Иван Толстой:
Гость пражской студии - редактор-основатель московского журнала "ОМ" Игорь Григорьев. Основанный в 1995 году, "ОМ" стал самым успешным ежемесячником в России, адресованным поколению Х - первому поколению постсоветской эпохи. "Журнал для тех, кто хочет знать больше и быть лучше", мгновенно приобрел колоссальную популярность. "ОМ" - это, в первую очередь, журнал о моде с большой буквы. Журнал, отслеживающий тренды в музыке, кино, прет-а-порте и от-кутюр, литературе и даже политике. "ОМ", получивший премию музыкальных масс-медиа и признанный лучшим журналом года, не только следит за модой, но и создает ее. Журнал стал первооткрывателем российских поп-звезд - Ильи Лагутенко и группы "Мумий Тролль", сенсации нового сезона певицы Земфиры, посвятившей "ОМу" строчку одного из своих хитов. С Игорем Григорьевым, который в прошлом году передал пост руководителя журнала молодому журналисту Анзору Конкулову, но сохранил титул редактора-основателя, беседует мой коллега Дмитрий Волчек.
Дмитрий Волчек: Игорь, мы будем говорить сегодня о вашем главном и самом известном проекте - журнале "ОМ", но не только об этом. Вы знаете, я хочу просто поделиться своими воспоминаниями. Когда я увидел первый раз журнал "ОМ" в 1995 году, это была для меня очень личная радость. Потому что я мечтал о том, что такой журнал, подобный журнал, когда-либо появится в России. И мне казалось, что этот проект - не просто журнал, один из многих, а нечто большее. Я бы даже назвал его такой утопической попыткой сформировать, в какой-то степени, новое поколение. Другой дело, что, может быть, эта попытка не удалась, или удалась не вполне. Об этом мы поговорим позже, но сначала я бы хотел вас спросить, верно ли было мое ощущение, и ставили ли вы перед собой такую большую задачу?
Игорь Григорьев: Да, абсолютно. По-моему, я даже об этом писал в статье редактора в первом номере. Слово воспитание, оно такое поганое слово, я его не очень люблю, конечно, но, подспудно, развлекая, ты можешь воспитывать людей. И задача была, конечно, сартикулировать образ. Не столько его насадить, а сартикулировать. Проговорить. Я думаю, что я свою задачу выполнил. Мне, конечно, хотелось бы идти дальше, но внезапно изменились времена.
Дмитрий Волчек: У вас никогда не было такого внутреннего ощущения миссии, возложенной на вас?
Игорь Григорьев: Да, я миссионер. У меня еще все впереди. Я знаю, кем я был в прошлой жизни, я знаю, какая цель у меня в этой жизни.
Дмитрий Волчек: Можно спросить?
Игорь Григорьев: Кем я был в прошлой жизни? Это мне сказал, не знаю, насколько можно доверять этому человеку, это мне сказал Пако Рабан. При нашей частной беседе он мне сказал, что я был священником. Я был, может быть, даже монахом. Я жил на Юге Испании и для меня в этой жизни, как отголоски прошлой жизни, есть ответы на многие вопросы. На базовые вопросы. Потому что все остальное добирается эмпирическим путем. Но основные вопросы - кто ты, зачем ты, почему ты, зачем, куда, и чем все это кончится - я знаю.
Дмитрий Волчек: Мне нравится лозунг журнала "ОМ" - "для тех, кто хочет знать больше и жить лучше". У каждого из нас есть свое представление о том, как жить лучше, и трудно представить, чтобы у многих это представление совпадало. Как вам удалось вывести такую вот доминанту, какой-то срез, объяснить вашим читателям, как жить лучше. Есть ли у вас конкретное представление, как это делать?
Игорь Григорьев: Надо только быть лучше. Главное - как ты говоришь о каких-то вещах. Я думаю, что форма была очень простая и очень удобоваримая. И очень съедобная. Просто, надо любить тех, на кого ты обращаешь свое внимание, свою аудиторию. И при всем при том, что мы тоже были и остаемся достаточно пафосным журналом, и, конечно же, определенное количество страниц было посвящено мне, выходящему из Линкольна, в окружении секьюрити или получающих какие-то всевозможные национальные премии и так далее, но это чистой воды уорхоловщина. Просто люди, которые все это принимают за чистую монету, мне их жалко, на самом деле. Уорхол тоже расстраивался, когда ему Сильвестр Сталлоне не присылал пригласительные на свою премьеру. Он просто плакал, бедный. И при всем при этом, весь журнал, весь проект был пронизан любовью к тем, к кому мы обращаемся. Любовью. Я храню все эти письма, я их иногда перечитываю. Я чувствую эту обратную реакцию, что это случилось. Я старался даже, по возможности, цитировать какие-то кусочки писем. Какая-то девочка, которая прикована к креслу, она парализована, она мне пишет: "Мне казалось, что мир черно-белый, а когда я увидела ваш журнал, я уверена, что он цветной, хотя я не могу ходить". Мальчик, который пишет из подвалов Грозного. Каким образом туда попал журнал? Он пишет: "Все разбомбило, мои друзья погибли, но серия Ля Шапеля, эта серия, я смотрю на нее, я знаю, что будет солнце над моей страной". Это кайф. Это такая посадка деревьев. То есть, ты сажаешь деревца. И они растут, ты это видишь, и это здорово. Что бы ни говорили, репутация неоднозначная была у журнала.
Дмитрий Волчек: На раздражало то, что многие из читателей не дотягивают, не понимают ваш месседж, тянут в какую-то другую сторону?
Игорь Григорьев: Во-первых, мы никогда не обслуживали население. Паровоз, в котором наше население едет: Мы никогда не были вагоном. Мы даже не были в локомотиве. Мы были перед ним. Мы бежали по рельсам. Иногда показывая дорогу. Мы появились в 1995 году. 95 год - был такой в России взрыв западной культуры, копирование. Стали появляться какие-то клипы у русских исполнителей, которые мы видели уже в исполнении западных: И как бы важно было просто тупо рассказать, что модно, что слушают, что читают. Какие фильмы смотрят, какие тряпки носят. Просто дать такую голую информацию. И мы это сделали. Это было совершенно не сложно. И через два года мы обнаружили, что у нас тираж 100 000. Это гигантская история. Это значит, что продукт востребован. Учитывая то, что журнал, как фолиантное издание, читает 5-6 человек, то не сложно прикинуть аудиторию - где-то под пол миллиона.
Дмитрий Волчек: Я помню цикл из двух статей, которые вызвали огромный резонанс. Это статья Геннадия Устияна и Ольги Каминки о России. Статья о том, что вот это поколение не может жить вместе, грубо говоря, со всей остальной Россией. Собственно говоря, теория двух народов, существующих в русском народе, она была всегда. Очень грубо ее выразил в свое время Шафаревич. Сейчас, в книге Григория Чхартишвили "Писатель и самоубийство", она выражена более мягко, более интеллигентно и очень разумно. Как вы относитесь к этой теории и как на ваш взгляд, может ли вообще осуществиться конвергенция этих двух народов, или так и будет, условно говоря, существовать элита, интеллигенция, не понимающая абсолютно подавляющее большинство россиян?
Игорь Григорьев: Я думаю, что должна кровь смениться просто-напросто. То есть, должно вырасти новое поколение. Дети депутатов нынешней Государственной думы - они уже дворяне. Потому что они получили должное образование, у них достаточно денег, потому что отцы уже наворовали так, что просто уже дальше некуда, они уже дворяне. Дворяне - это покупной статус. Другое дело, что за культуру страны долгое время принималась субкультура русской интеллигенции. И остальные субкультуры не имели право на существование. Это был официоз. Институт в виде коммунистической партии нам это представлял достаточно жестко и вбил в мозги надолго. Что, на самом деле, ошибка. Если подумать, то существует достаточно много других субкультур, которые мы приветствуем. Что мы и пытались отражать в нашем журнале. Я думаю, что поднятие железного занавеса, мощный приток западной культуры, пусть не самой лучшей - мы начали с биг-мака, кока-колы и MTV - сделал свое дело. Я вижу очевидное преобразование. Я думаю, что мои дети будут другими. Я думаю, что должна смениться кровь. Как процедура, не знаю, как она называется, когда в одну вену шприц и в другую - отсюда высасывают, через аппарат, и сюда уже свежую. И еще чуть-чуть освежителя туда, чтобы голова закружилась. Вот это просто происходит на глазах. Я не думаю, что здесь много нужно теоретизировать на этот счет. Надо подождать.
Дмитрий Волчек: С одной стороны, конечно, надежды эти оправдываются, безусловно, вы правы. С другой стороны я думаю, что все-таки, в какой-то степени, мы преувеличиваем эти успехи, потому что когда думаешь, что рядом с читателями журнала "ОМ" существуют их ровесники, которые, условно говоря, воюют в Чечне или идут в какую-нибудь банду или просто какие-то гопники обычные - их намного больше. Не получится ли так, что круг читателей журнала "ОМ" окажется, все-таки, лишний в этой стране, особенно после кризиса прошлого года, и единственной задачей для них будет из этой страны выбраться и оказаться на Западе? Я помню, сразу после кризиса, через некоторое время, был цикл публикаций в вашем журнале о том, как уехать из России.
Игорь Григорьев: Это вы просто поддались модному течению, когда все, кстати, направили свои взгляды на Чехию, как страну, где можно легче всего легализоваться. Я думаю, что нет, что такое не произойдет. Я знаю по себе. Я думаю, что вопрос в том, что славяне просто неуместны в западной культуре. Они попадают во враждебное окружение максимум или в совершенно равнодушное. И, в результате, заканчивают жизнь в русских резервациях, которые есть в каждом большом городе. Без кондиционера в жару. Таких примеров очень много. Мы - странно потерянная по своей культуре и по мироощущению нация. При всем при этом, русские невероятно амбициозны. И когда амбиции сталкиваются с такой жесткой реакцией, с такой молотильней, как Запад, это, как правило, человеческие мини-трагедии. И примеров тому масса. Я думаю, что иллюзий на этот счет, как это было лет 10 назад, все меньше и меньше. Народ понимает. Другое дело, что есть выход другого порядка. Можно строить свой Запад там, в России. Когда я понял, что я все же не космополит, я решил, что все же должен построить свою Америку у себя в Москве. Если у тебя есть деньги, это сделать гораздо проще. Ты можешь купить машину с бронированными стеклами или, минимум, затемненными, ты можешь купить квартиру в доме с консьержем, отгородиться, выстроить свой круг общения замкнутый и жить прекрасно потому, что все для этого есть в Москве. Другое дело, что, конечно же, я получал письма из провинции. СОС, ребята задыхаются от отсутствия того воздуха, который мы имеем в Москве. Мы имеем много клубов, много альтернативы. Если мы не хотим быть такими, мы можем быть такими, и в нас уже не плюнут. Просто на моих глазах свершается эта революция, бархатная, ползучая. Я понимаю, что там трудно это делать. Но мне кажется, что из какого-нибудь совершенно уездного городка можно переехать в крупный мегаполис, коим является Екатеринбург. Я был в Екатеринбурге. Там просто кипит жизнь, они дают фору Москве уже по каким-то параметрам. И там уже пытаться. Но ни в воем случае не смотреть на вольный город Нью-Йорк. Я не думаю, что будет такой поток. Не те времена. Люди имеют информацию, что очень важно.
Дмитрий Волчек: Тем не менее, мы с вами встречаемся не в Москве, а в Праге.
Игорь Григорьев: Это временный период для меня. Я же не эмигрировал.
Дмитрий Волчек: Вы не думаете об эмиграции?
Игорь Григорьев: Нет, я не думаю об эмиграции. Я мыслю свое будущее исключительно связанным с Москвой. Потому что почему-то я в нее верю. Не могу понять, почему. Каждый раз, возвращаясь в Москву и встречая этого прапора в аэропорту в Шереметьево с засаленными рукавами. Он мой паспорт читает два часа, как роман. Я как раз думаю, что может я не прав? А потом думаю, что нет, есть чего-то такое, есть порох в пороховницах.
Дмитрий Волчек: На страницах журнала "ОМ" практически не было политики, откровенной политики. За некоторыми исключениями. Например, был большой ваш чил-аут с Жириновским, было несколько статей после августовского кризиса с объяснением того, что такое Государственная дума, и так далее.
Игорь Григорьев: Люди внезапно заинтересовались этим. Например, кризис 1998 года, его показательность в том, что политика большая коснулась реального человека. Пожалуй, впервые. Потому что когда били пушки по Белому Дому, это никого не волновало. Ну, били. А это - так тотально рухнул рубль. Просто люди обнаружили пустые карманы. И вот начали интересоваться. Все это было на уровне мифа раньше. Кому-то это было интересно. А сейчас? Блин, что же они там делают? Как они принимают решения, что так случилось, что потерял этот мой маленький бизнес, который давал мне маленькие деньги. Он просто накрылся большой плитой, огромной пирамидой. Поэтому мы решили рассказать, как Дума формируется, как они принимают свои безалабернейшие решения, как эта безответственность рождается на Охотном Ряду.
Дмитрий Волчек: Вот сейчас предстоят парламентские выборы, затем президентские выборы. Вы человек, которому это поколение, огромное количество людей доверяет. У вас есть какой-то рецепт, какой-то совет, за кого голосовать, условно говоря, читателям журнала "ОМ", или вообще игнорировать эти выборы?
Игорь Григорьев: У меня была попытка войти в большую политику, но в качестве наблюдателя. Понятно, что воевать там - я еще маленький человек. Мы организовали некое общественное движение, можно сказать партию (я не понимаю разницы между партией и общественно-политическим движением), исходя из самых благих побуждений. Я хотел сделать еще один шаг вперед. Существовала трибуна в виде "ОМа", и теперь бы мне хотелось людей, которых я, вещая с этой трибуны, получил в качестве своего электората, мне доверяют потому, что я не ошибался. В журналистике это как саперы - один раз ошибся, тебе больше не верят. Я не допускал этих взрывов. И у меня есть свой электорат. Не такой большой, как, скажем, у Филиппа Киркорова, но есть. Я хотел их объединить. Под неким движением, под неким лозунгом. Знайте больше - будете жить лучше. Наверное. Но столкнулся с очень жесткой действительностью даже на уровне комсомольцев нынешних: они существуют. При каждой фракции существует молодежная организация. Они не изменились. Это такие реликты, которые ходят в тех же костюмах, носят те же бессмысленные значки в петличках, которые так же стригутся, так же говорят, так же мыслят. И поскольку мне нужно было: Минюст требовал 40 с чем-то региональных отделений, чтобы придать статус нашему движению, то я должен был опираться на некий уже существующий молодежный базис. И когда я обнаружил, какие козлы по-прежнему они есть, я перестал бороться. Я ушел, я думаю, что еще не время. Вот вы говорите: проигнорировать. Наверное, проигнорировать. Но, с другой стороны, мы понимаем, что с нашего молчаливого согласия свершаются плохие дела. То есть, может прийти кто-то совсем неугодный к власти. Поэтому каждый делает свой выбор. Это очень интимный акт. Потому что каждый человек голосует за свое благополучие. Сидя дома и выпивая пиво или в воскресенье с бодуна после субботы не желая идти, он тоже голосует за свое благополучие. Каждый сам за себя. Мне очень нравится эта позиция.
Дмитрий Волчек: Игорь, мы будем говорить сегодня о вашем главном и самом известном проекте - журнале "ОМ", но не только об этом. Вы знаете, я хочу просто поделиться своими воспоминаниями. Когда я увидел первый раз журнал "ОМ" в 1995 году, это была для меня очень личная радость. Потому что я мечтал о том, что такой журнал, подобный журнал, когда-либо появится в России. И мне казалось, что этот проект - не просто журнал, один из многих, а нечто большее. Я бы даже назвал его такой утопической попыткой сформировать, в какой-то степени, новое поколение. Другой дело, что, может быть, эта попытка не удалась, или удалась не вполне. Об этом мы поговорим позже, но сначала я бы хотел вас спросить, верно ли было мое ощущение, и ставили ли вы перед собой такую большую задачу?
Игорь Григорьев: Да, абсолютно. По-моему, я даже об этом писал в статье редактора в первом номере. Слово воспитание, оно такое поганое слово, я его не очень люблю, конечно, но, подспудно, развлекая, ты можешь воспитывать людей. И задача была, конечно, сартикулировать образ. Не столько его насадить, а сартикулировать. Проговорить. Я думаю, что я свою задачу выполнил. Мне, конечно, хотелось бы идти дальше, но внезапно изменились времена.
Дмитрий Волчек: У вас никогда не было такого внутреннего ощущения миссии, возложенной на вас?
Игорь Григорьев: Да, я миссионер. У меня еще все впереди. Я знаю, кем я был в прошлой жизни, я знаю, какая цель у меня в этой жизни.
Дмитрий Волчек: Можно спросить?
Игорь Григорьев: Кем я был в прошлой жизни? Это мне сказал, не знаю, насколько можно доверять этому человеку, это мне сказал Пако Рабан. При нашей частной беседе он мне сказал, что я был священником. Я был, может быть, даже монахом. Я жил на Юге Испании и для меня в этой жизни, как отголоски прошлой жизни, есть ответы на многие вопросы. На базовые вопросы. Потому что все остальное добирается эмпирическим путем. Но основные вопросы - кто ты, зачем ты, почему ты, зачем, куда, и чем все это кончится - я знаю.
Дмитрий Волчек: Мне нравится лозунг журнала "ОМ" - "для тех, кто хочет знать больше и жить лучше". У каждого из нас есть свое представление о том, как жить лучше, и трудно представить, чтобы у многих это представление совпадало. Как вам удалось вывести такую вот доминанту, какой-то срез, объяснить вашим читателям, как жить лучше. Есть ли у вас конкретное представление, как это делать?
Игорь Григорьев: Надо только быть лучше. Главное - как ты говоришь о каких-то вещах. Я думаю, что форма была очень простая и очень удобоваримая. И очень съедобная. Просто, надо любить тех, на кого ты обращаешь свое внимание, свою аудиторию. И при всем при том, что мы тоже были и остаемся достаточно пафосным журналом, и, конечно же, определенное количество страниц было посвящено мне, выходящему из Линкольна, в окружении секьюрити или получающих какие-то всевозможные национальные премии и так далее, но это чистой воды уорхоловщина. Просто люди, которые все это принимают за чистую монету, мне их жалко, на самом деле. Уорхол тоже расстраивался, когда ему Сильвестр Сталлоне не присылал пригласительные на свою премьеру. Он просто плакал, бедный. И при всем при этом, весь журнал, весь проект был пронизан любовью к тем, к кому мы обращаемся. Любовью. Я храню все эти письма, я их иногда перечитываю. Я чувствую эту обратную реакцию, что это случилось. Я старался даже, по возможности, цитировать какие-то кусочки писем. Какая-то девочка, которая прикована к креслу, она парализована, она мне пишет: "Мне казалось, что мир черно-белый, а когда я увидела ваш журнал, я уверена, что он цветной, хотя я не могу ходить". Мальчик, который пишет из подвалов Грозного. Каким образом туда попал журнал? Он пишет: "Все разбомбило, мои друзья погибли, но серия Ля Шапеля, эта серия, я смотрю на нее, я знаю, что будет солнце над моей страной". Это кайф. Это такая посадка деревьев. То есть, ты сажаешь деревца. И они растут, ты это видишь, и это здорово. Что бы ни говорили, репутация неоднозначная была у журнала.
Дмитрий Волчек: На раздражало то, что многие из читателей не дотягивают, не понимают ваш месседж, тянут в какую-то другую сторону?
Игорь Григорьев: Во-первых, мы никогда не обслуживали население. Паровоз, в котором наше население едет: Мы никогда не были вагоном. Мы даже не были в локомотиве. Мы были перед ним. Мы бежали по рельсам. Иногда показывая дорогу. Мы появились в 1995 году. 95 год - был такой в России взрыв западной культуры, копирование. Стали появляться какие-то клипы у русских исполнителей, которые мы видели уже в исполнении западных: И как бы важно было просто тупо рассказать, что модно, что слушают, что читают. Какие фильмы смотрят, какие тряпки носят. Просто дать такую голую информацию. И мы это сделали. Это было совершенно не сложно. И через два года мы обнаружили, что у нас тираж 100 000. Это гигантская история. Это значит, что продукт востребован. Учитывая то, что журнал, как фолиантное издание, читает 5-6 человек, то не сложно прикинуть аудиторию - где-то под пол миллиона.
Дмитрий Волчек: Я помню цикл из двух статей, которые вызвали огромный резонанс. Это статья Геннадия Устияна и Ольги Каминки о России. Статья о том, что вот это поколение не может жить вместе, грубо говоря, со всей остальной Россией. Собственно говоря, теория двух народов, существующих в русском народе, она была всегда. Очень грубо ее выразил в свое время Шафаревич. Сейчас, в книге Григория Чхартишвили "Писатель и самоубийство", она выражена более мягко, более интеллигентно и очень разумно. Как вы относитесь к этой теории и как на ваш взгляд, может ли вообще осуществиться конвергенция этих двух народов, или так и будет, условно говоря, существовать элита, интеллигенция, не понимающая абсолютно подавляющее большинство россиян?
Игорь Григорьев: Я думаю, что должна кровь смениться просто-напросто. То есть, должно вырасти новое поколение. Дети депутатов нынешней Государственной думы - они уже дворяне. Потому что они получили должное образование, у них достаточно денег, потому что отцы уже наворовали так, что просто уже дальше некуда, они уже дворяне. Дворяне - это покупной статус. Другое дело, что за культуру страны долгое время принималась субкультура русской интеллигенции. И остальные субкультуры не имели право на существование. Это был официоз. Институт в виде коммунистической партии нам это представлял достаточно жестко и вбил в мозги надолго. Что, на самом деле, ошибка. Если подумать, то существует достаточно много других субкультур, которые мы приветствуем. Что мы и пытались отражать в нашем журнале. Я думаю, что поднятие железного занавеса, мощный приток западной культуры, пусть не самой лучшей - мы начали с биг-мака, кока-колы и MTV - сделал свое дело. Я вижу очевидное преобразование. Я думаю, что мои дети будут другими. Я думаю, что должна смениться кровь. Как процедура, не знаю, как она называется, когда в одну вену шприц и в другую - отсюда высасывают, через аппарат, и сюда уже свежую. И еще чуть-чуть освежителя туда, чтобы голова закружилась. Вот это просто происходит на глазах. Я не думаю, что здесь много нужно теоретизировать на этот счет. Надо подождать.
Дмитрий Волчек: С одной стороны, конечно, надежды эти оправдываются, безусловно, вы правы. С другой стороны я думаю, что все-таки, в какой-то степени, мы преувеличиваем эти успехи, потому что когда думаешь, что рядом с читателями журнала "ОМ" существуют их ровесники, которые, условно говоря, воюют в Чечне или идут в какую-нибудь банду или просто какие-то гопники обычные - их намного больше. Не получится ли так, что круг читателей журнала "ОМ" окажется, все-таки, лишний в этой стране, особенно после кризиса прошлого года, и единственной задачей для них будет из этой страны выбраться и оказаться на Западе? Я помню, сразу после кризиса, через некоторое время, был цикл публикаций в вашем журнале о том, как уехать из России.
Игорь Григорьев: Это вы просто поддались модному течению, когда все, кстати, направили свои взгляды на Чехию, как страну, где можно легче всего легализоваться. Я думаю, что нет, что такое не произойдет. Я знаю по себе. Я думаю, что вопрос в том, что славяне просто неуместны в западной культуре. Они попадают во враждебное окружение максимум или в совершенно равнодушное. И, в результате, заканчивают жизнь в русских резервациях, которые есть в каждом большом городе. Без кондиционера в жару. Таких примеров очень много. Мы - странно потерянная по своей культуре и по мироощущению нация. При всем при этом, русские невероятно амбициозны. И когда амбиции сталкиваются с такой жесткой реакцией, с такой молотильней, как Запад, это, как правило, человеческие мини-трагедии. И примеров тому масса. Я думаю, что иллюзий на этот счет, как это было лет 10 назад, все меньше и меньше. Народ понимает. Другое дело, что есть выход другого порядка. Можно строить свой Запад там, в России. Когда я понял, что я все же не космополит, я решил, что все же должен построить свою Америку у себя в Москве. Если у тебя есть деньги, это сделать гораздо проще. Ты можешь купить машину с бронированными стеклами или, минимум, затемненными, ты можешь купить квартиру в доме с консьержем, отгородиться, выстроить свой круг общения замкнутый и жить прекрасно потому, что все для этого есть в Москве. Другое дело, что, конечно же, я получал письма из провинции. СОС, ребята задыхаются от отсутствия того воздуха, который мы имеем в Москве. Мы имеем много клубов, много альтернативы. Если мы не хотим быть такими, мы можем быть такими, и в нас уже не плюнут. Просто на моих глазах свершается эта революция, бархатная, ползучая. Я понимаю, что там трудно это делать. Но мне кажется, что из какого-нибудь совершенно уездного городка можно переехать в крупный мегаполис, коим является Екатеринбург. Я был в Екатеринбурге. Там просто кипит жизнь, они дают фору Москве уже по каким-то параметрам. И там уже пытаться. Но ни в воем случае не смотреть на вольный город Нью-Йорк. Я не думаю, что будет такой поток. Не те времена. Люди имеют информацию, что очень важно.
Дмитрий Волчек: Тем не менее, мы с вами встречаемся не в Москве, а в Праге.
Игорь Григорьев: Это временный период для меня. Я же не эмигрировал.
Дмитрий Волчек: Вы не думаете об эмиграции?
Игорь Григорьев: Нет, я не думаю об эмиграции. Я мыслю свое будущее исключительно связанным с Москвой. Потому что почему-то я в нее верю. Не могу понять, почему. Каждый раз, возвращаясь в Москву и встречая этого прапора в аэропорту в Шереметьево с засаленными рукавами. Он мой паспорт читает два часа, как роман. Я как раз думаю, что может я не прав? А потом думаю, что нет, есть чего-то такое, есть порох в пороховницах.
Дмитрий Волчек: На страницах журнала "ОМ" практически не было политики, откровенной политики. За некоторыми исключениями. Например, был большой ваш чил-аут с Жириновским, было несколько статей после августовского кризиса с объяснением того, что такое Государственная дума, и так далее.
Игорь Григорьев: Люди внезапно заинтересовались этим. Например, кризис 1998 года, его показательность в том, что политика большая коснулась реального человека. Пожалуй, впервые. Потому что когда били пушки по Белому Дому, это никого не волновало. Ну, били. А это - так тотально рухнул рубль. Просто люди обнаружили пустые карманы. И вот начали интересоваться. Все это было на уровне мифа раньше. Кому-то это было интересно. А сейчас? Блин, что же они там делают? Как они принимают решения, что так случилось, что потерял этот мой маленький бизнес, который давал мне маленькие деньги. Он просто накрылся большой плитой, огромной пирамидой. Поэтому мы решили рассказать, как Дума формируется, как они принимают свои безалабернейшие решения, как эта безответственность рождается на Охотном Ряду.
Дмитрий Волчек: Вот сейчас предстоят парламентские выборы, затем президентские выборы. Вы человек, которому это поколение, огромное количество людей доверяет. У вас есть какой-то рецепт, какой-то совет, за кого голосовать, условно говоря, читателям журнала "ОМ", или вообще игнорировать эти выборы?
Игорь Григорьев: У меня была попытка войти в большую политику, но в качестве наблюдателя. Понятно, что воевать там - я еще маленький человек. Мы организовали некое общественное движение, можно сказать партию (я не понимаю разницы между партией и общественно-политическим движением), исходя из самых благих побуждений. Я хотел сделать еще один шаг вперед. Существовала трибуна в виде "ОМа", и теперь бы мне хотелось людей, которых я, вещая с этой трибуны, получил в качестве своего электората, мне доверяют потому, что я не ошибался. В журналистике это как саперы - один раз ошибся, тебе больше не верят. Я не допускал этих взрывов. И у меня есть свой электорат. Не такой большой, как, скажем, у Филиппа Киркорова, но есть. Я хотел их объединить. Под неким движением, под неким лозунгом. Знайте больше - будете жить лучше. Наверное. Но столкнулся с очень жесткой действительностью даже на уровне комсомольцев нынешних: они существуют. При каждой фракции существует молодежная организация. Они не изменились. Это такие реликты, которые ходят в тех же костюмах, носят те же бессмысленные значки в петличках, которые так же стригутся, так же говорят, так же мыслят. И поскольку мне нужно было: Минюст требовал 40 с чем-то региональных отделений, чтобы придать статус нашему движению, то я должен был опираться на некий уже существующий молодежный базис. И когда я обнаружил, какие козлы по-прежнему они есть, я перестал бороться. Я ушел, я думаю, что еще не время. Вот вы говорите: проигнорировать. Наверное, проигнорировать. Но, с другой стороны, мы понимаем, что с нашего молчаливого согласия свершаются плохие дела. То есть, может прийти кто-то совсем неугодный к власти. Поэтому каждый делает свой выбор. Это очень интимный акт. Потому что каждый человек голосует за свое благополучие. Сидя дома и выпивая пиво или в воскресенье с бодуна после субботы не желая идти, он тоже голосует за свое благополучие. Каждый сам за себя. Мне очень нравится эта позиция.
