, квалифицированный педагог, закончившая Махачкалинский пединститут, имеющая богатый опыт преподавателя и заведующего детским садом в Грозном, и вот - четырехлетняя Леночка.
По своему правовому положению они полностью попадают под статус вынужденного переселенца. Ну, известно, что конкретно по вынужденным переселенцам, связанным с Чечней, существует постановление правительства Российской Федерации №510 о порядке выплаты им компенсации за утраченное жилье и - или имущество гражданам, пострадавшим в результате разрешения кризиса в Чеченской республике и покинувших ее безвозвратно.
Это постановление произвольно сужает круг лиц, которым принесен материальный ущерб и насилие. Потому что он ограничивает временные факторы именно в период боевых действий. Во-первых, тем самым нарушается и Конституция, и дух и буква, ставящие в разное положение граждан.
Во-вторых, процесс исхода беженцев из Чечни, главным образом, русскоязычных, и русских, и русскоязычных, он происходил перманентно, и до боевых действий, и в период боевых действий, и после. Особенно сейчас мы видим, что происходит на границе с Чечней, в частности, в Ингушетии.
По данным 1998 года, в Чечне оставалось около ста тысяч русскоязычных, из них - шестьдесят тысяч русских этнических. Сейчас, по общим данным, порядка семидесяти тысяч уже скопилось в Ингушетии. Естественно, весь этот круг лиц... к ним принадлежит и семья Татьян Степановны, - вот подпадает под круг лиц, которые не подпадают под это самое постановление, в то время, как они по всем статьям и вынужденные переселенцы, и более того - граждане, подвергшиеся и насилию, и репрессиям. Вот в чем они есть, собственно говоря, в том им удалось убежать из этого ада.
Виктор Резунков:
Заявил Антуан Аракелян.
Вот так, на трагическом примере четырехлетней девочки Лены Мещеряковой, удерживаемой в заложниках в течение более семи месяцев, можно увидать, как люди становятся беженцами, и что их ждет вдали от дома. Татьяна Мещерякова назад в Чечню больше никогда не вернется. В этом она убеждена.
Илья Дадашидзе:
Это был репортаж Виктора Резункова.
"Странник, беженец, никто", - сказал поэт Арсений Тарковский о герое одного из своих военных стихотворений, занесенного на Каму из оккупированного немцами Львова. Четыре с половиной десятка лет слово "Беженец" употреблялось нами исключительно во времени прошедшем. Последние десять лет оно вновь звучит в настоящем времени.
