Шпион в доме любви
Ян Саудек:
Люди повсюду одинаковы. Самое большее впечатление на меня произвело то, как в Москве некоторые посетители моей выставки целовали мои картины, как иконы - это неизгладимое воспоминание, поэтому я всегда буду скорей склоняться к Востоку. Не к коммунизму, нет, вы меня понимаете, а к Востоку.
Из книги "Любовь втроем":
Тогда это был 1954-й год, я хорошо это помню. Я был унтер-офицером Народной чехословацкой армии. Мы только что принесли присягу верности коммунизму - и смерть Черчиллю! Но одновременно мы тайно зубрили, как сказать по-английски: "Не стреляйте, я - чехословак! Я сдаюсь!"
Дмитрий Волчек:
"Жизнь, любовь, смерть и другие пустяки" - название одного их альбомов знаменитого чешского фотографа Яна Саудека. Его выставка, последняя в Чехии, только что прошла в Праге с огромным успехом. В этой передаче интервью с Яном Саудеком и его рассказы из новой книги "Любовь втроем".
Невозможно поверить - Яну Саудеку 63 года. Это кажется мистификацией в духе столь любимой им игры с хронологией работ. Язык не повернется назвать этого обаятельного, вечно окруженного роскошными женщинами человека стариком. Саудек выглядит едва ли на 40, его нынешняя спутница жизни, роковая брюнетка, взявшая псевдоним Сара Саудкова, ведет эротическую программу на чешском телевидение, аналог передачи НТВ "Про это". Можно предположить, что Саудек явно склонен к эксгибиционизму, за редким исключением, единственный мужчина, запечатленный на его фотографиях - он сам. Молодое мускулистое тело, короткая стрижка, взгляд исподлобья, рука, к которой подходит не карандаш вовсе, а нож. Покоритель сердец, парень с рабочей окраины, готовый на рискованные подвиги - таким предстает Саудек - художник, десятилетия работавший в подполье, до сих пор не получивший должной оценки на родине, зато с лихвой искупивший равнодушие соотечественников колоссальным успехом на западной художественной сцене. "Чтобы достичь славы, нужно три вещи - утверждает он - талант, невероятное трудолюбие и везение. Мне очень повезло, раз я еще жив. До революции жизнь у меня была препротивная - я демонстративно носил могендовид, чтобы уж до конца войти в роль мальчика для битья. В юности я не верил в свои способности: часто плакал, постоянно болел, плохо учился, вечно все пересдавал - скверные были времена". И сегодня Ян Саудек не расстается с могендовидом - шестиконечная звезда странно смотрится на американской военной форме.
Ян Саудек:
Я не милитарист, мне просто нравится военная форма. Например, русская, ведь она очень красивая. Я ношу и русскую форму: гимнастерку, галифе, сапоги. Сегодня я надел вот эту форму, потому что у меня такое настроение. Не ищите в этом никакого подтекста, я не американофил, я хороший чех. Когда мне вручали орден во Франции, я пришел его получать в подпоясанной русской гимнастерке и в галифе. Все были весьма смущены тогда. Но я одеваюсь так, как мне приходит в голову.
Дмитрий Волчек:
Во время оккупации многие его родственники погибли. "В марте 39-го мне показалось, что я видел Адольфа Гитлера, который стоит на танке, въезжающем в Прагу, но, скорее всего, это был обычный немецкий солдат с такими же усами".
Германия капитулировала, Саудеку 10 лет. "Толпа повесила немецкого солдата, совсем мальчишку, на фонарном столбе. Даже я, ребенок, понимал, что он из Вермахта, а не из СС. Его облили бензином и подожгли. Это та невинная душа, которая всегда платит за любую войну".
Из книги Яна Саудека "Любовь втроем":
Недавно я гулял в деревне. Вы, конечно, знаете эту природу: слегка волнистые холмы, поля, подготовленные для весны, лес играет всеми красками.
На краю леса романтическое кладбище, далеко от деревни. Я открываю скрипучую калитку и с почтением читаю имена целых семейств: все это прекрасные чешские фамилии... Могилы ухожены, всюду царит покой и мир...
Вдруг замечаю еще один уголок, он шире остальных - но без памятников, все запущено, зарастает сорняком, могил под засохшей травой почти не видно.
Что же здесь такое? Как странно... вот какая-то медная, потемневшая от времени плита... с полуистершимися словами полузабытого со школьных времен русского языка... по слогам читаю, получатся как бы: "ге-ро-ям...". А-а, там спят бойцы, дошедшие в конце войны аж до этих мест. Хотя постойте! Зачем нам этот товарищ морочит голову?
Давайте выясним: никакой я не "товарищ". Я знаю одно: я отправился на веселую прогулку - а теперь вот стою здесь смертельно серьезный. Но вы можете сказать: черт побери! Мы купили эту книжку, полагая, что найдем в ней веселые шуточки - зачем же нам этот парень рассказывает такие вещи?
И где кульминация этого рассказа?
Я вам сразу же на это отвечу.
Я покинул кладбище и направился домой. Далековато же я зашел!
Я долго блуждал по этим незнакомым деревенькам и должен был часто спрашивать, как найти дорогу к дому: и каждый мой собеседник говорил со мной на моем родном языке: я был в своей стране. Люди многословно объясняли мне: куда идти.
Ведь мы все хотим вернуться домой, не так ли?
А теперь, наконец, о том, к чему я веду свои рассуждения, и в чем вся загвоздка: ведь эти парни, в той забытой могиле, домой никогда не вернутся!
Дмитрий Волчек:
Из книги "Любовь втроем":
Однажды я проснулся темной черной ночью. За окном бушевала снежная вьюга, и ветер яростно расшатывал полуоткрытое окно. ВСЕ БЫЛО, КАК В ТОТ РАЗ, КАК В ТОТ РАЗ!
Тогда это был 54-й год, я хорошо это помню. Я был унтер-офицером Народной чехословацкой армии. Мы только что принесли присягу верности коммунизму, во дворе это происходило - и смерть Черчиллю!
Но одновременно мы тайно зубрили, как сказать по-английски "Не стреляйте, я - чехословак! Я сдаюсь!"
Я топчусь перед ротой и дурным голосом запеваю: "Командир герой - герой Чапаев..."
Еще более популярной песней в этом войске был кошмарный марш, еще сегодня преследующий меня своей неимоверной тупостью. Посудите сами.
Это называется "Острая Гуля" или "Пуля".
Текст был интернациональным: дикая смесь польского, чешского, какого-то диалекта из Моравской Словакии... там были немецкие слова и , конечно, как тогда и полагалось, и "ПА - РУССКИ"...
Послушайте же:
( с начала до конца фортиссимо)
Подай мне, дивчина, ручку на розлучку Можна, что в последний раз! (Выдох) ( Врываются выкрики: "Шагай! Раз - два! Шагом марш!) Катюши били, мы наступали. Я мусим выполнять свой приказ.
Ветер за окном улегся, выходят звезды. Поезд отправился со станции. Мне говорят, что те времена уже никогда не повторятся, но наши дети еще не раз будут приносить присяги. Только пусть им никогда не придется зазубривать нашу английскую фразу: "Не стреляйте, я - чехословак! Я сдаюсь!"
Дмитрий Волчек:
30 лет, до 84-го года, Ян Саудек работал лаборантом на заводе. "Я приходил на работу в 6 утра, а потом еще оставался на сверхурочные. Я не понимаю теперь, как мог выдержать десятилетие такой жизни. В конце этого тоннеля не было ни малейшего проблеска света.
Но я вынес урок: надо копать землю не переставая, метром ниже, быть может, и закопан клад, который ты ищешь. Нельзя сдаваться, нужно копать и копать".
Из книги "Любовь втроем":
Завтрак рабочего. Я завтракаю на газете. Старательно раскладываю рыбный салат в помятой бумаге. Закусываю булкой, щедро осыпанной солью. Пиво в коричневой бутылке. Как всегда, блуждающим взглядом читаю газетные новости. Ах, даже так! Пишут: "У вегетарианцев все внутренности в плесени". Или: "12 случайно выбранных квартиросъемщиков высказываются по поводу стопроцентного повышения квартплаты.." "Я пойду просить милостыню" - заявляет одна. Другой ответчик полагает, что "нам обязательно кто-нибудь предоставит за это компенсацию". Кто? На зубах скрипит каменная соль от булки... Ну посмотрите, другая женщина считает, что "надо что-то (что?!) делать" "Пускай такие деньги платят миллионеры, все равно наворовали свои миллионы". И тут кто-то уж совсем без стеснения заявляет: "А я тоже пойду воровать". От сильного шока изо рта у меня вываливается ошметок салата и падает на газету. Я слизываю его и читаю дальше на жирном пятне: "Надо убить домовладельцев!" Ни один из опрошенных не сказал: "Я буду с этим как-то бороться. Я буду работать, не буду сидеть и ждать подачки от государства. Я выкарабкаюсь, ведь не я один в таком положении. Ну не буду ездить мочиться на улочках Венеции, обойдусь, не буду выдувать положенных 5, 10, 15 бутылок пива ежедневно, не буду торчать 6 часов перед телевизором". Я затягиваюсь пивом из горла и складываю газету. Пора приступать к работе. Без удовольствия вспоминаю одного американца, Джон Фицджеральд Кеннеди звали этого мужчину, он сказал своему народу: "Не спрашивайте, что родина сделала для вас, задайтесь вопросом, что вы сделали для нее?" Вот такого мои квартиросъемщики растерзали бы в клочья.
Дмитрий Волчек:
Из книги "Любовь втроем":
Я вспоминаю, что когда я был еще рабочим (а это было не так уж давно), один такой простой работяга мне говаривал: "Гонзик, Гонзик, жизнь - это сито. Все что маленькое и невыдающееся - продолжал этот народный философ - а это мы с тобой, все это падает вниз, и только большие валуны остаются наверху"...
А теперь я вам тоже что-то скажу :
ЖИЗНЬ - ЭТО СИТО.
Эти большие булыжники (Кастро, Мандела, Саддам), да - они остаются наверху и будут дробить остальных.
Но самое тяжелое - золотая пыль оседает, она лежит внизу.
Теперь я часто вспоминаю тебя. Куда нас занесет эта жизнь? Ничего не знаю, кроме одного: я всегда буду тебя вспоминать не как позолоту, а как чистое золото - где бы ты ни находился.
Дмитрий Волчек:
Чешская фотография 60-х - мир, утонувший в мечте о беспредельной свободе; цветы революции, раздавленные не только гусеницами советских танков, но и тяжеловесной поступью обыденности. "Когда я был в армии, - вспоминает Ян Саудек - дедовщиной ведь занимались не генералы, а простые сержанты. Не мало крови они у меня выпили. Вот так и на гражданке: грязные дома, хмурые лица - ведь это все мы сами. Знаете, как алкоголик, всю жизнь пьет, а потом удивляется, что вышли из строя почки, печень, легкие, да и языком он едва шевелит. Кого ж тут винить? Зависть - вот что отличает чехов. Но, с другой стороны, это и катализатор успеха: чех будет делать все, чтобы быть не хуже соседа".
Из книги "Любовь втроем":
Я иду на работу, на завод. 5 часов утра. Ледяной ветер подмел пустые улицы. На пустых углах светятся пара фонарей. Время от времени порывы моросящего дождя поднимают с земли мокрую бумагу и гонят ее мне на встречу. На углах улиц появляются скорченные темные тени и сразу же исчезают во тьме. Это рабочие идут трудиться. А я один из них. В этой тьме тьмущей я спотыкаюсь о какую-то мокрую тряпку. Черт подери! Комично шлепаюсь на мостовую. Что там, к черту, может быть? Не лежит ли там человек? Я поворачиваюсь и раздраженно всматриваюсь в темноту. И вдруг у меня замирает сердце: я узнаю эту черную кучу на земле - это флаг моей родины. На земле, втоптанный в грязь. Сколько ног на него наступало и как долго? Я вспоминаю, что когда-то, давным-давно, с другими скаутами каждый вечер спускал флаг с флагштока, флагу не положено было касаться земли, и мы несли его вчетвером, держась за четыре конца. И когда "соколы" шли с флагом по улице, люди останавливались, мужчины снимали шапки, военные отдавали честь. Как же все изменилось! Не изменилось. Я поднял флаг с земли и потом дома несколько раз отстирывал его в благоухающей мыльной пене. Ни следа грязи на нем не осталось, клянусь вам. Наш флаг прекрасен. Прекрасен, не правда ли? И я все еще его люблю.
Дмитрий Волчек:
Все свои работы Саудек помечает ХIХ веком. Сейчас по его хронологии 1898 год.
Ян Саудек:
До нашей "бархатной революции" меня часто допрашивали в госбезопасности - СТБ, это как КГБ. Они разыскивали мои фотографии, интересовались ими, хотели знать, что они означают, потому что многие из них уже были опубликованы на Западе. А я утверждал, что эти фотографии делал мой дедушка в прошлом веке. Они действительно так выглядели, кроме тех, где я стою с автоматом в руках. Наконец госбезопасность оставила меня в покое. Но с тех пор я помечаю свои работы Х1Х веком.
Дмитрий Волчек:
Главная тема Саудека - война полов. "Есть страна женщин и страна мужчин, - говорит Саудек, - они ведут войну, которая никогда не прекратится. Женщины сильнее мужчин, поэтому они и способны давать жизнь. Если надеяться на мужчин, то человечество вымрет за одно поколение. Женщины выдерживают несравненно больше, чем мужчины. Они выносливее, крепче и способны больно ранить мужчину. Такое со мной часто случается, но я зализываю раны, как кот и снова принимаюсь бегать по крышам". Мужчина и женщина, скованные наручниками, та же пара пытается поднять штангу, оба смотрят в разные стороны. Полуобнаженная женщина целует мужскую руку. Мужчина в маске поднимает над головой застывшую равнодушную девушку, словно вырезанную из фанеры. Тот же мужчина в маске, но над ним женщина с занесенным над головой топором. Порознь: женщина, томно снимающая одежду и парень в домино, любующийся своим отражением в лезвии ножа. Брутальный мужчина с сигарой дает пощечину подруге, ее дряблая грудь от удара взлетает вверх. Альбомы Саудека можно назвать энциклопедией войны полов. А его автопортрет с новорожденным ребенком на руках даже стал международным гомоэротическим символом. Один из самых важных опытов Саудека описан в альбоме "Жизнь, любовь, смерть и другие пустяки":"85-й год. Я принял одну из тех белых таблеток, что дают безумцам, чтобы они заснули. В темноте я лег на берегу реки и провалился в сон. Когда я открыл глаза, передо мной в бесстыдной близости, заслоняя небо, торчал голый, огромный, жирный женский зад. Толстая тетка натирала свою беленькую голую дочь бальзамом от загара. Всюду, куда я ни бросал взгляд, были голые люди. Обнаженные девушки с великолепной грудью, парень,экипированный для любви так, что я не задумываясь предложил бы ему в обмен на его достоинства свою великолепную машину. Они наслаждались солнцем, пили вино из бутылок, и я почувствовал, что реальность неизмеримо лучше самой изощренной мечты о рае. Я проснулся на нудистском пляже, и народ все прибывал и прибывал. И вот мне пришлось вернуться к своим картинкам, которые навсегда останутся лишь слабым отблеском того, что я увидел".
Из книги "Любовь втроем":
Ха! Значит, мне надо написать что-то о лифчике! Я лихорадочно соображаю... С годами становлюсь тугодумом... Главным образом вспоминается юность, и я честно вам скажу: трава в те годы была более серой, смог более густым, а женщины были неприступными - хотя бы эта вечная борьба за первую пуговку на блузке!
В молодости (собственно, и до сих пор) у меня были большие проблемы с этим делом: однажды крючков оказалось очень много, а последний зацепился и не поддавался - в другой раз попались какие-то пуговички или неподвижные кнопочки: ... а иногда, к моему изумлению, все это расстегивалось спереди!
Итак, этот лифчик - предмет неописуемой красоты - и как все, что касается этого волшебного мира женщин, он только усугубляет их тайну, и я обещаю, что исправлюсь, не буду стаскивать лифчики через голову.
Дмитрий Волчек:
Один из излюбленных приемов Саудека - миницикл из двух фотографий. На первом снимке: невинная композиция, непритязательная уличная сценка или банальная группа из выпускного альбома. На втором: те же персонажи, в тех же позах, но полностью обнажены.
- Пан Саудек, Вам не было бы обидно, если бы Вас назвали эротическим художником?
Ян Саудек:
Эротический? Я считаю себя ремесленником. Знаете, что я под этим подразумеваю? Я думаю, что в этих картинках не только эротика, а все, что есть в нас, в людях. В них есть смерть, жизнь, любовь, в них нигилизм и глубокая вера в будущее. В них все, как в коктейле.
Дмитрий Волчек:
- Ваша работа "Девушка, которую я любил" - портрет обнаженной девушки, изуродованной ожогами, мне кажется, что эта одна из лучших Ваших фотографий. И все же, я не могу отделаться от ощущения, что в этом снимке есть очевидный элемент эпатажа.
Ян Саудек:
Я хотел показать, что она красивая, несмотря на то, что прошла через огонь, как другие через войну. Я год работал с ней над этой фотографией, пока мы не перестали стесняться друг друга. И фотография ей, в конце концов, понравилась. Она не обиделась. Я не хочу никого шокировать. Думаю, что эта фотография показывает, что мы - люди - красивы.
Из книги "Любовь втроем":
Недавно я попросил привести ко мне проститутку. Она была совсем молоденькая, сказала что ей восемнадцать. И цена была не высокая. Мне кажется, что она догадывалась, кто я. Возможно, видела где-нибудь по телевидению или в какой-нибудь бульварной газетенке эти мои черные очки. Мы немного поговорили о наших желаниях, мечтах, о том, что мы хотели бы получить от жизни. Я сказал ей, что от всего этого остались только деньги, железное здоровье и немного известности. Она смеялась: "Что же еще надо от жизни?" - "Вам это я сразу открою: я хочу быть молодым". "Ничего не получится" - утешила меня проститутка. Но для этого мне не надо было ее приглашать - я это знал и без нее. Однако, ноги у нее были гладкими, и платье, которое она снова на себя натянула, было наподобие вечернего. Но пропасть, разделявшая нас, нагнала на меня страх своей глубиной. Дна я не мог разглядеть. Когда сутенер увел ее, я вспомнил мрачное предсказание Хелены: "Ах, Еничек, Вы же должны наконец понять, что после вас придут люди молодые и лучше вас". Я скривил рот в улыбке и заявил пустой комнате: "Моложе - да, но не лучше". И пошел писать эту скромную книжечку, адресованную тем, кто попытается хотя бы на мгновение притвориться, что этой пропасти нет и в помине.
Дмитрий Волчек:
Пан Саудек, Вы столь откровенны в описаниях своей сексуальной жизни, эта раскованность далась Вам легко или приходилось преодолевать определенные барьеры?
Ян Саудек:
Нет, нет, я считаю, что всегда надо говорить правду. А так как я свободный человек и живу в свободной стране, то нет ни малейшей причины для того, чтобы умалчивать о каких-то вещах. Моя сексуальная жизнь такая же как и у нас всех, ничего в ней особенного нет. Если я что-то и акцентирую, то всегда какие-то комические ситуации, моменты, когда я был не на высоте или совсем сплоховал. Но я не думаю, что я эксгибиционист. Просто нормальный мужчина.
Дмитрий Волчек:
Существует ли для Вас такое понятие как "границы дозволенного"? Например, как Вы воспринимаете работы Джоэля-Питера Виткина, который использует для съемок части человеческих тел из морга, наряжает трупы, берет в натурщики инвалидов, уродов, изувеченных людей?
Ян Саудек:
Виткин - величайший современный фотограф. Я лично его знаю, мы виделись несколько раз. Его работы не в моем вкусе. Он действительно показывает безобразную сторону жизни: гибель, нищету, печаль, смерть. Я же стараюсь показывать жизнь. Для художника не может быть никаких ограничений и границы стерты, но во мне самом сидит автоцензор: я тщательно слежу за тем, чтобы не переступить границы, главное - не унижать людей.
Дмитрий Волчек:
Нет пророка в своем отечестве. Успех к Саудеку на Западе приходит еще в конце 70-х. На родине его имя становится известным только после "бархатной революции". "Вот видите этот орден, - говорит Саудек режиссеру Ирене Павласковой, снявшей о нем телефильм для серии "100 знаменитых чехов" - я кавалер одной из высших французских наград - Ордена "Изящных искусств и литературы". Что такое успех за рубежом? Успехом считается выставка в Большом Государственном музее. У меня были выставки в центре Помпиду, в музее города Парижа, в Институте искусств в Чикаго. Это вершина того, чего может достичь такой художник как я - человек из крошечной страны".
Из книги "Любовь втроем":
Убийственная жара на улице... конец лета в раскаленном городе и укрыться негде... Но вот вход в какую-то прохладную галерею... Я осторожно пробираюсь... в зале стоит испуганная парочка и еще кто-то в святом трепете перед выставленными произведениями... они ничего не понимают.
К счастью, один экспонат находится под стеклом, так что девушка может перед ним, как перед зеркалом, поправить прическу. Наконец, я убеждаюсь в том, что и искусство годится на доброе дело. В противном случае все эти художества были бы коту под хвост, и земля продолжала бы вертеться без них. Но не художники. Их призвание - смеяться над людьми и, главное, набивать карманы наживой.
Я скромно обращаю внимание смотрительницы галереи на то, что одна мазня висит кверх ногами. "Да? А разве не все равно?" - вздыхает она. Наконец я услышал здравое суждение.
Иду домой, стало прохладнее, дома перекрашиваю шкаф в синий цвет. На меня падает с полки жестянка с черной краской, которой я крашу забор.... эффектно.
Вижу, что я тоже художник, теперь срочно надо придумать название, а что если: "Траур в семье конкретного лакировщика - ликование в коммуне абстрактного художника"? Нет, длинновато. Может быть: "Пермутация Ѕ 12", как в той галерее. Или: (этот забойный вариант тебя никогда не подведет) "Поклон Францу Кафке"?
Дмитрий Волчек:
В последние годы Ян Саудек отказывался выставляться в Чехии.
Единственная за 6 лет его выставка прошла (и с огромным успехом) летом нынешнего года в роскошном дворце в центре Праги. Афиши - одна из самых известных фотографий Саудека - блондинка, засовывающая в рот дуло револьвера, извещали: "Прощай, Ян!" "Это моя последняя выставка на Родине" - объявил Саудек. Поводом для конфликта послужил казалось бы малозначительный инцидент.
Ян Саудек:
Я дал слово и теперь не могу уже его нарушить. 6 лет назад моя тогдашняя ассистентка без моего ведома отправилась в какой-то большой музей и спросила: "Устроили бы они мою выставку?" Директор музея ответил: "Через 5 лет". Я оскорбился и сказал: "Ах так! В Праге уже никогда моей выставки не будет!" Потом мои работы выставлялись один раз в Хебе (это пограничный с Германией город), а теперь я нарушил свое слово и устроил выставку в Праге. Но только ради того, чтобы вся огромная выручка от продажи фотографий и за входные билеты (около 2-х миллионов крон) пошла в Фонд помощи раковым больным. С выставкой было много возни. Но я не жалею потраченного времени, думаю, что эти средства помогут больным. Но больше я, в самом деле, свои работы выставлять в Праге не буду. Никогда.
Дмитрий Волчек:
Вы твердо намерены не менять решение?
Ян Саудек:
Если мужчина дает слово - он должен его держать любой ценой, даже если он понимает, что был не прав. У меня были выставки в Словакии и в Москве, я буду выставляться в других странах. Ведь все равно, рано или поздно, это будут Соединенные Штаты Европы: и Братислава, и Вена, и Москва, и Питер.
Дмитрий Волчек:
Пражская газета "Лидове новины" номер от 25-го августа 98-го года: "Желавшие попасть на выставку Яна Саудека в последний день ее работы вынуждены были стоять в длинной очереди. С середины июля выставку посетили 75 тысяч человек. Все 68 фотографий были проданы. Цены - от 15 до 35 тысяч крон. А самая дорогая работа ушла с аукциона за 122 тысячи. Более трех с половиной тысяч долларов. Все 7 миллионов крон, вырученных с продажи фотографий, Саудек передал в Фонд трансплантации костного мозга. Эти деньги пойдут на развитие центрального регистра Фондов костного мозга, на модернизацию лабораторной техники и повышение квалификации гематологов и онкологов".
Из книги "Любовь втроем":
Ночью я вернулся со свидания пьяным. В доме абсолютная оглушающая тишина. И вдруг несмело, а потом уже бесстыдно запели птицы. Была еще полная тьма, но внизу во дворе уже кто-то зажег свет. Я как-то не мог ничего вспомнить, что было вчера? Что я, собственно, хочу от жизни? Чего я все жду? Я скажу вам сейчас слово, которое настоящий мужчина никогда не должен говорить: не знаю. И вообще, куда это все подевались: Яна, Мария, Лида Сватикова, маленький Дидье, что покончил с собой в день своего двадцатилетия? Все уже ушли. А я, безумец, надеялся, что они останутся вечно живые на моих картинках. Такое продолжалось недолго. Потом начался рассвет - гнусный, мутный, безнадежный. Я сделал то, что мужчина смеет делать только когда он один - я заплакал. Но к делу: когда-то я получил в подарок маленький светящийся глобус, мою давнюю мечту. Он все это время стоял где-то в углу, и теперь я включил его в сеть. Он сверкал в темноте всеми своими красками. Я смотрел на него сквозь пелену слез, все было размазано. Был ли это тот самый мир, что мог лежать у моих ног? Планета Земля... Как алмаз сверкала она в полутьме. Искушение, стимул, успех - суета без конца. Потоки слез. Я выдернул шнур из штепселя, и этот мир погас. Исчезли горы, долины и Марианская впадина... Исчезла разница между добром и злом, высотой и пропастью. Благородство, прекраснодушное обещание, подлость и низость, и моя подлость, в первую очередь - все это лежало теперь в одной плоскости. Как просто. Какое прекрасное решение: следует всего только отключиться от источника этого сияния, освещающего наше собственное убожество. Хотя погодите, подождите, у меня все же есть для вас одно хорошее известие: все проходит, пройдут весны, войны и маленькие любови, перестанет гудеть поезд, закончится любовь... и слезы подсохнут.
Дмитрий Волчек:
Пан Саудек, Ваша проза лишь комментарии к фотографиям или Вы всерьез намерены пробовать силы в литературе?
Ян Саудек:
Это любительские опыты. В молодости я находился под сильным влиянием Достоевского. В зрелом возрасте - Чехова. Это ни в коем случае не означает, что я пытаюсь им подражать. Они - недосягаемые идеалы. Но именно эти писатели натолкнули меня на мысль попытаться самому писать.
Из книги "Любовь втроем":
Воскресенье. Уже должно было стемнеть, но еще светло. Мои выходные медленно и неохотно уходят, но я остаюсь один - жду, что в мои скромные, убогие двери войдет любовь в виде женщины. Я бы любил ее так, что она без умолку кричала бы от восторга.
И снизу стучали бы метлой в потолок, а потом мы бы уснули - ее голова на моем плече; я так терпеливо тренировал свое плечо - разве не для того, чтобы на нем покоилась ее головка?
А потом мы снова бы любили друг друга, и так до тех пор, пока не отменят все субботы и воскресенья. Но сегодня, после этих кошмарных выходных, мне пришло в голову, что ко мне больше никто никогда не придет. Хотя, постойте - одна особа все же явится: это будет смерть, и наша встреча будет очень похожей - я буду извиваться пока она меня не схватит, буду охать и хрипеть, а может быть и сопротивляться - и все это тоже будет происходить в постели. А потом какая-нибудь бабка с нижнего этажа в грязном коридоре скажет: "Да что вы, ведь он уже умер. А вы, пани, не знаете, у кого сегодня ключ от чердака? И куда же этот ключ запропастился?"
Эту программу Вы можете также послушать в фромате RealAudio: - Послушать сразу или - Выгрузить для локального прослушивания
Ян Саудек:
Люди повсюду одинаковы. Самое большее впечатление на меня произвело то, как в Москве некоторые посетители моей выставки целовали мои картины, как иконы - это неизгладимое воспоминание, поэтому я всегда буду скорей склоняться к Востоку. Не к коммунизму, нет, вы меня понимаете, а к Востоку.
Из книги "Любовь втроем":
Тогда это был 1954-й год, я хорошо это помню. Я был унтер-офицером Народной чехословацкой армии. Мы только что принесли присягу верности коммунизму - и смерть Черчиллю! Но одновременно мы тайно зубрили, как сказать по-английски: "Не стреляйте, я - чехословак! Я сдаюсь!"
Дмитрий Волчек:
"Жизнь, любовь, смерть и другие пустяки" - название одного их альбомов знаменитого чешского фотографа Яна Саудека. Его выставка, последняя в Чехии, только что прошла в Праге с огромным успехом. В этой передаче интервью с Яном Саудеком и его рассказы из новой книги "Любовь втроем".
Невозможно поверить - Яну Саудеку 63 года. Это кажется мистификацией в духе столь любимой им игры с хронологией работ. Язык не повернется назвать этого обаятельного, вечно окруженного роскошными женщинами человека стариком. Саудек выглядит едва ли на 40, его нынешняя спутница жизни, роковая брюнетка, взявшая псевдоним Сара Саудкова, ведет эротическую программу на чешском телевидение, аналог передачи НТВ "Про это". Можно предположить, что Саудек явно склонен к эксгибиционизму, за редким исключением, единственный мужчина, запечатленный на его фотографиях - он сам. Молодое мускулистое тело, короткая стрижка, взгляд исподлобья, рука, к которой подходит не карандаш вовсе, а нож. Покоритель сердец, парень с рабочей окраины, готовый на рискованные подвиги - таким предстает Саудек - художник, десятилетия работавший в подполье, до сих пор не получивший должной оценки на родине, зато с лихвой искупивший равнодушие соотечественников колоссальным успехом на западной художественной сцене. "Чтобы достичь славы, нужно три вещи - утверждает он - талант, невероятное трудолюбие и везение. Мне очень повезло, раз я еще жив. До революции жизнь у меня была препротивная - я демонстративно носил могендовид, чтобы уж до конца войти в роль мальчика для битья. В юности я не верил в свои способности: часто плакал, постоянно болел, плохо учился, вечно все пересдавал - скверные были времена". И сегодня Ян Саудек не расстается с могендовидом - шестиконечная звезда странно смотрится на американской военной форме.
Ян Саудек:
Я не милитарист, мне просто нравится военная форма. Например, русская, ведь она очень красивая. Я ношу и русскую форму: гимнастерку, галифе, сапоги. Сегодня я надел вот эту форму, потому что у меня такое настроение. Не ищите в этом никакого подтекста, я не американофил, я хороший чех. Когда мне вручали орден во Франции, я пришел его получать в подпоясанной русской гимнастерке и в галифе. Все были весьма смущены тогда. Но я одеваюсь так, как мне приходит в голову.
Дмитрий Волчек:
Во время оккупации многие его родственники погибли. "В марте 39-го мне показалось, что я видел Адольфа Гитлера, который стоит на танке, въезжающем в Прагу, но, скорее всего, это был обычный немецкий солдат с такими же усами".
- 43-й год. Яну 9 лет. "Я впервые прочитал роман Селина "Путешествие на край ночи", не понял почти ничего, но был ошеломлен его стилем". 44-й год. "Видел умирающих людей, прямо на дороге, в полях, убитых. У некоторых еще дергались ноги, словно в кино. Они умирали и казалось, что их тела становятся восковыми или гипсовыми. Я долго, пристально на них смотрел, как может смотреть только ребенок". 45-й год. "Я ощущал животную жажду физической любви, но эта страсть осталась невоплощенной, я всегда выглядел на 5 лет младше".
Германия капитулировала, Саудеку 10 лет. "Толпа повесила немецкого солдата, совсем мальчишку, на фонарном столбе. Даже я, ребенок, понимал, что он из Вермахта, а не из СС. Его облили бензином и подожгли. Это та невинная душа, которая всегда платит за любую войну".
Из книги Яна Саудека "Любовь втроем":
Недавно я гулял в деревне. Вы, конечно, знаете эту природу: слегка волнистые холмы, поля, подготовленные для весны, лес играет всеми красками.
На краю леса романтическое кладбище, далеко от деревни. Я открываю скрипучую калитку и с почтением читаю имена целых семейств: все это прекрасные чешские фамилии... Могилы ухожены, всюду царит покой и мир...
Вдруг замечаю еще один уголок, он шире остальных - но без памятников, все запущено, зарастает сорняком, могил под засохшей травой почти не видно.
Что же здесь такое? Как странно... вот какая-то медная, потемневшая от времени плита... с полуистершимися словами полузабытого со школьных времен русского языка... по слогам читаю, получатся как бы: "ге-ро-ям...". А-а, там спят бойцы, дошедшие в конце войны аж до этих мест. Хотя постойте! Зачем нам этот товарищ морочит голову?
Давайте выясним: никакой я не "товарищ". Я знаю одно: я отправился на веселую прогулку - а теперь вот стою здесь смертельно серьезный. Но вы можете сказать: черт побери! Мы купили эту книжку, полагая, что найдем в ней веселые шуточки - зачем же нам этот парень рассказывает такие вещи?
И где кульминация этого рассказа?
Я вам сразу же на это отвечу.
Я покинул кладбище и направился домой. Далековато же я зашел!
Я долго блуждал по этим незнакомым деревенькам и должен был часто спрашивать, как найти дорогу к дому: и каждый мой собеседник говорил со мной на моем родном языке: я был в своей стране. Люди многословно объясняли мне: куда идти.
Ведь мы все хотим вернуться домой, не так ли?
А теперь, наконец, о том, к чему я веду свои рассуждения, и в чем вся загвоздка: ведь эти парни, в той забытой могиле, домой никогда не вернутся!
Дмитрий Волчек:
- Конец 40-х. "В американском журнале "Лайф" репортаж Маргарет Бурквайт, Юджина Смита и Гизелы Фройнд о Еве Перон. В 77-м году Гизела Фроинд подарит мне камеру "Роллейфлекс", которой она фотографировала Еву Перон. Я и по сей день ей пользуюсь. "Не плачь обо мне, Аргентина!". 50-й год. "Я покупаю свою первую камеру "Кодак бейби брауни" - она прекрасно работает, и я бы и снимал ею и сегодня, но такую пленку уже давно не выпускают".
Из книги "Любовь втроем":
Однажды я проснулся темной черной ночью. За окном бушевала снежная вьюга, и ветер яростно расшатывал полуоткрытое окно. ВСЕ БЫЛО, КАК В ТОТ РАЗ, КАК В ТОТ РАЗ!
Тогда это был 54-й год, я хорошо это помню. Я был унтер-офицером Народной чехословацкой армии. Мы только что принесли присягу верности коммунизму, во дворе это происходило - и смерть Черчиллю!
Но одновременно мы тайно зубрили, как сказать по-английски "Не стреляйте, я - чехословак! Я сдаюсь!"
Я топчусь перед ротой и дурным голосом запеваю: "Командир герой - герой Чапаев..."
Еще более популярной песней в этом войске был кошмарный марш, еще сегодня преследующий меня своей неимоверной тупостью. Посудите сами.
Это называется "Острая Гуля" или "Пуля".
Текст был интернациональным: дикая смесь польского, чешского, какого-то диалекта из Моравской Словакии... там были немецкие слова и , конечно, как тогда и полагалось, и "ПА - РУССКИ"...
Послушайте же:
( с начала до конца фортиссимо)
Подай мне, дивчина, ручку на розлучку Можна, что в последний раз! (Выдох) ( Врываются выкрики: "Шагай! Раз - два! Шагом марш!) Катюши били, мы наступали. Я мусим выполнять свой приказ.
Ветер за окном улегся, выходят звезды. Поезд отправился со станции. Мне говорят, что те времена уже никогда не повторятся, но наши дети еще не раз будут приносить присяги. Только пусть им никогда не придется зазубривать нашу английскую фразу: "Не стреляйте, я - чехословак! Я сдаюсь!"
Дмитрий Волчек:
30 лет, до 84-го года, Ян Саудек работал лаборантом на заводе. "Я приходил на работу в 6 утра, а потом еще оставался на сверхурочные. Я не понимаю теперь, как мог выдержать десятилетие такой жизни. В конце этого тоннеля не было ни малейшего проблеска света.
Но я вынес урок: надо копать землю не переставая, метром ниже, быть может, и закопан клад, который ты ищешь. Нельзя сдаваться, нужно копать и копать".
Из книги "Любовь втроем":
Завтрак рабочего. Я завтракаю на газете. Старательно раскладываю рыбный салат в помятой бумаге. Закусываю булкой, щедро осыпанной солью. Пиво в коричневой бутылке. Как всегда, блуждающим взглядом читаю газетные новости. Ах, даже так! Пишут: "У вегетарианцев все внутренности в плесени". Или: "12 случайно выбранных квартиросъемщиков высказываются по поводу стопроцентного повышения квартплаты.." "Я пойду просить милостыню" - заявляет одна. Другой ответчик полагает, что "нам обязательно кто-нибудь предоставит за это компенсацию". Кто? На зубах скрипит каменная соль от булки... Ну посмотрите, другая женщина считает, что "надо что-то (что?!) делать" "Пускай такие деньги платят миллионеры, все равно наворовали свои миллионы". И тут кто-то уж совсем без стеснения заявляет: "А я тоже пойду воровать". От сильного шока изо рта у меня вываливается ошметок салата и падает на газету. Я слизываю его и читаю дальше на жирном пятне: "Надо убить домовладельцев!" Ни один из опрошенных не сказал: "Я буду с этим как-то бороться. Я буду работать, не буду сидеть и ждать подачки от государства. Я выкарабкаюсь, ведь не я один в таком положении. Ну не буду ездить мочиться на улочках Венеции, обойдусь, не буду выдувать положенных 5, 10, 15 бутылок пива ежедневно, не буду торчать 6 часов перед телевизором". Я затягиваюсь пивом из горла и складываю газету. Пора приступать к работе. Без удовольствия вспоминаю одного американца, Джон Фицджеральд Кеннеди звали этого мужчину, он сказал своему народу: "Не спрашивайте, что родина сделала для вас, задайтесь вопросом, что вы сделали для нее?" Вот такого мои квартиросъемщики растерзали бы в клочья.
Дмитрий Волчек:
- 66-й год. "По радио я слышу песню Боба Дилана "Ответ знает только ветер". Я плохо разбираю слова, но мгновенно понимаю, что это человек, который повлияет на все мое поколение". 69-й год. "Я в Америке, стою в Нью-Йорке на 42-й улице. Один. С тех пор я одинок навсегда. Когда я вернулся домой, мои дети меня не узнали".
Из книги "Любовь втроем":
Я вспоминаю, что когда я был еще рабочим (а это было не так уж давно), один такой простой работяга мне говаривал: "Гонзик, Гонзик, жизнь - это сито. Все что маленькое и невыдающееся - продолжал этот народный философ - а это мы с тобой, все это падает вниз, и только большие валуны остаются наверху"...
А теперь я вам тоже что-то скажу :
ЖИЗНЬ - ЭТО СИТО.
Эти большие булыжники (Кастро, Мандела, Саддам), да - они остаются наверху и будут дробить остальных.
Но самое тяжелое - золотая пыль оседает, она лежит внизу.
Теперь я часто вспоминаю тебя. Куда нас занесет эта жизнь? Ничего не знаю, кроме одного: я всегда буду тебя вспоминать не как позолоту, а как чистое золото - где бы ты ни находился.
Дмитрий Волчек:
- 69-й год. "Северо-Запад Соединенных штатов. Слышу как Саймон и Гарфункель впервые исполняют Скарбера Фэя. Эта песня остается моей любимой еще 14 лет".
Чешская фотография 60-х - мир, утонувший в мечте о беспредельной свободе; цветы революции, раздавленные не только гусеницами советских танков, но и тяжеловесной поступью обыденности. "Когда я был в армии, - вспоминает Ян Саудек - дедовщиной ведь занимались не генералы, а простые сержанты. Не мало крови они у меня выпили. Вот так и на гражданке: грязные дома, хмурые лица - ведь это все мы сами. Знаете, как алкоголик, всю жизнь пьет, а потом удивляется, что вышли из строя почки, печень, легкие, да и языком он едва шевелит. Кого ж тут винить? Зависть - вот что отличает чехов. Но, с другой стороны, это и катализатор успеха: чех будет делать все, чтобы быть не хуже соседа".
Из книги "Любовь втроем":
Я иду на работу, на завод. 5 часов утра. Ледяной ветер подмел пустые улицы. На пустых углах светятся пара фонарей. Время от времени порывы моросящего дождя поднимают с земли мокрую бумагу и гонят ее мне на встречу. На углах улиц появляются скорченные темные тени и сразу же исчезают во тьме. Это рабочие идут трудиться. А я один из них. В этой тьме тьмущей я спотыкаюсь о какую-то мокрую тряпку. Черт подери! Комично шлепаюсь на мостовую. Что там, к черту, может быть? Не лежит ли там человек? Я поворачиваюсь и раздраженно всматриваюсь в темноту. И вдруг у меня замирает сердце: я узнаю эту черную кучу на земле - это флаг моей родины. На земле, втоптанный в грязь. Сколько ног на него наступало и как долго? Я вспоминаю, что когда-то, давным-давно, с другими скаутами каждый вечер спускал флаг с флагштока, флагу не положено было касаться земли, и мы несли его вчетвером, держась за четыре конца. И когда "соколы" шли с флагом по улице, люди останавливались, мужчины снимали шапки, военные отдавали честь. Как же все изменилось! Не изменилось. Я поднял флаг с земли и потом дома несколько раз отстирывал его в благоухающей мыльной пене. Ни следа грязи на нем не осталось, клянусь вам. Наш флаг прекрасен. Прекрасен, не правда ли? И я все еще его люблю.
Дмитрий Волчек:
- 77-й год. "Просыпаюсь среди ночи в слезах. В полусне что-то пишу на стене и опять проваливаюсь в кошмар. Утром вижу на стене слово "Освенцим". 78-й год. "Принимаю барбитураты. Мечта о рае". 80-й. "Я зарабатываю свою первую тысячу долларов. Это больше, чем вся моя годовая зарплата. Но я по-прежнему продолжаю работать лаборантом".
Все свои работы Саудек помечает ХIХ веком. Сейчас по его хронологии 1898 год.
Ян Саудек:
До нашей "бархатной революции" меня часто допрашивали в госбезопасности - СТБ, это как КГБ. Они разыскивали мои фотографии, интересовались ими, хотели знать, что они означают, потому что многие из них уже были опубликованы на Западе. А я утверждал, что эти фотографии делал мой дедушка в прошлом веке. Они действительно так выглядели, кроме тех, где я стою с автоматом в руках. Наконец госбезопасность оставила меня в покое. Но с тех пор я помечаю свои работы Х1Х веком.
Дмитрий Волчек:
Главная тема Саудека - война полов. "Есть страна женщин и страна мужчин, - говорит Саудек, - они ведут войну, которая никогда не прекратится. Женщины сильнее мужчин, поэтому они и способны давать жизнь. Если надеяться на мужчин, то человечество вымрет за одно поколение. Женщины выдерживают несравненно больше, чем мужчины. Они выносливее, крепче и способны больно ранить мужчину. Такое со мной часто случается, но я зализываю раны, как кот и снова принимаюсь бегать по крышам". Мужчина и женщина, скованные наручниками, та же пара пытается поднять штангу, оба смотрят в разные стороны. Полуобнаженная женщина целует мужскую руку. Мужчина в маске поднимает над головой застывшую равнодушную девушку, словно вырезанную из фанеры. Тот же мужчина в маске, но над ним женщина с занесенным над головой топором. Порознь: женщина, томно снимающая одежду и парень в домино, любующийся своим отражением в лезвии ножа. Брутальный мужчина с сигарой дает пощечину подруге, ее дряблая грудь от удара взлетает вверх. Альбомы Саудека можно назвать энциклопедией войны полов. А его автопортрет с новорожденным ребенком на руках даже стал международным гомоэротическим символом. Один из самых важных опытов Саудека описан в альбоме "Жизнь, любовь, смерть и другие пустяки":"85-й год. Я принял одну из тех белых таблеток, что дают безумцам, чтобы они заснули. В темноте я лег на берегу реки и провалился в сон. Когда я открыл глаза, передо мной в бесстыдной близости, заслоняя небо, торчал голый, огромный, жирный женский зад. Толстая тетка натирала свою беленькую голую дочь бальзамом от загара. Всюду, куда я ни бросал взгляд, были голые люди. Обнаженные девушки с великолепной грудью, парень,экипированный для любви так, что я не задумываясь предложил бы ему в обмен на его достоинства свою великолепную машину. Они наслаждались солнцем, пили вино из бутылок, и я почувствовал, что реальность неизмеримо лучше самой изощренной мечты о рае. Я проснулся на нудистском пляже, и народ все прибывал и прибывал. И вот мне пришлось вернуться к своим картинкам, которые навсегда останутся лишь слабым отблеском того, что я увидел".
Из книги "Любовь втроем":
Ха! Значит, мне надо написать что-то о лифчике! Я лихорадочно соображаю... С годами становлюсь тугодумом... Главным образом вспоминается юность, и я честно вам скажу: трава в те годы была более серой, смог более густым, а женщины были неприступными - хотя бы эта вечная борьба за первую пуговку на блузке!
В молодости (собственно, и до сих пор) у меня были большие проблемы с этим делом: однажды крючков оказалось очень много, а последний зацепился и не поддавался - в другой раз попались какие-то пуговички или неподвижные кнопочки: ... а иногда, к моему изумлению, все это расстегивалось спереди!
Итак, этот лифчик - предмет неописуемой красоты - и как все, что касается этого волшебного мира женщин, он только усугубляет их тайну, и я обещаю, что исправлюсь, не буду стаскивать лифчики через голову.
Дмитрий Волчек:
Один из излюбленных приемов Саудека - миницикл из двух фотографий. На первом снимке: невинная композиция, непритязательная уличная сценка или банальная группа из выпускного альбома. На втором: те же персонажи, в тех же позах, но полностью обнажены.
- Пан Саудек, Вам не было бы обидно, если бы Вас назвали эротическим художником?
Ян Саудек:
Эротический? Я считаю себя ремесленником. Знаете, что я под этим подразумеваю? Я думаю, что в этих картинках не только эротика, а все, что есть в нас, в людях. В них есть смерть, жизнь, любовь, в них нигилизм и глубокая вера в будущее. В них все, как в коктейле.
Дмитрий Волчек:
- Ваша работа "Девушка, которую я любил" - портрет обнаженной девушки, изуродованной ожогами, мне кажется, что эта одна из лучших Ваших фотографий. И все же, я не могу отделаться от ощущения, что в этом снимке есть очевидный элемент эпатажа.
Ян Саудек:
Я хотел показать, что она красивая, несмотря на то, что прошла через огонь, как другие через войну. Я год работал с ней над этой фотографией, пока мы не перестали стесняться друг друга. И фотография ей, в конце концов, понравилась. Она не обиделась. Я не хочу никого шокировать. Думаю, что эта фотография показывает, что мы - люди - красивы.
Из книги "Любовь втроем":
Недавно я попросил привести ко мне проститутку. Она была совсем молоденькая, сказала что ей восемнадцать. И цена была не высокая. Мне кажется, что она догадывалась, кто я. Возможно, видела где-нибудь по телевидению или в какой-нибудь бульварной газетенке эти мои черные очки. Мы немного поговорили о наших желаниях, мечтах, о том, что мы хотели бы получить от жизни. Я сказал ей, что от всего этого остались только деньги, железное здоровье и немного известности. Она смеялась: "Что же еще надо от жизни?" - "Вам это я сразу открою: я хочу быть молодым". "Ничего не получится" - утешила меня проститутка. Но для этого мне не надо было ее приглашать - я это знал и без нее. Однако, ноги у нее были гладкими, и платье, которое она снова на себя натянула, было наподобие вечернего. Но пропасть, разделявшая нас, нагнала на меня страх своей глубиной. Дна я не мог разглядеть. Когда сутенер увел ее, я вспомнил мрачное предсказание Хелены: "Ах, Еничек, Вы же должны наконец понять, что после вас придут люди молодые и лучше вас". Я скривил рот в улыбке и заявил пустой комнате: "Моложе - да, но не лучше". И пошел писать эту скромную книжечку, адресованную тем, кто попытается хотя бы на мгновение притвориться, что этой пропасти нет и в помине.
Дмитрий Волчек:
Пан Саудек, Вы столь откровенны в описаниях своей сексуальной жизни, эта раскованность далась Вам легко или приходилось преодолевать определенные барьеры?
Ян Саудек:
Нет, нет, я считаю, что всегда надо говорить правду. А так как я свободный человек и живу в свободной стране, то нет ни малейшей причины для того, чтобы умалчивать о каких-то вещах. Моя сексуальная жизнь такая же как и у нас всех, ничего в ней особенного нет. Если я что-то и акцентирую, то всегда какие-то комические ситуации, моменты, когда я был не на высоте или совсем сплоховал. Но я не думаю, что я эксгибиционист. Просто нормальный мужчина.
Дмитрий Волчек:
Существует ли для Вас такое понятие как "границы дозволенного"? Например, как Вы воспринимаете работы Джоэля-Питера Виткина, который использует для съемок части человеческих тел из морга, наряжает трупы, берет в натурщики инвалидов, уродов, изувеченных людей?
Ян Саудек:
Виткин - величайший современный фотограф. Я лично его знаю, мы виделись несколько раз. Его работы не в моем вкусе. Он действительно показывает безобразную сторону жизни: гибель, нищету, печаль, смерть. Я же стараюсь показывать жизнь. Для художника не может быть никаких ограничений и границы стерты, но во мне самом сидит автоцензор: я тщательно слежу за тем, чтобы не переступить границы, главное - не унижать людей.
Дмитрий Волчек:
Нет пророка в своем отечестве. Успех к Саудеку на Западе приходит еще в конце 70-х. На родине его имя становится известным только после "бархатной революции". "Вот видите этот орден, - говорит Саудек режиссеру Ирене Павласковой, снявшей о нем телефильм для серии "100 знаменитых чехов" - я кавалер одной из высших французских наград - Ордена "Изящных искусств и литературы". Что такое успех за рубежом? Успехом считается выставка в Большом Государственном музее. У меня были выставки в центре Помпиду, в музее города Парижа, в Институте искусств в Чикаго. Это вершина того, чего может достичь такой художник как я - человек из крошечной страны".
- 90-й год. "Молодая француженка говорит, что у меня грязные ногти, и я редко меняю белье. Ругает меня за то, что я напился. Она угощает меня молоком, невероятно вкусным". 91-й год. "Ужинаю в лучшем французском ресторане. Утверждение, что красное вино подают при комнатной температуре, оказалось такой же ложью как и все прочее, чему учили меня дома: его подают холодным, никогда в жизни не пил ничего лучше". 92-й год. "Меня узнают на улице, просят автограф. Мне повезло. Но я не хочу играть с удачей, как дервиш".
Из книги "Любовь втроем":
Убийственная жара на улице... конец лета в раскаленном городе и укрыться негде... Но вот вход в какую-то прохладную галерею... Я осторожно пробираюсь... в зале стоит испуганная парочка и еще кто-то в святом трепете перед выставленными произведениями... они ничего не понимают.
К счастью, один экспонат находится под стеклом, так что девушка может перед ним, как перед зеркалом, поправить прическу. Наконец, я убеждаюсь в том, что и искусство годится на доброе дело. В противном случае все эти художества были бы коту под хвост, и земля продолжала бы вертеться без них. Но не художники. Их призвание - смеяться над людьми и, главное, набивать карманы наживой.
Я скромно обращаю внимание смотрительницы галереи на то, что одна мазня висит кверх ногами. "Да? А разве не все равно?" - вздыхает она. Наконец я услышал здравое суждение.
Иду домой, стало прохладнее, дома перекрашиваю шкаф в синий цвет. На меня падает с полки жестянка с черной краской, которой я крашу забор.... эффектно.
Вижу, что я тоже художник, теперь срочно надо придумать название, а что если: "Траур в семье конкретного лакировщика - ликование в коммуне абстрактного художника"? Нет, длинновато. Может быть: "Пермутация Ѕ 12", как в той галерее. Или: (этот забойный вариант тебя никогда не подведет) "Поклон Францу Кафке"?
Дмитрий Волчек:
В последние годы Ян Саудек отказывался выставляться в Чехии.
Единственная за 6 лет его выставка прошла (и с огромным успехом) летом нынешнего года в роскошном дворце в центре Праги. Афиши - одна из самых известных фотографий Саудека - блондинка, засовывающая в рот дуло револьвера, извещали: "Прощай, Ян!" "Это моя последняя выставка на Родине" - объявил Саудек. Поводом для конфликта послужил казалось бы малозначительный инцидент.
Ян Саудек:
Я дал слово и теперь не могу уже его нарушить. 6 лет назад моя тогдашняя ассистентка без моего ведома отправилась в какой-то большой музей и спросила: "Устроили бы они мою выставку?" Директор музея ответил: "Через 5 лет". Я оскорбился и сказал: "Ах так! В Праге уже никогда моей выставки не будет!" Потом мои работы выставлялись один раз в Хебе (это пограничный с Германией город), а теперь я нарушил свое слово и устроил выставку в Праге. Но только ради того, чтобы вся огромная выручка от продажи фотографий и за входные билеты (около 2-х миллионов крон) пошла в Фонд помощи раковым больным. С выставкой было много возни. Но я не жалею потраченного времени, думаю, что эти средства помогут больным. Но больше я, в самом деле, свои работы выставлять в Праге не буду. Никогда.
Дмитрий Волчек:
Вы твердо намерены не менять решение?
Ян Саудек:
Если мужчина дает слово - он должен его держать любой ценой, даже если он понимает, что был не прав. У меня были выставки в Словакии и в Москве, я буду выставляться в других странах. Ведь все равно, рано или поздно, это будут Соединенные Штаты Европы: и Братислава, и Вена, и Москва, и Питер.
Дмитрий Волчек:
Пражская газета "Лидове новины" номер от 25-го августа 98-го года: "Желавшие попасть на выставку Яна Саудека в последний день ее работы вынуждены были стоять в длинной очереди. С середины июля выставку посетили 75 тысяч человек. Все 68 фотографий были проданы. Цены - от 15 до 35 тысяч крон. А самая дорогая работа ушла с аукциона за 122 тысячи. Более трех с половиной тысяч долларов. Все 7 миллионов крон, вырученных с продажи фотографий, Саудек передал в Фонд трансплантации костного мозга. Эти деньги пойдут на развитие центрального регистра Фондов костного мозга, на модернизацию лабораторной техники и повышение квалификации гематологов и онкологов".
Из книги "Любовь втроем":
Ночью я вернулся со свидания пьяным. В доме абсолютная оглушающая тишина. И вдруг несмело, а потом уже бесстыдно запели птицы. Была еще полная тьма, но внизу во дворе уже кто-то зажег свет. Я как-то не мог ничего вспомнить, что было вчера? Что я, собственно, хочу от жизни? Чего я все жду? Я скажу вам сейчас слово, которое настоящий мужчина никогда не должен говорить: не знаю. И вообще, куда это все подевались: Яна, Мария, Лида Сватикова, маленький Дидье, что покончил с собой в день своего двадцатилетия? Все уже ушли. А я, безумец, надеялся, что они останутся вечно живые на моих картинках. Такое продолжалось недолго. Потом начался рассвет - гнусный, мутный, безнадежный. Я сделал то, что мужчина смеет делать только когда он один - я заплакал. Но к делу: когда-то я получил в подарок маленький светящийся глобус, мою давнюю мечту. Он все это время стоял где-то в углу, и теперь я включил его в сеть. Он сверкал в темноте всеми своими красками. Я смотрел на него сквозь пелену слез, все было размазано. Был ли это тот самый мир, что мог лежать у моих ног? Планета Земля... Как алмаз сверкала она в полутьме. Искушение, стимул, успех - суета без конца. Потоки слез. Я выдернул шнур из штепселя, и этот мир погас. Исчезли горы, долины и Марианская впадина... Исчезла разница между добром и злом, высотой и пропастью. Благородство, прекраснодушное обещание, подлость и низость, и моя подлость, в первую очередь - все это лежало теперь в одной плоскости. Как просто. Какое прекрасное решение: следует всего только отключиться от источника этого сияния, освещающего наше собственное убожество. Хотя погодите, подождите, у меня все же есть для вас одно хорошее известие: все проходит, пройдут весны, войны и маленькие любови, перестанет гудеть поезд, закончится любовь... и слезы подсохнут.
Дмитрий Волчек:
Пан Саудек, Ваша проза лишь комментарии к фотографиям или Вы всерьез намерены пробовать силы в литературе?
Ян Саудек:
Это любительские опыты. В молодости я находился под сильным влиянием Достоевского. В зрелом возрасте - Чехова. Это ни в коем случае не означает, что я пытаюсь им подражать. Они - недосягаемые идеалы. Но именно эти писатели натолкнули меня на мысль попытаться самому писать.
Из книги "Любовь втроем":
Воскресенье. Уже должно было стемнеть, но еще светло. Мои выходные медленно и неохотно уходят, но я остаюсь один - жду, что в мои скромные, убогие двери войдет любовь в виде женщины. Я бы любил ее так, что она без умолку кричала бы от восторга.
И снизу стучали бы метлой в потолок, а потом мы бы уснули - ее голова на моем плече; я так терпеливо тренировал свое плечо - разве не для того, чтобы на нем покоилась ее головка?
А потом мы снова бы любили друг друга, и так до тех пор, пока не отменят все субботы и воскресенья. Но сегодня, после этих кошмарных выходных, мне пришло в голову, что ко мне больше никто никогда не придет. Хотя, постойте - одна особа все же явится: это будет смерть, и наша встреча будет очень похожей - я буду извиваться пока она меня не схватит, буду охать и хрипеть, а может быть и сопротивляться - и все это тоже будет происходить в постели. А потом какая-нибудь бабка с нижнего этажа в грязном коридоре скажет: "Да что вы, ведь он уже умер. А вы, пани, не знаете, у кого сегодня ключ от чердака? И куда же этот ключ запропастился?"
