Живущий в Америке Юз Алешковский сегодня, в канун своего 72-летия, возможно, крупнейший из русских писателей Зарубежья. Его продолжают переводить на Западе, издают и переиздают в России. В 2001-му году он стал лауреатом Пушкинской премии, которую присуждает немецкий фонд промышленника Топфера и российский "ПЕН-клуб". На Московской книжной ярмарке в этом году будет представлено собрание сочинений Алешковского, уже второе по счету. При это Юз на лаврах не почил - в работе роман и новая книга рассказов. Два рассказа из этой книги, прозвучавшие в "Экслибрисе", вызвали у вас интерес. Сегодня еще один.
Юз АЛЕШКОВСКИЙ
СВЕТ В КОНЦЕ СТВОЛА
Во-первых, благодарю бывшего своего коллегу за разрешение передать с воли "Преступление и наказание" - настольную мою, точней говоря, любимую книгу. Как-никак до и после летального исхода нашей мудацкой Системы, лет восемь находился я в роли Порфирия Порфирьевича не по эту вот, а по другую сторону данного письменного стола. Привычно мне было видеть перед собой крупных и мелких Раскольниковых, Рогожиных и Карамазовых. Самому колоться, как говорят урки, за всю масть - сия диспозиция мне и в страшном суде не могла присниться! Большинство граждан, из сидевших напротив, спешили побыстрей облегчить совесть, иные подолгу упирались, некоторые постепенно сникали под тяжестью улик, но бывало попадались мне "шибко духовные". Эти канали в закрытку или в камеру смертников, оставаясь в полной несознанке. Вдаряюсь в беллетристику для того, чтобы, неожиданно очутившись в довольно фантастической ситуации жизни, справиться с психологическим неуютом. Одно дело: быть Порфирием Порфирьевичем ( он для меня лично - эталон профессионализма и человечности) и брать за этим вот столом показания у жулья, аферистов и убийц, другое - самому оказаться на их месте. Впрочем, о том, что я сам себе теперь - и Порфирий, и Раскольников, и защита, и, если уж на то дело пошло, частичное оправдание, умолчим...
К перестройке я отнесся нормально. Меня обнадеживали многие перемены к лучшему, если и не в быту большинства трудяг, то, скажем, на книжных развалах, на страницах газет и журналов. Хотя возврат читателям-интеллигентам запрещенной ранее литературы, а толпе вообще - свободы митингований было, на мой взгляд, наименее трудным, наименее важным из всего, что обязаны были предпринять банкроты из политбюро, когда бы они не были тупыми тиранозаврами и трухлявыми дубами. Имелись и у меня на перестройку некоторые (без телячьего восторга) надежды, хотя многие юристы с ужасом секли ( в отличии от массы кухонных философов), насколько прогнила и протухла Система. Мы ведь знали кое-что о криминальных наклонностях как верхов, так и всякого середняка, не говоря о низах, которым трудно было существовать не воруя, не химича, не гоноша на пузырь, не гнушаясь при этом любых злодейств. Во всяком случае, именно мы, сыщики, следаки, прокуроры, секли поглубже социологов и психологов, чем именно закончится акт первый чудовищной антропологической катастрофы, разразившейся в семнадцатом.
Вскоре акт первый, условно говоря, и закончился. Антракт. Поднят Железный занавес. Разномастная публика разгуливает по различным зарубежным буфетам; фланирует по фойе так называемого свободного мира, на других глазея и себя со всех сторон демонстрируя. Публика же, так сказать, разноместная толпится в очередях перед кооперативными сортирами, одновременно рычит от жажды опохмелиться в желанном антракте, но чувствует себя униженной и оскорбленной полусухим законом, подло объявленным народу горбачевскими паралитиками из политбюро. Люди деятельные (как честные, так и начисто прожженные) успешно и безуспешно расползлись по нишам многочисленных возможностей. остальные ишачили, злобно протестовали, восторженно митинговали, пили, играли, блудили, стрессовали, кайфовали, разлагались - жили, одним словом, в атмосфере новой житухи. Одних она обнадеживала, радовала, разводила по доходным нишам, других приводила в недоумение, возмущала, делала доходягами, необратимо опускала.
В августе девяносто первого зазвенел первый звонок. всегда и везде успевающая часть публики быстро пересела на чужие места из партийно-комсомольских кресел, из экономического подполья, из блатных малин свободы и бараков лагерей. Согнанные со своих мест неудачники нехотя заерзали на откидных сиденьях. По себе знаю, приспособления эти почему-то сообщают хребтине радикулитную свербежь обиды на несправедливости жизни и стесняют свободу самодовольства - словом, боковуха неприятно закомплексовывает...
Я не особенно-то удивился, когда стало яснее ясного, что "в истории России вновь взяли верх Силы, снявшие шинельку с Акакия Акакиевича". Цитирую бывшего коллегу, ныне напротив меня сидящего. Вот и оказались мы, юристы, безоружными легавыми сявками перед теми, кого еще вчера загоняли на нары волею Закона. У них - техоснащенность с головы до ног; у них - намертво наживленное на крючки страха и блесны взяток всевластное чиновничество; у них - шикарные джипы, проблемы с отмывом "лимонов" и лепни от Армани, у нас - от хрена уши в автопарке и вшивенькая, да и то не в срок, получка в кармане.
Фамилий никаких называть не буду (это единственный шанс подохнуть своей смертью), но когда я просек, что кое-кто из наших уже приятно корчится на крючке у бандитствующих перестройщиков и натуральных урок и что наверху, на берегу власти, ожидают клева-жора лично от меня... - нет уж, пардон, господа рыбаки и хозяева жизни, сказал я себе, обойдетесь без Пал Палыча.
Естественно, я был отстранен от дела одного припертого мною к стенке "бизнесмена" с наколкой на руке "ментам - чехты". Устная формулировка: что-то вроде "в связи с усилением дальнейших мер для скорейшего выявления сексуального маньяка и людоеда среди работников женского вытрезвителя имени Крупской". Качать права было бесполезно, лезть на рога - извините, я не Александр матросов.
Я всегда относился к Закону как служитель и страж некой надмирной мифической Силы, призванной Человеком для его защиты от самого себя - зверя, погубителя существ себе подобных и матушки Природы. Что же, удивляюсь, сучий мир, происходит? Силе этой связывают на моих глазах руки, ее делают беззащитной перед беспределом. Зачастую на месте Закона и Правды вырастает всякая Падва. А всякая сволочь из бывших распродает национальные богатства; урки - молодцы-победители - гуляют по буфету; одни интеллигенты валят за бугор, другие рады, что читают Бердяева, Фрейда, маркиза Де Сада и свободно смотрят порнуху, а наследники КПСС обирают на голоса трудяг, обобранных ранее приблатненными слугами народа!
Быть шестеркой у ворья и у чиновной мрази - увольте. Ну я и предпочел сыграть с моим благожелательным начальством в поддавки. Сначала закосил, то есть с понтом запил. Потом действительно втянулся в это дело - было ведь от чего. Меня, понятливого мента, по-тихому ушли на пензию. Я, естественно, не просыхал, развелся, перецапался с корешами, само собой обнищал и постепенно опустился - в глубокую депрешку. Дрыном искалечил однажды ящик, сообщил на почту, что валю доживать срок в Гваделупу, столицу Катманды - освободился эдак вот от получения засмердевшей одной газетенки и журнальчика, ставшего помойкой реклам. Пью-забываюсь, никто, прихожу к оптимистичному выводу, не обещал человечеству, что жизнь станет еще лучше, еще смешней, жизнь на глазах становится все хужей, хужей и плачевней, короче, история России есть предварительное следствие перед Страшным Судом, а ведут его, судя по всему, ба-альшие знатоки...
Был у меня притырен в свое время "вальтер", сходу я ему заделал расконсерв, почистил, заглянул в ствол - был свет в конце ствола, был и еще какой!... Выжру сейчас, думаю, последний свой в жизни пузырь, пулькою свинцовой подавлюсь и... Ну выжрал и завыл, помню, сквозь пьяную слезу: и-и-и па-адавлю... и па-адавлюся я пулькою свинцовой... я горькой пу-у-лькою свинцовой подавлюсь... но если маменька родит меня по-новой, то, сука буду, я по-новой застрелюсь...
И вдруг ни с того, ни с сего напал на меня безумный хохотунчик, хотя в башке не было ничего такого юмористического. Может, жизнь и вправду стала не лучше, но смешней? Корчусь, катаюсь по полу, барабаню по нему ладонями, мечтаю задохнуться со смеху - отличная была бы это смерть. Но хохотунчик улетучился еще неожиданней, чем напал. Я отдышался. И подумал, что не мозг мой, не сознание мое среагировало на ситуацию частной моей и быстротечной жизни, но что это бессмертная моя душа потешилась над диким абсурдом происходящего вокруг и около. Душе, значит, видней было что к чему...
Проспавшись и высоконравственно опохмелившись, вновь притыриваю "вальтер". Он еще пригодится. Хрена с два, думаю, назло вам не подавлюсь я пулькою свинцовой. Раз у нас с вами, господа, рыночные отношения, то я начну служить батюшке-Закону частным образом. Это - мое призвание. Я и делать-то больше ничего не умею. Меня, как некоторых наших следаков, не подсечешь крючком за глупую губу, не заставишь подволочь к закрытию дело крупного воротилы с понтом из-за недостатка улик, не запугаешь, как знакомую судью анонимкой со смертельной угрозой в адрес дочурки. И не купишь Пал Палыча, но заплатишь за мой труд - труд сыщика, а если понадобится, сам перед собою хорохорюсь, то и за мочилово заплатишь, столько, сколько я запрошу.
Изначально не было у меня цели выступать в роли благородного санитара в злодейских джунглях общества. Если коротко, то плевать я хотел на отношение ЕС, МВФ, МФ и ООН к зверской криминальной ситуации в моей стране и к смертной казни - отношение, преступно поощряющее человекозверя к бандитским убийствам, растлению малолеток и прочим немыслимым зверствам.
В общем, решаю, лучше еще немного подостойней пожить, чем подохнуть в эдаком вот жалковатеньком видике...
Вновь заявляю: ни одной фамилии я вам не назвал и не назову, чтобы не отплатить подлянкой людям, которых новая Система "систематически" оставляла без получки. А теперь перейдем ближе к делу. Первым делом я привел себя за неделю завязки в порядок. Для начала разжился солидной суммой у одноклашки, выбившегося в "новые". Используя старые связи, сходу выправил ксивоту на право частного сыска. Обзавелся также правишками на ношение небольшого "николки", то есть "кольта". "Вальтер" мой - "валюша", видимо, от слова "завалить", - остался на положении нелегала, с дальним, так сказать, прицелом на непредвиденные обстоятельства. Какое-то время ушло на организацию тайного кооператива спецов. Знакомые дружки-эксперты, включая зав.лаба, знали меня и охотно согласились сотрудничать. Заимелась возможность оперативно наводить справки по разным вопросам у пары очень умных компьютерщиц. До обзаведения тачкой заручился поддержкой по части техбазы.
Без всего такого, а главное, без нормальных, настоящих ментов, был бы я в наше время, как без рук.
Пользуясь случаем, скажу так: благодарно обожаю тех участливых, тех милых моей душе спецов, которые корыстно, а когда и бескорыстно, всегда готовы черт знает на что при взятии на себя обязанностей учреждений, привычно равнодушных к отзыву на вопль человека о помощи. На том продержались мы три четверти века, с тем же самым дотащимся до века нового, а потом, даст Бог, на той же гоголевской тройке - не исключено, что впереди остальных народов и государств - не домчимся, но приковыляем на Страшный Суд и конечное светопредставление...
Наконец я поместил рекламу об открытии сыскного агентства "Свет - в конце ствола" (шутка) в паре газетенок, по соседству с зазывами конкурентов. На солидного клиента клева долго не было. Долго. Но выбирать не приходилось - я не брезговал мелкими и даже ничтожными делами. Это для меня, думаю, оно ничтожно, а для клиента - это дело жизни.
Например, весьма находчиво отыскал пса, рванувшего от хозяина на убойный аромат какой-то протекшей сучки. Хрен знает, сколько времени угрохал на этого Дог-Жуана. Смотрю в минуту расплаты, с каким видом пенсионер пересчитывает бабки, и тоска меня разбирает. А Дог-Жуан еле на ногах стоит - до того натрахался и оголодал. Выставляю клиенту бутылку, позабыв на денек о завязке. "Вам повезло, - вру, первое дело - фри, его положено обмыть с клиентом, то есть с вами". Обмыли.
Вскоре пошли дела у меня покрупней и поразнообразней. Ну а раз пошли дела, то и слух понесся о способном сыщике по криминогенным городам и весям. Ведь приличный слух, как хороший производитель: он сходу начинает активно случаться с прелестными рекомендациями. Так вот и рождаются у подобных парочек дочурки - славные Репутации.
Словом, один клиент сменить другого спешил, дав ночи полчаса. Я смог вернуть долг, а потом и должки. Частенько и не жлобясь, пользовался услугами спецов. Труд сыщика-одиночки не легок, но у него и преимуществ всяких - навалом. Поэтому и решил я повременить до серьезной раскрутки со всегда доступной секретаршей и штатными помощниками.
Заявляется однажды очень солидный господин лет пятидесяти, не скрывая крайней своей чем-то удрученности. Можно сказать, что убитый был у него вид. Убитый. В тряпье и манерах - ни фистулы, ни прикида. Но, по умопомрачительно "скромным" котлам, запаху одеколона и настоящих "гаванн", даже Штирлиц врубился бы на моем месте, что пришедший и уныло усевшийся в кресле дядек - в большом порядке. Сели. Кочумаем. Перехватив, очевидно, тот мой взгляд на котлы, он представился Моловским и разговорился. "Мне вас рекомендовали люди к вам расположенные. Часики будут моим вам дополнительным презентом, если возьметесь помочь, добьетесь успеха и не наследите. А вот это - всего лишь аванс".
На такие прессины листовой, как опять же говорят урки, фанеры я глазел бывало лишь в банках, в ограбленном одном казино и на шмонах у наркобарыг. В прессине было не меньше десяти штук баксов. Так, прикидываю, если повезет, это - вкупе со второй половиной - новый ящик, тачка, секретарша, но уже в годах и замужем, на закате приходящая молодая дама, не посвящаемая в дневные заботы, пополнение пропитой библиотеки шедеврами мировой литературы и... пожалуй, мстительно мечтаю, приглашу-ка я бывшую жену в дорогой японский кабак... пусть, сука такая, помечет икру в сакэ...
Я молча кивнул Моловскому в знак согласия, он коротко изложил суть происшествия. Обычный шантаж: выкрали видеокассету. О чем там в ней и о ком именно - более чем многозначительно не было мне сказано ни слова. Намек до меня дошел. Молчание, говорю, входит в оплату моего труда, то есть оно - фри. Кассету у Моловского выкрал лучший, но, к сожалению, бывший друг. Оказавшись в совершенно безвыходном положении, бывший друг решил поставить в не менее безвыходное положение и Моловского. Все крутится вокруг больших бабок и, что самое важное, репутация висит на волоске, а репутация в наше время - дороже бабок. Дело все в том, что после известных событий вымогаемую сумму собрать - невозможно. Но невозможно и признаться в невозможности, в том, что на оффшорном счету - нули. Уцелевшее брошено на спасение дел, не смытых шквальным кризисом во вселенское ничто. Заголдованный, пошутил Моловский, круг: куда ни рванись - натыкаешься на свою же отличную репутацию. Бывший друг, скажем, Сукоедов, (мне были переданы несколько его фото, номер телефона и адрес) наотрез отказывается верить, что за трое суток (такой он, безумный подонок, назначил окончательный срок) я - Моловский! - не в состоянии собрать или перевести на его счет проклятые эти деньги. Есть один единственный из ситуации выход...
Направив указательный палец в нагрудный платочек Моловского, я сказал: "Если пиф-паф, то контора, пардон, не по этому делу" ... нет, нет, нет, говорит, Боже упаси - никаких ликвидаций, никакого насилия, ни лишнего при этом децибела... - оригинал кассеты необходимо интеллигентно выкрасть...
Возможные в таком деле копии Моловский хотел бы уничтожить собственноручно. Как выкрасть кассету, где она сейчас находится и так далее, все это - мое дело, за это мне платят, за это меня и отблагодарят, это для него, говорит, последний и единственный шанс, но крайне опасно и то, что для подлого бывшего друга это тоже последний шанс выбраться из кучи дерьма, оставленной великим Соросом на финансовом рынке Азии... Вынужденный блефовать, я сказал, что непременно соберу сумму, что уложусь в срок, что уже начал ее собирать. Так что, счетчик включен, как прежде говорили таксисты...
Я вякнул было, что есть у меня ряд вопросов, но Моловский жестко сказал: "Данной информации вполне достаточно". Однако я с не меньшей жесткостью поинтересовался: "И все-таки, какова гарантия нахождения кассеты именно в квартире, скажем, Сукоедова? - раз. Был ли уточнен механизм ее обмена на бабки? - два". Взгляд на меня Моловского был холоден и долог, однако он все же ответил: "Я, то есть Моловский, а не Пифкин, тем более не Пафкин, - я должен стоять в ночь на девятое под его балконом. Привязав авоську с выкупом к шнуру, - всенепременно авоську, а не кейс, - жду минут пять, когда он эдаким же макаром вернет кассету. Иные варианты безумцем отвергнуты. Это ответ на оба ваши вопроса. Осада сволочной его крепости, сами понимаете, невозможна. Молниеносный штурм? По многим причинам, слишком рискованно. Да и телефон у него сотовый - провода не перережешь. Успеет вызвать журналистскую сволочь и так далее. Он одинок, ему терять нечего, мне - есть что. Все варианты обмозгованы и все они - мимо, поэтому я обратился к вам. Впрочем, если кассета не в квартире - половина аванса ваши, а я вынужден буду пойти другим путем. Кстати, чуть не забыл, нигде не наводите никаких справок. Согласны?"
Велик был соблазн. Велик был и риск. Не стоило в нашем деле играть втемную. Но я согласился. Моментально всплыли в моей памяти техподробности дел, связанных со знаменитыми ворами "по сонникам", то есть с домушниками, грабившими по ночам, когда их жертвы дрыхли без задних ног...
Техподробности проникновения в квартиру, скажем, Сукодоева мы опустим. Почти двое суток я наблюдал за дверью подъезда и за окнами квартиры. У него там светилось лишь одно окно из четырех. Видимо, шантажист днем отсыпался, а ночью ждал спасительного звонка и, судя по часто трепетавшей за шторой голубизне света, торчал у ящика.
Мне пришлось там до поздна потоптаться, на следующий день поднакупить инструментария, ночью, естественно, превозмочь ужас высоты и порядком попотеть, но, подобно тем спецам "по сонникам", я по-тихому спустился с крыши на веревочном "коне", мастерски открыл окно и проник с балкона в одну из темных комнат. Нисколько не мандражил - профессионально отрабатывал минимум одну вторую аванса.
Прислушался, в руке держа на всякий пожарный "вальтер". За дверью раздались чьи-то стоны, звуки ударов и жуткие крики, явно приглушенные регулятором громкости. Бесшумно приоткрываю дверь. Вижу через щель экран ящика, а на экране вижу нечто неописуемо омерзительное, тошнотворно адское и вообще способное уничтожить разрешающие способности психики нормального человека, даже если он бывалый криминалист, - пытки в живую, увидел я моими ужаснувшимися глазами, реки кровищи, выпученные глаза жертв и методичную работу палача.
Меньше всего меня удивило, что увлеченно палачествовал, скажем, Моловский. Хотя еще минуту назад я был уверен, что на кассетке всего лишь модный в наши времена компромат: шлюхи под банкетным столом, в ногах хозяев новой жизни... малолетки обоих полов... гуленьки в бассейнах и так далее...
Но происходившее на экране и преступлением-то трудно было назвать - это было предельно извращенное глумление не только над плотью и душами жертв, но над природой самой Жизни и поэтому действия бездушного палача, не способного к утолению похоти своего разума, казались мне действиями биоробота, которому один хрен - что гайки закручивать на межзвездной орбите, что, спутав программы, глаз человеку выдавить из орбиты ока. Я с трудом превозмог спазм тошноты и слабость в топталах. А перед ящиком, скажем, Сукоедов, не старик еще и не урод, отчаянно рукоблудил.
В иной ситуации я, возможно, задумался бы: почему беднягу не "забирают" возбудители более-менее натуральные? Вон, во дворе у нас, один пенсионер часами стоически набирается на чистом воздухе сеансов от стиранных лифчиков и трусиков соседок-двойняшек...
Пришлось обломать жалкий кайф рукоблуда ударом ребра ладони по хребтине. На экран не глядя, вытаскиваю из видика кассету. Пока шантажист не очухался, шаманю по полкам: не ошибся ли я кассетами? Проверил некоторые - все они были из других опер и балетов - невинные по сравнению с тем адским зрелищем оргии на чьей-то обалденной яхте... в вечной зелени садовых лабиринтов заморского имения, снятых с вертолета... в сауне... всего такого, думаю, явно не хватало некоторым оригинала, стесненным режимом несвободы телодвижений во времена застоя. А тут еще финансовый кризис вслед за мужским климаксом грянул - беда, один урод предать другого спешит, дав ночи полчаса...
Я так был потрясен и в таком пребывал бешенстве от мельком увиденного, что еще не успел осознать, как сам-то я попал и во что именно вляпался, довольно бездумно клюнув на котлы и на бабки, точней, на кучу премилых возможностей...
Технику свою я оставил на месте. Не стал приводить вырубленного типа в чувство ни с чем не сравнимой тоски, уже над ним витавшей. Он сам в него пришел, еще до выхода моего из подъезда. Я услышал глухой выстрел. В последний момент, хоть и рассеян был, успел прочитать на общем почтовом ящике настоящую фамилию покойника: Головин. В тот же миг я и подумал о своей собственной участи.
Довольно бздилогонная тревога и страх, что я теперь повязан с нелюдью, видимо, настолько меня оглупили, что я начисто забыл о смертельной опасности. То есть я вел себя так, как зверюшки, шоссейку или рельсы ночью перебегающие. Они глухи к сигналам инстинкта сохранения жизни только потому, что не реагируют на иноприродное, - на громче громов и молний небесных рычащую и сверкающую технику, на автомашины и электропоезда. Может быть, думаю, точно так же и человечество относится без опаски ко всему, общую гибель ему сулящему? Вот и я, отмахнувшись от умных опасений души, вляпался в отношения с нелюдью. Мне надо было все как следует обдумать, сделать надо было выигрышными свои игровые ходы, а потом уже действовать так, чтобы и наживку съесть и на крючок не подсесть. А теперь...
Я позвонил Моловскому. Сухо дав понять, что все - о кей, назначил встречу в кафе. Поздороваться, дурак, не смог чисто физически, глупо тем самым высветив перед этой падалью настроение свое, порожденные наличием информации. Потом молча же передал пакет с кассетой. Моловскому, показалось мне, было не до моих настроений. Кассету он внимательно осмотрел, выискал в ней какую-то мету, с благодарной улыбкой сказал: "Она... Ах, Сукоедов... Сукоедов...", вздохнул так, как вздыхают при удачной и окончательной от чего-то ужасного освобожденности, и вручил мне кожаный сверток с остальными бабками. Глаза Моловского скрыты были за темными стеклами очков. Ход его мыслей мстительно зловещих был мне ясен. Он уже обдумывал, как грохнуть бывшего друга и возможного свидетеля. Тем не менее, встав из-за стола, я вновь допустил ошибку. Я думал, что выгодней действовать в открытую: "Это - лишнее, Сукоедов уже в астрале. По собственному желанию". "Вот как... благодарю за хорошую новость. А это вам от меня обещанный презентик". Он стал снимать с руки котлы, на которые я позарился. И тогда я сам себе подписал приговор. Я просто повернулся и ушел, но, скорей всего, Моловский заметил непроизвольную гримасу брезгливости, предупредить которую не было у меня ни сил, ни ума. Наверняка он восстановил момент, в который я мог краем глаза случайно глянуть на чудовищные кадры, или же заподозрил в намеренном любопытстве. И вообще такие как он относятся с полным доверием не к людям, а исключительно к контрольным выстрелам. Я ведь вел себя, как еж, перебегающий Московскую Окружную. А вот монстр понимал, что времени у него мало и что сидеть, сложа руки, я не стану. Не исключено, думает, что подлый сыщик замастырил копию и примется шантажировать по-новой большого финансиста. Нет, не подумает он так. В таком случае я вел бы себя иначе. Нет, чуяла нелюдь, что я для нее опасней любого неглупого шантажиста. И правильно думал. Хотя планов в моей башке никаких еще не было. Одно лишь какое-то чувство заполонило все мое существо, хотя названия его не мог вспомнить. "Ужас?"... "Потрясенность?"... "Шок?"... - есть чувство, вызываемое такого рода преступлениями нелюди, а названия ему нет. Не потому ли нет его в памяти человечества, что Божество Языка отказывает неслову в праве на существование... но почему допущено безобразие нелюди в пространстве бытия?... Бестолку было философствовать. Сдай я вовремя кассету знакомому честному следаку, дополнительно подстраховав себя, свидетеля, например, в прессе, - это был бы путь законный, как-то что-то разрешающий. Кроме всего прочего, адская неизвестность не изводила бы родных и близких тех, кто явно сгинул после оргий проклятого моего клиента. А теперь... единственную улику можно уничтожить (долго ли заделать новую?) или надежно притырить...
Жизнь-то - хрен с ней, думаю, с такой вот жизнью на Земле. Если честно, то мне и жить расхотелось. Даже странновато было, что, заметив охоту, в тот же день на меня начатую (возможно, заранее подготовленную), и что намертво заказан, - я перестал гнать соплю, взбесился и поклялся не дать свинцовой пульке себя опередить. Вида не подаю, безусловно следящим за мною, что зайцу известно о начале травли. В детали входить не буду, но как-то маневрирую в толпе, в метро, на улице и в подъезде для лишения убийц момента неожиданности. Вот еще одна моя глупость: не подстраховался я, не приделал Моловскому свои заячьи уши, не посадил ему на хвост пару бывалых оперов. Уже прищучил бы монстра, обезвредил бы сволочь по-тихому и премило резвился бы на лужке с лопоухонькой зайчихой. Впрочем, на какие шиши резвился бы я? На грязные эти бабки что ли?
Вот тут-то меня и осенило! Звоню Моловскому. Повезло. Взял, гад такой, трубку, взял. Спокоен, но, видать, предельно насторожен. Времени, мрачно втолковываю, мало и у вас, и у меня. Мы оба попали. Действую вынужденно. раз имел глупость связаться с вами и случайно, повторяю, случайно увидеть ваши дьявольские забавы, то был бы кретином, себя не подстраховав. Правильно? "Пожалуй. Что дальше?" Решаю свалить ко всем чертям из слишком свободного нашего Отечества. И, откровенно говоря, помолюсь в изгнании, чтобы поскорей хватанул вас рак простаты или мозга. Пока что улаживаю дела. Дней пять в городе меня не будет. Так что не охотьтесь, дайте вашим гончим дух перевести. Вам придется отвалить мне за единственную копию раз в сто меньше, чем, скажем, Сукоедову. Дома меня нет и не будет. Мы ведь с вами не маленькие. Вернувшись, дам знать, готовьте сто штук, но без всяких шуток в момент совершения моей с вами гнусной сделки. Поскольку травите вы меня, а не я вас, то я диктую условия встречи и обмена баш-на-баш, устраивает?... Вполне. Правда, странновато, что, владея такою вот уликой, не действуете официально. "Лет восемь-десять назад - именно так я и действовал бы. Опасаюсь, что подпалите ментовку вместе с этой кассетой и ментами, если, конечно, не выкупите ее лимонов за пять. Чуете разницу?" - "Ваша скромность удивительна. А я ведь вас имел за мудачка. Жду вашего звонка"...
О кей, клюнул, выродок!!!... Риск, что Моловский немедленно свалит вместе с кассетой, скажем, в Париж, был минимален. Только тюрьма и смерть могут помочь этим выродкам завязать с ихними хобби. А за бугром - где это за бугром развернется он так, как в джунглях нашенского беспредела?...
Моментально организую опергруппу, вновь пожалев, что не сделал этого до первого звонка Моловскому. Задачу поставил такую: взять под контроль пути продвижения трупа Головина от неизвестного морга до какого-то кладбища. Если на похоронах объявится высокий, седоватый, элегантно одетый господин, слегка похожий на киновампира ( тик поддергивает левое его веко) - сесть на хвост, въехать во все места обитания, осторожнейше вести до дома - такая рысь вам еще не попадалась! Все. Если же он не заявится отдать последний долг, скажем, Головину, то придется рыскать по-иному, что увеличит ваш профит.
Вынужден был расплатиться с ментами бабками Моловского. Своих, чистых, к сожалению, никак не хватило бы. Да и не телку же я охмурял на них в кабаке ЦДЛ, а обкладывал убийцу за его же счет.
Никогда я так не радовался, когда план мой сработал на все сто, когда узнал я адрес, скажем, Моловского. Жданов - была не туфтовая его фамилия. Заявился, волк, на похороны. Долго вглядывался в физиономию трупа, бросил в гроб букетик, на поминках не был - свалил в берлогу, ждать моего звонка.
Конечно, не плохо было бы взять с собой пару оперов для подстраховки. Но - мало ли что? Одно дело - рисковать в одиночку, другое - рискованно подставлять друзей, а потом тащить их по своему делу. Сам, думаю, увяз - сам и выберусь. Или не выберусь. Выбраться хотелось бы не только ради себя, мудака-следака, а вовсе не сыщика. И все ж таки, подобно Холмсу, я вынужден был махнуть свои тряпки на лохмотья знакомого одного бомжа, чтобы прохлять за поддатого бродяжку, когда начал пасти Жданова.
Возможно, мне, слегка затравленному, всего лишь показалось, что он взглядом волчьим, исполненным профинтереса, скользнул по моей зачуханной фигуре, ошивавшейся во дворе, возле помойки. Я в тот момент мрачно размышлял о непостижимом дисбалансе Добра и Зла в наверняка готовящемся Конечном Отчете Главной Бухгалтерии Небес насчет итогов Жизни на Земле...
Жданов зашел в подъезд. И, усмехнувшись, ринулся я умножать зло, ибо не имел в тот момент под рукой лучшего материала для дорожного покрытия пути к добру. "Не шуметь, открывайте и быстро проходите в квартиру, вот кассета, другого пути у вас нет!" Кассету я тыкнул в его свободную руку. Другой он уже вставил ключ в замок бронированной своей двери. Ствол "вальтера" я ему упер в лопатку.
И вот мы оказались в квартире. Он не вертухался, ведь кое у кого из этих уродов нет не только души, но и нервов. Наоборот, предложил жахнуть коньяку, как ни в чем ни бывало. С талантливым врагом, говорит, и поболтать приятно... промахнулся, имея вас за мудака. Вот ужо отблагодарю я одного своего приятеля за рекомендацию, непременно отблагодарю знатока ментовских кадров...
Тут я не выдержал. Да и руки у меня были окончательно развязаны полной безысходностью моего да и его положения. Врезал Жданову в скулу для разрядки чудовищного, почти недельного напряга. Сорвал на нем зло за свою глупость. Естественно, я его вырубил и заключил в наручники. Потом не спеша разобрался что к чему в шикарном баре. Глотнул коньяку, укрепляя в себе желание поступить так, как задумал. Вызову, думаю, еще не продавшихся ментов, отдам зверя в руки Закона, ну и сам расколюсь на все щепки.
Поднес коньяк (он был года моего появления на этом свете) к ноздре Жданова. Ожил. Мягко укоряет меня в неинтеллигентности манер, указывает, где бабки лежат, просит врубить на секунду кассету, только не вздумать читать мораль, а потом проваливать к чертовой матери - мы, дескать, в расчете.
Заявляю, что до бабок и вообще до каких-либо сбережений и ценностей пострадавшего я не дотрагивался и само собой никуда их не выносил. Во всяком случае у следствия нет доказательств обратного. Так что и оставим эту тему для одной из рубрик журнала "Человек и Закон" о нераскрытых преступлениях.
Так вот, я глотнул еще разок и врубил кассету - комедию врубил, где в главной роли актерски роскошествует любимый мой Леонов. "Ловко, - говорит Жданов, - этого маневра я ну никак уж от вас не ожидал, но вы, в свою очередь, загляните-ка, пожалуйста в мой фотоальбом". Почуяв неладное, перебрал тяжелые страницы, изящно закованными в золотые уголки. Всмотрелся в общеизвестные лица. "Все это мои деловые партнеры. Кое с кем приятельствую. Многих консультирую. Я, к вашему сведению, для них незаменим. Они - вне моего хобби, но, сами понимаете, именно с ними вам непременно придется иметь дело, если..."
Он не договорил, потому что мне и без слов было ясно, кто эти люди и что за сила у них в руках. В душе заныло. Не вывернуться, думаю, даже оказавшись за крепкой решеткой и на спецрежиме. Не вывернуться. Не свалить за бугор - отыщут. А жить под вечным страхом - лучше вообще не жить. Или он, или я. Вполне возможно, что все эти его всесильные знакомые скажут мне в душе спасибо, должки не надо будет возвращать, не опасаться шантажа, сэкономить на киллере. Таких, как Жданов, ненавидят, хотя и пользуются их услугами... Не было у меня иного выхода. Спрашиваю: "Где оригинал?" - "Уничтожил на лоне природы, слишком опасная для меня вещь, так или иначе, но с увлечением важнейших из искусств на этом покончено, будем удовольствоваться скромным домашним театром. Актеры у меня всегда - исключительно из гиблого мусора... вроде вас".
Пропустив подъемку мимо ушей, я на всякий случай очень профессионально провел шмон. Думал, на понт он меня берет. Там у него в стене отгрохан был камин. В нем - ни шкварки пластмассовой, ни золы. И вообще не было той кассеты в квартире - ни одной улики нигде не было, никаких следов ждановских зверств. Значит, думаю, прав я, не то, что до суда, но и до следствия дело не дойдет, если я его сейчас, падаль эдакую, сдам в ментуру, - тупик. Впрочем, мне даже повезло. Я ведь, оказывается, при любом раскладе дел ходил под колуном. Не узнай я, что там в кассете за зрелище, все равно колун. Так было задумано. На всякий случай. Сделай, Пал Палыч, дело, а мы замочим тебя умело. Кстати, до колуна... бр-р-р... меня еще и пытки ожидали адские - чего уж тут дуться на судьбу. Я ж не Вольф Мессинг - иди, знай, как оно все было задумано.
Все это взбесило меня окончательно. "Вот и доигралась ты, крыса, в кино и в театре, готовься получить за все в пекле ада!" Не скрою, приятно было припугнуть зверя. Я подошел к камину. Бросил в него фотоальбом и кучу какого-то бумажного мусора, плеснул туда виски, открыл трубу, и тогда Жданов, поняв, что это конец, что сейчас я на нем за все отыграюсь, спокойно предложил - в обмен на пулю в лоб и избавление от пытки огнем, что мне и в голову не приходило, ибо теперь он мерил меня по себе - предложил он мне открыть тайничок с камешками. На смерть, говорит, мне плевать, мне все это давно уже обрыдло...
Я согласился. Мыслишка у меня тогда мелькнула использовать момент, поторговаться, допросить Жданова, чтобы просечь природу адского извращения и попытаться заглянуть в тайные глубины психики внешне нормального вроде бы человека. Неимоверно тошно было при этом душе моей и нервишкам... тошно, скучно, грязно, полно до краев безысходности...
Все остальное известно. Надо полагать, уникальная коллекция камешков уже перешла в собственность любезного Отечества. Вторую половину гонорара я добровольно возвратил при аресте. Первая растрачена на поиски садиста и убийцы. Подозрение прокуратуры в том, что я, заблаговременно подготовившись к освобождению, заныкал где-то в Швейцарии несравнимо большие суммы, - крайне некорректно с точки зрения классической юриспруденции, ибо изначально бездоказательно. На обвинение в том, что перед звонком в МУР я отлучался из квартиры убитого для выноса украденных сумм и оплаты труда двух лучших в стране адвокатов, чему подтверждение - трехчасовая пауза между часом его смерти Жданова и вызовом ментов на место преступления, - то, если вы помните в финальной сцене "Идиота" убийца Рогожин и князь Мышкин всю ночь молча просидели у тела Настасьи Филипповны. Им обоим было о чем подумать на трагическом распутье жизни. Мне - тоже. Кроме того, я помечтал, потягивая коньяк года своего рождения, о снисхождении ко мне суда за преступное избавление общества от немыслимой нелюди. Буду бороться на скамье подсудимых за признание того, что нисколько не превысил пределов необходимой обороны при защите своей жизни от маньяка, садиста и убийцы. Надеюсь, к тому времени следствию, когда оно того захочет, и защите, если ей будет по силам, удастся найти хотя бы одного свидетеля чудовищных злодеяний Жданова.
Юз АЛЕШКОВСКИЙ
СВЕТ В КОНЦЕ СТВОЛА
Во-первых, благодарю бывшего своего коллегу за разрешение передать с воли "Преступление и наказание" - настольную мою, точней говоря, любимую книгу. Как-никак до и после летального исхода нашей мудацкой Системы, лет восемь находился я в роли Порфирия Порфирьевича не по эту вот, а по другую сторону данного письменного стола. Привычно мне было видеть перед собой крупных и мелких Раскольниковых, Рогожиных и Карамазовых. Самому колоться, как говорят урки, за всю масть - сия диспозиция мне и в страшном суде не могла присниться! Большинство граждан, из сидевших напротив, спешили побыстрей облегчить совесть, иные подолгу упирались, некоторые постепенно сникали под тяжестью улик, но бывало попадались мне "шибко духовные". Эти канали в закрытку или в камеру смертников, оставаясь в полной несознанке. Вдаряюсь в беллетристику для того, чтобы, неожиданно очутившись в довольно фантастической ситуации жизни, справиться с психологическим неуютом. Одно дело: быть Порфирием Порфирьевичем ( он для меня лично - эталон профессионализма и человечности) и брать за этим вот столом показания у жулья, аферистов и убийц, другое - самому оказаться на их месте. Впрочем, о том, что я сам себе теперь - и Порфирий, и Раскольников, и защита, и, если уж на то дело пошло, частичное оправдание, умолчим...
К перестройке я отнесся нормально. Меня обнадеживали многие перемены к лучшему, если и не в быту большинства трудяг, то, скажем, на книжных развалах, на страницах газет и журналов. Хотя возврат читателям-интеллигентам запрещенной ранее литературы, а толпе вообще - свободы митингований было, на мой взгляд, наименее трудным, наименее важным из всего, что обязаны были предпринять банкроты из политбюро, когда бы они не были тупыми тиранозаврами и трухлявыми дубами. Имелись и у меня на перестройку некоторые (без телячьего восторга) надежды, хотя многие юристы с ужасом секли ( в отличии от массы кухонных философов), насколько прогнила и протухла Система. Мы ведь знали кое-что о криминальных наклонностях как верхов, так и всякого середняка, не говоря о низах, которым трудно было существовать не воруя, не химича, не гоноша на пузырь, не гнушаясь при этом любых злодейств. Во всяком случае, именно мы, сыщики, следаки, прокуроры, секли поглубже социологов и психологов, чем именно закончится акт первый чудовищной антропологической катастрофы, разразившейся в семнадцатом.
Вскоре акт первый, условно говоря, и закончился. Антракт. Поднят Железный занавес. Разномастная публика разгуливает по различным зарубежным буфетам; фланирует по фойе так называемого свободного мира, на других глазея и себя со всех сторон демонстрируя. Публика же, так сказать, разноместная толпится в очередях перед кооперативными сортирами, одновременно рычит от жажды опохмелиться в желанном антракте, но чувствует себя униженной и оскорбленной полусухим законом, подло объявленным народу горбачевскими паралитиками из политбюро. Люди деятельные (как честные, так и начисто прожженные) успешно и безуспешно расползлись по нишам многочисленных возможностей. остальные ишачили, злобно протестовали, восторженно митинговали, пили, играли, блудили, стрессовали, кайфовали, разлагались - жили, одним словом, в атмосфере новой житухи. Одних она обнадеживала, радовала, разводила по доходным нишам, других приводила в недоумение, возмущала, делала доходягами, необратимо опускала.
В августе девяносто первого зазвенел первый звонок. всегда и везде успевающая часть публики быстро пересела на чужие места из партийно-комсомольских кресел, из экономического подполья, из блатных малин свободы и бараков лагерей. Согнанные со своих мест неудачники нехотя заерзали на откидных сиденьях. По себе знаю, приспособления эти почему-то сообщают хребтине радикулитную свербежь обиды на несправедливости жизни и стесняют свободу самодовольства - словом, боковуха неприятно закомплексовывает...
Я не особенно-то удивился, когда стало яснее ясного, что "в истории России вновь взяли верх Силы, снявшие шинельку с Акакия Акакиевича". Цитирую бывшего коллегу, ныне напротив меня сидящего. Вот и оказались мы, юристы, безоружными легавыми сявками перед теми, кого еще вчера загоняли на нары волею Закона. У них - техоснащенность с головы до ног; у них - намертво наживленное на крючки страха и блесны взяток всевластное чиновничество; у них - шикарные джипы, проблемы с отмывом "лимонов" и лепни от Армани, у нас - от хрена уши в автопарке и вшивенькая, да и то не в срок, получка в кармане.
Фамилий никаких называть не буду (это единственный шанс подохнуть своей смертью), но когда я просек, что кое-кто из наших уже приятно корчится на крючке у бандитствующих перестройщиков и натуральных урок и что наверху, на берегу власти, ожидают клева-жора лично от меня... - нет уж, пардон, господа рыбаки и хозяева жизни, сказал я себе, обойдетесь без Пал Палыча.
Естественно, я был отстранен от дела одного припертого мною к стенке "бизнесмена" с наколкой на руке "ментам - чехты". Устная формулировка: что-то вроде "в связи с усилением дальнейших мер для скорейшего выявления сексуального маньяка и людоеда среди работников женского вытрезвителя имени Крупской". Качать права было бесполезно, лезть на рога - извините, я не Александр матросов.
Я всегда относился к Закону как служитель и страж некой надмирной мифической Силы, призванной Человеком для его защиты от самого себя - зверя, погубителя существ себе подобных и матушки Природы. Что же, удивляюсь, сучий мир, происходит? Силе этой связывают на моих глазах руки, ее делают беззащитной перед беспределом. Зачастую на месте Закона и Правды вырастает всякая Падва. А всякая сволочь из бывших распродает национальные богатства; урки - молодцы-победители - гуляют по буфету; одни интеллигенты валят за бугор, другие рады, что читают Бердяева, Фрейда, маркиза Де Сада и свободно смотрят порнуху, а наследники КПСС обирают на голоса трудяг, обобранных ранее приблатненными слугами народа!
Быть шестеркой у ворья и у чиновной мрази - увольте. Ну я и предпочел сыграть с моим благожелательным начальством в поддавки. Сначала закосил, то есть с понтом запил. Потом действительно втянулся в это дело - было ведь от чего. Меня, понятливого мента, по-тихому ушли на пензию. Я, естественно, не просыхал, развелся, перецапался с корешами, само собой обнищал и постепенно опустился - в глубокую депрешку. Дрыном искалечил однажды ящик, сообщил на почту, что валю доживать срок в Гваделупу, столицу Катманды - освободился эдак вот от получения засмердевшей одной газетенки и журнальчика, ставшего помойкой реклам. Пью-забываюсь, никто, прихожу к оптимистичному выводу, не обещал человечеству, что жизнь станет еще лучше, еще смешней, жизнь на глазах становится все хужей, хужей и плачевней, короче, история России есть предварительное следствие перед Страшным Судом, а ведут его, судя по всему, ба-альшие знатоки...
Был у меня притырен в свое время "вальтер", сходу я ему заделал расконсерв, почистил, заглянул в ствол - был свет в конце ствола, был и еще какой!... Выжру сейчас, думаю, последний свой в жизни пузырь, пулькою свинцовой подавлюсь и... Ну выжрал и завыл, помню, сквозь пьяную слезу: и-и-и па-адавлю... и па-адавлюся я пулькою свинцовой... я горькой пу-у-лькою свинцовой подавлюсь... но если маменька родит меня по-новой, то, сука буду, я по-новой застрелюсь...
И вдруг ни с того, ни с сего напал на меня безумный хохотунчик, хотя в башке не было ничего такого юмористического. Может, жизнь и вправду стала не лучше, но смешней? Корчусь, катаюсь по полу, барабаню по нему ладонями, мечтаю задохнуться со смеху - отличная была бы это смерть. Но хохотунчик улетучился еще неожиданней, чем напал. Я отдышался. И подумал, что не мозг мой, не сознание мое среагировало на ситуацию частной моей и быстротечной жизни, но что это бессмертная моя душа потешилась над диким абсурдом происходящего вокруг и около. Душе, значит, видней было что к чему...
Проспавшись и высоконравственно опохмелившись, вновь притыриваю "вальтер". Он еще пригодится. Хрена с два, думаю, назло вам не подавлюсь я пулькою свинцовой. Раз у нас с вами, господа, рыночные отношения, то я начну служить батюшке-Закону частным образом. Это - мое призвание. Я и делать-то больше ничего не умею. Меня, как некоторых наших следаков, не подсечешь крючком за глупую губу, не заставишь подволочь к закрытию дело крупного воротилы с понтом из-за недостатка улик, не запугаешь, как знакомую судью анонимкой со смертельной угрозой в адрес дочурки. И не купишь Пал Палыча, но заплатишь за мой труд - труд сыщика, а если понадобится, сам перед собою хорохорюсь, то и за мочилово заплатишь, столько, сколько я запрошу.
Изначально не было у меня цели выступать в роли благородного санитара в злодейских джунглях общества. Если коротко, то плевать я хотел на отношение ЕС, МВФ, МФ и ООН к зверской криминальной ситуации в моей стране и к смертной казни - отношение, преступно поощряющее человекозверя к бандитским убийствам, растлению малолеток и прочим немыслимым зверствам.
В общем, решаю, лучше еще немного подостойней пожить, чем подохнуть в эдаком вот жалковатеньком видике...
Вновь заявляю: ни одной фамилии я вам не назвал и не назову, чтобы не отплатить подлянкой людям, которых новая Система "систематически" оставляла без получки. А теперь перейдем ближе к делу. Первым делом я привел себя за неделю завязки в порядок. Для начала разжился солидной суммой у одноклашки, выбившегося в "новые". Используя старые связи, сходу выправил ксивоту на право частного сыска. Обзавелся также правишками на ношение небольшого "николки", то есть "кольта". "Вальтер" мой - "валюша", видимо, от слова "завалить", - остался на положении нелегала, с дальним, так сказать, прицелом на непредвиденные обстоятельства. Какое-то время ушло на организацию тайного кооператива спецов. Знакомые дружки-эксперты, включая зав.лаба, знали меня и охотно согласились сотрудничать. Заимелась возможность оперативно наводить справки по разным вопросам у пары очень умных компьютерщиц. До обзаведения тачкой заручился поддержкой по части техбазы.
Без всего такого, а главное, без нормальных, настоящих ментов, был бы я в наше время, как без рук.
Пользуясь случаем, скажу так: благодарно обожаю тех участливых, тех милых моей душе спецов, которые корыстно, а когда и бескорыстно, всегда готовы черт знает на что при взятии на себя обязанностей учреждений, привычно равнодушных к отзыву на вопль человека о помощи. На том продержались мы три четверти века, с тем же самым дотащимся до века нового, а потом, даст Бог, на той же гоголевской тройке - не исключено, что впереди остальных народов и государств - не домчимся, но приковыляем на Страшный Суд и конечное светопредставление...
Наконец я поместил рекламу об открытии сыскного агентства "Свет - в конце ствола" (шутка) в паре газетенок, по соседству с зазывами конкурентов. На солидного клиента клева долго не было. Долго. Но выбирать не приходилось - я не брезговал мелкими и даже ничтожными делами. Это для меня, думаю, оно ничтожно, а для клиента - это дело жизни.
Например, весьма находчиво отыскал пса, рванувшего от хозяина на убойный аромат какой-то протекшей сучки. Хрен знает, сколько времени угрохал на этого Дог-Жуана. Смотрю в минуту расплаты, с каким видом пенсионер пересчитывает бабки, и тоска меня разбирает. А Дог-Жуан еле на ногах стоит - до того натрахался и оголодал. Выставляю клиенту бутылку, позабыв на денек о завязке. "Вам повезло, - вру, первое дело - фри, его положено обмыть с клиентом, то есть с вами". Обмыли.
Вскоре пошли дела у меня покрупней и поразнообразней. Ну а раз пошли дела, то и слух понесся о способном сыщике по криминогенным городам и весям. Ведь приличный слух, как хороший производитель: он сходу начинает активно случаться с прелестными рекомендациями. Так вот и рождаются у подобных парочек дочурки - славные Репутации.
Словом, один клиент сменить другого спешил, дав ночи полчаса. Я смог вернуть долг, а потом и должки. Частенько и не жлобясь, пользовался услугами спецов. Труд сыщика-одиночки не легок, но у него и преимуществ всяких - навалом. Поэтому и решил я повременить до серьезной раскрутки со всегда доступной секретаршей и штатными помощниками.
Заявляется однажды очень солидный господин лет пятидесяти, не скрывая крайней своей чем-то удрученности. Можно сказать, что убитый был у него вид. Убитый. В тряпье и манерах - ни фистулы, ни прикида. Но, по умопомрачительно "скромным" котлам, запаху одеколона и настоящих "гаванн", даже Штирлиц врубился бы на моем месте, что пришедший и уныло усевшийся в кресле дядек - в большом порядке. Сели. Кочумаем. Перехватив, очевидно, тот мой взгляд на котлы, он представился Моловским и разговорился. "Мне вас рекомендовали люди к вам расположенные. Часики будут моим вам дополнительным презентом, если возьметесь помочь, добьетесь успеха и не наследите. А вот это - всего лишь аванс".
На такие прессины листовой, как опять же говорят урки, фанеры я глазел бывало лишь в банках, в ограбленном одном казино и на шмонах у наркобарыг. В прессине было не меньше десяти штук баксов. Так, прикидываю, если повезет, это - вкупе со второй половиной - новый ящик, тачка, секретарша, но уже в годах и замужем, на закате приходящая молодая дама, не посвящаемая в дневные заботы, пополнение пропитой библиотеки шедеврами мировой литературы и... пожалуй, мстительно мечтаю, приглашу-ка я бывшую жену в дорогой японский кабак... пусть, сука такая, помечет икру в сакэ...
Я молча кивнул Моловскому в знак согласия, он коротко изложил суть происшествия. Обычный шантаж: выкрали видеокассету. О чем там в ней и о ком именно - более чем многозначительно не было мне сказано ни слова. Намек до меня дошел. Молчание, говорю, входит в оплату моего труда, то есть оно - фри. Кассету у Моловского выкрал лучший, но, к сожалению, бывший друг. Оказавшись в совершенно безвыходном положении, бывший друг решил поставить в не менее безвыходное положение и Моловского. Все крутится вокруг больших бабок и, что самое важное, репутация висит на волоске, а репутация в наше время - дороже бабок. Дело все в том, что после известных событий вымогаемую сумму собрать - невозможно. Но невозможно и признаться в невозможности, в том, что на оффшорном счету - нули. Уцелевшее брошено на спасение дел, не смытых шквальным кризисом во вселенское ничто. Заголдованный, пошутил Моловский, круг: куда ни рванись - натыкаешься на свою же отличную репутацию. Бывший друг, скажем, Сукоедов, (мне были переданы несколько его фото, номер телефона и адрес) наотрез отказывается верить, что за трое суток (такой он, безумный подонок, назначил окончательный срок) я - Моловский! - не в состоянии собрать или перевести на его счет проклятые эти деньги. Есть один единственный из ситуации выход...
Направив указательный палец в нагрудный платочек Моловского, я сказал: "Если пиф-паф, то контора, пардон, не по этому делу" ... нет, нет, нет, говорит, Боже упаси - никаких ликвидаций, никакого насилия, ни лишнего при этом децибела... - оригинал кассеты необходимо интеллигентно выкрасть...
Возможные в таком деле копии Моловский хотел бы уничтожить собственноручно. Как выкрасть кассету, где она сейчас находится и так далее, все это - мое дело, за это мне платят, за это меня и отблагодарят, это для него, говорит, последний и единственный шанс, но крайне опасно и то, что для подлого бывшего друга это тоже последний шанс выбраться из кучи дерьма, оставленной великим Соросом на финансовом рынке Азии... Вынужденный блефовать, я сказал, что непременно соберу сумму, что уложусь в срок, что уже начал ее собирать. Так что, счетчик включен, как прежде говорили таксисты...
Я вякнул было, что есть у меня ряд вопросов, но Моловский жестко сказал: "Данной информации вполне достаточно". Однако я с не меньшей жесткостью поинтересовался: "И все-таки, какова гарантия нахождения кассеты именно в квартире, скажем, Сукоедова? - раз. Был ли уточнен механизм ее обмена на бабки? - два". Взгляд на меня Моловского был холоден и долог, однако он все же ответил: "Я, то есть Моловский, а не Пифкин, тем более не Пафкин, - я должен стоять в ночь на девятое под его балконом. Привязав авоську с выкупом к шнуру, - всенепременно авоську, а не кейс, - жду минут пять, когда он эдаким же макаром вернет кассету. Иные варианты безумцем отвергнуты. Это ответ на оба ваши вопроса. Осада сволочной его крепости, сами понимаете, невозможна. Молниеносный штурм? По многим причинам, слишком рискованно. Да и телефон у него сотовый - провода не перережешь. Успеет вызвать журналистскую сволочь и так далее. Он одинок, ему терять нечего, мне - есть что. Все варианты обмозгованы и все они - мимо, поэтому я обратился к вам. Впрочем, если кассета не в квартире - половина аванса ваши, а я вынужден буду пойти другим путем. Кстати, чуть не забыл, нигде не наводите никаких справок. Согласны?"
Велик был соблазн. Велик был и риск. Не стоило в нашем деле играть втемную. Но я согласился. Моментально всплыли в моей памяти техподробности дел, связанных со знаменитыми ворами "по сонникам", то есть с домушниками, грабившими по ночам, когда их жертвы дрыхли без задних ног...
Техподробности проникновения в квартиру, скажем, Сукодоева мы опустим. Почти двое суток я наблюдал за дверью подъезда и за окнами квартиры. У него там светилось лишь одно окно из четырех. Видимо, шантажист днем отсыпался, а ночью ждал спасительного звонка и, судя по часто трепетавшей за шторой голубизне света, торчал у ящика.
Мне пришлось там до поздна потоптаться, на следующий день поднакупить инструментария, ночью, естественно, превозмочь ужас высоты и порядком попотеть, но, подобно тем спецам "по сонникам", я по-тихому спустился с крыши на веревочном "коне", мастерски открыл окно и проник с балкона в одну из темных комнат. Нисколько не мандражил - профессионально отрабатывал минимум одну вторую аванса.
Прислушался, в руке держа на всякий пожарный "вальтер". За дверью раздались чьи-то стоны, звуки ударов и жуткие крики, явно приглушенные регулятором громкости. Бесшумно приоткрываю дверь. Вижу через щель экран ящика, а на экране вижу нечто неописуемо омерзительное, тошнотворно адское и вообще способное уничтожить разрешающие способности психики нормального человека, даже если он бывалый криминалист, - пытки в живую, увидел я моими ужаснувшимися глазами, реки кровищи, выпученные глаза жертв и методичную работу палача.
Меньше всего меня удивило, что увлеченно палачествовал, скажем, Моловский. Хотя еще минуту назад я был уверен, что на кассетке всего лишь модный в наши времена компромат: шлюхи под банкетным столом, в ногах хозяев новой жизни... малолетки обоих полов... гуленьки в бассейнах и так далее...
Но происходившее на экране и преступлением-то трудно было назвать - это было предельно извращенное глумление не только над плотью и душами жертв, но над природой самой Жизни и поэтому действия бездушного палача, не способного к утолению похоти своего разума, казались мне действиями биоробота, которому один хрен - что гайки закручивать на межзвездной орбите, что, спутав программы, глаз человеку выдавить из орбиты ока. Я с трудом превозмог спазм тошноты и слабость в топталах. А перед ящиком, скажем, Сукоедов, не старик еще и не урод, отчаянно рукоблудил.
В иной ситуации я, возможно, задумался бы: почему беднягу не "забирают" возбудители более-менее натуральные? Вон, во дворе у нас, один пенсионер часами стоически набирается на чистом воздухе сеансов от стиранных лифчиков и трусиков соседок-двойняшек...
Пришлось обломать жалкий кайф рукоблуда ударом ребра ладони по хребтине. На экран не глядя, вытаскиваю из видика кассету. Пока шантажист не очухался, шаманю по полкам: не ошибся ли я кассетами? Проверил некоторые - все они были из других опер и балетов - невинные по сравнению с тем адским зрелищем оргии на чьей-то обалденной яхте... в вечной зелени садовых лабиринтов заморского имения, снятых с вертолета... в сауне... всего такого, думаю, явно не хватало некоторым оригинала, стесненным режимом несвободы телодвижений во времена застоя. А тут еще финансовый кризис вслед за мужским климаксом грянул - беда, один урод предать другого спешит, дав ночи полчаса...
Я так был потрясен и в таком пребывал бешенстве от мельком увиденного, что еще не успел осознать, как сам-то я попал и во что именно вляпался, довольно бездумно клюнув на котлы и на бабки, точней, на кучу премилых возможностей...
Технику свою я оставил на месте. Не стал приводить вырубленного типа в чувство ни с чем не сравнимой тоски, уже над ним витавшей. Он сам в него пришел, еще до выхода моего из подъезда. Я услышал глухой выстрел. В последний момент, хоть и рассеян был, успел прочитать на общем почтовом ящике настоящую фамилию покойника: Головин. В тот же миг я и подумал о своей собственной участи.
Довольно бздилогонная тревога и страх, что я теперь повязан с нелюдью, видимо, настолько меня оглупили, что я начисто забыл о смертельной опасности. То есть я вел себя так, как зверюшки, шоссейку или рельсы ночью перебегающие. Они глухи к сигналам инстинкта сохранения жизни только потому, что не реагируют на иноприродное, - на громче громов и молний небесных рычащую и сверкающую технику, на автомашины и электропоезда. Может быть, думаю, точно так же и человечество относится без опаски ко всему, общую гибель ему сулящему? Вот и я, отмахнувшись от умных опасений души, вляпался в отношения с нелюдью. Мне надо было все как следует обдумать, сделать надо было выигрышными свои игровые ходы, а потом уже действовать так, чтобы и наживку съесть и на крючок не подсесть. А теперь...
Я позвонил Моловскому. Сухо дав понять, что все - о кей, назначил встречу в кафе. Поздороваться, дурак, не смог чисто физически, глупо тем самым высветив перед этой падалью настроение свое, порожденные наличием информации. Потом молча же передал пакет с кассетой. Моловскому, показалось мне, было не до моих настроений. Кассету он внимательно осмотрел, выискал в ней какую-то мету, с благодарной улыбкой сказал: "Она... Ах, Сукоедов... Сукоедов...", вздохнул так, как вздыхают при удачной и окончательной от чего-то ужасного освобожденности, и вручил мне кожаный сверток с остальными бабками. Глаза Моловского скрыты были за темными стеклами очков. Ход его мыслей мстительно зловещих был мне ясен. Он уже обдумывал, как грохнуть бывшего друга и возможного свидетеля. Тем не менее, встав из-за стола, я вновь допустил ошибку. Я думал, что выгодней действовать в открытую: "Это - лишнее, Сукоедов уже в астрале. По собственному желанию". "Вот как... благодарю за хорошую новость. А это вам от меня обещанный презентик". Он стал снимать с руки котлы, на которые я позарился. И тогда я сам себе подписал приговор. Я просто повернулся и ушел, но, скорей всего, Моловский заметил непроизвольную гримасу брезгливости, предупредить которую не было у меня ни сил, ни ума. Наверняка он восстановил момент, в который я мог краем глаза случайно глянуть на чудовищные кадры, или же заподозрил в намеренном любопытстве. И вообще такие как он относятся с полным доверием не к людям, а исключительно к контрольным выстрелам. Я ведь вел себя, как еж, перебегающий Московскую Окружную. А вот монстр понимал, что времени у него мало и что сидеть, сложа руки, я не стану. Не исключено, думает, что подлый сыщик замастырил копию и примется шантажировать по-новой большого финансиста. Нет, не подумает он так. В таком случае я вел бы себя иначе. Нет, чуяла нелюдь, что я для нее опасней любого неглупого шантажиста. И правильно думал. Хотя планов в моей башке никаких еще не было. Одно лишь какое-то чувство заполонило все мое существо, хотя названия его не мог вспомнить. "Ужас?"... "Потрясенность?"... "Шок?"... - есть чувство, вызываемое такого рода преступлениями нелюди, а названия ему нет. Не потому ли нет его в памяти человечества, что Божество Языка отказывает неслову в праве на существование... но почему допущено безобразие нелюди в пространстве бытия?... Бестолку было философствовать. Сдай я вовремя кассету знакомому честному следаку, дополнительно подстраховав себя, свидетеля, например, в прессе, - это был бы путь законный, как-то что-то разрешающий. Кроме всего прочего, адская неизвестность не изводила бы родных и близких тех, кто явно сгинул после оргий проклятого моего клиента. А теперь... единственную улику можно уничтожить (долго ли заделать новую?) или надежно притырить...
Жизнь-то - хрен с ней, думаю, с такой вот жизнью на Земле. Если честно, то мне и жить расхотелось. Даже странновато было, что, заметив охоту, в тот же день на меня начатую (возможно, заранее подготовленную), и что намертво заказан, - я перестал гнать соплю, взбесился и поклялся не дать свинцовой пульке себя опередить. Вида не подаю, безусловно следящим за мною, что зайцу известно о начале травли. В детали входить не буду, но как-то маневрирую в толпе, в метро, на улице и в подъезде для лишения убийц момента неожиданности. Вот еще одна моя глупость: не подстраховался я, не приделал Моловскому свои заячьи уши, не посадил ему на хвост пару бывалых оперов. Уже прищучил бы монстра, обезвредил бы сволочь по-тихому и премило резвился бы на лужке с лопоухонькой зайчихой. Впрочем, на какие шиши резвился бы я? На грязные эти бабки что ли?
Вот тут-то меня и осенило! Звоню Моловскому. Повезло. Взял, гад такой, трубку, взял. Спокоен, но, видать, предельно насторожен. Времени, мрачно втолковываю, мало и у вас, и у меня. Мы оба попали. Действую вынужденно. раз имел глупость связаться с вами и случайно, повторяю, случайно увидеть ваши дьявольские забавы, то был бы кретином, себя не подстраховав. Правильно? "Пожалуй. Что дальше?" Решаю свалить ко всем чертям из слишком свободного нашего Отечества. И, откровенно говоря, помолюсь в изгнании, чтобы поскорей хватанул вас рак простаты или мозга. Пока что улаживаю дела. Дней пять в городе меня не будет. Так что не охотьтесь, дайте вашим гончим дух перевести. Вам придется отвалить мне за единственную копию раз в сто меньше, чем, скажем, Сукоедову. Дома меня нет и не будет. Мы ведь с вами не маленькие. Вернувшись, дам знать, готовьте сто штук, но без всяких шуток в момент совершения моей с вами гнусной сделки. Поскольку травите вы меня, а не я вас, то я диктую условия встречи и обмена баш-на-баш, устраивает?... Вполне. Правда, странновато, что, владея такою вот уликой, не действуете официально. "Лет восемь-десять назад - именно так я и действовал бы. Опасаюсь, что подпалите ментовку вместе с этой кассетой и ментами, если, конечно, не выкупите ее лимонов за пять. Чуете разницу?" - "Ваша скромность удивительна. А я ведь вас имел за мудачка. Жду вашего звонка"...
О кей, клюнул, выродок!!!... Риск, что Моловский немедленно свалит вместе с кассетой, скажем, в Париж, был минимален. Только тюрьма и смерть могут помочь этим выродкам завязать с ихними хобби. А за бугром - где это за бугром развернется он так, как в джунглях нашенского беспредела?...
Моментально организую опергруппу, вновь пожалев, что не сделал этого до первого звонка Моловскому. Задачу поставил такую: взять под контроль пути продвижения трупа Головина от неизвестного морга до какого-то кладбища. Если на похоронах объявится высокий, седоватый, элегантно одетый господин, слегка похожий на киновампира ( тик поддергивает левое его веко) - сесть на хвост, въехать во все места обитания, осторожнейше вести до дома - такая рысь вам еще не попадалась! Все. Если же он не заявится отдать последний долг, скажем, Головину, то придется рыскать по-иному, что увеличит ваш профит.
Вынужден был расплатиться с ментами бабками Моловского. Своих, чистых, к сожалению, никак не хватило бы. Да и не телку же я охмурял на них в кабаке ЦДЛ, а обкладывал убийцу за его же счет.
Никогда я так не радовался, когда план мой сработал на все сто, когда узнал я адрес, скажем, Моловского. Жданов - была не туфтовая его фамилия. Заявился, волк, на похороны. Долго вглядывался в физиономию трупа, бросил в гроб букетик, на поминках не был - свалил в берлогу, ждать моего звонка.
Конечно, не плохо было бы взять с собой пару оперов для подстраховки. Но - мало ли что? Одно дело - рисковать в одиночку, другое - рискованно подставлять друзей, а потом тащить их по своему делу. Сам, думаю, увяз - сам и выберусь. Или не выберусь. Выбраться хотелось бы не только ради себя, мудака-следака, а вовсе не сыщика. И все ж таки, подобно Холмсу, я вынужден был махнуть свои тряпки на лохмотья знакомого одного бомжа, чтобы прохлять за поддатого бродяжку, когда начал пасти Жданова.
Возможно, мне, слегка затравленному, всего лишь показалось, что он взглядом волчьим, исполненным профинтереса, скользнул по моей зачуханной фигуре, ошивавшейся во дворе, возле помойки. Я в тот момент мрачно размышлял о непостижимом дисбалансе Добра и Зла в наверняка готовящемся Конечном Отчете Главной Бухгалтерии Небес насчет итогов Жизни на Земле...
Жданов зашел в подъезд. И, усмехнувшись, ринулся я умножать зло, ибо не имел в тот момент под рукой лучшего материала для дорожного покрытия пути к добру. "Не шуметь, открывайте и быстро проходите в квартиру, вот кассета, другого пути у вас нет!" Кассету я тыкнул в его свободную руку. Другой он уже вставил ключ в замок бронированной своей двери. Ствол "вальтера" я ему упер в лопатку.
И вот мы оказались в квартире. Он не вертухался, ведь кое у кого из этих уродов нет не только души, но и нервов. Наоборот, предложил жахнуть коньяку, как ни в чем ни бывало. С талантливым врагом, говорит, и поболтать приятно... промахнулся, имея вас за мудака. Вот ужо отблагодарю я одного своего приятеля за рекомендацию, непременно отблагодарю знатока ментовских кадров...
Тут я не выдержал. Да и руки у меня были окончательно развязаны полной безысходностью моего да и его положения. Врезал Жданову в скулу для разрядки чудовищного, почти недельного напряга. Сорвал на нем зло за свою глупость. Естественно, я его вырубил и заключил в наручники. Потом не спеша разобрался что к чему в шикарном баре. Глотнул коньяку, укрепляя в себе желание поступить так, как задумал. Вызову, думаю, еще не продавшихся ментов, отдам зверя в руки Закона, ну и сам расколюсь на все щепки.
Поднес коньяк (он был года моего появления на этом свете) к ноздре Жданова. Ожил. Мягко укоряет меня в неинтеллигентности манер, указывает, где бабки лежат, просит врубить на секунду кассету, только не вздумать читать мораль, а потом проваливать к чертовой матери - мы, дескать, в расчете.
Заявляю, что до бабок и вообще до каких-либо сбережений и ценностей пострадавшего я не дотрагивался и само собой никуда их не выносил. Во всяком случае у следствия нет доказательств обратного. Так что и оставим эту тему для одной из рубрик журнала "Человек и Закон" о нераскрытых преступлениях.
Так вот, я глотнул еще разок и врубил кассету - комедию врубил, где в главной роли актерски роскошествует любимый мой Леонов. "Ловко, - говорит Жданов, - этого маневра я ну никак уж от вас не ожидал, но вы, в свою очередь, загляните-ка, пожалуйста в мой фотоальбом". Почуяв неладное, перебрал тяжелые страницы, изящно закованными в золотые уголки. Всмотрелся в общеизвестные лица. "Все это мои деловые партнеры. Кое с кем приятельствую. Многих консультирую. Я, к вашему сведению, для них незаменим. Они - вне моего хобби, но, сами понимаете, именно с ними вам непременно придется иметь дело, если..."
Он не договорил, потому что мне и без слов было ясно, кто эти люди и что за сила у них в руках. В душе заныло. Не вывернуться, думаю, даже оказавшись за крепкой решеткой и на спецрежиме. Не вывернуться. Не свалить за бугор - отыщут. А жить под вечным страхом - лучше вообще не жить. Или он, или я. Вполне возможно, что все эти его всесильные знакомые скажут мне в душе спасибо, должки не надо будет возвращать, не опасаться шантажа, сэкономить на киллере. Таких, как Жданов, ненавидят, хотя и пользуются их услугами... Не было у меня иного выхода. Спрашиваю: "Где оригинал?" - "Уничтожил на лоне природы, слишком опасная для меня вещь, так или иначе, но с увлечением важнейших из искусств на этом покончено, будем удовольствоваться скромным домашним театром. Актеры у меня всегда - исключительно из гиблого мусора... вроде вас".
Пропустив подъемку мимо ушей, я на всякий случай очень профессионально провел шмон. Думал, на понт он меня берет. Там у него в стене отгрохан был камин. В нем - ни шкварки пластмассовой, ни золы. И вообще не было той кассеты в квартире - ни одной улики нигде не было, никаких следов ждановских зверств. Значит, думаю, прав я, не то, что до суда, но и до следствия дело не дойдет, если я его сейчас, падаль эдакую, сдам в ментуру, - тупик. Впрочем, мне даже повезло. Я ведь, оказывается, при любом раскладе дел ходил под колуном. Не узнай я, что там в кассете за зрелище, все равно колун. Так было задумано. На всякий случай. Сделай, Пал Палыч, дело, а мы замочим тебя умело. Кстати, до колуна... бр-р-р... меня еще и пытки ожидали адские - чего уж тут дуться на судьбу. Я ж не Вольф Мессинг - иди, знай, как оно все было задумано.
Все это взбесило меня окончательно. "Вот и доигралась ты, крыса, в кино и в театре, готовься получить за все в пекле ада!" Не скрою, приятно было припугнуть зверя. Я подошел к камину. Бросил в него фотоальбом и кучу какого-то бумажного мусора, плеснул туда виски, открыл трубу, и тогда Жданов, поняв, что это конец, что сейчас я на нем за все отыграюсь, спокойно предложил - в обмен на пулю в лоб и избавление от пытки огнем, что мне и в голову не приходило, ибо теперь он мерил меня по себе - предложил он мне открыть тайничок с камешками. На смерть, говорит, мне плевать, мне все это давно уже обрыдло...
Я согласился. Мыслишка у меня тогда мелькнула использовать момент, поторговаться, допросить Жданова, чтобы просечь природу адского извращения и попытаться заглянуть в тайные глубины психики внешне нормального вроде бы человека. Неимоверно тошно было при этом душе моей и нервишкам... тошно, скучно, грязно, полно до краев безысходности...
Все остальное известно. Надо полагать, уникальная коллекция камешков уже перешла в собственность любезного Отечества. Вторую половину гонорара я добровольно возвратил при аресте. Первая растрачена на поиски садиста и убийцы. Подозрение прокуратуры в том, что я, заблаговременно подготовившись к освобождению, заныкал где-то в Швейцарии несравнимо большие суммы, - крайне некорректно с точки зрения классической юриспруденции, ибо изначально бездоказательно. На обвинение в том, что перед звонком в МУР я отлучался из квартиры убитого для выноса украденных сумм и оплаты труда двух лучших в стране адвокатов, чему подтверждение - трехчасовая пауза между часом его смерти Жданова и вызовом ментов на место преступления, - то, если вы помните в финальной сцене "Идиота" убийца Рогожин и князь Мышкин всю ночь молча просидели у тела Настасьи Филипповны. Им обоим было о чем подумать на трагическом распутье жизни. Мне - тоже. Кроме того, я помечтал, потягивая коньяк года своего рождения, о снисхождении ко мне суда за преступное избавление общества от немыслимой нелюди. Буду бороться на скамье подсудимых за признание того, что нисколько не превысил пределов необходимой обороны при защите своей жизни от маньяка, садиста и убийцы. Надеюсь, к тому времени следствию, когда оно того захочет, и защите, если ей будет по силам, удастся найти хотя бы одного свидетеля чудовищных злодеяний Жданова.
