Часть вторая
Часть первая
Неделю назад, в первой части передачи, мы говорили о том, что теракт 11-го сентября вывел Соединенные Штаты в качестве основного фактора силы в международных отношениях. И уже в самих США идет дискуссия о том, а не является ли нынешняя позиция силы единственной сверхдержавы в мире своего рода возвратом к старой имперской позиции, когда империя диктует отдаленным и слабым колониям свою волю и свое представление об устройстве мира. Однако эта дискуссия в Соединенных Штатах отражает скорее американское, нежели европейское или российское представление об империи. В чем отличие нынешней позиции силы США, попыток этой страны обеспечить собственную безопасность, и политики в области безопасности, к которой прибегали традиционные империи типа британской, испанской или даже советской? Об этом - продолжение беседы с философом, преподавателем европейского Центра стратегических исследований имени Джорджа Маршалла в немецком городе Гармиш профессором Александром Гариным. Мы остановились на экономике. Традиционные империи - это государства, закрытые для внешнего мира. Метрополии ввозят свою продукцию в колонии и вывозят оттуда сырье. Третьей стороны в этом процессе нет. Рынок закрыт для внешнего мира. Соединенные Штаты, в отличие от империй, построили свою экономику на глобализации, на открытом рынке, утверждает Александр Гарин. Не могли бы вы пояснить эту мысль.
Александр Гарин: Соединенные Штаты открыли свой рынок, и это открытие рынка было довольно рискованным. Естественно, что когда страна входит в какой-либо договор, она надеется на положительный результат. Но юридическая база состоит не в применении силы, а в том, что заключаются экономические договоры, единый договор (если мы говорим о Всемирной торговой организации или о каких-то единых экономических зонах), в котором участвует много стран. Юридическая логика в этом случае требует взаимности, силовая логика взаимности не требует. Силовая логика диктует своим колониям то, что надо делать. Она асимметрична. А юридическая логика симметрична. Поэтому, когда Америка открыла свои границы в надежде, что ее экспорт окажется сильнее, чем продукты других стран, то вот логика взаимности на юридической основе потребовала открыть и свой собственный рынок. На этом открытом американском рынке взлетели экономики тихоокеанских стран, таких как Сингапур, Корея, Япония, Тайвань. Главным фактором взлета экономик этих стран оказался открытый рынок Соединенных Штатов. И американцы это очень сильно почувствовали. Правда, с двух сторон. Потребители были очень довольны тем, что получили дешевую продукцию, скажем, японской или тайваньской электроники. А вот производители, например, американских автомобилей были где-то в 80-х годах страшно озабочены этим фактом присутствия японской автомобильной промышленности на американском рынке. Японский автомобиль оказался гораздо более надежным, требовал гораздо меньше ухода. И в ответ на такую не колониальную политику, в ответ на такую антиимпериалистическую политику американского правительства американская промышленность и бизнесмены лоббировали за то, чтобы американское правительство заняло немного более классическую империалистскую политику, закрыло свой рынок, защитило свой капитал, защитило своего производителя. Но интересно, что логика взаимности, юридическая логика доминировала. Американское правительство, следуя этой логике, вынуждено было отказать лоббистам. И это вынудило американскую промышленность искать выхода в конкуренции, не в том, чтобы закрыть свой рынок, а чтобы улучшить свою продукцию. Что они и сделали.
Ирина Лагунина: То есть Америка открыла свои рынки, осталась при этом конкурентоспособной и еще дала возможность развиваться, и развиваться стремительно, малым странам. Как подобная схема выглядит в классической имперской политике?
Александр Гарин: В классической имперской политике малые страны не имели шанса, поскольку сила всегда доминировала, и она ставила свои условия. Но здесь юридическая логика оказалась симметричной, взаимной и до сегодняшнего дня мы видим, что эта логика работает. Элита России, которая понимает правила игры, стремится к тому, чтобы Россия вошла во Всемирную торговую организацию. За это только что боролся Китай и, наконец, был принят. Эта организация сугубо добровольная, но она открывает рынки. Поэтому элита каждой страны подсчитывает баланс, что она потеряет от импорта и что она выиграет от своего экспорта. И вот без открытого богатого рынка, достаточно большого, такого как Америка, взлететь наверх какой-либо стране очень сложно. Вот, пожалуйста, это не империалистическая политика, это политика косвенная. Хотя, конечно, правила игры в самой Всемирной торговой организации диктуются, прежде всего, конечно, теми, кто наверху, то есть сильными странами, но правила эти оказываются взаимными.
Ирина Лагунина: Но Америка вышла из кризиса 80-х годов, сбалансировала бюджет и до последнего времени жила практически в полной бюджетной гармонии. Это - не тенденция развития классической империи, как я понимаю?
Александр Гарин: Если мы возьмем классические империи, то классические империи переживали все одинаковую судьбу. Их политика безопасности, их мир, который они устанавливали с помощью силы, требовал таких денег, что, в конце концов, они оказывались банкротами. Империя Габсбургов, например, которая обанкротилась и потянула за собой многочисленных кредитодателей, таких как Дом Фугера в Германии. Интересно, что создание бездефицитного бюджета - такая простая вещь, которую любая домохозяйка поймет с первого слова (хорошая домохозяйка дает деньги взаймы, а не берет деньги взаймы), государство достигло путем проб и ошибок где-то к 1720-му году. Впервые во всемирной истории. А именно Англия после ряда банкротств пришла к тому, что сумела создать в стране атмосферу доверия к правительству, когда новый появившийся английский банк смог впускать государственные облигации, которые население стало покупать. И, что сегодня актуально для всех стран переходного периода, после Советского Союза, население стало инвестировать в свою собственную экономику, в свою собственную страну. И это дало такой взлет бюджета, который не снился никакой силовой политике до этого момента. Это было изобретение. Впервые оно наметилось в Голландии, затем оно было сделано в Англии, а затем уже этот метод разные европейские страны с опозданием по времени заимствовали из Англии.
Ирина Лагунина: В чем здесь отличие от классической империи?
Александр Гарин: Как раз классическая империя, где доминирует сила, где президент страны, прежде всего, главнокомандующий, где он на фотографиях в военном кителе, когда у него возникает проблема, проблема требует решений, решения требуют финансов, что он делает? Он берет и экспроприирует население. Если население бедное, но есть богатые, то он экспроприирует богатых настолько, насколько можно. Конечно, корову нельзя убивать, если вы хотите ее доить. Но, тем не менее, какая империя существует без проблем? Если вы скажете политику: что лучше бы иметь налоги поменьше и тогда вы станете со временем богаче, то любой политик ответит - вы говорите о том, что будет послезавтра, мне бы ваши заботы. Моя забота сегодняшняя, у меня что-то горит, где-то в моей империи что-то горит, и тушить я это могу только военно-силовым путем. Для этого нужны деньги. Поэтому, не до жиру, быть бы живым, я экспроприирую, поскольку моя сила - моя армия. И чем больше я экспроприирую, тем больше моя армия. И вот дальше возникает классический облик империи, в котором военные привилегированные - любимое дитя общества и в котором нищее население. А солдаты, скорее, похожи на нищее население, чем на привилегированных офицеров.
Ирина Лагунина: Но давайте посмотрим на то, что происходит в Соединенных Штатах. Президент Буш во время предвыборной кампании обещал снизить налоги. Причем снизить их довольно существенно. Сейчас речь не только не идет о снижении налогов, речь идет о том, где взять деньги. Посмотрите на оборонные расходы и расходы, связанные с проблемой безопасности. Недавно Джордж Буш выступил с предложением создать новое министерство - министерство внутренней безопасности страны с бюджетом в 37 миллиардов долларов.
Александр Гарин: На первый взгляд, кажется, это возврат к классической империи. На второй взгляд, если вы посмотрите на дискуссию внутри американской прессы, то, прежде всего, американцы сами очень хорошо знают, что они пускаются в опасную игру, что нельзя становиться на тропу классических империй, нельзя перебирать деньги. Нельзя вести политику к тому, чтобы биржи стали реагировать на пошатнувшийся доллар. Поэтому на первый взгляд вот этот бездефицитный бюджет привел к огромному количеству ресурсов, 3% можно было выделить из бюджета в область безопасности. Идеал в Европе где-то 2%, Великобритания ему следует. Но если взять, конечно, в абсолютных величинах, то ресурсы Америки при 3% бюджета дают делать такие вещи, которые не снились всем остальным. Поэтому мы видим: в центральноазиатском регионе крупные самолеты на базах в течение 24-х часов заполняются нефтью для того, чтобы вести операции в Афганистане. При этом присутствуют французские самолеты, но у французских самолетов просто несравнимо не хватает денег на тот же самый бензин. И, конечно, Франция не в силах проводить такого рода политику. Тем не менее, американская администрация очень хорошо понимает пределы своих возможностей, и, прежде всего, финансовые. Все это приводит к тому, что в дискуссиях внутри американской элиты, внутри конгрессменов, внутри исполнительной ветви власти, то есть внутри правительства очень ясно выражен элемент минималистский. Скажем, присутствие в Средней Азии, безусловно, это присутствие должно быть минимальным, временным: мы уйдем оттуда, мы не останемся, мы не станем строить базы, поскольку базы и постоянное присутствие требуют денег. Кроме того, американский солдат, в отличие от солдата империи классической, это совершенно другой человек. Ценность жизни этого солдата оценивается в современной демократической Америке несравнимо с ценностью жизни в классической империи.
Ирина Лагунина: Прежде всего, в классической империи невозможно представить себе армию, полностью построенную по контрактному принципу...
Александр Гарин: В классической империи, вспомним Советский Союз, основная доблесть - это умирать. Каждый солдат, который произносил клятву, вступая в армию, клялся умереть с честью. И поэтому главнокомандующий в Римской ли империи, в Испанской ли империи, в Советской ли империи мог располагать большим количеством потерь. Когда он размещал свои гарнизоны, то солдаты жили очень скромно, если, вообще, не были нищими. Сравните с этим американского солдата, как он входит на какую-то базу. В любой базе, как только он туда вошел, если он собирается есть, то ему предоставляется меню, выбор разных типов блюд. То есть солдата профессиональной армии, который пошел работать и, следовательно, мог бы пойти работать и в гражданский сектор, а он пошел работать в армию, его не будет привлекать полунищенское существование классического солдата империи в каком-нибудь отдаленном гарнизоне. Беда, может быть даже не столько вина, сколько беда российской армии в Чечне состоит в том, что солдат нищий, недоплачиваемый, голодный. Чем он занимается? Тем, чем занимались солдаты во все века во всех империях - они экспроприируют население. Кроме того, солдат не может пожаловаться независимой судебной власти, куда-нибудь в центр, как это делает американский солдат. Солдат США может пожаловаться своему конгрессмену. То есть вот этот солдат империи классической и солдат того, что, кажется, напоминает империю, солдат Соединенных Штатов совсем иной. А выводы отсюда следуют для современного мирового порядка. А именно, как я сказал, существует минималистский взгляд в Америке, который говорит: не будем повторять уроки старых империй. Если мы входим куда-то и где-то у нас есть пункт, временная база для заправки самолетов, например, то не будем делать иллюзий, у нас нет денег, публика не согласится с большими потерями и даже не согласится с большим дискомфортом на протяжении длительного времени. А таких денег у нас на такую империю с таким уровнем комфортности просто ясно, что нет. И ни один политик рассуждать не будет, как это рассуждали в старых империях: меня не интересует экономика, а меня интересует политика.
Ирина Лагунина: Возьмем культурный элемент безопасности, который вышел на первый план после теракта 11-го сентября. Напомню, мы говорим о культуре в этом аспекте именно потому, что Запад оценил этот теракт как акт против западной цивилизации, а сами представители Аль-Кайды утверждали, что сделали это для того, чтобы защитить свою культуру от тлетворного западного влияния.
Александр Гарин: Как я уже сказал, американцы стали богатыми, вследствие того, что Макс Вебер называл протестантской этикой. Американец в среднем работает больше чем европеец, у него меньше праздников, он готов взять на себя вину, если он теряет работу. Идея о том, что у него будет постоянное рабочее место, почти исчезла из американского общества. Американец согласен быть мобильным. Он является тем, что хорошо представляет авангард модернизированного общества. Как пишут многие интеллектуалы, это общество номадов, это такое парадоксальное возвращение к номадам, к кочевникам. В этой ситуации, когда каждый человек едет за работой, а работа меняет свои места, исчезают стабильные укоренившиеся структуры традиционного общества. Исчезает большая семья как единица выживаемости. Большой семьей вы не можете - с кузенами, кузинами, тетями, дядями - переезжать с одного места на другое. Единицей выживаемости становится окончательно маленькая семья. Но это именно и есть то, что позволяет адаптироваться к постоянно меняющейся технологии. Ситуация соревнования подстегивает людей выдумывать эту технологию. А с другой стороны, она требует от человека другой антропологической природы, подстегивает в нем готовность к мобильности, готовность к соревнованию. И это считается справедливым. От справедливости требуется только одно, чтобы соревнование было честным, объективным. Поэтому традиционные культуры, когда смотрят на этот процесс модернизации и считают, что авангардом его являются Соединенные Штаты, справедливо замечают угрозу, угрозу самим себе. Угроза эта тем более видна, чем правительство традиционной страны старается ввести элементы модернизации, как это было, например, в Иране при шахе, но не вводят это всем пакетом. Так что возникает ситуация, когда справедливость в традиционном смысле исчезает, а справедливость в современном смысле слова не возникает.
Ирина Лагунина: Что такое справедливость в традиционной культуре?
Александр Гарин: Если единицей выживания раньше была большая семья, и бедный человек традиционно знал, что есть голодные времена, есть разные сезоны, но это, так сказать, как природа, на дождь вы не будете жаловаться, и как-нибудь всей семьей выживем, то вот элементы модернизации вносят то, что структура коллективной безопасности исчезает. Семья становится маленькой, а при этом, если рынок не дает возможности занять этих людей, они оказываются между небом и землей. В таких случаях они начинают обвинять не столь свое правительство, сколь вообще модернизацию. А поскольку они знакомы с модернизацией только по тому, что они видят у себя перед носом, то, конечно, они рассматривают Америку как символ зла. Выход же, поскольку они не видят конкретного выхода через свое правительство, в изменении политики правительства, становится сугубо индивидуальный. То есть тогда, когда люди не могут положиться на какие-то рациональные структуры, чтобы рациональные структуры власти могли рациональным путем изменить жизнь к лучшему, они прибегают к иррациональным ответам на эту конкретную индивидуальную проблему. Но это колдовство, это мистика, магия. То есть если вы будете вести себя определенным образом, то по крайней мере индивидуально ситуация изменится. Вот это то, что идеология бин Ладена или идеология фундаменталистов предлагает простому человеку. Если ты будешь себя вести по шариату, то полностью, буквально, ты войдешь в диалог с Аллахом, войдешь в диалог с Богом, который, с этой точки зрения, отвечает только на буквалистское следование якобы его правилам, и Бог подарит мистический выход из положения. Он не подарит новой технологии, он не подарит ничего другого, но он подарит справедливость и коллективную безопасность. То есть люди не станут особенно богатыми, но, по крайней мере, они не пропадут в одиночку. Эта психология как раз подпитывает фундаменталистов, подпитывает террористов на то, чтобы убрать символически Соединенные Штаты, исключить их из игры как символ модернизации.
Ирина Лагунина: О том, как отвечает на подобную угрозу своей безопасности империя 19-го века и современное государство - мы будем говорить в следующем выпуске программы "Имперское сознание".
Продолжение >>>
Часть первая
Неделю назад, в первой части передачи, мы говорили о том, что теракт 11-го сентября вывел Соединенные Штаты в качестве основного фактора силы в международных отношениях. И уже в самих США идет дискуссия о том, а не является ли нынешняя позиция силы единственной сверхдержавы в мире своего рода возвратом к старой имперской позиции, когда империя диктует отдаленным и слабым колониям свою волю и свое представление об устройстве мира. Однако эта дискуссия в Соединенных Штатах отражает скорее американское, нежели европейское или российское представление об империи. В чем отличие нынешней позиции силы США, попыток этой страны обеспечить собственную безопасность, и политики в области безопасности, к которой прибегали традиционные империи типа британской, испанской или даже советской? Об этом - продолжение беседы с философом, преподавателем европейского Центра стратегических исследований имени Джорджа Маршалла в немецком городе Гармиш профессором Александром Гариным. Мы остановились на экономике. Традиционные империи - это государства, закрытые для внешнего мира. Метрополии ввозят свою продукцию в колонии и вывозят оттуда сырье. Третьей стороны в этом процессе нет. Рынок закрыт для внешнего мира. Соединенные Штаты, в отличие от империй, построили свою экономику на глобализации, на открытом рынке, утверждает Александр Гарин. Не могли бы вы пояснить эту мысль.
Александр Гарин: Соединенные Штаты открыли свой рынок, и это открытие рынка было довольно рискованным. Естественно, что когда страна входит в какой-либо договор, она надеется на положительный результат. Но юридическая база состоит не в применении силы, а в том, что заключаются экономические договоры, единый договор (если мы говорим о Всемирной торговой организации или о каких-то единых экономических зонах), в котором участвует много стран. Юридическая логика в этом случае требует взаимности, силовая логика взаимности не требует. Силовая логика диктует своим колониям то, что надо делать. Она асимметрична. А юридическая логика симметрична. Поэтому, когда Америка открыла свои границы в надежде, что ее экспорт окажется сильнее, чем продукты других стран, то вот логика взаимности на юридической основе потребовала открыть и свой собственный рынок. На этом открытом американском рынке взлетели экономики тихоокеанских стран, таких как Сингапур, Корея, Япония, Тайвань. Главным фактором взлета экономик этих стран оказался открытый рынок Соединенных Штатов. И американцы это очень сильно почувствовали. Правда, с двух сторон. Потребители были очень довольны тем, что получили дешевую продукцию, скажем, японской или тайваньской электроники. А вот производители, например, американских автомобилей были где-то в 80-х годах страшно озабочены этим фактом присутствия японской автомобильной промышленности на американском рынке. Японский автомобиль оказался гораздо более надежным, требовал гораздо меньше ухода. И в ответ на такую не колониальную политику, в ответ на такую антиимпериалистическую политику американского правительства американская промышленность и бизнесмены лоббировали за то, чтобы американское правительство заняло немного более классическую империалистскую политику, закрыло свой рынок, защитило свой капитал, защитило своего производителя. Но интересно, что логика взаимности, юридическая логика доминировала. Американское правительство, следуя этой логике, вынуждено было отказать лоббистам. И это вынудило американскую промышленность искать выхода в конкуренции, не в том, чтобы закрыть свой рынок, а чтобы улучшить свою продукцию. Что они и сделали.
Ирина Лагунина: То есть Америка открыла свои рынки, осталась при этом конкурентоспособной и еще дала возможность развиваться, и развиваться стремительно, малым странам. Как подобная схема выглядит в классической имперской политике?
Александр Гарин: В классической имперской политике малые страны не имели шанса, поскольку сила всегда доминировала, и она ставила свои условия. Но здесь юридическая логика оказалась симметричной, взаимной и до сегодняшнего дня мы видим, что эта логика работает. Элита России, которая понимает правила игры, стремится к тому, чтобы Россия вошла во Всемирную торговую организацию. За это только что боролся Китай и, наконец, был принят. Эта организация сугубо добровольная, но она открывает рынки. Поэтому элита каждой страны подсчитывает баланс, что она потеряет от импорта и что она выиграет от своего экспорта. И вот без открытого богатого рынка, достаточно большого, такого как Америка, взлететь наверх какой-либо стране очень сложно. Вот, пожалуйста, это не империалистическая политика, это политика косвенная. Хотя, конечно, правила игры в самой Всемирной торговой организации диктуются, прежде всего, конечно, теми, кто наверху, то есть сильными странами, но правила эти оказываются взаимными.
Ирина Лагунина: Но Америка вышла из кризиса 80-х годов, сбалансировала бюджет и до последнего времени жила практически в полной бюджетной гармонии. Это - не тенденция развития классической империи, как я понимаю?
Александр Гарин: Если мы возьмем классические империи, то классические империи переживали все одинаковую судьбу. Их политика безопасности, их мир, который они устанавливали с помощью силы, требовал таких денег, что, в конце концов, они оказывались банкротами. Империя Габсбургов, например, которая обанкротилась и потянула за собой многочисленных кредитодателей, таких как Дом Фугера в Германии. Интересно, что создание бездефицитного бюджета - такая простая вещь, которую любая домохозяйка поймет с первого слова (хорошая домохозяйка дает деньги взаймы, а не берет деньги взаймы), государство достигло путем проб и ошибок где-то к 1720-му году. Впервые во всемирной истории. А именно Англия после ряда банкротств пришла к тому, что сумела создать в стране атмосферу доверия к правительству, когда новый появившийся английский банк смог впускать государственные облигации, которые население стало покупать. И, что сегодня актуально для всех стран переходного периода, после Советского Союза, население стало инвестировать в свою собственную экономику, в свою собственную страну. И это дало такой взлет бюджета, который не снился никакой силовой политике до этого момента. Это было изобретение. Впервые оно наметилось в Голландии, затем оно было сделано в Англии, а затем уже этот метод разные европейские страны с опозданием по времени заимствовали из Англии.
Ирина Лагунина: В чем здесь отличие от классической империи?
Александр Гарин: Как раз классическая империя, где доминирует сила, где президент страны, прежде всего, главнокомандующий, где он на фотографиях в военном кителе, когда у него возникает проблема, проблема требует решений, решения требуют финансов, что он делает? Он берет и экспроприирует население. Если население бедное, но есть богатые, то он экспроприирует богатых настолько, насколько можно. Конечно, корову нельзя убивать, если вы хотите ее доить. Но, тем не менее, какая империя существует без проблем? Если вы скажете политику: что лучше бы иметь налоги поменьше и тогда вы станете со временем богаче, то любой политик ответит - вы говорите о том, что будет послезавтра, мне бы ваши заботы. Моя забота сегодняшняя, у меня что-то горит, где-то в моей империи что-то горит, и тушить я это могу только военно-силовым путем. Для этого нужны деньги. Поэтому, не до жиру, быть бы живым, я экспроприирую, поскольку моя сила - моя армия. И чем больше я экспроприирую, тем больше моя армия. И вот дальше возникает классический облик империи, в котором военные привилегированные - любимое дитя общества и в котором нищее население. А солдаты, скорее, похожи на нищее население, чем на привилегированных офицеров.
Ирина Лагунина: Но давайте посмотрим на то, что происходит в Соединенных Штатах. Президент Буш во время предвыборной кампании обещал снизить налоги. Причем снизить их довольно существенно. Сейчас речь не только не идет о снижении налогов, речь идет о том, где взять деньги. Посмотрите на оборонные расходы и расходы, связанные с проблемой безопасности. Недавно Джордж Буш выступил с предложением создать новое министерство - министерство внутренней безопасности страны с бюджетом в 37 миллиардов долларов.
Александр Гарин: На первый взгляд, кажется, это возврат к классической империи. На второй взгляд, если вы посмотрите на дискуссию внутри американской прессы, то, прежде всего, американцы сами очень хорошо знают, что они пускаются в опасную игру, что нельзя становиться на тропу классических империй, нельзя перебирать деньги. Нельзя вести политику к тому, чтобы биржи стали реагировать на пошатнувшийся доллар. Поэтому на первый взгляд вот этот бездефицитный бюджет привел к огромному количеству ресурсов, 3% можно было выделить из бюджета в область безопасности. Идеал в Европе где-то 2%, Великобритания ему следует. Но если взять, конечно, в абсолютных величинах, то ресурсы Америки при 3% бюджета дают делать такие вещи, которые не снились всем остальным. Поэтому мы видим: в центральноазиатском регионе крупные самолеты на базах в течение 24-х часов заполняются нефтью для того, чтобы вести операции в Афганистане. При этом присутствуют французские самолеты, но у французских самолетов просто несравнимо не хватает денег на тот же самый бензин. И, конечно, Франция не в силах проводить такого рода политику. Тем не менее, американская администрация очень хорошо понимает пределы своих возможностей, и, прежде всего, финансовые. Все это приводит к тому, что в дискуссиях внутри американской элиты, внутри конгрессменов, внутри исполнительной ветви власти, то есть внутри правительства очень ясно выражен элемент минималистский. Скажем, присутствие в Средней Азии, безусловно, это присутствие должно быть минимальным, временным: мы уйдем оттуда, мы не останемся, мы не станем строить базы, поскольку базы и постоянное присутствие требуют денег. Кроме того, американский солдат, в отличие от солдата империи классической, это совершенно другой человек. Ценность жизни этого солдата оценивается в современной демократической Америке несравнимо с ценностью жизни в классической империи.
Ирина Лагунина: Прежде всего, в классической империи невозможно представить себе армию, полностью построенную по контрактному принципу...
Александр Гарин: В классической империи, вспомним Советский Союз, основная доблесть - это умирать. Каждый солдат, который произносил клятву, вступая в армию, клялся умереть с честью. И поэтому главнокомандующий в Римской ли империи, в Испанской ли империи, в Советской ли империи мог располагать большим количеством потерь. Когда он размещал свои гарнизоны, то солдаты жили очень скромно, если, вообще, не были нищими. Сравните с этим американского солдата, как он входит на какую-то базу. В любой базе, как только он туда вошел, если он собирается есть, то ему предоставляется меню, выбор разных типов блюд. То есть солдата профессиональной армии, который пошел работать и, следовательно, мог бы пойти работать и в гражданский сектор, а он пошел работать в армию, его не будет привлекать полунищенское существование классического солдата империи в каком-нибудь отдаленном гарнизоне. Беда, может быть даже не столько вина, сколько беда российской армии в Чечне состоит в том, что солдат нищий, недоплачиваемый, голодный. Чем он занимается? Тем, чем занимались солдаты во все века во всех империях - они экспроприируют население. Кроме того, солдат не может пожаловаться независимой судебной власти, куда-нибудь в центр, как это делает американский солдат. Солдат США может пожаловаться своему конгрессмену. То есть вот этот солдат империи классической и солдат того, что, кажется, напоминает империю, солдат Соединенных Штатов совсем иной. А выводы отсюда следуют для современного мирового порядка. А именно, как я сказал, существует минималистский взгляд в Америке, который говорит: не будем повторять уроки старых империй. Если мы входим куда-то и где-то у нас есть пункт, временная база для заправки самолетов, например, то не будем делать иллюзий, у нас нет денег, публика не согласится с большими потерями и даже не согласится с большим дискомфортом на протяжении длительного времени. А таких денег у нас на такую империю с таким уровнем комфортности просто ясно, что нет. И ни один политик рассуждать не будет, как это рассуждали в старых империях: меня не интересует экономика, а меня интересует политика.
Ирина Лагунина: Возьмем культурный элемент безопасности, который вышел на первый план после теракта 11-го сентября. Напомню, мы говорим о культуре в этом аспекте именно потому, что Запад оценил этот теракт как акт против западной цивилизации, а сами представители Аль-Кайды утверждали, что сделали это для того, чтобы защитить свою культуру от тлетворного западного влияния.
Александр Гарин: Как я уже сказал, американцы стали богатыми, вследствие того, что Макс Вебер называл протестантской этикой. Американец в среднем работает больше чем европеец, у него меньше праздников, он готов взять на себя вину, если он теряет работу. Идея о том, что у него будет постоянное рабочее место, почти исчезла из американского общества. Американец согласен быть мобильным. Он является тем, что хорошо представляет авангард модернизированного общества. Как пишут многие интеллектуалы, это общество номадов, это такое парадоксальное возвращение к номадам, к кочевникам. В этой ситуации, когда каждый человек едет за работой, а работа меняет свои места, исчезают стабильные укоренившиеся структуры традиционного общества. Исчезает большая семья как единица выживаемости. Большой семьей вы не можете - с кузенами, кузинами, тетями, дядями - переезжать с одного места на другое. Единицей выживаемости становится окончательно маленькая семья. Но это именно и есть то, что позволяет адаптироваться к постоянно меняющейся технологии. Ситуация соревнования подстегивает людей выдумывать эту технологию. А с другой стороны, она требует от человека другой антропологической природы, подстегивает в нем готовность к мобильности, готовность к соревнованию. И это считается справедливым. От справедливости требуется только одно, чтобы соревнование было честным, объективным. Поэтому традиционные культуры, когда смотрят на этот процесс модернизации и считают, что авангардом его являются Соединенные Штаты, справедливо замечают угрозу, угрозу самим себе. Угроза эта тем более видна, чем правительство традиционной страны старается ввести элементы модернизации, как это было, например, в Иране при шахе, но не вводят это всем пакетом. Так что возникает ситуация, когда справедливость в традиционном смысле исчезает, а справедливость в современном смысле слова не возникает.
Ирина Лагунина: Что такое справедливость в традиционной культуре?
Александр Гарин: Если единицей выживания раньше была большая семья, и бедный человек традиционно знал, что есть голодные времена, есть разные сезоны, но это, так сказать, как природа, на дождь вы не будете жаловаться, и как-нибудь всей семьей выживем, то вот элементы модернизации вносят то, что структура коллективной безопасности исчезает. Семья становится маленькой, а при этом, если рынок не дает возможности занять этих людей, они оказываются между небом и землей. В таких случаях они начинают обвинять не столь свое правительство, сколь вообще модернизацию. А поскольку они знакомы с модернизацией только по тому, что они видят у себя перед носом, то, конечно, они рассматривают Америку как символ зла. Выход же, поскольку они не видят конкретного выхода через свое правительство, в изменении политики правительства, становится сугубо индивидуальный. То есть тогда, когда люди не могут положиться на какие-то рациональные структуры, чтобы рациональные структуры власти могли рациональным путем изменить жизнь к лучшему, они прибегают к иррациональным ответам на эту конкретную индивидуальную проблему. Но это колдовство, это мистика, магия. То есть если вы будете вести себя определенным образом, то по крайней мере индивидуально ситуация изменится. Вот это то, что идеология бин Ладена или идеология фундаменталистов предлагает простому человеку. Если ты будешь себя вести по шариату, то полностью, буквально, ты войдешь в диалог с Аллахом, войдешь в диалог с Богом, который, с этой точки зрения, отвечает только на буквалистское следование якобы его правилам, и Бог подарит мистический выход из положения. Он не подарит новой технологии, он не подарит ничего другого, но он подарит справедливость и коллективную безопасность. То есть люди не станут особенно богатыми, но, по крайней мере, они не пропадут в одиночку. Эта психология как раз подпитывает фундаменталистов, подпитывает террористов на то, чтобы убрать символически Соединенные Штаты, исключить их из игры как символ модернизации.
Ирина Лагунина: О том, как отвечает на подобную угрозу своей безопасности империя 19-го века и современное государство - мы будем говорить в следующем выпуске программы "Имперское сознание".
Продолжение >>>
