"Это редкий европейский журнал, который держит литературу", говорит один из его авторов - Андрей Андреевич Вознесенский. Выходящий в Копенгагене "Новый Берег" и его авторов представит главный редактор писатель Андрей Назаров.
Андрей Назаров: Дамы и господа, позвольте представить вам русско-датский журнал "Новый Берег". Издается он в Копенгагене Литературным семинаром, участники которого попали сюда в разные годы и разными путями. Вероятно, Дания, которая, благодаря Андерсену, рисуется русскому воображению страной сказочной, привлекла к себе много россиян с художественными склонностями, в том числе литературными.
Первый выпуск нашего журнала состоял исключительно из произведений участников семинара. Тот местный, вполне провинциальный номер "Нового Берега" получил неожиданное одобрение в России и Зарубежье - как со стороны читателей, так и со стороны известных писателей. С тех пор изменилась концепция, журнал вышел за пределы Дании, приобретя черты общероссийского проекта. В редколлегию пришли писатели, живущие вне Дании. В "Новом береге" пришли пишущие по-русски авторы, чей ареал местожительства простирается от Камчатки до Нью-Йорка. Среди них и "живые классики", как Андрей Вознесенский и Андрей Битов, и лауреат премии российского Букера этого года Рубен Гальего, лучшие прозаики и поэты нового поколения. Оказалось, что и в век Интернета печатное русское слово еще не стало архаикой и жива надежда то, что из других времен и другой России кто-то склонится над ветхими страницам кириллицы.
Эта надежда определяет основной приоритет журнала - мастерство. Это - единственный критерий отбора рукописей, которым мы руководствуемся, во всем прочем авторы свободны и ни в чем не схожи. "Новый Берег" - вольная трибуна, призванная заполнить пустоту, которая с исчезновением после распада СССР крупнейших журналов русского Зарубежья.
Мы не платим гонорары. Но мы и не печатаем за деньги. "Новый Берег" - издание некоммерческое, не зависимое ни от власти, ни от субсидий. Отдавая себе отчет в том, что культура элитарна, а потому убыточна, мы существуем за счет публикаций рекламы, благотворительных вечеров и пожертвований.
Многие тексты журнала посвящены проблеме интеграции русских в европейское пространство. Отзываемся мы и на то, что тревожит общество в России. Но "Новый Берег" - не чей-либо агитпункт, мы за правду, и, сколь неприятной, и мучительной она не была, эта правда продиктована нашей любовью к отечеству.
Раздел "Люди и судьбы" печатает уникальные интервью с живыми и ушедшими от нас писателями и деятелями искусства. Здесь появились неопубликованные при жизни интервью Булата Окуджавы и Виктора Астафьева.
В разделе "История культуры" мы публикуем воспоминания, исследования, очерки и эссе, посвященные верованиям и традициям народов, историческим персонажам и людям, чьи судьбы характеризуют их эпоху. Таково, например, повествование живущего в Берлине кинорежиссера Александра Аскольдова о судьбе его знаменитого, четверть века пролежавшего на полке фильме "Комиссар".
Но основное содержание - стихи и проза. Последние выпуски мы посвящаем короткому рассказу, ставшему популярным в наши быстротекущие времена - этот жанр не дают ни писателю, ни читателю затеряться в пространствах большой прозы. Наряду с признанными прозаиками, публикуем авторов, открытие которых составляет нашу гордость. Итак, тексты из "Нового берега".
Я рад представить вам прозаика и поэта Георгия Королева - сочинителя и мечтателя из Москвы, как он сам себя характеризует - художника с обостренным ощущением изначального трагизма человеческой жизни, чье несомненное лирическое дарование находит форму как в фантасмагорических картинах российской действительности, так и в прозаических миниатюрах.
Георгий Королев: Белый бумажный самолетик
"Мой мальчик едет служить в Москву, он никого там не знает. Ничего, если он будет иногда заходить к вам? Он добрый, нежный. Вы обязательно станете друзьями".
Через несколько дней у нашей двери стоял Артур - так звали мальчика. Веснушки, влажные блестящие глаза, мягкая рука. В увольнительные его отпускали довольно часто. Он служил художником при каком-то штабе, куда его пристроили стараниями матери, знакомой моих питерских знакомых. Служить художником - звучало для меня ново. Появляясь у нас, Артур переодевался в гражданку, выпивал чаю, если не отправлялся куда-нибудь гулять, усаживался к моей печатной машинке печатать стихи, которые он написал за то время, что мы его не видели.
"Что здесь не так?" - спрашивал он, вытягивая из-под черного валика печатной машинки лист и протягивая его мне. Он думал, что мои стихи были сделаны лучше, я мог его чему-то научить. Его же стихи были восторженным рассматриванием мира, обостренным предчувствием своего скорого угасания. Бывало, покачав головой, я возвращал ему лист, и Артур произносил на выдохе: "Бедное стихотворение". Его длинные темные ресницы трепетали. Он свертывал лист в самолетик, отворял окно и несильным, но резким взмахом из-за плеча пускал его. Потом высовывался из окна, провожая его глазами.
Артур страдал приступами удушья и поэтому всегда носил с собой лекарства. Его лекарства лежали на книжной полке в нашей маленькой комнате (там Артур спал, когда его отпускали в увольнительную до следующего дня). Мне и теперь легко представить Артура в маленькой комнате, лежащим на кровати, заложившим в мечтательном раздумье руку за голову, широко раскрывшим глаза.
Артур отслужил и вернулся в Питер. Прошло три года, когда разбирая свои бумаги, я обнаружил лист с посвящением: "Георгию от Артура", 16 строками и размашистой подписью Артура. Пробежав глазами строки, я подумал: лермонтовский мальчик, что мне делать с твоим стихотворением? Мгновенье поколебавшись, я свернул из листа самолетик и выпустил его из окна, повторив движение Артура.
Через несколько дней я узнал о смерти Артура от неожиданного приступа удушья.
"Артур умер? - переспросил я. - Его стихи. Я недавно видел его стихи". Я попытался вспоминать стихотворение, то, ставшее самолетиком, но тщетно. Ни одной строки, ни одного подлинного слова Артура во мне не осталось. Мне не нужно было закрывать глаз, чтобы увидеть белый бумажный самолетик, выпорхнувший из нашего окна.
Андрей Назаров: В отличие от поэтов начинающих, Наталия Литвинова уже зарекомендовавший себя автор лирических стихотворений. Она - редактор раздела "История культуры", рецензент и обозреватель журнала. Ее поэзия отличается высокой техникой письма и традиционностью образной системы, работая в которой она находит индивидуальные средства выражения, достигая в лучших своих вещах гармонического слияния звука и неподдельного чувства.
Наталия Литвинова:
Март
(Из цикла "Преображение")
Андрей Назаров: Художник Евгений Ерамов начинает свой путь прозаика в "Новом Береге" с небольших аллегорических текстов, где в традиции Ла Фонтена, Крылова и Андерсена действуют, думают, рассуждают о перипетиях человеческой судьбы зонтики и швабры, липучки ботинок, пылесосы и расчески.
Евгений Ерамов:
Аккордеон
Аккордеон лежал рядом с гитарой. Давно. Он был стар и немощен, она переживала вторую молодость. Возвращаясь заполночь в их угол, всегда пыльный и темный, гитара расстроено стонала. К утру натянутые струны отпускало, но тело еще помнило несдержанность страстных сжимавших ее вечером рук. Аккордеон жалел гитару и не ревновал. Как и все в его возрасте, он жил воспоминаниями. Детство и юношество: запах новой кожи мехов, поездки по городам в футляре из фибр цвета кофе, "Утомленное солнце", "Подмосковные вечера", свадьбы, проводы. Зрелые годы начались с гамм и регистров. Ему стали знакомы Бах, Гендель и Чайковский. Девочка, с которой они теперь вместе росли, была худенькая и рыжеволосая. Слабые ручки ее не всегда могли растянуть меха до конца. Быстро уставая, она частенько не попадала в темп. Она ему нравилась. Нежная в веснушках щека ее прижималась к его плечу, и аккордеон старался изо всех сил не выдать своего волнения. Девочка стала его первой и последней любовью.
Тяжелое предчувствие появлялось у него в последнее время все чаще и чаще. Аккордеон ждал и боялся этого уже почти шесть лет. Дом будут сносить. Бросят его у подъезда, и мальчишки разберут, разломают и загудят последнюю мелодию внука органа не по нотам, а на слух, что-то свое, футбольное: "Спартак" чемпион!". Пусть хоть так, все лучше, чем молчать годами и ждать, прислушиваясь - за кем это пришли? Нет, опять не за мной, не она. За гитаркой. Его так и не вынули из футляра, и любимая девочка не дала ему сделать предсмертный вздох. Муж ее, без слуха и голоса, проводил аккордеон в последний путь. С гитарой они даже не простились. Но на другой день и на следующий, и потом еще по дворам то басом, то дисконтом звучали поодиночке ноты. Его.
На отвязке
Вот такие попались шнурки для ботинок - постоянно развязываются, как бы сильно ни затягивать бантик узла. Своевольные.
- Смотри, какие туфли пошли на шпильке. Ой, держите меня дырочки.
- Ну почему, как туфли женские, так без шнурков? Меня так к ним тянет, просто удлиняюсь в момент.
- А вон те босоножки. Во молодежь дает! Никакого стыда и нравственности не осталось, совсем голыми ходят. Одна веревочка спереди болтается.
- Ты поаккуратнее под ногами мельтеши, а то наступят. Я так уже два раза попадал, второй раз по мокрому даже. Еле отмылся потом и утюгом гладили. После этого на две недели завязался.
- Слушай, а что это за новая феня такая пошла - липучки? - Конкуренты наши. Но это не классика, так... Как бы тебе объяснить попроще? Побочная ветвь клонирования вроде. Ясно?
- А, понятно. Но, говорят, они хорошо держат.
- Врут, это они поначалу хваткие, а потом менять приходится. Да и эстетики никакой. Кто говорит-то?
- Сандалии нашлепали.
- Ты бы еще ботики спросил, нашел, кого слушать. Ладно, не закручивайся, смотри, погода сегодня с утра какая хорошая - сухо и болтает мало.
- Да, в транспорте всегда так. И встречных много, не то, что в такси.
- Все, отгуляли, сейчас повяжут. Смотри - наклоняется.
- Не впервой, расслабься, не на танцах.
Надо как-нибудь заменить эти совсем распоясавшиеся шнурки, да и навернуться можно. Или на липучки перейти? Говорят, хорошо держат.
Андрей Назаров: Другое открытие журнала - молодой поэт Максим Борозенец, печатавшийся в "Новом Береге" под псевдонимом Виктор Максимов. Его поэтика есть порождение современного мира с открытостью его границ и запертостью душ, она создание и жертва информационной революции, утраты ясных контуров бытия, фрагментарности восприятия и пугающей неустойчивости жизни, подрагивающей, как античный портик на изъеденных временем колоннах.
Максим Борозенец:
Памятник (из поэмы "Письмо")
Андрей Назаров: "Новый Берег" выпускает датскую версию журнала, которая состоит из переводов русских текстов на датский язык. Мы представляем себе культуру, как диалог, непрестанное взаимовлияние, определяющее лик современного мира. Вот, что говорит об этой направленности журнала прозаик Андрей Битов:
Андрей Битов: Начинания "Нового Берега", безусловно, достойны приветствия. Потому что все россияне, рассеянные, простите за аллитерацию, по свету находятся в плавании и должны пристать в страну, в которой ты живешь и, тем более, культурно не покидать свой язык. Вот работа над двуязычием - необходимое условие не только сохранения, но и возникновения мировой диаспоры. И лучше, чтобы она возникала через языки, чем через политику.
Андрей Назаров: Мы видим будущее "Нового Берега" в образе европейского культурного форума, открытого для всех национальных литератур. Для осуществления этой идеи, для переводов текстов на ведущие европейские языки нам необходима помощь профессиональных переводчиков. За этой помощью мы обращаемся к тем, кто читает нас, а теперь слушает.
Вот как отзывается о "Новом Береге" поэт Андрей Вознесенский, голос которого искажен, к сожалению, скверной телефонной записью.
Андрей Вознесенский: Андрей Назаров давно меня интересует как прозаик. Короткие истории его, которые совершенны. В каждом номере "Новых берегов" его миниатюры. Это дает настрой всему номеру. Там интересная историческая часть, которая завершает все. В последний номер я дал свои стихи и очень доволен. Но что еще я хотел бы сказать? Это редкий европейский журнал, который держит литературу.
Андрей Назаров: Вот на страницы этого журнала "Новый Берег" мы и приглашаем писателей и поэтов, историков и публицистов - всех, кому дорого русское слово, история и культура. И, безусловно, мы обращаемся ко всем тем, кто в эпоху массовой культуры сохранил интерес к подлинной литературе и любовь к чтению, эту бесценную, как дар, традицию. "Новый Берег" - ваш журнал. И мы отсюда - из Дании, из всей Европы сделаем все возможное, чтобы он был доступен вам, нашим читателям в России.
Сергей Юрьенен: Русско-датский "Новый Берег" представил главный редактор писатель Андрей Назаров, по просьбе которого сообщаю электронный адрес журнала. Итак, латинскими буквами: novbereg@mail-online.dk.
Андрей Назаров: Дамы и господа, позвольте представить вам русско-датский журнал "Новый Берег". Издается он в Копенгагене Литературным семинаром, участники которого попали сюда в разные годы и разными путями. Вероятно, Дания, которая, благодаря Андерсену, рисуется русскому воображению страной сказочной, привлекла к себе много россиян с художественными склонностями, в том числе литературными.
Первый выпуск нашего журнала состоял исключительно из произведений участников семинара. Тот местный, вполне провинциальный номер "Нового Берега" получил неожиданное одобрение в России и Зарубежье - как со стороны читателей, так и со стороны известных писателей. С тех пор изменилась концепция, журнал вышел за пределы Дании, приобретя черты общероссийского проекта. В редколлегию пришли писатели, живущие вне Дании. В "Новом береге" пришли пишущие по-русски авторы, чей ареал местожительства простирается от Камчатки до Нью-Йорка. Среди них и "живые классики", как Андрей Вознесенский и Андрей Битов, и лауреат премии российского Букера этого года Рубен Гальего, лучшие прозаики и поэты нового поколения. Оказалось, что и в век Интернета печатное русское слово еще не стало архаикой и жива надежда то, что из других времен и другой России кто-то склонится над ветхими страницам кириллицы.
Эта надежда определяет основной приоритет журнала - мастерство. Это - единственный критерий отбора рукописей, которым мы руководствуемся, во всем прочем авторы свободны и ни в чем не схожи. "Новый Берег" - вольная трибуна, призванная заполнить пустоту, которая с исчезновением после распада СССР крупнейших журналов русского Зарубежья.
Мы не платим гонорары. Но мы и не печатаем за деньги. "Новый Берег" - издание некоммерческое, не зависимое ни от власти, ни от субсидий. Отдавая себе отчет в том, что культура элитарна, а потому убыточна, мы существуем за счет публикаций рекламы, благотворительных вечеров и пожертвований.
Многие тексты журнала посвящены проблеме интеграции русских в европейское пространство. Отзываемся мы и на то, что тревожит общество в России. Но "Новый Берег" - не чей-либо агитпункт, мы за правду, и, сколь неприятной, и мучительной она не была, эта правда продиктована нашей любовью к отечеству.
Раздел "Люди и судьбы" печатает уникальные интервью с живыми и ушедшими от нас писателями и деятелями искусства. Здесь появились неопубликованные при жизни интервью Булата Окуджавы и Виктора Астафьева.
В разделе "История культуры" мы публикуем воспоминания, исследования, очерки и эссе, посвященные верованиям и традициям народов, историческим персонажам и людям, чьи судьбы характеризуют их эпоху. Таково, например, повествование живущего в Берлине кинорежиссера Александра Аскольдова о судьбе его знаменитого, четверть века пролежавшего на полке фильме "Комиссар".
Но основное содержание - стихи и проза. Последние выпуски мы посвящаем короткому рассказу, ставшему популярным в наши быстротекущие времена - этот жанр не дают ни писателю, ни читателю затеряться в пространствах большой прозы. Наряду с признанными прозаиками, публикуем авторов, открытие которых составляет нашу гордость. Итак, тексты из "Нового берега".
Я рад представить вам прозаика и поэта Георгия Королева - сочинителя и мечтателя из Москвы, как он сам себя характеризует - художника с обостренным ощущением изначального трагизма человеческой жизни, чье несомненное лирическое дарование находит форму как в фантасмагорических картинах российской действительности, так и в прозаических миниатюрах.
Георгий Королев: Белый бумажный самолетик
"Мой мальчик едет служить в Москву, он никого там не знает. Ничего, если он будет иногда заходить к вам? Он добрый, нежный. Вы обязательно станете друзьями".
Через несколько дней у нашей двери стоял Артур - так звали мальчика. Веснушки, влажные блестящие глаза, мягкая рука. В увольнительные его отпускали довольно часто. Он служил художником при каком-то штабе, куда его пристроили стараниями матери, знакомой моих питерских знакомых. Служить художником - звучало для меня ново. Появляясь у нас, Артур переодевался в гражданку, выпивал чаю, если не отправлялся куда-нибудь гулять, усаживался к моей печатной машинке печатать стихи, которые он написал за то время, что мы его не видели.
"Что здесь не так?" - спрашивал он, вытягивая из-под черного валика печатной машинки лист и протягивая его мне. Он думал, что мои стихи были сделаны лучше, я мог его чему-то научить. Его же стихи были восторженным рассматриванием мира, обостренным предчувствием своего скорого угасания. Бывало, покачав головой, я возвращал ему лист, и Артур произносил на выдохе: "Бедное стихотворение". Его длинные темные ресницы трепетали. Он свертывал лист в самолетик, отворял окно и несильным, но резким взмахом из-за плеча пускал его. Потом высовывался из окна, провожая его глазами.
Артур страдал приступами удушья и поэтому всегда носил с собой лекарства. Его лекарства лежали на книжной полке в нашей маленькой комнате (там Артур спал, когда его отпускали в увольнительную до следующего дня). Мне и теперь легко представить Артура в маленькой комнате, лежащим на кровати, заложившим в мечтательном раздумье руку за голову, широко раскрывшим глаза.
Артур отслужил и вернулся в Питер. Прошло три года, когда разбирая свои бумаги, я обнаружил лист с посвящением: "Георгию от Артура", 16 строками и размашистой подписью Артура. Пробежав глазами строки, я подумал: лермонтовский мальчик, что мне делать с твоим стихотворением? Мгновенье поколебавшись, я свернул из листа самолетик и выпустил его из окна, повторив движение Артура.
Через несколько дней я узнал о смерти Артура от неожиданного приступа удушья.
"Артур умер? - переспросил я. - Его стихи. Я недавно видел его стихи". Я попытался вспоминать стихотворение, то, ставшее самолетиком, но тщетно. Ни одной строки, ни одного подлинного слова Артура во мне не осталось. Мне не нужно было закрывать глаз, чтобы увидеть белый бумажный самолетик, выпорхнувший из нашего окна.
Андрей Назаров: В отличие от поэтов начинающих, Наталия Литвинова уже зарекомендовавший себя автор лирических стихотворений. Она - редактор раздела "История культуры", рецензент и обозреватель журнала. Ее поэзия отличается высокой техникой письма и традиционностью образной системы, работая в которой она находит индивидуальные средства выражения, достигая в лучших своих вещах гармонического слияния звука и неподдельного чувства.
Наталия Литвинова:
Март
(Из цикла "Преображение")
Как текут по древу соки,
Как журчат во рвах ручьи,
Как трещат в садах сороки
Слышу ухом. Но чьи
Вздохи, лепет, бормотанье
Смутно душу мне томят,
Лихорадкою скитанья
С мест насиженных маня.
Словно слово мертвым стало
И рассыпавшимся в прах.
Это игрища русалок.
Полнолунье. Мокрый март.
Без названия
От рожденья Богородицы
До Христова рождества
Неприкаянно проносятся
С губ слетевшие слова.
Что задумано, загадано
Ранней осенью взахлеб
Растворилось дымом ладана,
Преломилось будто хлеб.
И глядят с икон суровые
Лики, душу мне томя.
И хранят врата дубовые
Тайну жизни от меня.
Как одной стрелою острою
Пронеслись сто кратких дней.
И сочится небо звездами,
Плача каплями огней.
Время тает черной свечкою,
Плавя скорбь во свете дня.
Охраняют своды вечные
Тайну смерти от меня.
Благодарна
Благодарна тебе за сорвавшийся вздох,
За манящий Тибет ложных знаков и снов.
За скользящий полет на пределе скворцом,
За сжигающий лед по торосу лицом
Благодарна тебе за декабрьский зной
Безупречных побед, что проиграны мной.
И сказочный бред, где волшебник слепой,
Перепутав сюжет, погрузился в запой.
Ты застыл посреди безъязыкой толпы
Из-за спин впереди только смежная пыль.
Сзади тень горьких лет наступает, кренясь,
Серебром эполет осыпается в грязь.
Благодарна тебе, невеликий мой князь,
Ты стоял на земле, я же в небо рвалась.
Андрей Назаров: Художник Евгений Ерамов начинает свой путь прозаика в "Новом Береге" с небольших аллегорических текстов, где в традиции Ла Фонтена, Крылова и Андерсена действуют, думают, рассуждают о перипетиях человеческой судьбы зонтики и швабры, липучки ботинок, пылесосы и расчески.
Евгений Ерамов:
Аккордеон
Аккордеон лежал рядом с гитарой. Давно. Он был стар и немощен, она переживала вторую молодость. Возвращаясь заполночь в их угол, всегда пыльный и темный, гитара расстроено стонала. К утру натянутые струны отпускало, но тело еще помнило несдержанность страстных сжимавших ее вечером рук. Аккордеон жалел гитару и не ревновал. Как и все в его возрасте, он жил воспоминаниями. Детство и юношество: запах новой кожи мехов, поездки по городам в футляре из фибр цвета кофе, "Утомленное солнце", "Подмосковные вечера", свадьбы, проводы. Зрелые годы начались с гамм и регистров. Ему стали знакомы Бах, Гендель и Чайковский. Девочка, с которой они теперь вместе росли, была худенькая и рыжеволосая. Слабые ручки ее не всегда могли растянуть меха до конца. Быстро уставая, она частенько не попадала в темп. Она ему нравилась. Нежная в веснушках щека ее прижималась к его плечу, и аккордеон старался изо всех сил не выдать своего волнения. Девочка стала его первой и последней любовью.
Тяжелое предчувствие появлялось у него в последнее время все чаще и чаще. Аккордеон ждал и боялся этого уже почти шесть лет. Дом будут сносить. Бросят его у подъезда, и мальчишки разберут, разломают и загудят последнюю мелодию внука органа не по нотам, а на слух, что-то свое, футбольное: "Спартак" чемпион!". Пусть хоть так, все лучше, чем молчать годами и ждать, прислушиваясь - за кем это пришли? Нет, опять не за мной, не она. За гитаркой. Его так и не вынули из футляра, и любимая девочка не дала ему сделать предсмертный вздох. Муж ее, без слуха и голоса, проводил аккордеон в последний путь. С гитарой они даже не простились. Но на другой день и на следующий, и потом еще по дворам то басом, то дисконтом звучали поодиночке ноты. Его.
На отвязке
Вот такие попались шнурки для ботинок - постоянно развязываются, как бы сильно ни затягивать бантик узла. Своевольные.
- Смотри, какие туфли пошли на шпильке. Ой, держите меня дырочки.
- Ну почему, как туфли женские, так без шнурков? Меня так к ним тянет, просто удлиняюсь в момент.
- А вон те босоножки. Во молодежь дает! Никакого стыда и нравственности не осталось, совсем голыми ходят. Одна веревочка спереди болтается.
- Ты поаккуратнее под ногами мельтеши, а то наступят. Я так уже два раза попадал, второй раз по мокрому даже. Еле отмылся потом и утюгом гладили. После этого на две недели завязался.
- Слушай, а что это за новая феня такая пошла - липучки? - Конкуренты наши. Но это не классика, так... Как бы тебе объяснить попроще? Побочная ветвь клонирования вроде. Ясно?
- А, понятно. Но, говорят, они хорошо держат.
- Врут, это они поначалу хваткие, а потом менять приходится. Да и эстетики никакой. Кто говорит-то?
- Сандалии нашлепали.
- Ты бы еще ботики спросил, нашел, кого слушать. Ладно, не закручивайся, смотри, погода сегодня с утра какая хорошая - сухо и болтает мало.
- Да, в транспорте всегда так. И встречных много, не то, что в такси.
- Все, отгуляли, сейчас повяжут. Смотри - наклоняется.
- Не впервой, расслабься, не на танцах.
Надо как-нибудь заменить эти совсем распоясавшиеся шнурки, да и навернуться можно. Или на липучки перейти? Говорят, хорошо держат.
Андрей Назаров: Другое открытие журнала - молодой поэт Максим Борозенец, печатавшийся в "Новом Береге" под псевдонимом Виктор Максимов. Его поэтика есть порождение современного мира с открытостью его границ и запертостью душ, она создание и жертва информационной революции, утраты ясных контуров бытия, фрагментарности восприятия и пугающей неустойчивости жизни, подрагивающей, как античный портик на изъеденных временем колоннах.
Максим Борозенец:
Памятник (из поэмы "Письмо")
Бедности строк от жажды,
Что-то спрятать, сберечь
Обернуться, но дважды
В ту же постель не лечь.
Бродский
Заменять воспоминания ожиданиями,
Все равно, что переворачиваться в постели
С боку на бок,
И не от неудобства, а скоре от скуки,
Так я думаю.
Поэтому я бы не написал тебе,
Если бы не начал путать твой адрес с другим.
Я бы не написал тебе,
Если бы не начал забывать
Названия всех твоих настроений.
Я бы не написал тебе,
Если бы меня вдруг не осенило,
Что этот солнечный день
Не напоминает мне тебя,
Улыбающуюся во сне.
Но, единственно дорогая,
Я пишу тебе в этот солнечный день
Когда распад памяти так
Благоприятствует незаметной смерти.
Я пишу тебе из города на краю
Страны с миллионом имен
Специально построенного,
Чтобы я был здесь, а ты там.
Я пишу тебе, сидя за столом,
На нейтральной полосе
Между уютом, апатией и
Дебрями депрессии,
Где все явления приходят
В состоянии однозначной ясности.
Где я одним махом
Постиг природу всех вещей.
Просто взял в руки карту мироздания
И посмотрел на нее пыльную обратную сторону.
Если я раньше я хотел молчать,
То теперь я могу говорить
О всех тайнах вселенной,
О жизни и о смерти, об идее и о материи
О времени и о пространстве.
Ты знаешь, что пространство искажает голос,
Пространство искажает внешность,
Пространство искажает чувство.
Когда пространство между нами
Сокращается настолько, что там уже нет места
Ни детям, ни деньгам, ни словам, ни времени
Мы не замечаем того, что нет места и нам самим
Тогда пространство между нами
Вдруг начинает заполняться телефонными звонками,
Опаздывающими поездами, банальным вакуумом.
Ведь пространство между нами
Начинается от большого взрыва
В соприкосновении наших губ
И расширяется бесконечность,
Когда мы отводим друг от друга глаза.
О, безумно единственная,
Я пишу тебе, стоя у окна.
Здесь мой мир снова распадается,
Как котлетный фарш,
Который я вытащил из морозилки,
Потому что голод напомнил мне, что я еще жив.
Здесь мой мир разваливается на слова и предметы,
На желания и возможности, воспоминания и ожидания.
Здесь мой мир рушится,
Так что я могу стоять на его обломке
Лишь на одной ноге.
Здесь зажигалка не дает огня на первом щелчке.
Здесь сигарета не дает покоя на первой затяжке.
Здесь каждая мысль вываливается
Из головы на бумагу
По всем законам земной отягощенности
Здесь каждой точке суждено сорваться в запятую,
Наивно противостоя бесконечной пустоте бумаги.
Здесь любая переоценка ценностей
Оборачивается уценкой и распродажей,
Здесь конец нирваны самообладания.
Здесь начало ойкумены скорби.
За оконном солнце, которое я положу под голову,
Когда я лягу в могилу небес.
Если долго смотреть, не мигая, на солнце,
Оно превратится в луну.
Но это все оригинально и не остроумие.
Просто хорошо, что тепло,
Наверное, сверху знают,
Что нам сыпать снег и дождь, что свиньям бисер.
Просто хорошо, что небо ясное,
Хоть в этом городе небо ниже потолка в моей комнате.
Да-да, в этом городе легко жить головою в боге.
Это мой город, где бездоннее надежды
Только лужи в осеннем парке.
Это мой город, где самоотреченнее веры
Только безмолвие в общественном транспорте.
Этой мой город, где лучезарнее любви
Только витрины магазинов уцененных ценностей.
О чем я вообще говорю? О чем говорю я?
Чего хочет, чего ждет
Эта тридцать третья буква твоего и моего алфавита?
Я пишу тебе в этот солнечный день,
Когда я впервые не пью, не курю и не пишу стихи,
Что так благоприятствует незаметной смерти.
Я пишу тебе из города,
Построенного в новом измерении,
В новом времени для того,
Чтобы ты была там, а я здесь.
Но ты, после которой это местоимение
Второго лица единственного числа
Уже теряет всякий смысл,
Я однажды приду с края земли,
Из страны с миллионом имен,
Когда часы устанут ходить по кругу,
А солнце запутается в облаках
И птицы уснут от собственных песен.
Я однажды приду в твой дом, где дым и зеркала.
Когда ты допьешь свой кофе
И начнешь стряхивать в чашку пепел,
Засмотревшись на ничто за окном.
Я однажды приду, потому что
я тебя люблю.
Андрей Назаров: "Новый Берег" выпускает датскую версию журнала, которая состоит из переводов русских текстов на датский язык. Мы представляем себе культуру, как диалог, непрестанное взаимовлияние, определяющее лик современного мира. Вот, что говорит об этой направленности журнала прозаик Андрей Битов:
Андрей Битов: Начинания "Нового Берега", безусловно, достойны приветствия. Потому что все россияне, рассеянные, простите за аллитерацию, по свету находятся в плавании и должны пристать в страну, в которой ты живешь и, тем более, культурно не покидать свой язык. Вот работа над двуязычием - необходимое условие не только сохранения, но и возникновения мировой диаспоры. И лучше, чтобы она возникала через языки, чем через политику.
Андрей Назаров: Мы видим будущее "Нового Берега" в образе европейского культурного форума, открытого для всех национальных литератур. Для осуществления этой идеи, для переводов текстов на ведущие европейские языки нам необходима помощь профессиональных переводчиков. За этой помощью мы обращаемся к тем, кто читает нас, а теперь слушает.
Вот как отзывается о "Новом Береге" поэт Андрей Вознесенский, голос которого искажен, к сожалению, скверной телефонной записью.
Андрей Вознесенский: Андрей Назаров давно меня интересует как прозаик. Короткие истории его, которые совершенны. В каждом номере "Новых берегов" его миниатюры. Это дает настрой всему номеру. Там интересная историческая часть, которая завершает все. В последний номер я дал свои стихи и очень доволен. Но что еще я хотел бы сказать? Это редкий европейский журнал, который держит литературу.
Андрей Назаров: Вот на страницы этого журнала "Новый Берег" мы и приглашаем писателей и поэтов, историков и публицистов - всех, кому дорого русское слово, история и культура. И, безусловно, мы обращаемся ко всем тем, кто в эпоху массовой культуры сохранил интерес к подлинной литературе и любовь к чтению, эту бесценную, как дар, традицию. "Новый Берег" - ваш журнал. И мы отсюда - из Дании, из всей Европы сделаем все возможное, чтобы он был доступен вам, нашим читателям в России.
Сергей Юрьенен: Русско-датский "Новый Берег" представил главный редактор писатель Андрей Назаров, по просьбе которого сообщаю электронный адрес журнала. Итак, латинскими буквами: novbereg@mail-online.dk.
