Ч П
А Е
И Р
Н В
К А
А Я

"Боингу" легче и быстрей было взлететь, чем мне поверить в то, что мы с Ирой летим в Китай. На поезде с такими вот делами все проще. Смена пейзажей географических и этнических, мелькание разнозычных всяких названий подтверждают факт вашего перемещения в пространстве и движения к желанной цели. А между небом и землей - что там приметишь?

И все-таки летим мы в Поднебесную.

Летим, а я вдруг закомплексовал. Ну что, сокрушаюсь, знаю я о Китае? Философию и поэзию знаю лучше, чем историю и географию. Этнография? Ни в зуб ногой, как говорят ортопеды и дантисты. Мифология? Понаслышке-поначитке. Порох, компас, писчая бумага, книгопечатание (задолго до Гутенберга и Ивана Федорова), шелк, лапша, стыренная, говорят, в сычуаньской таверне гением промышленного шпионажа Марко Поло и навеки пустившая корни в желудках итальянцев... Что еще? Фарфор... два-три урожая риса в год... Боксерское восстание, про которое я сказал училке на уроке истории, что оно было протестом китайских боксеров против введения английскими захватчиками канатов на ринге и кожаных перчаток... зверства оккупантов-японцев... победоносный поход Мао против клики Чан-Кай-ши и распроклятого врага народов дяди Сэма... затем опять же Москва-Пекин, Москва-Пекин, русский с китайцем братья навек... под знаменем свободы... пельмени и трепанги в ресторане "Пекин"... клевые бостоновые брючки, купленные на первый гонорар... Вот и все. Скудноваты мои знания.

Зато, утешаю себя инфантильно, кое-что по Китай и китайцев узнал раньше, чем о германских фашистах, англо-французских империалистах и японских шпионах...

Москва. Сокольники. Мне пять лет. Осень. Скоро день моего рождения. Иду с мамой первый раз в жизни в китайскую прачечную по Всесвятской улице, золотой и багровой от листвы. Совершенно не могу понять, зачем ее недавно переименовали в честь какого-то дяди - нового советского святого, как допер лет через пятнадцать. Всесвятская... Идем с мамой по тихой осенней улице в китайскую прачечную. Лично я тащу в авоське огромную белую скатерть, на которую опрокинул банку туши. Если китайцы не отстирают пятна, сказала мама, ее можно выкинуть на помойку, и ты, мерзавец, не увидишь никаких гостей, никакого тебе не будет дня рождения... Никакого тебе не будет дня рождения... Довольно нелепые, устрашающие и, между тем, почему-то убаюкивающие слова в устах матери, даровавшей тебе всю эту великолепную жизнь... Впоследствии, полюбив нырять в глубины слов и фраз с поверхностных их значений, гораздо сильней почувствовал и смысл, и безмерный ужас той вполне безобидной бытовой фразы материнской. В самые тяжкие минуты жизни, когда невмоготу было от голодухи, холодрыги, резаных ран, хронического безденежья, несвободы и нелюбви, не молил судьбу ниспослать мне, к чертовой матери, смерть. А вот о том, чтобы никакого не было мне дня рождения, о бесконечном пребывании в Небытие, в гнездышке вечного покоя, в обители, далекой от рождений, смертей и дорог жизни, на которых если не сам бедствуешь, то немыслимо страдаешь от бедствий ближних и уродств человеческой истории, - об этом кайфе я, признаюсь, и нынче грешен грезить в часы бессонницы... грежу и... прекрасно, как это ни странно, засыпаю...

В китайской прачечной - влажная жарища, застит пар глаза, тошнотворно пахнет мылом... зато запашок свежевыглаженного белья и одежки дарует душе предчувствие ночи... захватывающе страшных сновидений... утренних сборов в гости ...

Детство, каждый день его, если не час, - это ведь время открытий. И разговор, случайно подслушанный в очереди, станет частью кода, с помощью которого в свой час откроет мое сознание довольно простые смыслы жизненных, общественных и исторических явлений. Разговоры о них несчастные наши родители, дяди, тети и учителя, припугнутые драконом власти, тщательно табуировали. Мне так и виделись на этих явлениях черепа с костями и белые буквы: "не подходи - убьет!", как на электросиловых будках. "Китайцы, понимаете, не мы, - ворчливо говорил какой-то дядя, проверяя сохранность пуговичек на белой рубашке. - Без халтуры часов по двадцать пять в сутки вкалывают. На себя поскольку ишачат, а не на германский пролетариат и какую-то на нашу шею Клару Цеткин. Они и в социализме долго не задержатся, коммунизм отхреначат пятилетки за три, если, вроде нас, мечами, шашками и саблями глотки перережут капиталу с помещиками, а всяким нахлебникам по классу кукиш покажут". - "Знаете, товарищ, в голове у вас каша, да и язык ваш длинный не мешало бы Органам укоротить тем же самым мечом" - сказал кто-то. Тут мама сдала в стирку белье и скатерть, быстро вытащила меня на улицу... пробовал упереться, меня взволновали чьи-то перерезанные глотки... каша в голове у дяди... Органы, зачем-то укорачивающие мечами длинные языки...

Так-то вот вошла в мою жизнь и в память загадочная страна Китай и обитатели ее, китайцы, вкалывающие по двадцать пять часов в сутки. Потом была дивная сказка о соловье императора, навеки ставшая прививкой душе, певчей глотке и сознанию любви к свободе и ненависти к любого рода решеткам. Потом было ожидание прихода в наш двор необыкновенно добродушного старика-китайца с мешком, полным свистулек, трещоток, мячиков, языков-ленточек, калейдоскопов, проволочных головоломок, бамбуковых палочек для сборки летающих драконов... Все это мы выменивали у него на банки-склянки, водочные бутылки и разную рухлядь, стыренную из бабушкиных и материнских заначек... Потом, в школе, были странные слова: Гоминдан... Нанкин... Пекин... Чан-Кай-ши... А шанхаями мы называли общаги, перенаселенные молодыми провинциалами - по-нынешнему, лимитой,- мудро решившими строить заветный коммунизм не в полуголодной глубинке, а в сравнительно сытой Москве... Потом победили проклятого фюрера и коварных японцев, и повсеместно загремела довольно тошнотворная песня: Москва-Пекин! Москва-Пекин! Идут, идут, идут наро-оды за братский мир, за светлый, кажется, труд под знаменем свобо-оды... помню кадры кинохроники... приезд Мао в Москву... объятия его с дряхлеющим Сталиным...

Но вот и Сталин подох, правда, успев начать вместе с Мао заварушку в Корее. На мое счастье он подох за год до конца моего срока, хотя до мгновения выхода за ворота лагеря мне опять-таки трудно было в это поверить... Хрущевская оттепель... глухие злобные разговоры в очередях... уже не о нахлебничающем германском пролетариате, а о халявщиках-китаезах... снова миллиард, понимаете, косоглазых рыл обкармливаем, ишачим тут на них... товарняк пшеницы за товарняком станков гоним на восток, Москва-Пекин, мать ихнюю так вместе с Москвой-Пхеньяном-Ханоем-Гаваной... а мы тут гоняем как проклятые Тамбов-Москва, Тула-Москва, Калинин-Москва, за колбасой, понимаете, и сосисками туда-обратно...

Тогда-то и стали доходить до меня во всех отношениях самоубийственные для России смыслы экстремистской политики пролетарского интернационализма и поддержки национально-освободительной борьбы народов против мирового капитала.

До кризиса имперской системы, нажившей дюжину грыж от неподъемности идиотских мегаломанских программ партии, было не так уж и далеко... Именно в те времена друг мой, Дод, царство ему Небесное, приобщил меня к поэзии гениев старого Китая Бо-Дзю-и, Ду-Фу, Ли-Бо, а умная и образованная писательница дала почитать книгу Лао Цзы, великого философа и мудреца, ставшего основателем чуть ли не всеазиатской религии даосизма.

И вдруг - вдруг перестала звучать железнодорожно-пропагандистская песенка МОСКВА-ПЕКИН... МОСКВА-ПЕКИН... русский с китайцем братья навек... идут-идут, идут наро-оды... Вдруг ни с того вроде бы ни с сего разными путями пошли народы...

Два великих народа, вернее, поганые компартии двух великих народов, советского и китайского, стали смертельными врагами - смертельными настолько, что закидывали друг друга свинцом и гранатами на полуострове Даманском, а накал их политической бойни друг с другом стал поистине омерзительно говнистым. Дружба навек обернулась малопонятной враждой. Некоторые из смыслов происходившего доходили до нас после ловли в эфире "Свободы" и иных - дружественных, на всегдашний мой взгляд, голосов.

Обыватель в очередях вздохнул: макароны появились на прилавках... муку стали чаще давать... не говори, Петрович, китаец ох как хитер, сегодня ты ему атомную бомбу дашь за копейку-другую, а он тебе ею промеж глаз врежет 22 июня ровно в четыре часа... Никита прав, косоглазые спят и видят, как влупляют нам аж до Урала, а там мы, добренькие, и сами рассыпемся...

Думаю, что если бы в одной из своих жизней душа моя не побывала во плоти какого-то китайца и если бы она же, душа моя, не приютилась однажды по воле ангелов в теле русской женщины, обожавшей готовить борщи, котлеты, квасить капусту, солить грибочки, огурцы и так далее, то с чего бы вдруг, еврей в сегодняшнем своем воплощении, так неистово болел за судьбу России, ставшей несчастной заложницей садистической Утопии? С чего бы так болеть мне и переживать за Китай в годы, когда совершенно обезумел он под водительством фактически безграмотного крестьянина Мао и вляпался в кровавую кашу партийного беспредела, всамделишно означавшего - как и для России беспредел ленинско-сталинский - только одно: скатывание кубарем вниз по лестнице многовековой социо-культурной, точней говоря, духовной эволюции - с чего бы?

В те годы даже в мечтах не видел себя туристом, путешествующим по Китаю. Какое там! Даже в мыслях у меня не было отправиться, скажем, в братскую Болгарию. Судимость. Наверняка я был известен нашим славным чекистам как хулиганствующий антисоветчик. Впрочем, если бы и предложили мне тогда смотаться на пару недель в Китай... Извините, сказал бы я, сие не для моих нервишек, не для моей души, не для моих очей... Да вы что? Тур по стране, где Мао вместе с бандами хунвейбинов насилует родной народ, для меня столь же отвратителен, как въезд задним ходом в начало кровавых двадцатых российских годочков...

В общем, я даже не наделся свалить куда-нибудь подальше от лживого застойного смрада нашей общесоюзной помойки. Да вот случилось такое, во что тоже поначалу не верилось! Сначала евреям, давно приученным историей к дальним перелетам, дало или Время или Господь Бог - что, впрочем, одно и то же - возможность свить гнезда в Израиле. Многие не преминули разлететься по всему миру. Я свалил с семьей в Америку. А вскоре случилось вообще нечто самое невероятное. Вскоре не Горбачев, а все оно же, всесильное Время, взяло да и дало по сопатке химерическим планам партии - партии банкротов, у которой еще в двадцатых поехала крыша.

Вдруг, уже в Америке, меня ни с того вроде бы, ни с сего, потянуло на стишки. Я ведь полагал, что навсегда завязал со стишками после сочинения дюжины милых моей душе песенок. Да вот снова потянуло меня в Штатах на стишки. Я и накропал несколько трехстиший и пятистиший, помимо моей воли обретших такую форму и такое звучание, что во внешности Музы этих стишков совсем не осталось, как мне показалось, черт, прежде мне знакомых:

Всей туши мира не хватит
обрисовать его же пороки.
Употреблю-ка ее до последней капли
на дуновение ветра
в заиндевелых стеблях осоки,
куда-то унесших перышко
с одинокой, озябшей цапли...

А вот еще:

Снегопад сотней псов завывает под дверью,
в печке тяга пропала,
закисло вино.
Развалилась, как глиняный чайник, Империя,
императорский двор и министры - говно.
Белый гусь, бедный гусь,
не теряй столько перьев.
Нашел возле дома одно,
вот - скрипит, как снежок на дороге, оно...

Вот так Муза моя милая стала вдруг похожей на китаянку. Конечно, это произошло не только от вечной моей любви к видам, звучанию и вообще к духу традиционной китайской поэзии, точнее говоря, к дивному ее характеру, исполненному мудрой сдержанности и немногословности. Но - будет о стихах.

Заметки о путешествии в Китай мне хотелось бы назвать ЧАИНКАМИ. Пока ЧАИНКИ эти, так сказать, только еще завариваются, скажу, что если бы мы с Ирой пожертвовали одной из поездок в Италию или в Германию, то слетали бы в Китай гораздо раньше. Но дело было, думается, не в бабках и не во времени. В обрез, как говорят евреи, хватило бы нам и того и другого при нашей неприхотливости и умении бродяжничать по пространствам стран свободных. Дело, наверное, было в бессознательном страхе перед страной, хоть и решительно наплевавшей на марксистско-ленинскую бредятину великого кормчего, страной, во время опомнившейся от дикого безумия и со страшной силой рванувшей по пути реформ, но оставшейся как бы то ни было под железной пятой партийных властей и догматической идеологии.

Живуч дракон идеологии, весьма, к сожалению, живуч. И сдав часть позиций, не перестает ведь упырская эта идеологи придавать законный характер тоталитарной власти партии и утверждать историческое превосходство пресловутой диктатуры пролетариата над распутными демократиями так называемого свободного мира. Хотя ясно нам было, что партийная говорильня - говорильней, надстройка - надстройкой, а перестройка-то пресловутого базиса начата - пошла она, на удивление стран и народов, пошла!

Когда Горбачев, по горделивому своему недомыслию, начал с самого легкого - с перестройки надстройки, то есть не с дел самых что ни на есть насущных, а с обольстительной гласности, китайцы, не залазя в чудовищные долги и прибегнув не к шоковой терапии, но к щадящей простой народ социальной акупунктуре, обеспечили себе сытую жизнь и начали крепить фундамент новой экономики. И вдруг - на тебе: кровавая трагедия на главной площади Пекина. Тошно стало на душе. Жив дракон, снова, сволочь жаждет бифштексов по-танкистски с кровью, хотя по-иному мотивирует вампирские свои закидоны. Вновь испытали мы к нему с Ирой ненависть и непревозмогаемую гадливость. Чего от дракона ожидать? Подлянок, затейливо азиатских по форме и омерзенно совковых по содержанию? Повсюду, думаем, там в Китае гебисты, стукачи, сексоты, чокнутые маоистские фанаты да чумоватые ксенофобы, наверняка испытывающие к русским еще большую ненависть, чем к американам.

Некоторый страх был у меня и перед бытовой житухой в Китае, немыслимая коммунальность которой усиливалась в воображении картинами скопления на улицах многомиллионных толп. Очередищи в забегаловки еще огромней, небось, чем в Ялте, а о трамваях в часы пик лучше вообще не думать... Из-за незнания языка были у нас страхи, оказавшиеся, в отличие от многих надуманных страхов, вполне обоснованными. Кроме того, знакомые американские бабуси, привыкшие разбивать бивуаки в Хилтонах, Шератонах и Мариоттах, запугивали нас всякими сюрреальными ужасами насчет первобытных сортиров, завалов нечистот на улицах, заразой в питьевой воде и вообще чудовищной нечистоплотностью населения, особенно в провинции.

Кстати, чем больше меня запугивают, тем отчаянней я смелею. Для того, чтобы страхи остались позади, необходимо их обогнать. Прекрасно, скажу вам, вдруг вырваться в открытое море приключений, чувствуя, как пьянит душу игривый бесенок риска и стародавняя страсть к путешествиям! Заметим, что два эти чувства воздействуют на различные, быстро размножающиеся в психике человека страхи: мощней, чем пенициллин на бациллы всякой гнусной заразы. Я вообще всю жизнь говорю и себе и друзьям: не можешь поверить - рискни, ибо рискуют для того, чтобы поверить...

Короче говоря, летим мы с Ирой, летим, и тем не менее, повторяю, все еще не верится, что в Китай мы летим, в Китай! Славно! Только вот, черт возьми, почему все-таки не бывает так, что ум с душою редко когда начисто освобождаются от крупных фобий и всяких мелких страшков? В полете про страх высоты забыл, читая занятный шпионский роман Ле Карре, зато нет-нет, а забредала в голову мысль, что летим мы хоть и по другому маршруту, чем тот самый несчастный южнокорейский боинг, гнусно сбитый Софьей Власьевной, уже, слава Небесам, агонизировавшей совместно с почками генсека Андропова, но все-таки... парность несчастных случаев - вещь не такая уж редкая в природе... если беда одна не ходит, то одна она и не летает...

Однако при взгляде на прелестных стюардесс-кореянок страхи мои идиотские не просто развеивались, но преображались в чувство необыкновенной утвержденности в воздухе.

Аляска. Пересадка. Опять же из страха перед ядовитостью халтурных китайских спиртов, проклинаемых российской прессой, беру в безналоговой лавке полгаллона старого ирландского виски - не правда ли, милы эти словесные звуки, так и булькают они аллитерационно в горле, словно само великое и любимое мое зелье... На первое время, думаю, хватит, а там - разберемся что к чему, может быть, до "Березок" шанхайской торговой зоны доберемся или до Гонконга, где, слава тем же Небесам, акула капитала все еще гуляет по буфету, а у членов китайского политбюро хватает ума не вступать с этой хитрой рыбой в последний решительный бой. Кроме того, нынешние вожди Китая хранят как зеницу ока целый ряд других мудрых заповедей башковитого Ден Сяо Пина.

Летим. Постепенно развеивается в небесах лукавое неверие в это. Нам здорово повезло: во-первых, боинг был таким полупустым, что даже северокорейскому генштабу явно не имело никакого смысла сбивать его ракетой. Во-вторых, меня наконец-то сморило, потом добило таблеткой снотворного, а поспать в полете аж до пересадки в Сеуле - это как месяц подряд покемарить на лагерных нарах до выхода на свободу.

И вот - Сеул. Аэропорт - пошикарней иного американского. Стакан виски не взбодрил бы меня после 16 часов полета так, как взбодрила в забегаловке тарелка лапши с огненным перцем и разным гадом морским...

Снова взлетели, снова сели. Наконец-то мы в Пекине.

Первое удивление, ну просто никак не вяжущееся с ужасами, наболтанными нашими бабками-туристками: всюду в аэропорту чистота и порядок. Никакой волокиты и чекистских придирочек при проверке паспортишек и виз. Никаких провокаций со стороны таможенников. Тележки - на халяву. О как приятно было увидеть над толпой встречающих картонный плакатик: ЮЗ плюс ИРА. Не хватало на том плакатике только знака равенства и слова ЛЮБОВЬ.

Я хотел уж было возбужденно пофилософствовать насчет гениального умения китайцев многозначительно недосказать, недовыразить, недорисовать, но тут к нам бросилась будущая наша переводчица, советчица, помощница и просто подруга, показавшаяся с первого взгляда девушкой необыкновенно милой. Хэллоу, ай эм Шао-Шю, говорит. Оговорюсь: имена китайцев звучат на самом деле не совсем так, как мы их произносим с непривычки и из-за неумения сходу соответствовать тонам низким и высоким в весьма сложной музыке - именно музыке - китайского языка. Понимая это, Шау... Шо... Со... Шю... Сю... сразу же предложила звать ее Айрин, то есть Ирина, Ира. Кстати, я, как это водится при встречах в аэропортах мира, попытался расцеловать Шу-Сю, но моя Ира вовремя меня одернула. Она читала, что в Китае к приветственным поцелуям относятся не так, как во Внуково члены брежневского политбюро, мусолившие бывало быдловатыми своими чмокалами лакейские физиономии прибывших на поклон вассалов.

Идем на стоянку такси. И тут - порядок. Рож таксистов, зачастую холуйски-жуликоватых и подлых, как в Шереметьево - не видать.

Мчим в Пекин. Глаза слипаются, в башке слегка потрескивает, почти сутки летели-то с пересадками... слипаются глаза, но вот не могу оторвать их от панорамы Пекина. Неожиданно возникнув на горизонте, панорама этого древнего города, слегка отретушированная, как вскоре до меня дошло, не жемчужно розовым утренним туманом, подсвеченным чумазым солнышком, но, к сожалению, безбожным промышленным смогом, буквально захватывала дух еще и потому, что начали мы врубаться в, так сказать, пространство Самых Больших Удивлений.

Такси - новенький фольксваген, совместного с Германией производства - мчалось по четырехрядному шоссе рядом с совместными же ситроенами, рено, фиатами, ауди, хондами и прочими тойотами. Выглядела дорога не менее элегантно, чем дивные шоссе Франции, Италии и Америки. По краям его торчали щиты с яркими, но не безвкусными рекламами. Торчали, между прочим, щиты не на столбах-времянках, а на изящных железобетонных конструкциях. Сие сходу намекало всем приезжим бизнесменам да и самим китайцам на то, что партия и правительство рискованно, но надолго и всерьез вступили в эру реформ, чреватых рождением нового мирового гиганта. Намекалось также, что лицо гиганта вовсе не из косметических соображений лишено черт физиономий дяди Сэма, бывшего братана Ивана да и самого Мао. Рекламные щиты фирм иностранных и китайских твердо внушали, что гигант непременно унаследует все замечательные качества быстроногого крепкорукого капитализма, чтобы стать эдаким мускулистым красавчиком - человечным социализмом со специфически китайским лицом. Он и определит основные исторические вехи нового тысячелетия...

Пока же вокруг прекрасного шоссе поля осенние лежали. Мысль, что тысячелетиями с любовью возделываются они трудолюбивым гением китайского крестьянина, настраивала на лад поэтический и, если уж на то дело пошло, философский и религиозный, ибо крестьянский труд, труд сеятеля и кормильца, есть первейшая из форм благодарного поклонения Божеству Истинной Жизни, а не идолам вроде Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина-Мао, Пол Пота и прочим красным бесам, сеятелям чертополошного зла...

Такие вот мысли мелькнули у меня вдруг в довольно мутной башке, а на горизонте, в жутковатом смоге, вновь показавшемся мне невинной дымкою туманной, совсем уж явственно проступила панорама Пекина, одного из крупнейших мегаполисов планеты. Белели и голубели перед глазами, все быстрей и быстрей заслоняя собою горизонт красавцы-небоскребы. Даже издали можно было просечь, что это новое архитектурное поколение китайцев, по крайней мере, внешне, не имеет ни черта общего с идеями типового строительства. Было также очевидно, что эти небоскребы не втянуты в нелепые азартные соревнования по прыжкам в высоту с американскими махинами. Замелькавшие по обеим сторонам дороги жалкие в ветхости своей и зачуханности безликие карлики маоистских времен вроде бы даже рады были уготованной им участи - участи легко сносимых времянок.

Я ошарашенно глазел и вдаль, и по сторонам. Трудно мне было не то что воспринимать увиденное, а увязывать его с кое-какими старыми моими, представлениями о Пекине и вообще о Китае. Конечно, я слегка автошаржирую, но думал, приблизительно, так: три четверти населения крестьяне, причем крестьяне бедные... живут они чуть ли не в землянках... по колено в воде разводят рис... на тех же участках земли иногда выращивают карпов... соха, мул, мотыга, все, за редкими исключениями, как тыщу лет назад... да и сейчас ни тракторов, ни машин что-то не видать на полях... на горбинах волокут крестьяне с лоскутных полей лук-порей, наверняка тут его обожают... остальная четверть населения, полагал я, все еще варит чугун в домашних домнах... делает вручную ракеты и водородные бомбы или торчит с утра до вечера на партсобраниях, где мурлычет интернационал, пьет зеленый чай, лопает черепах, осьминогов, каракатиц, ласточкины гнезда, акульи плавники и в перерыве между этими гурманскими блюдами сопротивляется попыткам миллионов передовых студентов поставить страну на рельсы передовой демократии, с которых, кстати, то и дело сходят в Америке поезда правосудия, здравоохранения, деловой честности, безопасности граждан городов и так далее ...

Одним словом, в те минуты, как, впрочем, и в следующие восемь недель нашего пребывания в Китае, я был рад, что новые впечатления моментально выветривают из башки массу невежественных представлений, а уж взбадривают они так, что не покемарить тянет после нудноватого перелета, а глазеть вокруг, глазеть и глазеть. Открыл окно - сразу ворвались в машину миазмы техпрогресса, довольно едко облагороженные аммиачной вонищей свиного навоза, по осени завозимого на поля.

И все же в те минуты было мне не до "зеленых" размышлений насчет очевидности хреноватого состояния экологии, которое не только окромя улавливаешь, но и носом, к сожалению, учуиваешь. Неприятно, надо сказать, поразили меня - и еще не раз будут поражать - кучи всякого придорожного мусора, то ли бездумно, то ли преступно сброшенного куда попало.

Но, как это всегда бывает, в уме моем начались стычки непримиримых плюсов и минусов, обоюдно вооруженных разными серьезными аргументами. Например, сама собой возникла примитивная мыслишка о временно оправданном стремлении любой развивающейся страны начисто пренебречь проблемами экологии. Чего уж тут чистоплюйствовать, раз историческая ставка столь велика? На карте - судьба Китая как сверхдержавы будущих времен. Главное - побыстрей овладеть технологиями Запада и той же Японии, кое в чем уже его обогнавшей. Главное - перегнать хиреющие Системы всего мира... кукиш партийный показать бывшему брату навек... а реки-озера с рыбами-лотосами никуда не денутся - вину свою перед ними искупим, очистим от всякой пакости... вдохнем новую жизнь в бамбуковые рощи... своими руками вынянчим здоровое поколение тигров, панд, обезьян и черепах... траурную красную книгу превратим в сияюще изумрудно зеленую...

Азартные рассуждения такого рода весьма привлекательны как раз не для природы, страны, народа и его потомства, а для политиков - этих патологических игроков, проигрывающих не только наши бабки и наше здоровье, но и будущее нашей планеты.

Беда-то, думал я, в том, что слишком большой риск для всей нации догонять кого-то там, потом однажды перегнать и, оказавшись вдруг лицом к лицу с ужасной необратимостью, понять, что впереди - проклятье и адское возмездье. Многое в живой природе и в биосфере не восстановишь указами властей и директивами партий.

Это я все к тому, что в Китае, так же как, впрочем, в России, невозможно быть просто праздным туристом и бездумным соглядатаем. Проблемы этой огромной страны, удачно и достойно, в отличие от той же России, воспрянувшей к нормальной жизнедеятельности, захватывают моментально. Именно это и определило главный мой интерес - страстный интерес к современности Китая, интерес к живой его природе, а не к музейной старине и к руинам прошлого, как это обычно происходит в Греции, Италии, Франции и Испании.

Кроме того, Мао, как всякий хитрый тиран, будь то Ленин, Сталин или Гитлер, сумел вовремя отвести от себя удар миллионных толп людей, достаточно очумевших от голодухи, экстремистского идиотизма партийных боссов, больших скачков и прочей социальной вивисекции действительно талантливого продолжателя преступного учения Ленина-Сталина. Поэтому безумие толп обрушилось на якобы врагов любимого вождя, просто на шибко вумных интеллектуалов, на несчастных пианистов и, конечно же, на памятники классической старины, неприятно напоминавшие молоденьким варварам о гегемонии помещиков, капиталистов и аристократов императорских времен. Варварски были разрушены - не раз мы в этом с горечью убеждались, - особенно в провинциях, а не под боком у Мао, в пекинской резиденции императоров, многие пагоды и иные шедевры национальной архитектуры. А во всем даже умело восстановленном всегда видится мне нечто протезное или, что еще горестней, невыносимо трагическое, как в фотографиях лучших людей России, изведенных в застенках разных Лубянок.

И все же кое в чем нам с Ирой повезло, кое-что неописуемо прекрасное, выдержавшее единоборство с варварскими толпами Мао, мы все-таки увидели, но об этом позже.

Меня все-таки укачало в тачке и сморило. А на автобусной станции был уже иной Пекин. Многолюдье, толчея, крики кондукторш и водителей, некоторая давка при посадке в автобусы, напоминающая давку в Москве и в российской глубинке в часы пик... скопление лавок не только со всякой дорожной жратвой, но и со стройматериалами, с тряпьем... кока-кола - никуда и нигде от нее не денешься... пиво, европейское, японское, австралийское и местное, кстати, замечательное по своим качествам...

Ох и жаден глаз на первые впечатления! Зазевавшись, я потерял и провожатую нашу, и Иру. Провинциалы пялятся на меня как на инопришельца и крайне диковинного зверя. Толпой обступили. Ну а толпа китайцев это вам не толпа исландцев, которых и без того мало. Но у меня от такого многолюдья - праздничное, по детской еще привычке, настроение. Озираюсь по сторонам. По-детски же перетрухнул, что потерялся. Что-то у кого-то спрашиваю. Многие смеются. Весело (явно насчет меня) переговариваются. Ничего не понимаю. Мой плохой английский тоже никто не понимает, а разговорник у Иры в сумке. Беда. Пекин, елки-палки, даже не Париж, где снобы-ксенофобы демонстративно презирают английский, гнусно молчат в ответ на вопрос, но иногда пожалеть все-таки могут заблудшего туриста. А тут никто, видать, английского не знает.

Мне в стресс лучше бы не впадать. Может, думаю, для бодрости духа поддать? Но виски в сумке у Иры. Чтоб предупредить стресс, прибегаю к русской народной психотерапии, исторически проверенной и практически безотказной: вслух проклинаю себя самыми страшными матерными ругательствами. Тут же физия моя нервозна и похабна заливается краской стыда. Очень пожилой дядя говорит мне приветливо на неплохом нашем, великом и могучем: "Если вы жену, детей, бога, душу, мать потеряли сейчас, мы радио скажем позвать, здравствуйте, добро пожаловать, чем богаты, всегда рады, как говорится, до дома до хаты"..

Клянусь, услышать в такой ситуации русский - да это же, как подыхая в Сахаре от жажды, напасть вдруг на родничок с ледяным виски или просто с водой! Найдут меня, сироту, не оставят, подумал я и пристал к дяде с вопросами, что, как и откуда у него такой совершенный русский.

Миша меня, говорит, зовут... Институте в Урале учился... Нижний Тагил сталь разливал... любовь был... Клавдия... обком сказал: лучше, парень, коммунизм уезжай сам себе строить... рис сажай... Клавдия колхозу нужна... доказываю: любовь, товарищ, не картошка, даже не водка... русский китаец братья навек... какой там братья!... водку пили, песни пели... Клава... Клава... силком обратно отправили, а тут партия тоже к себе не взяла... ревизионист, объявили, враг народа, значит... Теперь все хорошо... жена, дети, пенсия... слава Богу... всегда добро пожалуйста...

Тут вижу: вихрем мчится на меня разгневанная Ира. Как, думаю, все прекрасно складывается, жаль только разбитую любовь бедной Клавы и сталевара Миши... Ему напоследок успел все-таки сказать что-то крайне залихватское насчет грустных странностей жестокой жизни на Земле. Из-за Ириного гнева ни адреса, ни телефона не успел, дурак, взять. Уселся на свое место. Музыку включил водитель раньше, чем мотор автобуса. Заунывно-радостная такая оглушающе зазвучала мелодия расставания со столицей и ожидания приезда в провинцию. Поехали в Тайюань!

Ч В
А Т
И О
Н Р
К А
А Я

После установления личного рекорда продолжительности пребывания в небесах, решил слегка по-земному расслабиться. Врезал из горла виски и заел его половинкой китайской сосиски. Булку и сосиску, то есть нечто темно-оранжевое, длинное, в прочном пластике, успела купить для нас наша милая опекунша.

Поверьте, в колбасном изделии было три процента свинины, массированно подстрахованной от быстрой порчи зернистым крахмалом. Если уж американская сосиска, как, впрочем, и народная сосиска брежневской эпохи, есть совершеннейшие выродки в старинном семействе сосисочных изделий, то слопанное мною, просто вон из кожуры лезло, чтобы, будучи изделием картофельной, как нынче говорят, национальности, нахально втереться в почтенный колбасный ряд хотя бы на правах дальнего родственничка. Вот они, думаю, дурные веяния века, вот они, великому кормчему жевать бы их в мавзолее до конца света, плоды слепого пресмыкательства старинной китайской кулинарии перед конвейерами серости и бездушными стандартами американского нарпита. Слаба оказалась компартия Китая. И тут, видать, никуда не деться народу от проклятых хот-догов и кока-колы. Слюнки глотаю, вспоминая карские в "Самоваре" и цыплят-табака, не говоря уж о рыбном ассорти...

Покемарить бы, мечтаю, часок-другой, потому что до Тайюаня, столицы провинции Шанси, куда пригласил Иру институт финансов и экономики для натаски в английском молодых строителей человечного капитализма с социалистическим лицом, - до Тайюаня шесть часов еще переть. Размечтался, видите ли, поспать захотел! Куда там! Вдруг рев и грохот раздался, на дюжине телеэкранов замелькали титры, а потом и кадры какого-то жуткого фильма про уголовников зеков в зверски жестоком лагере Гонконга. Вопли-сопли... стрельба... побои... блатные драки... муки-суки-мотогонки на судзуки... - казалось, вся эта ушираздирающая мура возжаждала свести меня с ума... Что делать? как возопили бы на моем месте Чернышевский с Володей Ульяновым. Я принял единственно правильное в такой экстремальной ситуации решение. Сначала спускаюсь прямо в тартарары сортира, так низко расположенного в днище салона и так дрожащего под ногами, что... поверьте, даже при мощных трясках в южно-корейском боинге не испытывал такого страха. Впрочем, по сравнению с салоном, сызнова простите за вполне уместную звукопись, сортир был не адом, а всего лишь чистилищем. Тем временем совсем стемнело. Так что даже не поглядеть на заоконный пейзаж и не отвлечься от безумного грохота дюжины ящиков над головами. Как тут не сказать, что китайцы - народ необыкновенно шумный, обожающий грохот барабанов, медных тарелок, треск петард, песни, хохот, застольные громкие споры. К тому же мало кто стесняется громко окликнуть знакомого в местах многолюдных, а ведь немноголюдных публичных мест в городах Китая еще меньше, чем сливовых рощ на полюсе...

В общем, вновь врезаю виски. Желание спастись от неимоверно громкой стрельбы, ударов кулаками ментов в "бубны", то есть в лица зеков, от актерских спастись реплик, стрельбы и музыки - было таким мое желание страстным, верней, таким молитвенным, что задремал. Уверовав в силу автогипноза, уже не был беспомощной жертвой проклятых грохочущих ящиков. Ничего... ничего, дремотно мечталось мне, скоро до боссов китайского автобусного бизнеса дойдет, что надо бы и на земле выдавать пассажирам вшивенькие наушники, как это делается в небесах и на море.

К слову говоря, в Китае много чего предстоит сделать не только для развития высокоприбыльного туризма, но и для сравнительно комфортной жизни самих китайцев. Проблем в огромной стране и у самого многочисленного народа в мире, как я вскоре понял, навалом. Демография, экология, развитие экономики и сельского хозяйства, оборотная сторона высоких темпов роста, регионализм, нацменьшинства, Тибет, борьба с коррупцией, преступностью и наркоманией и так далее. Ни в одну из этих проблем, естественно, еще не успел вникнуть. Ведь взгляд туриста - обычно взгляд торопливый, жадный, а оттого поверхностный и слегка праздный, хотя весьма полезный как раз в силу своей поверхностности. Взгляд, брошенный с птичьего полета даже старым гусем с рюкзаком за порядком потрепанными крыльями, способен выхватить то, что сделается объектом пристального интереса и глубокой сердечной привязанности. Зачастую именно он, этот взгляд, становится папашей мечты о более вдумчивом знакомстве с разными городами, с глухими провинциями, с культурой и бытом стран и народов. Между прочим, нескованность, скажем, социологическими и политологическими задачами, то есть незашоренность глаз, буквально с первых же дней пребывания в Китае дала мне возможность учуять да и увидеть массу доказательств того, что начисто отсутствует в атмосфере энергичной здешней житухи, - отвратный душок всенародного депрессивного состояния. Душок этот, не переставая, изводил меня в одной стране, в России. Лично я, исходя из причин, вызывающих это состояние, верней, массовое заболевание, называю его красной депресней.

Поверьте, просто невозможно было не учуять, что китайцы порядком психически превозмогли за двадцать лет действенной ихней, а не сюрреально криминальной и туфтовой перестройки, как в России, память о лишениях и кровопролитиях, на которые обрек их Мао. Он ведь был типичным фюрером-утопистом, экстремистом и безответственным экспериментатором, как, впрочем, все бесноватые революционеры, дорвавшиеся до рулей власти. Ну а разве нормальное настроение жизни - жизни необыкновенно трудной, но полной реальных надежд - это не главное в Китае, думалось мне не раз, разве это не залог того, что почти полтора миллиарда китайцев утверждают основы новой социальной и духовной жизни, несмотря на отсутствие в стране высоких, удобных для комфортной жизни граждан стандартов, скажем, шведской демократии и по-американски шустрой бюрократии, несмотря на необычайную задымленность воздуха, загрязненность рек, перенаселенность и прочие сложные дела. Кстати, если бы я сравнивал увиденное в Китае с положением дел не в России, как-никак некогда взявшей с собой Китай по одному уголовно-политическому преступлению против собственных народов, их культуры и исторической памяти, а, к примеру, с положением дел в той же Швеции или в Америке, то не дух у меня захватывало бы от искреннего восхищения перед успехами китайцев, а приуныл бы я и, возможно, трудно было бы мне поверить, что и горы они своротят, и разные со временем разберут завалы, и залижут ужасные раны, и пахать будут с утра до ночи в мелких бизнесах, на полях и на бесчисленных стройках - одним словом, удачно начнут обустраиваться...

Наконец-то кончился жутковатый гонконгский фильм. Словно по команде, заснули, утомленные воплями и драками пассажиры. А я, подремав, бодрствую. За окном тьма тьмущая. Возможно, еще и поэтому в памяти у меня - лицо и фигура бывшего уральца... в памяти моей мелькают кадры исторического фильма про то, как Никита Сергеевич скандально поссорился с братом на век, Мао Дзе Дуэньлаичем. Лет сорок с тех пор прошло. Вон он какой непредвиденный оборот крутануло колесо истории, когда один крепко вставший на ноги брат, взял да и перекрыл из-за каких-то там малопонятных всем нам, совкам, разногласий в партийных делах и марксистских планах - перекрыл кислород своему полунищему, доверчиво пошедшему по братскому красному следу братцу. А если б не перекрыл, то, вероятно, совсем по иному сложилась бы и без того достаточно сюрреальная история последних десятилетий этого века. Но слава Богу, что и в истории, и в жизни многое иногда случается к лучшему. Продолжай дружить оба брата - вовек не пришла бы ни одному из них в голову мысль о необходимости быстрейшей ревизии проклятого утопического Учения. Великий, но, что гораздо важней, башковитый и дальновидный Ден Сяо Пин на десять лет ухитрился обскакать старых маразматиков из политбюро КПСС. Целых десять лет раскачивались мавзолейные наши кадавры, пока Китай одною ногой осторожно, как Мао в Янцзы, входил в стихию рыночных отношений, а другую удерживал на твердых почвах заботы о социальных нуждах народа. И хватало у него рук не дать мелким рукам стать хозяевами теневой экономики страны, запретить перекачку ими валюты в банки Старого и Нового Света, поощрить их инвестировать ее в экономику одной страны, с жестокой силой поддерживать законы, защищающие жизнь и имущество граждан, развивать связи с мировым бизнесом, поддерживать здравоохранение, образование огромного народа и так далее.

А о том, чего добилась за десять лет перестройки моя страна, Россия, в Китае лучше было не думать. Тошно становилось на душе от сравнений новых исторических путей двух великих многострадальных народов. Тошно. Вновь я с ужасом думал: куда же смотрели вы все эти десять лет, господа генералы с Лубянки? С кем боролись? С поэтами, художниками, танцорами, прозаиками, музыкантами, философами, социологами? Что за мысли поворачивались в зажравшемся мозговом тесте, работавшем на нескольких дебильных динозавров из политбюро? Изучало это тесто практический опыт Китая, враз порвавшего со всем тем, что парализовало энергию миллиарда китайцев, держало их в голодухе и вдали от перспектив нормальной жизнедеятельности? Наверняка изучало. Лубянка никогда не испытывала недостатка в объективной информашке насчет сравнительного положения дел внутри страны и в Китае. И все же, из года в год продолжали вешать лапшу на уши старцам из политбюро ушлые цекистские референты да лубянские дезинформаторы. Хотя именно они-то, как теперь стало ясно, прекрасно успели подготовиться к уркаганской дележке державной собственности да партийных бабок. А время и возможность позаимствовать у прагматиков-китайцев проверенные на практике реформистские идеи - все это безнадежно было потеряно. Куда там теперь России догонять Америку! Китай ей рано или поздно догонять придется, чтобы не бухнуться ему в ножки с протянутой рукой. Вон он - со страшной силой рванул в новое тысячелетие, сбросив с плеч тяжкий балласт догматизма и шизофренических грез...

Разные чувства и мысли обуревали меня в автобусе. Я и заснул, размечтавшись о том, как познакомлюсь со здешней жизнью, как поездим мы с Ирой по стране, по старинным местам и по городам побродим... Разбудил меня музыкальный гром - сразу во всех ящиках. Песней счастливого прибытия это называлось.

Наконец-то Тайюань, приехали!

Странная вещь, больше суток добирались мы автобусом, самолетом, снова автобусом и всякими такси до Тайюаня, столицы провинции Шанси, и наконец-то прибыли на место нашего назначения, как сказал Пушкин, лучший друг изгнанников, путешественников, а также командировочных. Больше суток добирались, а сна - ни в одном глазу, и, очевидно, от радости, что довезли ее не разбитой и не трещащей от мигрени, башка моя чиста, как стеклышко.

Прибыли на стареньком, загазованном, словно душегубка, ужасно дребезжащем, но бесстрашно юркавшем на улицах таксомоторе. Напоминала эта тачка не легковушку, а ржавую коробку из-под сардин в томате, из тех, что валяются на пустырях и помойках. Скажу, чтобы не забыть, в столице провинции Шанси полно и комфортабельных такси - фольксвагенов, фиатов и даже нескладных волг, но большинство машин - это тачки вроде нашей. Если бы американские рвачи умели ремонтировать людей побитых хворями и к тому же малоимущих с такой восхитительной любовью, с какою в Китае умеют продлять жизнь бедненьких машин, давно свой век отживших, то, любой нью-йоркский бомж тянул бы лямку своей судьбы лет на тридцать дольше Роллс-Ройса миллионера Нахамкина. Прибыли. Въезжаем на территорию института экономики и финансов. В темнотище белеют и сереют учебные корпуса, здания общаг, пятиэтажки учителей, администраторов и обслуги.

Насчет деревьев - не густо. Вырубил тут Мао целые леса на растопку допотопных домен, так и не догнавших заводы Питтсбурга и Нижнего Тагила по производству чугуна и стали. Запах какой-то не очень приятный вокруг. Эдакая смесь пустыря с помойкой и тотальной индустриализацией. Тем же Нижним Тагилом, в общем, потягивает. Чует моя душа, обожающая лунную меланхолию, что луна вроде бы должна быть в небесах, но ее ни хрена что-то не видать. Снова чуть забегая вперед, скажу, что утром и солнца в небесах не приметил. То есть светило светило, но было похоже на полную луну. Вот какой смог в тех краях. Там ведь поблизости уголек добывают и варят медь.

Вообще, в Китае так хреново обстоит дело с экологией в густо промышленных регионах, что ситуация поистине трагична. Причины чрезвычайно просты. Например, я, наш Даня и спаниель Яшка - мы втроем плюс гости так регулярно засираем сверху донизу три этажа таун-хауза, что если бы Ира не прибирала за всеми нами и за всех нас, не пылесосила и не вымывала, то все мы, включая ее, заживо заплесневели бы за пару месяцев. Вот и Китай - в сводках пишут о росте добычи угла, а приходили мы из города с хрустом пыли угольной на губах и с рожами героев кинофильма "Большая жизнь". Я уж респираторы хотел купить для наших сопаток, но студенты сказали Ире, что лучше всего чаще отплевываться и сморкаться, чихая на все декадентские тонкости буржуазных манер. Так что в Америке пришлось мне с трудом отвыкать от этого народного способа борьбы с техпрогрессивной тухлостью окружающей среды. Китай много чего производит своими силами для себя и на вывоз, вон - в любом кей-маркте и джей-си-пенни тьма тьмущая китайских товаров, но пока что правящей компартии начхать, насморкать и наплевать на приборку в доме проживания всей нации. Вал надо гнать со всенародным азартом. Таков уж Китай. Здесь неспроста веками и нынче на каждом шагу азартно играют в картишки и в многие иные игры. Вот и вся нация во главе с партийными крупье многим рискует, игра по-крупному, пошла нация ва-банк. Ставки очень уж велики и привлекательны, а историческая игровая ситуация весьма для Китая благоприятна. К тому же бывший СССР крепко попал за все ланцы в холодной войне, а России вряд ли теперь дадут отмазаться ушлые руки мировых финансов и экономики, одной рукой дающие ей в долг под проценты на игру, а другою старающиеся отныкать большую часть выигрыша... Забудем об этих грустных материях, как однажды вечерком лирично сказала мне знакомая завсельпо, когда колхозные руки сперли у нее партию дефицитного ситца и черного плюша...

Проводница наша расплачивается. Я хочу от себя лично отстегнуть водителю чаевые за дивное мастерство вождения старушки-тачки, но мне дано было понять на английском, что в Китае нигде, НИГДЕ не принято давать чаевые, да и брать их тоже. Не буду лукавить, радость моя намного превысила легкое огорчение. Скажем во Франции и в Италии - странах, отвратительно развращенных туризмом - безъязыкому путешественнику не просто разобраться, сколько оставить гарсону кабака, чтобы не показаться жлобом нагловатой и капризной этой персоне, а себе - безрассудным купчишкой. НИ-ГДЕ! Замечательно. Неужели ж, думаю, это компартия довела до такого неслыханного благородства и даже, я бы сказал, апофеоза чувства достоинства миллионы таксистов, носильщиков, официантов и прочих рыцарей обслуги?

Второю радостью было то, что поселили нас в чудеснейшей, уютной, чистой, вполне со вкусом обставленной, огромной, по местным условиям и нормам, как впоследствии понял, квартире. Газ, горячая вода, ящик, стереосистемка, холодила, телефон, цивильная ванна, а в углу ее - импортный, то есть советский унитаз времен братства навек. Внутри него марка завода "30 лет Октября" и серп с молотом. Это еще одна приятная неожиданность. Дело было не в прекрасной возможности огульного глумления над святыми эмблемами глуповатой плебейской утопии. Уж больно много чего страшненького наслышался о квартирном быте в Китае, особенно о зияющих под ногами дырах в общественных сортирах.

В Китае, и правда, навалом так называемых резких социальных да и бытовых контрастов. Красавцы-небоскребы, фасады которых отделаны мрамором, гранитом и обожаемой в этих краях бронзой, соседствуют с неописуемо жалкой кирпичной вшивотой. На таком фоне даже местные хрущобы кажутся жилищными массивами зажиточных людей, хотя обитают там пролетарии, мелкие служащие и прочие рядовые граждане. Но дело-то вот в чем. Где их только нет контрастов этих, вежливо говоря, социальных? Они и в богатющем Нью-Йорке имеются. И в Римах с Парижами. А уж в Москве, здорово, надо сказать, подновленной и местами зашиковавшей, ужасно на каждом шагу возмущают они ум и бередят душу. Но в Китае, где за двадцать реформистских лет динамика жизни общественной, коммерческой и промышленной становится такой прыткой, что руководители страны временами просто побаиваются темпов роста, - в Китае неудержимое стремление построить на месте всякого старья и нищей вшивоты действительно новую страну, вызывает, во всяком случае, у туристов, не чувство безнадеги, но уверенность в том, что неприглядность некоторых мест - дело временное...

Только мы, как говорится, соскочили с лошадей, как нагрянула к нам с визитом интересная такая дама, лет сорока пяти, Вэнди, говорит на сносном английском, меня зовут, хау а ю?... Тут же зазвала в ресторан от имени кафедры русского языка. Ну, у меня сразу слюнки потекли, несмотря на вялость и усталость. Я ведь мечтал полопать в настоящем китайском кабачке, а не в американизированной забегаловке Чайна-тауна. И завела нас Вэнди в ресторан для профессоров и товарищей администраторов при комбинате питания Института.

Встречают нас две девушки-официанточки. Щечки у них смуглые и умные - так и пышут щечки искренней расположенностью к клиентуре. А глазки девушек формой своей и цветом косточки тех же свежих персиков напоминают. Стройны девушки. Не сказать, что обе они были красотками из тех, что выворачивают длиннющие бедренные мослы на подиумах мира или ошиваются на базарах Голливуда, но невозможно было не учуять в простых лицах и фигурах девушек, точней говоря, в их существах и в их нисколько не лакейских манерах то драгоценное качество, которое издавна именуется женственностью. В Китае я не переставал удивляться наличию этого самого качества не только в молодых и свеженьких особах, но и в женщинах средних лет, и в старушках - вообще в женщинах. И это, между прочим, несмотря на то, что большинство из них одеты просто, не наштукатурены, не сверкают кожами и не шуршат шиншиллами манто, да к тому же на глазах твоих ишачат, волокут на горбинах и на велосипедах тюки с мешками, кашеварят, торгуют, дворничают, водят троллейбусы, служат в армии, торчат в конторах и так далее. Соответственно, ни разу я не встретил в Китае мужеподобных девушек и женщин, которых - как стерилизованных собак в нашей Америке. Почему? Не знаю. У нас тут даже бег трусцой и всякие жимы, обожаемые мужеподобными леди и женственными джентльменами, есть не признак здоровья, а симптом явной дегенерации человека, некогда существа физически полноценного, в мускульном труде и на своих двоих сжигавшего лишние калории. Не это ли, кстати говоря, одна из причин тайной, а временами и явной войны полов, победителями в которой вполне могут стать чужого дяди живчики в пробирках и биологи, богатеющие на клонировании новых поколений? Что касается жизни в Поднебесной, то она, полагаю я, все еще на много порядков естественней и традиционней, чем на Западе. Да и в мифологии, религии и философии китайцев четко разделены, при дивном, заметим, их слиянии, два Великие Противоположные Начала - Мужское и Женское, Ян и Инь, что, на мой взгляд, продолжает воздействовать на психологию и, в конечном счете, на физиологию самого многочисленного, не забудем, народа на белом свете. Может быть, именно поэтому в Китае пока еще, слава Яню и Инь, нет почвы для оголтелого разгула экстремистского феминизма. А женоподобные мужчины, выглядевшие не голубыми товарищами, а просто людьми нездоровыми, попадались мне на глаза. Попадались. И это лишний раз утверждало меня в давнишней моей вере в то, что именно Женщина - представительница сильного пола, а не мужчина. Осмелюсь повторить одну премилую банальность. Женщина настолько биологически сильна и восхитительно интуитивна, что снисходит до поддержки в крайне тщеславном, от природы внутренне неуверенном мужике иллюзии первородства и разного типа превосходств. Женщина, если угодно, это мощный магнит, а мы, мускулистые дяди, всего-навсего железные и стальные опилки, довольно комически считающие себя наделенными более сильной, чем у прелестного магнита, притягательной силой... В общем, в массе самого многочисленного народа практически нема мужеподобных дам, а женоподобных товарищей - минимальное количество. Отсюда и мощное сексуальное полюшко жизни, возделываемое в пределах рода без лишнего французского шума и хвастливого самолегендирования, каковое имеет место в Грузии и в Италии. На полюшке этом крестьяне и крестьянки тысячелетиями так любовно разбрасывали семечко и такие огромные собирали раз в году урожаи младенцев, что в 20 веке партии решительно надоела вся эта шальная геометрическая прогрессия. Органы партийные грозно погрозили указательным пальцем половым органам своего же народа и сказали драконовски твердое НЕТ сексу безответственно воспроизводительному. Лучше уж ограничить родительские аппетиты, подумала партия, чем отныкивать у России жизненные пространства до того, как ее окончательно парализовали перестроечники всех блатных мастей.

Результат суровой демографической политики? Пожалуйста. За полтора месяца лично мы с Ирой встретили в многомиллионных толпах взрослых людей не больше двух дюжин беременных дам. Очень редки в парках и на бульварах молодые мамы с колясками, под которые то и дело попадают старушки у нас в Кромвеле. А с единственным ребенком в молодой семье носятся в Китае, как с описанной торбой. Если бы доктору Споку пришлось понаблюдать, как мне, за беспределом поведения нескольких везунчиков зачатия и рождения, то он начисто отрекся бы от своих небезвредных максим сверхлиберального воспитания детей. Он спешно начал бы рекламировать по ящику эластичные мужские ремни с колючими шипами, обмазанными либо горчицей, либо бромом. На чем мы остановились, когда меня снова занесло? Ага!... Милые девушки подали нам толщенные меню.

Полистали мы с Ирой эти фолианты и со спокойствием души, часто вызываемым полнейшим незнанием языка, переложили выбор блюд на плечи Сэнди. Вот чем попотчевали нас наши опекунши. На закусь - длинноногие такие тоненькие грибы с луком пореем, киндзой, тоннами, надо сказать, поглощаемой в Китае, уложенные штабелечком и слегка подправленные горчичным маслом. Тут я глотнул виски из фляги, подаренной мне Романом Самоваровым, директором ресторана "Каплан". В самый раз пошли дольки бамбука под соусом из креветок. Затем был ударчик по печени маринованно-жареным поросем, скорей всего изящно нарезанным опасной и очень острой бритвой. Все это было смягчено нежнейшими, кружевными какими-то хрящиками, тоже политыми душу ублажающим соусом. Я, не стесняясь своего невежества, стал задавать нашим дамам всякие поварские вопросы, ибо давно уже мечтаю заняться регулярным стряпаньем китайской жратвы. Хрящики оказались нисколько не пахнущими лавандовым мылом кучерявыми веточками свежей морской мочалки - той, которой, помнится, торговали на Трубном абхазы и грузины - владельцы плодов Черного моря. Если хрящики посильней подварить, подумал я, и потом смешать с дошедшей до ручки телячьей ножкой, то это был бы прекрасный диетический хаш для снятия ужасной похмелюги и начала новой, более суровой и трезвой жизни. Горячие закуски: сельдерей с бобами, пересыпанными дольками чеснока, под джинджер-соусом и филейные кусочки курицы. Грибы с густой подливкой из черной фасоли и какой-то зелени. Затем - шпинат с кончиками стебельков, которые я по наивной своей глупости всегда вышвыривал в мусор. Вкус этих тающих на губах стебельков так же неописуем, как некогда вкус горячих поцелуев в холодрыжном подъезде. Лопать мы с Ирой, по-китайски сдержанно и неторопливо, еще не научились. Да и от палочек сводило пальцы. Поэтому мы вынуждены были, подняв руки, взмолиться помиловать нас - спасти от коронных блюд этого скромного, ничего-себе, елки-палки, ужина, уже торжественно дымившихся на подсобном столике. О"кей, никаких проблем. Коронные блюда мгновенно были упакованы девушками в коробочки и мешочки. Вэри гуд, есть о чем помечтать, борясь ночью с разницей во времени! Я попытался расплатиться - куда там! Вэнди крайне неодобрительно посмотрела на меня. Это был взгляд секрета парторганизации кафедры, каковым она и являлась, брошенный на несмышленого провинциала, кандидата в члены партии. Счет, как я понял, был на удивление мизерным. Для доллара в Поднебесной пока еще райская жизнь.

Чуть не забыл. Ира с самого начала не ленилась просить наших китайских знакомых начертывать для нас иероглифы названий разных блюд - мясных, овощных и прочих. Так что, заходя в очередной кабачок мы не мучились, а просто тыкали пальцами в блокнотик и нам таранили все то, что было нам по душе. Правда, не раз, из-за тоски по многообразию, я бродил по ресторану и глазами выискивал на столиках что-нибудь внешне очаровательное. А уж тогда просил официантку, растерянно следовавшую за мною, притаранить нам то-то и то-то, угря, скажем, или замысловато заделанную утку, или суп черепаший, или миску лапши, пересыпанной морскими гадами и водорослями.

Кстати, я вовсе не чревоугодник. Я необыкновенно почтительно и очень благодарно отношусь к китайской кухне еще и потому, что она - ей, между прочим, несколько тысяч лет - на все стопроцентов диетичная - раз, и фармацевтичная, то есть целительна - два. Есть в Китае ресторанчики, где хозяин или официант, поначалу нащупывают у клиентов пульс, выясняют, как там ихнее здоровье, какие их изводят болячки, и только тогда, исходя из прощупанного диагноза и собственной вашей информашки, рекомендуют ту или иную жратву. Так однажды, придя во врачебный трактир с каким-то, вежливо говоря, полупоносом, похмельной депрессухой и с аритмией, я, пожевав чего-то ужасно нежного, потом немыслимо острого, потом восхитительно проскальзывающего в пищевод, далее везде, потом чего-то выпив и насладившись паровой рыбкой с пряностями, вышел оттуда с гордым полузапором, сердце мое, стучало ровно и беззвучно, как дизель атомной подлодки, а бодр был словно стахановец на стройке Великой Китайской Стены, где вскоре мы побываем. Кроме шуток, если бы китайцы не употребляли в пищу такую массу разнообразной зелени с иными плодами земли и вод земных, то, не знаю, выглядели бы они такими здоровыми и стройными людьми, не знаю. Впрочем, я уверен, что плодовитость китайцев процентов на 80 зависит от магически целительных свойств их национальной кухни, да и от ее эстетики тоже. А с другой стороны, думалось мне иногда, в аппетитах своих надо уметь сдержанно сочетать художественную всеядность со благородной избирательностью вкусов, любовь к старинной китайской кухне с тягой к затейливой изысканности грузинских застолий и верностью дивному русскому стряпанию, не говоря о вечном почтении к иным великим блюдам, более долголетним, чем пресловутая дружба народов. Что, скажите, за жизнь без холодца под стакан ледяной воды, без селедочки, бастурмы, суши, винегретика, сациви, пельмешек и массы ихних разноплеменных родственников, что, ответьте мне, за кайф без шашлыка, желательно, карского, осетрины с грибочками, бешбармака, ухи, кисло-сладкого жаркого, телячьей отбивной, киевского торта и прочих восхитительных блюд, от которых мы всю жизнь балдеем, которые одним, мне, например, сокращают жизнь, а кое-кому, допустим, немецкому писателю Юнгеру, недавно умершему, продлили ее до ста двух лет.

Наладить сон, больше суток лишь подремавши, да и еще с разницей в полдня во времени, - скажу вам, трудновато. Но не дрыхнуть прилетели мы сюда, а глазеть вокруг. Глазеть и попытаться, если не почуять себя, как карпы в воде, то хоть слегка просечь некоторые особенности сложно устроенного космоса национальной китайской жизни...

В Тайюане поздняя осень. Заморозков еще нет, но ранним утречком, пользуясь слабостью солнца, близкие горы овевают холодком туманным немноголюдные аллеи кампуса. Студенты еще не высыпали из общаг. Первый наш выход в город.

Только что рассвело, но за оградой институтской территории - звучанье речи незнакомой... запахи и звуки, которые есть приметы энергичного стряпанья... ножи стучат на разделочных досках... слышно, как тесто шлепают руками и с силой отбивают его об те же доски... пельмени, значит, вот-вот будут готовы... луком, чесноком, киндзой, пряностями шибает в ноздрю, выбивая из глаз слезу умиления и восторга... вот мы с Ирой уже в гуще стряпух и стряпающих мужичков... это, естественно, частники. Потом я узнал, что многие люди - а впечатление такое сложится, что энергичны в Китае все китайцы от мала до велика - многие люди до начала основной работы успевают подкалымить на приготовлении утренней жратвы. К слову говоря, кое-кто после рабочего дня или службы раскладывает лотки и всякой всячиной кое-что приторговывает себе на мелкие расходы... масло шипит на сковородах... что-то овощное заворачивается в лепешки... обручами свежей лапши артистично манипулируют подмастерья... с десяток, как я понял, разных похлебок закипают в кастрюлях... горы диковинной заправки высятся рядом с ними - овощи, зелень, свинина, курятина, ракушки, креветки, рыба... булькают соусы в котелках и в судочках... скоро студенты подрубают все это - начисто сметут копеечную, но вкусную жратву, а братия поварская возьмется за стряпанье обеда... потом и ужина... так вот одни целый день не без прибыли для себя крутятся, а другие благодарно и очень экономно не казенную, а домашнюю жратву. Надо ли говорить, что уличная еда - самый первый, самый простой уровень ежедневного кулинарного ритуала простых китайцев, которому охотно следуют даже люди с достатком, поскольку более изысканная кабацкая жизнь начинается гораздо позже. Попробовав лапши и пельменей - величиной с кулак - мы с Ирой зачастили потом на славный пятачок около институтских ворот. А днем там образовывался уличный, иначе его и не назовешь, универсам. Все там было - от носков, стирального порошка и обувной ваксы - до кока-колы, семечек с орехами и фруктов...

Вы спросите, а что это я так бездуховен - все о жратве да о жратве толкую. Впрочем, я и сам себя ловил в Китае на частых мыслях об этой самой духовности - в нынешнем ее российском понимании - и на страстях мистера желудка. А вот почему я так бездуховен. Дело тут не только в действительно страстной моей любви сразу к нескольким китайским кухням. Я просек, что никакие реформы не пошли бы в Китае такими высокими и не туфтовыми темпами, если бы все тот же Дэн Сяо Пин и его неглупые коллеги не сообразили, с чего надо начать новую жизнь народу, до чертиков измордованному в одной отдельно взятой депрессивной стране. Накормить надо народ - вот с чего. Дать ему возможность самому производить жратву, чтобы и сытым быть и обрести чувство достоинства. Расковать надо природную его тягу и гений трудолюбия к самодеятельности во всех самых традиционных сферах общественной жизни. Необходимо перестать долбать ему мозги марксистско-маоистской тухлятиной, давно потерявшей наркотические свойства и так далее. Вот и пошли реформы. К сожалению, в России, где даже ханыги неустанно гунявят в пивнушках о своей якобы духовности, безнадежно глупо побрезговали пойти по китайскому пути. Там пошли по пути, указанному Валютным Фондом, усеянному долларами, и по прочим идиотским путям. Там начали не с земли, не с поощрения коммерции, не с правовой защиты бизнесменов, а с воскрешения прежде запрещенной литературы, с размножения партий, с приглашения урок из-под нар на раздел национальных богатств, с рэкетирства, с мгновенного превращения комсомолок в грязных шлюх, с казино, с киднапинга, с убийств стариков, владельцев квартирок, с продажи за рубеж несчастных сирот, с револьверизации и автоматизации всей страны, с фашизации неприкаянных слоев населения...

До центра Тайюаня далеко - километров пятнадцать. Едем туда на троллейбусе. Спешить некуда, хотя везде навалом таксистских коробок из-под сардин. Ну и во всю глазеем по сторонам. Поразила нас огромная протяженность и ширина улиц, очевидно, прозапас рассчитанная на прирост рождаемости, если та внезапно вырвется из-под опеки партии и государства. Почти все улицы - либо Садовые кольца, либо Комсомольские проспекты, если не шире. Их крайние ряды отданы во власть велосипедистов, показавшихся нам - из-за многочисленности их и независимого нрава - как бы и не людьми, а двухколесными мутантами. Вдруг то один мутант, то другой вырываются под носом у троллейбуса на середину улицы, прут себе куда-то против движения, давая всем понять вольной своей грацией, что они вполне спокойны за свою безопасность. Это вы, мол, товарищи водители, думайте и шустрите, как бы нас не сшибить и не обидеть, прав у нас больше, чем у вас. Ну велосипедисты, а их тут десятки миллионов, если не сотни, ладно - они как бы мутанты. Еще больше поражает отношение водителей грузовиков и легковушек к правилам движения. Поверьте, это весьма страшновато, когда осознаешь, что иногда на правила эти начхать всем - и пешеходам, и велосипедистам, и разной шоферне. Нет правил. Анархия! В чем дело? Возможно, китайцы таким вот странным образом намекают партии на то, что они намного свободолюбивей, чем ей кажется? Вот тачка несется к нужному ей месту против движения, чуть ли не лоб в лоб встречному самосвалу. Это явно психическая атака, бесстрашно принятая обоими камикадзе асфальтовых просторов. Закрываю глаза - сейчас бабахнутся, все... абзац... ан - нет. Это мы с Ирой стоим, как остолопы, а обе тачки успели разъехаться, причем без взаимной клаксонной истерики, без адских проклятий, чего не может быть ни в Москве, ни в Иерусалиме. Жаль времени нет эфирного для рассказов-ужасов о такого рода рядовых явлениях на улицах провинциальных городов.

В Пекине, конечно, больше было порядка. Там ОРУД-ГАИ на каждом шагу. Но как вот не сказать о том, что при всем наплевательстве на самые элементарные правила, на мигалки и на степенные светофоры, китайские водители (там, где нет ментов) проявляют интуицию и мастерство пилотов сверхзвуковых истребителей. Это и понятно: хочешь пошустрить на перекрестке и покуражиться на площади - умей чуять ситуацию и делать мгновенный расчет. Ставка - свое или чужое здоровье, бабки на ремонт машины, хорошо еще, если только своей, возможна драка с кем-то пострадавшим, имеющим силы врезать тебе в глаз, волокита с ментами, суды и так далее. Рискованное - это не то слово для характеристики уличного движения в Китае. Однако вот что поразительно: за полтора месяца, каждый божий день находясь в гуще этого самого движения, мы были свидетелями всего двух несерьезных аварий - так, вмятины на кузовах, бампер перекосорылило, фара - вдребезги, и базар на всю округу в присутствии огромной толпы зевак. Постепенно и мы с Ирой научились у китайцев вести себя бесстрашно и расчетливо при переходе улиц по пешеходным, заметим, дорожкам, а также в неположенных местах. Иначе-то кое-где можно простоять до ночи.

Первый день в двух с половиной миллионном Тайюане так и прошел у нас в привыкании к высшему пилотажу при переходах улиц и площадей. Зашли в пару суперпервоклассных отелей, а их десятки в этом далеко не туристском городе. Мрамор везде, черт побери, бронза, панели всякие буржуазные, фонтаны, гумы в ливреях - все как в Парижах и Лондонах, если не гораздо шикарней. На задах отелей - запыленные кирпичные лачуги, готовые, чувствуется, к сносу. Даже несколько жалко всю эту жилищную нищету с вшивотою - столь безжалостно теснят ее в небытие архитектурно замечательно выглядящие новостройки и всякие потрясные, явно скопированные с гонконгских, билдинги, громады банков и учреждений.

Между прочим, в Китае не видели мы на улицах домов, чьи первые этажи не были бы заняты лавками, магазинчиками и прочими мелкими бизнесами. Ну и, разумеется, полно везде реклам. Их намного больше, чем в Нью-Йорке. Просто нет от них на фасадах домов живого места.

Все в порядке, думаем, с Тайюанем - он растет и преображается на наших глазах к лучшему. Будем теперь в паузах между разъездами и разлетами бродить по разным его закоулкам, музеям, паркам, рынкам, лавчонкам старьевщиков и злачным заведениям.

Напоследок должен сказать, что эти заметки - еще не чашка чая, как говорят китайцы. Это всего лишь небольшая доля чаинок из ситечка для заварки, которую всегда можно разбавить кипяточком новых подробностей. Тем более сделать это мне очень хочется.

Ч Т
А Р
И Е
Н Т
К Ь
А Я


ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

У китайцев есть поговорочка, необыкновенно роднящая их не только с японцами, но с русскими и англичанами, что свидетельствует о глубочайшем родстве четырех замечательных народов, особенности исторического развития которых, да и бытовая житуха, столь не сходны. В художественном, но слегка цензурованном переводе на наш великий и могучий звучит эта поговорочка так: хрен ли говорить? лучше чая заварить. Пару "чаинок" о моей поездке в Китай, теперь самая пора, так сказать, рассмотреть в заварке воспоминаний, "чаинку" третью, заключительную, хотя все равно "чаинок" в той заварке останется больше, чем было их наговорено. Больше хотя бы потому, что пространство любого воспоминания, в отличие от пространств иных, многомерно. Оно может быть то поверхностным, то глубоким, то широким, охватывающим в объеме своем бездонном черт знает какое количество самых разных подробностей. В общем, хрен ли говорить - лучше чая заварить.

Так вот, если бы меня спросили: что именно в Китае произвело на мою душу самое сильное, самое незабываемое впечатление, я, пожалуй, призадумался бы. Всем нам знакомо нежелание отдать предпочтение чему-либо из того, любимо безо всяких раздумий. Подумав, я решил бы, что все радостные китайские мои впечатления не будут в обиде на предпочтение мною одной их части частям остальным и, уже не задумываясь, ответил бы: сады в Суджоу на юге страны - вот что потрясает в Китае больше всего остального.

Воспоминание так взволновало меня, что прошу позволения на пару минут отвлечься. К слову говоря, после тех двух моих очерков, после двух чаинок, в редакцию "Экслибриса" пришли - наряду с письмами лестными для редакторов Радио и для автора - письма критические.

Явно интеллигентные, либерально настроенные радиослушатели недоумевают, почему это я, столь восторженно отзываясь об успехе промышленных и прочих реформ в Китае и о социальной их пользе поголовно для всех китайцев, а не только для преуспевших в делах бизнесменов, - почему это я никак не комментирую тот прискорбный факт, что благодушно пропутешествовал по стране все еще торжествующего тоталитаризма, гнусно поправшего права человека и доведшего карательно-цензурные функции однопартийного полицейского государства до предельного совершенства. Вот что хочется мне ответить на такого рода вопрос перед тем, как благодушно отважиться на дальнейшее описание примечательных черт современной действительности и несравненных природных красот Китая, чего только не пережившего за несколько тысячелетий своего существования - и моря, и гладя, и природные катаклизмы, и кровавую междоусобицу, и бездарных правителей, и измывания англичан, и оккупацию Японии, и чумовые эксперименты культурной революции, губившие и бесконечно унижавшие цвет нации и славу ее. Но вот на смену большому злодею и великому дракону Утопии Мао пришел наконец-то отважный рыцарь ревизионизма папа Ден-Сяо-Пин. Пришел и начал, в отличие от Горбачева, не с самого легкого из всего, что можно было сделать в смертельно кризисный момент китайской истории. Начал он не с ничего, в сущности, неделания, как Горбачев, не с разрешения изданий ранее запрещенной литературы, в том числе сексологических трактатов с фотографиями почти не знакомых большинству россиян постельных поз, не с попустительства уркам всех мастей, включая урок партийных и гэбэшных, не с беспечного заделывания основ разграбления природных богатств страны да преступного разделения ее измордованного населения на со страшной силой богатеющих и тихо посасывающих по девятой усиленной, не с глуповато доверчивого подхода к рекомендациям финансовых воротил Запада, ни черта не кумекавших в парадоксальных реалиях абсурдного китайского бытия, не с казино, не с благословляемого ментами уличного блядства, не со взгляда сквозь пальцы на утечку баксов в островные офшоки, не с эйфорических воплей о наступившем якобы царстве демократии, не с кретинически бездумного, поистине амебного размножения партий и партишечек и многих иных бесплодных бессмыслиц - нет! Ден-Сяо-Пин с единомышленниками, поняв и ощутив, что кризис у страны и миллиарда полуголодных китайцев не впереди, а позади, что впереди - глубокая Жэ, то есть смертельная пропасть, - начал - не гениальный, не святой, не посвященный свыше в некие запредельные тайны истории, а просто трезвомыслящий прагматик - Ден-Со-Пин начал с того, что первым делом вернул всей стране, всему, подчеркиваю, народу все отныканное у него в сорок девятом году. Вернул крестьянам возможность единолично и рательно заниматься сельским хозяйством, мелким предпринимателям отдал на откуп все сферы бытового обслуживания, рабочему классу не двинул фуфло, а сдержал слово, посулив неслыханные темпы экономического роста и модернизации производства и прочь, и проч, и проч. При этом, безусловно начитавшись на ночь Солженицына, папаша Дэн вовремя усек, что если спустить с тормозов паровоз, и так безостановочно летящий к коммуне, как известный осел за пучком сена; усек он, что если дать разнуздаться миллиардной массе китайцев, достаточно одичавших и очумевших от оголтелого экстремизма Мао, если дать им замитинговать, стихийно запротестовать, пойдя на поводу у безответственных, тщеславных, честолюбивых, циничных и своекорыстных демагогов-популистов, прародителей партий и партишечек, то зверь, и без того живущий в бессознанке каждого человека, проснется, хрустнет занемевшими мослами и тогда... Папаша Дэн знал историю и наверняка читал или смотрел на сцене народную трагедию самого умного человека России, Пушкина. По сравнению с русским бунтом, бессмысленным и беспощадным, ужаснулся папаша Дэн вместе со своими неглупыми товарищами, наш китайский бунт на много подков превзойдет все дикие эксцессы культурной революции, даже если и решит самым радикальным образом демографические проблемы Китая. Китайцы попросту изничтожат друг друга... банды негодяев и злодеев... стагнация производств... гибель сельского хозяйства... адское попадание в долг западным банкам... наплыв дельцов с Уоллстрита на распродажу остатков национальных богатств... грядущие поражения в битвах с Индией и с Россией... Сгинь, ужасное видение, сгинь, сказал Дэн Со Пин, и его партийные кореша, повторив это заклинание, запели напоследок интернационал. Хитро запели. Запели, расставшись про себя с иллюзиями марксистской утопии. Запели исключительно для того, чтобы при смене курса сохранить гармонию видимости следования пресловутым коммуняковским идеалам... Недавно Китай праздновал полвека образования республики и двадцатилетие реформ, решительно, умно, то есть поистине стратегично порвавших с утопическими безумиями Мао и тупых фанатов его лжеучения. Я поездил по Китаю, пожив и в бедной глубинке, и на благоденствующем Юге; сравнивая социальную и общественную житуху сегодняшнего Китая, не с жизнью Америки, Германии, Испании, даже Греции и Чехословакии, а с жизнью одной моей страны, где, сами знаете, как и куда двинулись с самого начала реформы да финансовые дела, разве мог я не восхититься достижениями китайцев? Папаша Дэн правильно, на мой взгляд, сделал, что предупредил самоубийственный для всей страны и ее бездарно люмпенизированных многомиллионных масс стихийный взрыв саморазвития разрушительной политической самодеятельности кручи партий и партишечек. Если большой и мощный поток, прикинул в уме папаша Дэн, слишком рано лишить предназначенного ему русла, то он бездумно разольется и сметет на своем пути все надежды, все возможности постепенного налаживания нормальной жизнедеятельности. Дорогие авторы писем, одни из вас проклинают в отчаянии Ельцина и его окружение, другие мечтают о воскресении Ленина и Сталина. А вот китайцы похоронили Мао, уложили кормчего своего вечно спать и в общем-то забыли, потому что общество Китая буквально захвачено азартом пока еще всего лишь основ строительства нормальной жизни.

Намеренно не буду говорить о сложных ее проблемах и дурных сторонах. Их навалом. Но в Китае читают Кафку и Джойса, Пастернака и Бродского, Стивена Кинга и Агату Кристи. В Китае смотрят западные кинофильмы и транслируют по ящику дешевую погань голливудских сериалов. Порнуха запрещена. Немыслимо увидеть перед отелями ментов, торгующих бывшими пионерками. Бурные темпы прироста промпродукции одно время вызывали тревогу властей и рабочего класса. Защита социальных прав народа, как мне рассказывали простые китайцы, действует, власти о ней не забывают. Уличная и прочая преступность в Китае ничтожна, благодаря действенности законов, поддержанных всеми силами государства. Страна открыта для туризма. Китайцы выезжают за рубеж. Китай сыт, обут, одет; его валюта оседает в подвалах китайских банков; прибыли, в основном, инвестируются бизнесменами в местные фирмы и проекты; кое-что и притыривается - не без этого; дороги, небоскребы и новые жилые комплексы строятся; солдаты и матросы выглядят не как чумовые деды-садисты и опущенные салаги, а как огурчики цвета хаки; китайским экспортом завалены полки американских универмагов.

Один из авторов писем пишет: как могли вы любоваться площадью Тяньаньмынь? А я ею, знаете ли, и не любовался. Трагедия того кровопролития ужасна и для меня. Вместе с тем пытаюсь понять ужас властей, вовсе не оправдывая их действий. Могли бы обойтись без танков, переждать могли, потрекать по душам со студентами, в чем-то пойти навстречу, дать им возможность четко и конкретно сформулировать свои требования, а не бестолку тусоваться перед объективами телекамер си-эн-эн. Все-таки терпеливо выжидая, власти прекрасно и лучше народа знали, что такое в данный момент истории страны революционизм и разрушительность интеллигентского бунтарства самовозбужденных и извне раздроченных студенческих толп. Власти хорошо помнили, что варварства культурной драчки и адская заварушка в России начались именно со студенческих волнений - это раз. И что послефевральская многопартийность в начисто расхристанной России, лишившейся царя в голове, привела впоследствии к гибели миллионов лучших людей России, а саму ее начисто обескровила - это два. Кстати, последнее десятилетие русской истории подтвердило правильность именно китайского реформистского опыта, которым - я в этом всегда был уверен - следовало воспользоваться российским политикам, не прибегая к прелестям Старой площади и Лубянки и не впадая в рабство к камдессюреальной политике банкиров Запада. Извините. Это вкратце - моя точка зрения и будет об этом.

Из Тайюаня, круглосуточно затуманенного смогом, но слава Богу продуваемого северными ветрами, прилетели мы на старой совковой воздушной лошадке, на всемирно знаменитом ЯКе, в южный солнечный Суджоу.

Как тут не сказать, что при посадке в ЯК и при выходе из него китайцы - все больше разновозрастные бизнесмены из новых - вели себя еще суетливей и гораздо напористей, чем москвичи на автобусной остановке в час пик. Ни степенности, которая должна была бы наблюдаться в движениях представителей древнего, одного из самых культурных народов мира, ни стоически невозмутимой корректности, не говоря уж о принципиальном нежелании законтачить с телами ближних, как это наблюдается в нью-йоркском метро по утрам и после окончания рабочего дня. Какое там! Куча-мала, общий, дружный напряг людей и их вещичек, энергия жизни, бьющая через край, и скакание чуть ли не через ваши головы к выходу, точней говоря, к двум выходам сразу, словно произошла аварийная посадка, а не счастливое приземление, когда главное - отдать себя во власть спасительных инстинктов и уберечь от гибели свою шкуру, наплевав на неблагородство и неизящество методов спасения. Странное дело, мы с Ирой никуда не спешили, а вынесло нас из Яка одними из первых на гребне цунами гражданского этого шторма и штурма. Вот что значит тише едешь - дальше будешь. Не дай-то Бог, подумал я, если по вине российских политических слепцов и вояк возникнет в будущем военный конфликт с Китаем, не дай-то Бог. Обмен ядерными ударами немыслим, а против напора энергичных многомиллионных армий, имеющих перед собою вполне ясную цель... с ним, с напором этим, даже сборная по пехоте всей планеты не справится и побросает к чертовой матери свои знамена к подножью мавзолея Мао, которого, будучи в Пекине, я не видал даже в гробу...

Идем, значит, по бетону к зданию аэропорта. Там нас сходу встречает элегантный такой интеллигентный гид средних лет, положенный нам по соглашению, подписанному в бюро путешествий. Естественно, в тур по всем тамошним достопримечательностям, недорого, между прочим, стоивший, входили и ночевки в отелях, и завтраки с обедами, хотя потом мы искренне пожалели, что оказались рабами хоть и вкусных, но все-таки казенных и комплексных обеденных пиршеств. Ведь меню в китайских кабаках - толщиной в три пальца. Это вовсе и не меню, а целые каталоги национальной жрачки. Тычьте одним из пальцев в такое вот меню раз пять-шесть наугад и бригадушка безукоризненно внимательных, нарядно одетых официанточек притаранит вам кучу блюд, чей вкус, аромат и внешний вид необычайно обостряются моментом полнейшей непредвиденности, всегда обожаемой лично мною. Главное при этом тыкать пальцами в далеко отстоящие друг от друга разделы меню, чтобы не притаранили вам пять разных рыбных блюд, шесть свиных или вообще кучу экзотических десертов, как это однажды произошло с нами в Тайюане. Кстати, глагол притаранить - из пивнушек Прикаспия и означает он заказ пару порций таранки. В общем, после скучного комплексного обеда наш гид - он попросил называть его Джоном - повез нас познакомиться с городом на отличном фольксвагене китайского производства. А уж заняться собственно всякими достопримечательностями Суджоу мы решили с самого утра.

По китайским меркам, Суджоу - город небольшой, но, как все китайские города, кажущийся новичкам-туристам крайне перенаселенным. Я-то многолюдность городских улиц по-прежнему воспринимал поначалу словно бы в Москве, в Париже или в Нью-Йорке, то есть не как признак тревожного рекордно демографического положения страны и народа, а как веселую предпраздничную примету. Суджоу - город небольшой и очень красивый, обилием своих каналов и, соответственно, набережных, не обязательно, скажем так, гранитных и выглядящих монументально, напоминающий наш Питер, Венецию, Бюргер, Амстердам и прочих вечно благодарных поклонников Ее Сиятельства Водички. В Суджоу, напомню, как повсеместно в Китае, здания европейского типа, замызганные хрущобы Мао и даже не дома, а какие-то бесформенные насесты - в России их неспроста называли и называют "шанхаями" - отживают свой век, обреченно соседствуя с массой уже построенных за годы реформ и нынче строящихся высоток, без преувеличения радующих глаз архитектурными формами, небезликой внешней отделкой, но главное, своевременной вызванностью к жизни. Это, как водится в Китае, не только здания банков, десятков самых знаменитых в мире фирм и госучреждений, но и жилые комплексы, утверждающие новую планировку окружающего пространства и учитывающие новейшие достижения в области функционального, рассчитанного на нужды миллионов людей градостроительства. И вот - пожалуйста! - на окраинах Суджоу видим мы поселения новых китайцев, и это вам не архитектурная, верней, антиархитектурная каша, наляпанная нашенскими загулявшими по буфету нуворишами в красивейших местах Подмосковья. Наляпанная, добавим, с пижонским размахом и с баснословно пошлым безвкусием, истоки которого в бессознательной, никогда не утоляемой зависти ко всему истинно подлинному и породистому, - в данном случае, к великолепной красоте русской природы.

Одним словом, после обеда и небольшого привала в отеле мы распрощались с нашим приятным гидом, а сами до позднего вечера болтались по улицам и магазинам, буквально ломившимся от разного ширпотреба и всякой жратвы, в том числе и американообразной. Сие показалось нам нелепым обстоятельством в стране, чья гастрономия и кулинария заварилась-зажарилась-запарилась еще задолго до нашей эры, когда европейские предки нынешних американов только еще начали привыкать к жареной оленине и вареной говядине. Я еще понимаю американов, когда они, здорово комплексуя насчет молодости своей страны, тянутся к кулинариям с многовековыми традициями, например, к китайской, французской, японской, итальянской и индийской. Но когда весьма пожилые, в историческом, так сказать, смысле, китайцы - и юнцы и бабуськи - торчат в очередях у макдональдсов за бездарными нашлепками из мясного фарша и чуть ли не до тла выжаренной в масле картошкой... пардон, даже не знаю, о чем это говорит. Впрочем, у каждого свой вкус, сказал один мой друг, белорус, отведав в гостях у китайца осьминога, черепаху, лягушку и перепелиные яйца. Так вот, в Суджоу, как, впрочем, во всех городах и городках Китая торгуют всякой всячиной допоздна, что вовсе не вызвано охотой за кошельками туристов - просто это одна из неизменных черт старинного образа жизни очень энергичного и даже, сказал бы я, неугомонного народа, которому, между прочим, при Мао зачастую немногим чем было торговать. Весь народ ходил и сидел в синей униформе, сотни миллионов лопали, если выпадали урожайные годы, один рис, если его на всех хватало. А тут сплошной завал. Я смирился, поняв, что бесполезно призывать на помощь всю свою волю - попадание под гипноз торговцев и разного рода зазывал вновь было неизбежным. Мы возвратились в отель навеселе, с кучей самых дурацких покупок.

Поверьте, все это показалось совершеннейшей, ни черта никому не нужной суетой жизни, когда мы поутрянке оказались вместе с Джоном на пороге чуда света - в саду, который вот уже десятки веков именуют Садом скромного администратора. Но это только поначалу, с первого рассеянного взгляда, слегка к тому же ошарашенного необычным покоем и каким-то нездешним, фантастически простым, но поистине поэтически сказочным видом открывшегося пространства, он воспринимается как сад. Через минуту-другую, с замершим от очарования сердцем оглядевшись вокруг, вы чувствуете себя стоящими на пороге не сада, но целого мира - вы в просто в ином микрокосмосе оказались. Полная неожиданность этого момента не пугает вас, не смущает, как это случается в пространстве незнакомого леса или города, но словно бы возвращает вашу память в одну из прошлых жизней, даруя душе чувство счастливого возвращения в некие близкие к райским пределы - в пределы одного Дома, вечно готового принять странников со всех концов света, порядком подуставших от казенных казарм армейско-технической нашей цивилизации и порою бессознательно тоскующих по мало где сохранившимся таким вот милым закуткам, любовно взлелеянным талантливой рукою Человека, гением национальной Культуры и духом почтения к матушке-природе.

Давно уже изучив психологическое состояние туристов, потрясенных первым убойным, поверьте мне, впечатлением, Джон помалкивал, ничего не объяснял, а мы некоторое время жались к нему, плелись за ним, словно кутята, в чьи только что открывшиеся глаза хлынул весь свет, все образы дивного инобытия. Странно, все отдельно взятые частности ландшафта приковывали к себе взгляд, то есть мягкость очертаний скалистого холма, склоны которого хранимы почтенными деревьями-долгожителями; тьма озерных вод, опечаленных увядшими лотосами и одетых в каменистые с прозеленью травы и мха природные набережные; графическое изящество листвы прибрежных ив; огромные валуны-стариканы, давно уж тут дремлющие, как в Карелии или на Урале; дорожки с аллеями, некогда доверчиво подсказавшие людям, где им быть и как им навеки сродниться с этим пространством; прелестные беседки, укромно приютившиеся в гуще дерев, а также приозерные дворцовые павильоны прежних хозяев, поражающие не роскошью своей царственной, как в Нескучном саду и в Петергофе, но в высшей степени аристократичной простотой всех форм, ни многое другое, - все это, повторяю, в отдельности взятое, выглядело вполне знакомым, желанным, давно полюбившимся и так далее, но прекрасное ЦЕЛОЕ сада скромного администратора воспринималось глазом и душою как совершенно неведомый мир. Наваждение это было многократно, как я уже говорил, усиленным неожиданностью своей. А вот вспомнить вдруг о виртуальных аттракционах электроники, дающей людям нашего века возможность поохотиться по Марсу, фантастически съежившись в масштабах, побродить по закоулкам собственного мозга или заблудиться в слепой своей кишке, тоскуя по свету в конце заднего прохода - это было мне крайне неприятно, хоть и понятной была небеспричинность такого воспоминания. Правда, благодаря ему я лишний раз утвердился в волшебстве животворного союза Божьего Творенья с человеческой культурой и в бесплодности, хоть и эффективных, но совершенно мертвенных ухищрений новейшей электроники, порожденных как гонкой корпораций за бабками, так и неутолимой завистью всего искусственного к эстетике всего натурального, короче говоря, завистью к Природе, к вечной нашей очарованности ее великими тайнами. Я несколько расфилософствовался, но это не от жажды порассуждать, а от желания хоть немного осмыслить тогдашние мои впечатления.

Идем, значит, бредем, а мыслей-то, между прочим, с каждым шагом, с каждым взглядом становилось все меньше и меньше. Вскоре они вообще пропали, что всегда является для меня лично верной приметой совершеннейшей полноты душевной жизни и, если угодно, одним из образов не так уж часто посещающего каждого из нас чувства счастья. Идем, значит, бредем, не замечая времени, что тоже есть примета жизни райски безмятежной, правда, соседствующей нынче с историей и цивилизацией. Но о них начисто забываешь, глядя то на черное орнаментальное кружево железной решетки ограды, прячущейся в багреце зарослей барбариса, то на небольшой тоннельный переход с одной террасы на другую, в глубине которого открывается восхитительный кадр, специально для наших глаз заделанный создателями сада в баснословно давние времена: бамбуковая рощица... перед ней - фигуры камней, веками отделываемые резцами всех стихий - ветрами, дождями, льдом и жаром солнца. Лично мне они показались фигурами более экспрессивными, чем скульптуры Родена и, при всей их несоотнесенности с реалиями мира, утершими нос самым экстравагантным штучкам наших абстракционистов и сюрреалистов. Об этом подумалось мне в сей вот миг, а тогда, повторяю, не было, слава Богу, в моей башке ни мыслишки, да и психика моя, волшебным образом освобожденная от пут всесильного времени, блаженствовала, словно птичка, сиганувшая из клетки в комнату - сиганула и ей до лампы, что всего-навсего временно сменила она малую тюрьму на большую. Странна однако, а может быть, вообще парадоксальна вещь: большинство китайцев исповедует буддизм. Для буддиста нирвана, как извсестно, наивысшее нравственное и духовное достижение. Нирвана - желання цель, дарующая внутренне деятельной его личности счастливое погружение в безвременное НИЧТО, то есть в вечность недеяния, самозабвения и вырванности из жерновов жизненной маяты. Чем же тогда объяснить многовековую прилежнейшую, а главное, художественную работу десятков поколений буддистов, вроде бы старавшихся добится полной отрешенности от действительности, но с другой стороны вдохновенно, кропотливо, с отдачей всех физических сил и энергии воображения, выпестовавших такие вот сады - более того, создавших в Китае, в Индии, в Японии, в Таиланде, в Бирме и других станах подлинные чудеса света. Это ведь китайским буддистам чудом удалось сохранить все эти сокровища в эпоху маоистских "культурных" варварств и удается опекать их сегодня. Разгадка, возможно, в том, что вдохновение истинно талантливых мастеров - зодчих, планировщиков, садовников, плотников, каменщиков и дизайнеров - раз; результаты их поистине религиозного вдохновения, которыми мы любовались, а если говорить коротко, то искусство вообще - два; повторяясь, скажу, духовный и художественный союз искусства с Природой - три; вот, когда не ошибаюсь я, объяснение того, что, скажем, не система йоговских упражнений, не углубленное медитирование, непременно ставящие перед личностью буддиста задачу абсолютной отрешенности от действительности и, соответственно, от красот Творенья - слегка, согласитесь, напоминает все это самоубийство, - но образцы подлинного искусства, будучи свыше наделенными функциями не только эстетическими, но и метафизическими, берут на себя функцию и религиозную. Оттого-то, причащаясь к вечному и к вечности, теряем мы с вами в таких вот садах и музеях весьма зачастую тягостное чувство времени, оттого-то и потеряв его, а потом возвратившись в действительность конца века нашего апокалиптического, не сходим с ума, не проникаемся ненавистью к существованию, будучи вырванными из состояния более прекрасного, на мой взгляд, чем нирвана, но, наоборот, проникаемся мы животворным чувством надобности соответствия своим судьбам, понимаемым как единственность жизненных наших путей, проникаемся благодарностью к Небесам за дар жизни со всеми ее драмами, трагедиями, злодействами и - будем уж справедливы - с радостями и дивными наслаждениями...

Ходим-бродим по Саду Скромного Администратора, краем уха воспринимая информашку Джона, нашего провожатого, хотя главное тут ясно без всякой информашки, ежели душа благодарно настроена на восприятие великолепия Природы и волшебство рук человеческих. Ясно, что Сад был поначалу местом бытовой житухи этого самого администратора, семьи его, вероятно, любовниц и многочисленной челяди. Павильоны, флигельки, многочисленные беседки и рабочие постройки - они тоже воспринимаются как произведения искусства - надолго приковывают к себе взгляд, зовут вникнуть в то, что и не назовешь иначе, чем поэтикой дверей и окон, крыш и карнизов, крылечек, полов, потолков и стен, водостоков, оградок, помостиков и домашней утвари; орнаментов и драпировок, - зовут вникнуть в многовековой любовный, в брачный союз всех этих неброских, но благородных красот с миром озерных вод, тверди каменной, грустной листвы осенней, самых разных деревьев, кустарников, цветов и трав. Не было в постоянстве Сада, разбитом... - нет, глагол разбить вдруг мне разонравился.. - не было в пространстве его, собранном на площади в пятьдест с лишним тысяч квадратных метров, не было ни в одном его уголков пустоты - понятия, много для китайцев значащего в философии даосизма - но при этом не было нигде и ни в чем переизбытка, чрезмерности, то есть, того завала красивости, которым грешат сады с дворцами Версаля, интерьеры замка бывшего властителя Баварии или участки российских скромных администраторов. В тот самый миг, когда сетчатка глаза моего до предела насыщалась любованием очередным, неповторимым, непохожим на все прочие, уголком сада, живописным видом на озеро, нежно заключенным в нише стены, увитой золотцем плюща, или прикованностью к изящной старинной мебелишке в спальных покоях супруги скромного администратора - в тот же самый миг непредвиденно открывалась глазу, смещенному всего лишь на десятую долю градуса, открывалась иная какая-нибудь прелестная новизна, снимающая усталость зрения и предупреждающая, так сказать, переедание тем, от чего, казалось бы, невозможно глазу оторваться... Поскольку, несмотря на обычное в Китае многолюдье, в Саду царственно властвует живая тишина, ходишь-бродишь, постанывая про себя: О, Господи, вот красота... вот красотища... вот красота...

Пусть простит меня любимый мой Федор Михайлович Достоевский, но я вовсе не уверен, что красота спасет мир, а вместе с ним и потомков наших. Не уверен. В чарующем, в знаменитом проницательном обещании великого писателя даже приблизительно не внятен лично мне образ спасения мира Красотой. Если речь идет о Красоте Спасителя в момент второго Его Пришествия, то в это я всей душой своей верю, если речь идет о своевременном вмешательстве Создателя в течение безобразной нашей истории - молю Его вмешаться как можно поскорей, но если... Ведь Красота-спасительница выглядит в прорицании гениального писателя предельно таинственным и, что еще огорчительней, совершенно абстрактным понятием и категорией европейской эстетики, хотя у каждого из нас имеется прозапас собственное, субъективное понимание идеальных образцов Прекрасного. Можно, конечно, спорить, что красивее: физиономия Майкла Джексона и косорылая ухмылка Боба Хоупа или морды вашей кошки и моей собаки; церквушка на Нели и вот этот Сад или часы от Картье и Роллс-Ройс и так далее. Тайна Красоты, слава Мудрым Предусмотрениям Создателя, остается неразгаданной, а то ее так испохабила бы всякая сволочь, как испохабила она и извратила - в угоду нагребанию бабок и дешевому безвкусию толп - печатное слово, живопись и музыку нынешнего века. Простите, занесло меня тут в критиканство. В общем, стоит ли говорить о Помыслах Красоты в будущем времени, когда достаточно того, что, если что-то или кто-то действительно спасает мир на протяжении короткого отрезка его истории, причем спасает не от природных катаклизмов, а от варварских преступлений людского племени (кабы не оно, то в спасении мира не было бы никакой надобности), если что-то все еще преображает самого человека, помогая всему человечеству с трудом, и в общем-то не понятно как, балансировать на грани между звероподобием и достойным благообразием, то делает это ежеминутно именно КРАСОТА. Делает она это с Божьей, не забудем, помощью, и сегодня замечательнейшим образом титанически справляясь с массой спасительных задач, а не оставляя выполнение оных на последние денечки перед концом Света, - не так ли?...

Нисколько не устав, продолжаем ходить-бродить - блаженно балдеть продолжаем не только от созерцания красот Сада, но и от чувства необыкновенного, неземного, отваживаюсь сказать, неслышно звенящего покоя. И это вовсе не метафора, к которой зачастую прибегаешь тогда, когда не стишки сочиняешь и не поэтическую позу, а пытаешься выразить простыми словами глубокую счастливую чем-либо или кем-либо потрясенность. Дело даже не в том, что вся атмосфера Сада, что все до единого виды Сада заставляют забыть о цивилизации, грохочущей за его пределами и о бессчетном количестве всех ее бедовых проблем. И не в том дело, что благодаря Саду модель мира нашего земного, как, впрочем, модель солнечной системы привиделась мне вдруг не географически и не космографически. В воображении моем, потрясенно настроенном на лад поэтический, возникло вдруг излюбленное такое старинными и нынешними мастерами-миниатюристами Китая изделие... нет не изделие это было, а всамделишный рукотворный миф.

Впервые я увидел это чудо в музее подарков Сталину к его семидесятилетию. Это было с гениальной художественностью вырезанное из слоновой кости яйцо, а в нем еще одно, поменьше, а в нем - другое, в другом - третье и так далее. У изделия этого имелось несомненное мифологическое сходство с русской матрешкой и кантовской вещью-в себе. Как известный сталинолог, я полагаю, что параноик Сталин усек в том дивном и тонком изделии универсальную модель любого группового политического дела. Расколов череп Троцкому, мы увидели там череп Каменева, а в черепе Каменева мы разоблачили череп Зиновьева, в черепе Бухарина раскроили черепа предателей-маршалов и так далее и так далее, вплоть до ленинградского дела и заговора врачей. Извините, опять отвлекся. Черт с ним, с товарищем Сталиным...

Так вот, Сад - местонахождение мое в тот момент - привиделся мне изумительно красивой внешней сферой, а в ней, соответственно, размещалась славная наша планетка, а внутри нее уместилась одна Солнечная Система, в ней виднелся Млечный Путь, в нем, постепенно уменьшаясь и уменьшаясь, смутным блеском давали о себе знать иные миры Вселенной, да и вся она превратилась вдруг в ту самую ТОЧКУ физиков-теоретиков, которая скучала сама в себе, то есть, пребывала в скученном виде до того мига, когда Создатель решил устроить Большой Взрыв. Воображение мое, конечно же, разыгралось неспроста. Сад Скромного Администратора все больше, все сильней, все глубже производил на меня впечатление не просто Сада, а миниатюрного миропорядка, Космоса. Замечательно то, что в мире его растительности, в мире его скал и камней не уничтожены были черты естественного беспорядка, райской, сказал бы я, свободы и первозданного хаоса. Кроме всего прочего, Сад весь проникнут был, как говорил Пифагор, гармонией сфер, то есть опять-таки неслышной, но изредка, слава Богу, внимаемой душою музыкой бытия. Разве не чувствуем мы себя счастливыми существами, когда удается нам уловить в истинно прекрасном малом совершенство космических устроительных порядков и красот Вселенной. Потому-то воображению моему под силу было вместить всю ее в сферу Сада, столь несоразмерного с невообразимыми вселенскими масштабами, если не с их бесконечностью... В какой-то момент я уже не мог не ощутить острого интереса к личности человека, наделенного даром собирания (вспомним, что собирание по-гречески - гармония), и с подлинно художественным вкусом сумевшего создать на небольшом пространстве земли вечный союз спасительной красоты Природы и человеческого искусства.

Человек этот жил в славную эпоху, носящую имя династии Мин. Занимал должность главного императорского инспектора в одной из самых крупных провинций страны. Дела в те времена шли хорошо, разного рода бизнес процветал, соответственно, процветали, простите за ненормативное звукосочетание, и бизнесмены. Как не понять высших бюрократов провинции, не видевших ничего зазорного в том, чтобы бизнесмены, всей душою благодарные администрации провинции за динамизм руководства и отсутствие диких зверств в политике налогообложения - как добровольно, так и внимая мягким намекам со стороны - слегка компенсировали разницу между своими баснословными барышами и официальной зарплатой местных администраторов. Понятное же дело, главный инспектор брал в первую очередь - на то он и главный. Никто и не поверил бы, что главный берет в последнюю очередь и довольствуется остатками от денежных пиршеств всех своих подчиненных. Даже в сегодняшней России никто этому не поверил бы. Я почти уверен, что завистники стукнули императору на главного инспектора - грабастает, дескать, сволочь такая, позорит вашу власть - не древнекитайские бизнесмены стукнули, а подлые и завистливые подчиненные. Зачем под собою рубить облюбованный сук? Ах, если чиновник в руках, то не выпусти счастье из рук, как откровенничал в тюремном двустишии бизнесмен, осужденный в те давние времена за дачу крупной взятки. Одним словом, император дернул к себе того главного инспектора и якобы заявил ему так: ты, братец, доносит служба моей безопасности, как паук, насосался там у себя в провинции в особо опасных размерах. Поэтому вали в отставку и скажи мне спасибо за то, что не отрубаю тебе голову за злоупотребление служебным положением - уж больно умелым, больно полезным ты был администратором. Вали к чертовой матери отседова куда-нибудь подальше, скройся с глаз моих долой, понимаешь. Ну, наш бывший главный инспектор скромно нагрузил флотилию лодок нахапанным серебром и прочими подношениями и скромно же отбыл на юг, в не худший город на белом свете, в Суджоу. Отбыл, прибыл, день приезда приятней дня отъезда, разгрузил свои сокровища, потом, как это делает кое-кто из новых русских, прикупил огромный кусок земли, но, в отличие от них, не заляпал его чудовищной дешевней с башенками или мертвообразной модернягой, а положил начало, не побоюсь сказать, бессмертного своего Сада, справедливо носящее в веках имя Скромного Администратора.

Кто именно назвал его так, не известно. Произошло это, думаю, вот от чего: блеск великого совместного предприятия Природы, Искусства и, разумеется, бабок, вложенных в это дело с умом и любовью, настолько затмил блеск некогда нахапанных администратором богатств, что скромность его просто не могла остаться не восславленной. Причем, восславленной не слащаво-патетически, а с явной, как мне кажется, иронией, реалистически мудро подразумевавшей некую принципиальную несовместимость умелого администрирования с абсолютной неподкупностью, но все-таки отдававшей должное умеренным аппетитам властительного коррупщика.

В общем, если уж хапать, хочется мне сказать российским администраторам, то хапать надо так, чтобы, во извинение за противозаконную коррупцию, оставить обществу после своей кончины какой-нибудь Сад, парк, музей, галерею, а не только аляповатые терема да тома не законченных прокуратурой дел о хищениях и взяточничестве в особо опасных размерах.

Итак, жил себе поживал скромный администратор, трех сыновей народил, кайф ловил до конца дней в дивном саду, потом в свой час врезал дуба. А трое сыновей - они были балбесами и охламонами, как это часто случается в семьях людей по горло обеспеченных - загуляли сыновья, задымили, потом связались с дурной компашкой, вскоре вполне закономерно нарвались на пару кидал, ну и попали, как говорится, за все ланцы в тухлую замазку. Продули кидалам по-фраерски весь Сад - вот как попали. Хорошо, что кидалы прошлых времен оказались людьми с чувством большой исторической ответственности перед своим народом, Поднебесной и императорской династией. Они так вроде бы сказали друг другу: ну что мы, в натуре, еще каких-нибудь лохов не уделаем во весь? Уделаем, падлами нам быть, со всеми потрохами, беседками-розетками, бамбуками, мраморными елками и амурными телками! А Сад и прибамбасы эти хреновы половинить не будем. Ему цвести не западло, как красюку Ваську с Курской аномалии, решили сознательные кидалы. Это одна лишь из легенд. По другой, игроки, облапошившие балбесов скромного администратора, Сад поделили, но продолжали за ним ухаживать, а с картишками завязали. Дело однако не в вариантах авантюрной и поучительной легенды. Главное - цветет Сад по сей день. Чего только не пережил народ Китая за несколько веков нелегкой своей истории, а Сад цветет, не увядая, удивляет нас и восхищает, даруя возможность выбраться из отвратительных лабиринтов технической цивилизации, из неимоверно абсурдной атмосферы жизни уходящего века - выбраться под немеркнущее солнышко природной простоты и искусства рук человеческих, раз уж так вышло, сообщающее нашим душам в эпоху неслыханного распада нравственных и культурных ценностей чувства надежды, достоинства и прочности бытия...

Уходить из Сада не хотелось, жаль было уходить точно так же, как в детстве проснуться, прервав захватывающе красивый сюжет авантюрного какого-нибудь сновидения. Впрочем, на время проснувшись, мы, так сказать, снова вздремнули. То есть переехали мы на тачке в следующий Сад, радуясь, что Садов таких классических, как Сад скромного администратора, в Суджоу не один, а несколько. При всей своей неприязни и нелюбви к удручающей одинаковости, к тотальной стандартности, коей Америка, к сожалению, может быть названа королевой некрасоты, я с радостью отмечал, что, скажем, следующее чудо природы - Сад Удовольствий - несмотря на очевидное сходство его архитектурных ансамблей, ручейков, прудов, рыбок золотых в прудах, деревьев, лужаек, каменных глыб, в общем, пейзажа, - как личность - да, именно как личность - то разительно, то неуловимо отличается от Садов Тигрового Холма, Сада Десяти Тысяч Видов Весны, Сада Всеобъемлющей Красоты, Ровного Сада и Сада Зигзагов.

Собственно, так ведь оно бывает с впечатлениями, производимыми на нас образцами живописи и некоторыми людьми. Натуры самобытные, но ни лицами, ни осанкой своей нисколько нас не поражающие, радуют и удивляют неповторимой своей оригинальностью, даже если они не выпендриваются, выпячивая оригинальные эти свои качества ума, души, манер и так далее. А личности стандартные, внешне будучи писаными красавцами или соискательницами на звание мисс Калифорния, поражают удивительно стандартной своей безликостью... Я уж не знаю, каким образом мастерам старых времен удавалось добиться того, чтобы натуры садов в Суджоу, да и в других краях Китая, при всем природном видовом сходстве, выглядели натурами, выглядели личностями, ну нисколечко не похожими друг на друга. В общем, Сады в Суджоу - это не дюжина красоток с подиумов конкурса красоты, а солидные фигуры участников симпозиума по проблемам эстетики двадцать первого века или же членов всемирного эсхатологического конгресса, обсуждающих планы организованной подготовки человечества к достойной встрече Конца Света. Кроме шуток, не могу я понять, как удалось богатеям, художникам, архитекторам, садовникам и дизайнерам старых времен не повторить в одном Саду черт лица другого Сада, особенностей черт характера Сада третьего... пятого... десятого... сотого - как? Не знаю. Незнание такого рода, как это ни странно, нисколько меня не смущает. Наоборот - лично меня оно радует и даже вдохновляет. От него веет одной из Тайн Творенья, всегда сообщавшей внимательным художникам веру в превосходство истинно артистического вкуса Матушки-Природы над претензиями их собственных самонадеянных разумов и вкусов или, скажем, над уродливыми крайностями авангардистских метаний школ, школок, направленьиц - всех, одним словом, довольно безликих измов нынешнего века...

Грустно расставаясь с каждым из Садов в Суджоу, немало монеток - юаней, центов и даже российских рублевок - побросали мы с Ирой в фонтанчики, в пруды, в озерца, в родничковые лужицы, в бурлящие кружевца маленьких водопадов. Бог даст, мы сюда еще возвратимся, а если не выйдет, то что ж - успокоимся на том, что, на истинно прекрасное не наглядишься, хоть безотрывно ты на него глазей десятилетними, а раз так, то и пары дней созерцания в путешествии таких вот красот достаточно для вечной благодарности Небесам и судьбе.