Цветаеведы: Беседу с Ириной Шевеленко и Львом Мнухиным ведет Иван Толстой
Иван Толстой:
В Париже и Праге прошли международные конференции цветаеведов. У нас в гостях Лев Мнухин и Ирина Шевеленко. Предварительные итоги и новые работы.
Во многих городах мира еще таятся интереснейшие документы. В Москве заперты в государственном архиве цветаевские рукописи. В Праге ждут оговоренного часа письма Марины Ивановны к Анне Тесковой, известные пока что только в извлечениях. Но у цветаеведов свои вехи. В пражской студии гость Поверх Барьеров библиограф, составитель самой полной библиографии Марины Цветаевой московский историк Лев Мнухин.
Лев Абрамович, парижская и пражская цветаевские конференции. Вы были на обеих. Какая интереснее и значительней?
Лев Мнухин:
Ну, так однозначно сказать трудно. Есть и общее, есть и отличное в этих конференциях. Парижская конференция называлась "Новое в цветаеведении", и во многом она оправдала свое название. Пражская конференция была посвящена небольшому периоду, но очень важному в жизни Цветаевой - чешскому периоду с 1922 по 1925-й. И называлась "Вшеноры 2000". Этот порог, он, видимо, сподвигнул организаторов провести почти одновременно эти две конференции. Обе конференции были отлично организованы, продуманы, но чешская конференция была более разнообразна. Экскурсии, выставки... Если парижской фоторяд сделан только Андреем Корляковым, то здесь большая выставка, наверное, исчерпывающая -"Цветаева и Чехия". Издание на чешском и на русском, фотографии, все, что можно было здесь представить, это представлено. И там и там прозвучали новые документы, не известные аудитории. Если брать из двух конференций, то самое впечатляющее - это выступление Евгения Борисовича Пастернака в Париже с новым письмом 1927 года, неизвестным письмом Цветаевой Пастернаку. Большое письмо, чисто такое цветаевское - глубокое, мифическое, поэтическое, его даже трудно пересказать. Оно будет опубликовано в переиздании "Записки 1926 года". Прозвучало на парижской конференции и неизвестное письмо, хотя казалось бы уж все найдено, неизвестное письмо Елене Оттобальдовне Волошиной. Небольшое письмо, но сам факт по себе довольно любопытный. Одно письмо Цветаевой в комитет помощи ("Прошу выделить мне деньги"), но там замечательная приписка Бориса Зайцева, где он объясняет свое ходатайство - больной муж, дети, у Цветаевой напряженная работа и так далее. Тоже факт сам по себе любопытный и до сих пор еще неосвещенный. И там прозвучали новые трактовки, новые версии. Там в небольшом объеме, но новое обыгрывалось. Мало кто задевал шекспировские мотивы Цветаевой. Это сделала Лена Айзенштейн. Или всегда Цветаева и Ахматова рассматривались в каком-то таком благоговейном отношении Цветаевой к Ахматовой чаще всего, то здесь рассматривалось больше как соперничество - у Горьковой в докладе. Видимо, была поставлена задача дать новые материалы, и она определила характер всей конференции.
Пражская конференция ставила себе задачу как можно подробнее осветить этот период. И даже были доклады, которые нового ничего не несли. Например, чешское окружение Цветаевой, которое потом было у Марины Ивановны и в Париже, которое помогало ей потом если не выжить, то жить точно. Скажем, Анна Ильинична Андреева, Маргарита Николаевна Лебедева, Марк Львович Слоним и, конечно, Тескова - все они из Праги помогали. Или, скажем, доклад Тамары Полуэктовой о русской периодической печати в цветаевский период: Цветаева участвовала во всех крупных литературных художественных изданиях - это и "Студенческие годы", и "Воля России", и "Своими путями". Во-первых, это было собрано воедино, во вторых, были приведены и другие издания типа "Младорусь", которое просуществовало всего два номера - многообещающий литературный журнал. О Тесковой был сделан профессором Еловачиком очень интересный доклад - как она пришла к русской литературе. В общих чертах так можно было определить: больше нового было в Париже, и более глубоко был исследован один этот период в Праге. Ну, и была отличная экскурсия по вшенорским местам, которую провела Галина Ванечкова. Очень романтично было первое заседание во Вшенорах в доме известного флейтиста Иржи Стивина. Причем, там был такой момент, который всех потряс и в то же время доставил наслаждение. Читался кусочек из "Крысолова" по-русски и тут же в переводе по-чешски. И в конце этого перевода появился сзади всех нас этот флейтист и сыграл на флейте мелодию, которая все это завершила. Это было потрясающе, потому что сам дом - вилла, художественно вся сделанная. И вообще этот дом предназначен для встреч таких людей, и он называется Дом импровизации искусства. Он предоставляется и профессионалам и любителям, и взрослым и детям.
Иван Толстой:
Лев Абрамович, а ваша собственная тема как звучала?
Лев Мнухин:
В Париже она называлась "Эпистолярное наследие Цветаевой: некоторые наблюдения", потому что до настоящего времени в целом этот пласт ее творчества не рассматривался. Есть книги по поэзии, есть книги по прозе и лингвистического плана. Но в целом подход к эпистолярному творчеству до настоящего времени отсутствовал. Мне показалось, что можно было бы обозначить какие-то направления в исследовании и не только биографического плана, что сразу лежит на поверхности, а, скажем, психологического или энциклопедического плана. Считается, что произведения Цветаевой могут дать энциклопедию чувств, например. Если взять письма и выстроить ее высказывания, афоризмы, то это получается даже не только о чувствах. Я в качестве примера привел ее афоризмы, связанные со словом "письмо". Поскольку тема была об эпистолярном наследии, это было воспринято с большим интересом. Или, скажем, психологичность, когда в письмах (если брать их целиком), то видно как из России она уезжает на какое-то время и пишет, что в Москве было такое время, когда ей хорошо работалось - это имеется в виду хорошо, интересно. Потом из Берлина уезжает в Прагу и пишет, как мне было хорошо в Берлине, потом из Праги в Париж, и уже полнейшая ностальгия по чудесной Праге по предместьям Праги. И уже готовясь в Россию, она опять говорит, что Париж был для нее очень важным городом, у нее там друзья, ей жаль уезжать из Парижа. То есть все время идет все хуже, хуже становится психологически с переменой мест. Неизбежный такой трагический путь поэта. И когда мы все это смотрим вместе, это, конечно, дает определенную картину. И второй доклад в Праге он тоже новую тему открывает. Это "Цветаева и молодые поэты русского зарубежья" - влияние, подражание. Если в биографическом плане можно из писем, из воспоминаний составить пары: Цветаева и Вадим Андреев, Цветаева и Ариадна Скрябина, Цветаева и Гронский и так далее, то, отмечая влияние Цветаевой на тех или иных поэтов, критики (тот же Ходасевич, Слоним, Бем) отделывались, как правило, одной-двумя фразами. Скажем, в стихах Вадима Андреева мы слышим отзвуки Цветаевой. Где? Как? Примеров нет. И вот задача доклада была дать эти примеры, чтобы на цитатах показать поэтические приемы и образы. У Андреева есть в стихотворении Казанова с Генриеттой, Дон Жуан и Кармен. У других, скажем, у Колосовой образ Георгия Победоносца. У Нетсаревой-Казаковой - это кадеты, офицеры и чуть ли не весь лебединый стан. Хотя она больше брала поэтические приемы, содержание ей не нужно было заимствовать, она сама прошла гражданскую войну сестрой милосердия и сама все это видела. Вот такие два доклада были подготовлены мною на этой конференции.
Еще кажутся любопытными доклады об оценках Цветаевой в критике современников, потому что привлечены были материалы малоизвестные не только читательской аудитории, но и специалистам, - например, в докладе Толкачевой. Привлечены новые источники, редкие газеты. Большой успех имел несколько необычный доклад Алексея и Ирины Невзоровых "Ариадна и Георгий Эфрон - художники". С демонстрацией их рисунков, с пояснениями, и вообще весь путь. Как училась Ариадна, как Мур пришел к своим карикатурам и так далее. Любопытный доклад был внука Чирикова - Евгения Чирикова с цитатами из семейной переписки, где упоминалась Цветаева. Впервые выступала Лена Романова из Петербурга, у которой была тема "Кристализация понятия поэт в творчестве Цветаевой", такой новый подход. Были рассказы о музеях. О московском музее и музее Болышева, об их архивах и экспозициях. Думаю, что в парижском и пражском сборнике будут воспроизведены все доклады.
Иван Толстой:
В начале 90-х в петербургском журнале Звезда появилась статья выпускницы Тартусского университета Ирины Шевеленко. На 30 страницах начинающая филологиня разбила в пух и прах весь российский цветаеведческий истеблишмент, камня на камне не оставив от почтенных и признанных работ. Прошло почти десятилетие, и возмутительница спокойствия, профессор из США Ирина Шевеленко у нас в студии. Ирина, что это было, эти 30 страниц? Юношеский задор? Неопытность? Незрелый выпад? Или осознание того, что происходит смена поколений в цветаеведении, и оценки устарели?
Ирина Шевеленко
Ну, 30 страниц - это сильно. Все-таки там было меньше. И на самом деле вы назвали два варианта ответа. Это было и то, и другое. Незрелый выпад был от какого-то сознания безнаказанности. Меня очень удивлял стиль рецензий друг на друга в этом цветаеведческом кругу. Мне казалось это совершенной нелепицей - такие взаимные комплименты явно без большего повода. Мне стилистика и даже тематика каких-то российских работ о Цветаевой казалась просто далекой и непрофессиональной. То, о чем я писала в этой статье, - это то, за что меня очень пару человек потом ругало. За слово "непрофессионализм". Наверное, сегодня я это все по другому бы назвала.
Иван Толстой:
То есть вы бы не подписались бы под такой статьей?
Ирина Шевеленко
Под оценками я бы подписалась. Но я бы ее не написала сегодня. Это уже и неуместно, и в чем-то грубо по отношению к людям старшего поколения.
Иван Толстой:
Вы за эти годы пересмотрели свое мнение об этом институте рецензий, институте взаимной похвальбы? Или принимаете это теперь, как неизбежное зло литературного истеблишмента?
Ирина Шевеленко
Безусловно, везде - в Америке, в России и везде, где угодно. И я бы сказала, что культура рецензий в Америке в чем-то развита значительно выше чем в России, но уровень комплиментарности тоже гипертрофирован порой. Это развивается на совершенно разных почвах здесь и там. Здесь - это скорее чувство, все-таки люди в России, особенно старшего поколения, стараются держаться вместе, потому что они чувствуют очень сильную культурную изоляцию внутри нынешней российской ситуации, гораздо меньше чувствуют собственную важность. В 80-е годы ни у кого не возникало вопроса, почему важно заниматься Цветаевой. А сегодня это вопрос. В Америке это сложнее и связано с другой клановой структурой американской академии. Это не упрек, я в данном случае говорю о клановости как о совершенно нейтральном понятии. Вообще, как ни странно, по этому периоду серебряного века не так уж много на сегодняшний день полных биографий. Именно биографий литературных. Я не знаю литературную биографию Ахматовой. Роман Тименчик, блестящий специалист, он так пока не может это написать от и до. Есть много книг о Мандельштаме, но я затрудняюсь назвать книгу, которую можно в полном смысле слова назвать литературной биографией Мандельштама. С Пастернаком немножко другая ситуация, есть довольно подробные книги Лазаря Флейшмана о Пастернаке в 20-30 годы. Есть английские биографии Пастернака. Что касается Цветаевой, тоже много книг, среди которых есть хорошие, которые я очень ценю. Я не дублирую ни исследования по поэтике, ни исследования биографические. Я пытаюсь выстроить историю. У каждого писателя есть путь. Путь в некотором внутреннем смысле, история их понимания себя. Естественно, мы это узнаем из текстов. Но это все история художников в 20 веке. Какой она может быть? Она может быть такой, например, как у Цветаевой. Для меня такой подход интересен. Не разбор поэтики как таковой, как она изменялась, не изложение биографии как таковой. Но изложение истории личности. Насколько это соответствует восприятию читателями того, что у меня получится, не знаю. Это не чисто философско-умозрительное сочинение -то, что я пишу. Я как раз очень подробно говорю о всей современной критике, пытаюсь анализировать восприятие современниками Цветаевой не фрагментарно, как это обычно делалось в биографиях, а достаточно подробно и последовательно. Наше восприятие Цветаевой сегодня настолько измененное нашим другим жизненным опытом, всем другим, что происходило во второй половине 20 века в России и СССР, чего Цветаева не знала. У нас очень много мифов, связанных с тем, как открывалась Цветаева читателями шестидесятниками. Мне бы хотелось просто вернуться к тому, как она открывалась читателями-современниками, как она сама жила, как она открывала себя, и что из этого следует.
Иван Толстой:
И когда же выйдет ваша литературная биография Марины Цветаевой?
Ирина Шевеленко
Думаю, в течение года я ее сдам в издательство. А вот дальше уже дело издательства. Я не берусь сказать, как быстро они смогут это сделать. Это не толстая книга, я не хочу никого пугать. Это не книга в 600-700 страниц. Я думаю, что это будет книга в 300 страниц. По той простой причине, что у меня нет цели процитировать все на свете и продублировать, что ли, собрание сочинений в таком вот избранном виде. По этому принципу по-моему построена моя последняя очень толстая книга. Ее действительно можно прочитать и можно массу информации почерпнуть, но две трети книги составляют цитаты из Цветаевой. Я пошла по пути очень сознательно, понимая, что толстая книга не может быть концептуальной. Во всяком случае, такого рода толстая книга. У меня все-таки есть понимание цельное того, что я хочу сказать о пути Цветаевой. Оно, надеюсь, мною не придумано, а извлечено из ее текстов. Я думаю, что в таких работах важно умение выбирать. В этом состоит собственно наша профессия, мне кажется.
Иван Толстой:
В Париже и Праге прошли международные конференции цветаеведов. У нас в гостях Лев Мнухин и Ирина Шевеленко. Предварительные итоги и новые работы.
Во многих городах мира еще таятся интереснейшие документы. В Москве заперты в государственном архиве цветаевские рукописи. В Праге ждут оговоренного часа письма Марины Ивановны к Анне Тесковой, известные пока что только в извлечениях. Но у цветаеведов свои вехи. В пражской студии гость Поверх Барьеров библиограф, составитель самой полной библиографии Марины Цветаевой московский историк Лев Мнухин.
Лев Абрамович, парижская и пражская цветаевские конференции. Вы были на обеих. Какая интереснее и значительней?
Лев Мнухин:
Ну, так однозначно сказать трудно. Есть и общее, есть и отличное в этих конференциях. Парижская конференция называлась "Новое в цветаеведении", и во многом она оправдала свое название. Пражская конференция была посвящена небольшому периоду, но очень важному в жизни Цветаевой - чешскому периоду с 1922 по 1925-й. И называлась "Вшеноры 2000". Этот порог, он, видимо, сподвигнул организаторов провести почти одновременно эти две конференции. Обе конференции были отлично организованы, продуманы, но чешская конференция была более разнообразна. Экскурсии, выставки... Если парижской фоторяд сделан только Андреем Корляковым, то здесь большая выставка, наверное, исчерпывающая -"Цветаева и Чехия". Издание на чешском и на русском, фотографии, все, что можно было здесь представить, это представлено. И там и там прозвучали новые документы, не известные аудитории. Если брать из двух конференций, то самое впечатляющее - это выступление Евгения Борисовича Пастернака в Париже с новым письмом 1927 года, неизвестным письмом Цветаевой Пастернаку. Большое письмо, чисто такое цветаевское - глубокое, мифическое, поэтическое, его даже трудно пересказать. Оно будет опубликовано в переиздании "Записки 1926 года". Прозвучало на парижской конференции и неизвестное письмо, хотя казалось бы уж все найдено, неизвестное письмо Елене Оттобальдовне Волошиной. Небольшое письмо, но сам факт по себе довольно любопытный. Одно письмо Цветаевой в комитет помощи ("Прошу выделить мне деньги"), но там замечательная приписка Бориса Зайцева, где он объясняет свое ходатайство - больной муж, дети, у Цветаевой напряженная работа и так далее. Тоже факт сам по себе любопытный и до сих пор еще неосвещенный. И там прозвучали новые трактовки, новые версии. Там в небольшом объеме, но новое обыгрывалось. Мало кто задевал шекспировские мотивы Цветаевой. Это сделала Лена Айзенштейн. Или всегда Цветаева и Ахматова рассматривались в каком-то таком благоговейном отношении Цветаевой к Ахматовой чаще всего, то здесь рассматривалось больше как соперничество - у Горьковой в докладе. Видимо, была поставлена задача дать новые материалы, и она определила характер всей конференции.
Пражская конференция ставила себе задачу как можно подробнее осветить этот период. И даже были доклады, которые нового ничего не несли. Например, чешское окружение Цветаевой, которое потом было у Марины Ивановны и в Париже, которое помогало ей потом если не выжить, то жить точно. Скажем, Анна Ильинична Андреева, Маргарита Николаевна Лебедева, Марк Львович Слоним и, конечно, Тескова - все они из Праги помогали. Или, скажем, доклад Тамары Полуэктовой о русской периодической печати в цветаевский период: Цветаева участвовала во всех крупных литературных художественных изданиях - это и "Студенческие годы", и "Воля России", и "Своими путями". Во-первых, это было собрано воедино, во вторых, были приведены и другие издания типа "Младорусь", которое просуществовало всего два номера - многообещающий литературный журнал. О Тесковой был сделан профессором Еловачиком очень интересный доклад - как она пришла к русской литературе. В общих чертах так можно было определить: больше нового было в Париже, и более глубоко был исследован один этот период в Праге. Ну, и была отличная экскурсия по вшенорским местам, которую провела Галина Ванечкова. Очень романтично было первое заседание во Вшенорах в доме известного флейтиста Иржи Стивина. Причем, там был такой момент, который всех потряс и в то же время доставил наслаждение. Читался кусочек из "Крысолова" по-русски и тут же в переводе по-чешски. И в конце этого перевода появился сзади всех нас этот флейтист и сыграл на флейте мелодию, которая все это завершила. Это было потрясающе, потому что сам дом - вилла, художественно вся сделанная. И вообще этот дом предназначен для встреч таких людей, и он называется Дом импровизации искусства. Он предоставляется и профессионалам и любителям, и взрослым и детям.
Иван Толстой:
Лев Абрамович, а ваша собственная тема как звучала?
Лев Мнухин:
В Париже она называлась "Эпистолярное наследие Цветаевой: некоторые наблюдения", потому что до настоящего времени в целом этот пласт ее творчества не рассматривался. Есть книги по поэзии, есть книги по прозе и лингвистического плана. Но в целом подход к эпистолярному творчеству до настоящего времени отсутствовал. Мне показалось, что можно было бы обозначить какие-то направления в исследовании и не только биографического плана, что сразу лежит на поверхности, а, скажем, психологического или энциклопедического плана. Считается, что произведения Цветаевой могут дать энциклопедию чувств, например. Если взять письма и выстроить ее высказывания, афоризмы, то это получается даже не только о чувствах. Я в качестве примера привел ее афоризмы, связанные со словом "письмо". Поскольку тема была об эпистолярном наследии, это было воспринято с большим интересом. Или, скажем, психологичность, когда в письмах (если брать их целиком), то видно как из России она уезжает на какое-то время и пишет, что в Москве было такое время, когда ей хорошо работалось - это имеется в виду хорошо, интересно. Потом из Берлина уезжает в Прагу и пишет, как мне было хорошо в Берлине, потом из Праги в Париж, и уже полнейшая ностальгия по чудесной Праге по предместьям Праги. И уже готовясь в Россию, она опять говорит, что Париж был для нее очень важным городом, у нее там друзья, ей жаль уезжать из Парижа. То есть все время идет все хуже, хуже становится психологически с переменой мест. Неизбежный такой трагический путь поэта. И когда мы все это смотрим вместе, это, конечно, дает определенную картину. И второй доклад в Праге он тоже новую тему открывает. Это "Цветаева и молодые поэты русского зарубежья" - влияние, подражание. Если в биографическом плане можно из писем, из воспоминаний составить пары: Цветаева и Вадим Андреев, Цветаева и Ариадна Скрябина, Цветаева и Гронский и так далее, то, отмечая влияние Цветаевой на тех или иных поэтов, критики (тот же Ходасевич, Слоним, Бем) отделывались, как правило, одной-двумя фразами. Скажем, в стихах Вадима Андреева мы слышим отзвуки Цветаевой. Где? Как? Примеров нет. И вот задача доклада была дать эти примеры, чтобы на цитатах показать поэтические приемы и образы. У Андреева есть в стихотворении Казанова с Генриеттой, Дон Жуан и Кармен. У других, скажем, у Колосовой образ Георгия Победоносца. У Нетсаревой-Казаковой - это кадеты, офицеры и чуть ли не весь лебединый стан. Хотя она больше брала поэтические приемы, содержание ей не нужно было заимствовать, она сама прошла гражданскую войну сестрой милосердия и сама все это видела. Вот такие два доклада были подготовлены мною на этой конференции.
Еще кажутся любопытными доклады об оценках Цветаевой в критике современников, потому что привлечены были материалы малоизвестные не только читательской аудитории, но и специалистам, - например, в докладе Толкачевой. Привлечены новые источники, редкие газеты. Большой успех имел несколько необычный доклад Алексея и Ирины Невзоровых "Ариадна и Георгий Эфрон - художники". С демонстрацией их рисунков, с пояснениями, и вообще весь путь. Как училась Ариадна, как Мур пришел к своим карикатурам и так далее. Любопытный доклад был внука Чирикова - Евгения Чирикова с цитатами из семейной переписки, где упоминалась Цветаева. Впервые выступала Лена Романова из Петербурга, у которой была тема "Кристализация понятия поэт в творчестве Цветаевой", такой новый подход. Были рассказы о музеях. О московском музее и музее Болышева, об их архивах и экспозициях. Думаю, что в парижском и пражском сборнике будут воспроизведены все доклады.
Иван Толстой:
В начале 90-х в петербургском журнале Звезда появилась статья выпускницы Тартусского университета Ирины Шевеленко. На 30 страницах начинающая филологиня разбила в пух и прах весь российский цветаеведческий истеблишмент, камня на камне не оставив от почтенных и признанных работ. Прошло почти десятилетие, и возмутительница спокойствия, профессор из США Ирина Шевеленко у нас в студии. Ирина, что это было, эти 30 страниц? Юношеский задор? Неопытность? Незрелый выпад? Или осознание того, что происходит смена поколений в цветаеведении, и оценки устарели?
Ирина Шевеленко
Ну, 30 страниц - это сильно. Все-таки там было меньше. И на самом деле вы назвали два варианта ответа. Это было и то, и другое. Незрелый выпад был от какого-то сознания безнаказанности. Меня очень удивлял стиль рецензий друг на друга в этом цветаеведческом кругу. Мне казалось это совершенной нелепицей - такие взаимные комплименты явно без большего повода. Мне стилистика и даже тематика каких-то российских работ о Цветаевой казалась просто далекой и непрофессиональной. То, о чем я писала в этой статье, - это то, за что меня очень пару человек потом ругало. За слово "непрофессионализм". Наверное, сегодня я это все по другому бы назвала.
Иван Толстой:
То есть вы бы не подписались бы под такой статьей?
Ирина Шевеленко
Под оценками я бы подписалась. Но я бы ее не написала сегодня. Это уже и неуместно, и в чем-то грубо по отношению к людям старшего поколения.
Иван Толстой:
Вы за эти годы пересмотрели свое мнение об этом институте рецензий, институте взаимной похвальбы? Или принимаете это теперь, как неизбежное зло литературного истеблишмента?
Ирина Шевеленко
Безусловно, везде - в Америке, в России и везде, где угодно. И я бы сказала, что культура рецензий в Америке в чем-то развита значительно выше чем в России, но уровень комплиментарности тоже гипертрофирован порой. Это развивается на совершенно разных почвах здесь и там. Здесь - это скорее чувство, все-таки люди в России, особенно старшего поколения, стараются держаться вместе, потому что они чувствуют очень сильную культурную изоляцию внутри нынешней российской ситуации, гораздо меньше чувствуют собственную важность. В 80-е годы ни у кого не возникало вопроса, почему важно заниматься Цветаевой. А сегодня это вопрос. В Америке это сложнее и связано с другой клановой структурой американской академии. Это не упрек, я в данном случае говорю о клановости как о совершенно нейтральном понятии. Вообще, как ни странно, по этому периоду серебряного века не так уж много на сегодняшний день полных биографий. Именно биографий литературных. Я не знаю литературную биографию Ахматовой. Роман Тименчик, блестящий специалист, он так пока не может это написать от и до. Есть много книг о Мандельштаме, но я затрудняюсь назвать книгу, которую можно в полном смысле слова назвать литературной биографией Мандельштама. С Пастернаком немножко другая ситуация, есть довольно подробные книги Лазаря Флейшмана о Пастернаке в 20-30 годы. Есть английские биографии Пастернака. Что касается Цветаевой, тоже много книг, среди которых есть хорошие, которые я очень ценю. Я не дублирую ни исследования по поэтике, ни исследования биографические. Я пытаюсь выстроить историю. У каждого писателя есть путь. Путь в некотором внутреннем смысле, история их понимания себя. Естественно, мы это узнаем из текстов. Но это все история художников в 20 веке. Какой она может быть? Она может быть такой, например, как у Цветаевой. Для меня такой подход интересен. Не разбор поэтики как таковой, как она изменялась, не изложение биографии как таковой. Но изложение истории личности. Насколько это соответствует восприятию читателями того, что у меня получится, не знаю. Это не чисто философско-умозрительное сочинение -то, что я пишу. Я как раз очень подробно говорю о всей современной критике, пытаюсь анализировать восприятие современниками Цветаевой не фрагментарно, как это обычно делалось в биографиях, а достаточно подробно и последовательно. Наше восприятие Цветаевой сегодня настолько измененное нашим другим жизненным опытом, всем другим, что происходило во второй половине 20 века в России и СССР, чего Цветаева не знала. У нас очень много мифов, связанных с тем, как открывалась Цветаева читателями шестидесятниками. Мне бы хотелось просто вернуться к тому, как она открывалась читателями-современниками, как она сама жила, как она открывала себя, и что из этого следует.
Иван Толстой:
И когда же выйдет ваша литературная биография Марины Цветаевой?
Ирина Шевеленко
Думаю, в течение года я ее сдам в издательство. А вот дальше уже дело издательства. Я не берусь сказать, как быстро они смогут это сделать. Это не толстая книга, я не хочу никого пугать. Это не книга в 600-700 страниц. Я думаю, что это будет книга в 300 страниц. По той простой причине, что у меня нет цели процитировать все на свете и продублировать, что ли, собрание сочинений в таком вот избранном виде. По этому принципу по-моему построена моя последняя очень толстая книга. Ее действительно можно прочитать и можно массу информации почерпнуть, но две трети книги составляют цитаты из Цветаевой. Я пошла по пути очень сознательно, понимая, что толстая книга не может быть концептуальной. Во всяком случае, такого рода толстая книга. У меня все-таки есть понимание цельное того, что я хочу сказать о пути Цветаевой. Оно, надеюсь, мною не придумано, а извлечено из ее текстов. Я думаю, что в таких работах важно умение выбирать. В этом состоит собственно наша профессия, мне кажется.
