Петр Вайль:
Сегодня наш герой - Ихтиандр, центральный персонаж романа Александра Беляева "Человек-амфибия".
Почему так потрясло российскую публику появление фильма "Человек-амфибия" в начале 60-х? Зачем за этот сюжет взялись сегодняшние кинематографисты? Почему современного человека, искушенного в новациях науки и техники, ежедневно узнающего о невероятных чудесах, продолжает волновать история Ихтиандра?
Об этом очередная программа из цикла "Герои времени". В ней принимают участие: социолог культуры Даниил Дондурей, кинорежиссер и продюсер Александр Атанесян и актер Михаил Казаков. Ведущий - Петр Вайль.
Ихтиандр - юноша, обладающий одновременно и легкими, и жабрами, чувствующий себя свободно и легко в глубинах океана, но потерпевший крах на рифах и мелях земной жизни. Он возник в 1928 году под пером Александра Беляева. Книгу читали и перечитывали, но ее подлинно новая жизнь началась через 20 лет после того, как писатель умер от голода в оккупированном немцами Пушкине, как в то время называлось Царское Село. На Казанском кладбище Царского Села стоит памятник, но поставлен он условно. Где именно похоронен Беляев - неизвестно. Так многих хоронили в 42-м.
Фильм Владимира Чеботарева и Геннадия Казанского случайно вышел в год 20-летия смерти Александра Беляева. Но юбилей получился. В 62-м картина "Человек-амфибия" побила кассовые рекорды страны.
Даниил Дондурей: Очень важно, что это был массовый успех. То есть успех у десятков миллионов человек. Миллионы ходили по несколько раз. Во-первых, это было некоторое освобождение. Не такое прямое, как после выступления Хрущева на ХХ съезде в 1956 году. Это не было связано с появлением выдающихся раскрепощенных фильмов так называемой авторской культуры - Калатозов, Ромм, Хуциев, уже возникающий Тарковский. Это произошло в массовой культуре - нечто неосознанное, связанное с ожиданиями по поводу собственной жизни и времени. Это ожидание свободы выражалось в самых простых вещах. Например, в прямой асоциальности. Никаких тебе передовых рабочих, никаких удачливых (что будет в 70-е годы) секретарей райкомов и горкомов. Было понятно, что сталинское тридцатилетие уже реально завершается.
Петр Вайль: Например, появилась настоящая любовная лирика - скажем, Евтушенко. Не "Жди меня", пока я бью врага - замечательное лирическое стихотворение Симонова, но на фоне важного социально-политического события, а именно войны. А просто любовная лирика. Наконец, примерно в те же годы начинает появляться в кино эксцентрика, Гайдай, ненагруженный смех.
Даниил Дондурей: И еще показ безусловно не советской жизни. Жизнь вне СССР никто не представлял. Песни, музыка, должны быть обязательно социально нагружены. И вдруг, когда поют:
в массовом фильме, предназначенном для миллионов людей, призывать пить вино!
Петр Вайль: Нам бы на дно - это уже упаднические настроения.
Даниил Дондурей: Так же, как во второй знаменитой песне, где "уходит рыбак в свой опасный путь": идет сбоку камера Эдуарда Розовского, и кажется, что он смотрит в щелку на городскую жизнь (а город это, естественно, миф урбанизации, Запада, инженерии). И что же он видит? Он видит абсолютную порнуху, порнуху для людей того времени - голые плечи. Певица в баре с обнаженными плечами - немыслимая эротика.
Петр Вайль: Мне тоже кажется, что сильнейшим козырем этого фильма, для того поколения, была массовая иностранщина. Музыка, реклама, автомобили. Ведь там автомобили, надо полагать, доставшиеся Светскому Союзу по лендлизу от Америки - 30-х годов бьюики и форды. Как в свое время Пырьев для финала "Кубанских казаков" собрал все на тот момент имеющиеся комбайны во всем Советском Союзе, так и тут собрали все наличные в Московской области бьюики и форды и согнали сюда. Яркость - конечно, страшно убогая и бедная, но тогда!
Безудержная радость жизни, несущаяся с экрана в фильме "Человек-амфибия", вероятно, во многом была заложена той атмосферой легкости, дружелюбия и красоты, которая царила на съемках картины. Прекрасны были исполнители: Гуттиэре - юная ангелоподобная Анастасия Вертинская, Ихтиандр - загадочный красавец Владимир Коренев, создатель человека-амфибии доктор Сальватор - монументальный Николай Симонов. Вспоминает Михаил Козаков, который играл прекрасного злодея Педро Зуриту.
Михаил Козаков: Чудная натура, бухта Ласпи, потом Баку. Ласпи была необитаемая бухта, только пионерлагерь рядом. Мы жили в палатках. Построили и сбили столы. У нас был спирт для промывки аквалангов, мы его разводили как водочку. Жгли костры. Ребята-подводники лезли в воду, доставали прямо из сетей рыбаков рыбу. Это была сказочная жизнь. Двадцать дней сказки. Шхуна "Медуза", до которой мы добирались триста метров вплавь. Загорали. Работа работой, но в основном это была работа для подводников, для операторов. А мы были молодые, нам все легко давалось. Загорелые, и грима не надо было.
Я увидел Володю Коренева - невиданной красоты, с чудной фигурой, удивительными глазами. Ему помогал в роли такой Иванов, который был чемпион по подводному плаванию, а озвучивал его актер Родионов из Александринки. Настю привозили из Севастополя, потому что она была девочкой, ее берегли. Симонов приезжал из Севастополя. Он был белый-белый, седой, сидел всегда один молчаливо в синих семейных трусах и смотрел за линию горизонта.
В это время я как раз читал "По ком звонит колокол". Он не был издан и ходил в списках. Я привез в чемодане кипу листов. Мы с ума сходили, передавали из рук в руки этот роман. Я спал тогда в спальном мешке, как герой Хемингуэя, и захотелось мне испытать те же сексуальные чувства в спальном мешке, которые испытывал герой романа. Я пошел в пионерлагерь и привел пионервожатую. Но у нас не получилось так, как у Хемингуэя.
Петр Вайль: То, что вся съемочная группа читала неопубликованный роман Хемингуэя "По ком звонит колокол", тоже очень накладывается на общий стиль. Они чувствовали себя героями какой-то другой жизни.
Даниил Дондурей: Абсолютно верно. При этом оказалось, что вся невероятная пропагандистская работа неэффективна. Люди любят пить вино, готовы смотреть на обнаженных женщин, петь песни и плясать. Когда они встречаются там, на камнях, около воды, Вертинская танцует, как Ума Турман у Тарантино. За 40 лет до этого так точно попасть в массовое ожидание - это блистательно. Там довольно много таких асоциальных ресурсов.
Петр Вайль: Хотя и социальности, конечно, хватает. Интересно, что она очень усилена по сравнению с книгой. Беляева, как настоящего научного фантаста, не беспокоили, особенно в этой книге, социальные проблемы. Его беспокоили проблемы антропологические. И доктор Сальватор озабочен идеями антропологического усовершенствования человека. По его мысли, человек в процессе эволюции утратил многое из того, что было присуще его животным предкам, и от этого много проиграл. То есть, надо усовершенствовать человека за счет возвращения его к его животному прошлому. Отсюда и создание Ихтиандра - человека, который совмещает легкие и жабры. Но в кино-то идеи доктора Сальватора все социально-политические. Он хочет создать республику подводных свободных людей. Этого бреда у Беляева вовсе нет. Это киношники придумали.
Доктор Сальватор: Я уведу бедняков в счастливую благодатную страну, где их никто не будет притеснять - в океан. Там, на дне океана, нет ни бедных, ни богатых. Я открываю вам величайшую тайну. Океан, населенный людьми, которые дышат в воде, как рыбы. Это мой сын Ихтиандр. Первый гражданин подводной республики.
Даниил Дондурей: Все понимали, что это массовое кино. Поэтому там все стереотипы советской идеологии, конечно же, присутствуют. И "уведу бедняков в океан", и эта смешная история с жемчугом, когда журналист...
Петр Вайль: Когда Гуттиэре отдает жемчуг, чтобы выручить его социалистическую оппозиционную газету.
Даниил Дондурей: А он говорит: "Я это отнесу в ломбард". Какой ломбард в Аргентине или вообще на Западе? Это советское время, классическое сталинское время, когда многие люди могли свести концы с концами тем, что время от времени свои ложки относили в ломбард. Обычный зритель, который по десять раз смотрел фильм, это воспринимает, как родное.
Петр Вайль: Мерка по себе всегда работает при показе западной жизни. Я включил телевизор на сериале "Дронго". Действие происходит в 2002 году в Нью-Йорке. Приходит какой-то человек из русской мафии в роскошнейший отель и просит у портье распечатку телефонных разговоров из такого-то номера. Вы понимаете, я понимаю, что нужно сделать с этим портье, чтобы он дал такую распечатку. Наверное, пушку вкатить в вестибюль и направить на него. Так портье сначала не хочет давать, но тот ему предлагает взятку. Какова взятка? 5 долларов! Режиссер уверен, что за пять долларов все можно, как это могло бы быть сделано в привокзальной гостинице в Саранске. Социально-политические мотивы в фильме "Человек-амфибия" смущали и актеров.
Михаил Козаков: В картине есть достаточное количество вульгарной социологии. Не так уж много, но не без этого. Мы же тогда шестидесятники были. Мы чем жили? Бакланов, Некрасов, уже почти узнали Солженицына. Для нас лидерами были, если брать кинематограф, Хуциев, Алов и Наумов, Калатозов, Ромм, Тарковский. Как я мог всерьез относится к "Амфибии"? Конечно, я понимал, что лихо, но такой обвал! Очереди кольцом, какой-то невиданный успех. 80 миллионов человек посмотрели за один год. Ну, подводные съемки, ну, красиво, ну, романтично. Но чтобы такой успех!
Петр Вайль: Успех кинофильма в рыночном мире немедленно порождает намерение успех развивать. Продолжить жизнь сюжета и героев. "Человек-амфибия" Чеботарева и Казанского случился в мире ином, так что продолжение последовало через 40 лет. И то идея возникла довольно случайно и развивалась долго и причудливо, как об этом рассказывает режиссер и продюсер Александр Атанесян.
Александр Атанесян: В 1996 году, уйдя с руководства Московским кинофестивалем, опять вернувшись в независимое продюсирование, я решил продюсировать мультфильмы. Долго выбирал тему. И тут произошла история, которая меня подвигла на "Человека-амфибию". Двенадцатилетний сын моих друзей приставал ко мне, что почитать, и я выбрал "Человека-амфибию". Дня через три позвонила его мама: "Что ты натворил! Мальчик уже четвертый день сидит в ванной, наполненной водой, в ластах, в маске. Мы не можем войти в эту ванну постирать, умыться, воспользоваться туалетом". И я подумал: странно, что поколение наших детей не знает эту книгу. И подумал, что "Человек-амфибия" вполне перекладывается на анимационный фильм.
Так вот, когда первый проект был уже нарисован и сценарий был написан, я поехал на студию "Уорнер Бразерс" и переговорил там с вице-президентом по внешним проектам. Он в свою очередь отдал этот сценарий американским редакторам. Ответ был крайне отрицательным: "У вас в этой истории нет героя. Кто такой Ихтиандр? Это изрезанный профессором-революционером и вивисектором мальчик, которому вставили жабры, который не может любить обычную земную девушку по физиологическим своим данностям, которого папа заставляет исследовать морское дно, а плохой Зурита гоняется, чтобы превратить его в инструмент для добычи других сокровищ. И в финале он, превращаясь в рыбу, уплывает". Они мне сказали, что у нас это не герой, а жертва, жертва злых обстоятельств.
Вот тогда пришлось серьезно работать над сценарием, и в мультипликационном фильме у нас Ихтиандр не юноша с жабрами, а последний человек из Атлантиды, лежавший в анабиозе несколько тысяч лет и оживший. Он просто очень хорошо тренированный, он не супермен. Нормальный искатель жемчуга может до четырех минут находиться под водой, а этот до получаса. Вот такая версия мультфильма.
И поскольку я занимаюсь этим проектом с 1997 года, то когда встал выбор режиссера уже игрового телевизионного фильма, канал РТР в лице Валерия Тодоровского подумал: а почему бы не предложить это Александру Атанесяну, который совмещает в себе продюсера и режиссера в одном лице. Я согласился.
Петр Вайль: Александр Атанесян из автора мультфильма превратился в автора фильма игрового - телесериала в пяти частях. Очевидно, что помимо деловых и творческих соображений, сыграла роль та давняя детская восторженность, о которой он говорит, вспоминая о первом знакомстве с "Человеком-амфибией".
Александр Атанесян: С книжкой я познакомился году в 60-м. Мне понравилась обложка - мальчик и дельфин. А впечатление от фильма было ошеломительное. Мне было лет 12. Все поразило. Сейчас я понимаю, что очень убедительно играли актеры. Я смотрел в летнем кинотеатре в парке имени Горького, в Тбилиси, через забор. Денег на билет не было. А финал ужасно не понравился, потому что было жалко Ихтиандра, который фактически превратился в рыбу. Причем мне, в отличие от моих друзей, запомнилась не эта знаменитая песня "Нам бы всем на дно", а другая.
Петр Вайль: Увлекательный и поучительный сюжет романа Беляева не мог не измениться при переходе на киноэкран. И в новой экранной интерпретации он тоже претерпел изменения. Действуют законы искусства и времени.
Александр Атанесян: Фильм Казанского отличался от первоисточника довольно существенно. Скажем, Ольсен - это журналист социалистической газеты, а Ольсен из романа "Человек амфибия" - рабочий с пуговичной фабрики, влюбленный в Гуттиэре. И Гуттиэре, хоть его и не любит, но мечтает вместе с ним уехать из этого маленького города и из этой страны. Кстати, у Беляева страной там названа Аргентина. Почему-то Беляев думал, что там так уж плохо. Ольсен по фильму -такой обличитель. Вот этот персонаж полностью отсутствует у нас. Вместо него там действует американская журналистка, которая приезжает в маленькую страну собирать информацию о морском дьяволе. Там есть еще один новый персонаж. Некий импрессарио, которого играет Андрей Панин, а Гуттиэре - девушка, которая мечтает о актерской карьере и пробуется у этого импрессарио. Во всем остальном более или менее все сходится.
Сегодняшнего российского зрителя не обманешь, как выглядит Аргентина. Придумать стилизованную страну возможно, и Куба для этого подходит, как никакая другая. Поскольку она замерла в конце 50-х по внешним признакам. Там все сохранилось в том виде, в каком это было после ухода американцев. Довольно экзотическая, разрушенная страна с очень красивыми людьми и замечательными актерами. Там не снимаются фильмы, но актеры есть блестящие. У нас на вторых и третьих ролях много кубинских актеров.
Петр Вайль: Латинская Америка в начале 60-х снималась в Крыму. Сейчас на Кубе. Это важно, потому что латиноамериканский дух пронизывает сюжет Беляева.
Даниил Дондурей: Это очень важный источник массового успеха - как ни странно, прямо противоположный Голливуду. Фильм очень латиноамериканский. Например, крайне отрицательный герой.
Петр Вайль: Зурита мерзавец такой, что мерзавее не бывает.
Педро Зурита и Доктор Сальватор: Вдумайтесь, доктор! Мы с вами завоюем океан. Мы станем самыми богатыми людьми на земле. Вы и я. - Вон! - Спокойнее, не забывайте, что от моего слова зависит ваша жизнь и жизнь вашего сына. Вас обоих сгноят в тюрьме. - Негодяй!
Петр Вайль: Утрированы все герои. И Ихтиандр, и Гуттиэре.
Даниил Дондурей: Она очень красива. Что особенно было заметно то время, после всех этих девчонок с фабрики. У нас и сегодня-то очень мало настоящих красавиц.
В целом же, не случайно, что на рубеже 90-х годов единственную функцию успокоительного выполняли латиноамериканские сериалы. Переход от латиноамериканских к современным российским сериалам произошел напрямую, практически минуя сериалы Европы и блестящие сериалы Америки.
Петр Вайль: Я хорошо помню, когда жил в Штатх и много путешествовал по тому полушарию, меня в Мексике спрашивали, не разбираясь, где я живу: "Правда ли, что имя Вероники Кастро написали на гробнице Ленина?". А действительно, был такой случай: на Мавзолее что-то такое намалевали. Я говорю: "Да, правда", и мне отвечают: "Вы, русские, очень сенситиво". При внимательном чтении книги, понимаешь, что мелодраматическая линия заложена была там. В книге тоже сильна латиноамериканская поэтика. Там есть запутанная коллизия с приемной дочерью и подлинным сыном, опознанным по родимому пятну. Я сейчас уже забыл, но Ихтиандр на деле является чуть ли не братом Гуттиэре.
Даниил Дондурей: Если бы это было в фильме, то это еще плюс 30 миллионов зрителей.
Петр Вайль: Как бы это сейчас легло на привычку российского зрителя к латиноамериканскому сериалу, просто не передать! Русские для латиноамериканцев - сенситиво, чувствительные. Почти свои. Трудности во время съемок на Кубе, как рассказывает Александр Атанесян, возникали только на уровне государственном.
Александр Атанесян: К русским относятся замечательно. Но кубинцы ко всем относятся замечательно, даже к американцам. Веселы, как все бедные люди. Совершенно не представляют степени бедности, в которой живут. Сложности связаны исключительно с социализмом, который на Кубе присутствует в таком абсурдном виде, когда вроде бы ничего нельзя, но уже можно. Тем не менее, кубинцам запрещено ходить в гостиницу к иностранцам, запрещено работать по найму на иностранцев, только через соответствующие госструктуры. Мы снимали на шхуне, в открытом море. Каждое утро начиналось с того, что на берегу составляли список людей, которые выходят в море. У кубинцев отнимали паспорта. Это занимало у нас три часа ежедневно. Я спрашивал: зачем. Я понимал, что они не хотят, чтобы кубинцы убежали. А что, они не могут убежать без паспорта, если захотят? На это у пограничников ответа не было, и они меня не любили за такие вопросы. Мы должны были снимать прыжок Ихтиандра на набережной, и единственное удобное место было рядом с нашей гостиницей. Нет, здесь в 30 метрах выход канализационной трубы, которая ведет в резиденцию Фиделя Кастро. А где резиденция? На расстоянии 12 километров.
Петр Вайль: Как и положено, в латиноамериканской поэтике огромную роль играет музыка. В том фильме 1962 года всем запомнились музыка Андрея Петрова, особенно две замечательные песни. Как с ними решил конкурировать Александр Атанесян?
Александр Атанесян: Мы и не собираемся. Мы купили права на эти песни, и их у нас исполняет Алена Свиридова, замечательная певица, отличающаяся от других большим вкусом и хорошим музыкальным образованием, не говоря уже о голосе. У нас песню "Уходит рыбак..." в самом начале фильма, в первой же сцене, поет Гуттиэре. И музыка именно этой песни становится лейтмотивом отношений Ихтиандра и Гуттиэре и звучит, как главная тема фильма. А вот "Эй, моряк" тоже поет Гуттиэре, но в самом конце, когда уже Зуриты нет, любовь победила, и она уже никуда не хочет уезжать. Очень символично, что "мне теперь морской по нраву дьявол". То есть она говорит правду своим слушателям.
Петр Вайль: При всех ярких красках сюжета, нельзя забывать, что "Человек-амфибия", в первую очередь, фантастика.
Даниил Дондурей: Очень мощный ресурс фантазийности. Для многих миллионов людей - шанс подсознательно выскользнуть из пут повседневной жизни. Человек-дельфин, серебряные костюмы, невероятно красивый супермен.
Петр Вайль: Да, Ихтиандр красив и бестелесен, но, тем не менее, это любовь. Оторванная от всякой социальности.
Ихтиандр и Гуттиэре: Я пришел сказать, что люблю тебя. - Так, значит, это любовь с первого взгляда? - А разве бывает другая любовь? Если я человек, я имею право любить?
Петр Вайль: Резонный вопрос Александру Атанесяну: живой ли человек Ихтиандр?
Александр Атанесян: Живой, но не вполне нормальный. Прожив в изоляции, 21-летний мальчик смотрит совершенно обалдевшими глазами на первую встречную женщину. Это вызывает вопрос. Он такой Маугли урбанистического мира.
Петр Вайль: В 60-е произошло попадание с Владимиром Кореневым. Кто Ихтиандр нашего века?
Александр Атанесян: Брать знаменитого актера нельзя по определению, поскольку знаменитых в 20 лет не бывает. Поэтому приходилось искать среди студентов. Понятно, что создавая латиноамериканскую страну, мы не можем выбрать актера, по типажу радикально отличающегося от того пространства, в котором он будет жить. Вот этим параметрам соответствовал Саид-Дашук Нигматулин, сын очень знаменитого в прошлом советского актера Толгата Нигматулина. Зрители должны его помнить по фильмам "Пираты ХХ века". У него разряд по дайвингу, он замечательно плавает. С девушками было еще сложнее. Гуттиэр пришла тысяча. Были выбраны две актрисы. Я отдавал предпочтение актрисе Глафире Тархановой, выпускнице школы студии МХАТ, мастерской Константина Райкина, который, взял ее в театр "Сатирикон" и утвердил на главные роли. Вторая девушка - это Юлия Самойленко, студентка первого курса ГИТИСа. Глафиру Тарханову Константин Райкин не отпустил на съемку. Была выбрана Юля Самойленко. Она справилась с ролью.
Петр Вайль: Злодея Педро Зуриту играл ослепительный красавец Михаил Козаков. А теперь?
Александр Атанесян: Ослепительный красавец Учанейшвили. Он точно так же вызывает восхищение. Зло всегда привлекательнее добра. Довольно непонятно, почему Гуттиэре выбирает Ихтиандра. Зурита красивый, богатый, ее любит, готов простить долг пьяницы-отца, катает ее на яхте. Но женская душа - загадка. Она выбирает Ихтиандра. Здесь играет Зуриту Ливан Учанейшвили. Играет блестяще, на мой взгляд.
Петр Вайль: Михаил Козаков в свое время счел сразу большой удачей роль Зуриты.
Михаил Козаков: Я был не избалован приглашениями в большое кино. В силу своей внешности черномазой... Я же не вписывался в колхозные картины, в рабоче-крестьянские картины, даже в интеллигентские картины, потому что я не был достаточно русский. Почему, думал я, меня Хуциев не берет? А потом понимал. Момент нерусскости я очень переживал. А когда последовало приглашение в "Человека-амфибию", думаю, это сказка, фантастическая вещь. Ну ладно, Зурита, отрицательная роль. На Ихтиандра же я не мог претендовать - не та фигура и не та ангельская внешность. Мы пробовались на эту роль с моим другом Ефимом Копеляном. Меня взяли потому, что я моложе.
Петр Вайль: Массовый успех не прощается. В случае фильма "Человек-амфибия" самые ощутимые удары наносила не власть, она ведь картину разрешила, а интеллигентское, впервые за долгие годы ненадолго появившееся в стране общественное мнение.
Михаил Козаков: Конечно же, появляется фельетон. В "Литературной газете", назывался "Плач по Ихтиандру". Начинался так: "На тропической шхуне "Медуза" стоит красавец и злодей дон Педро Зурита в коротких тропических штанишках и пробковом шлеме". Полное издевательство, я приходил в "Современник", и Табаков, тогда еще веселый и легкий, начинал: "В коротких тропических штанишках...". Моя мама, которая терпеть не могла эту картину, поехала в Париж, году в 67-м, первый раз ее выпустили за границу. Я говорю: "Мама. Расскажи про Париж". Она рассказывает и потом говорит: "Но больше всего мне не понравилось в Париже, что в ночном сеансе шла твоя идиотская картина "Человек-амфибия". Я догадываюсь, что злило художественную интеллигенцию. Если в это время Тарковский снимает "Рублева", Хуциев снимает "Июльский дождь", или в "Современнике", что меня спасало в общественном мнении, идет "Двое на качелях", то как же вот эта конфетная лабуда имеет такой неадекватный успех?! Это всегда злит, и это можно понять. Тарковский, я слышал, хотел снимать эту историю. Воображаю, если он из Стругацких сделал то, что он хотел, что бы он сделал из "Амфибии".
Петр Вайль: Повторить успех фильма 60-х вряд ли возможно. По крайней мере, для этого нужны другие средства.
Александр Атанесян: Мы не вернем зрителя в кино, потому что сегодняшний зритель - другой. Можно и нужно привести в кино другого зрителя. Сегодняшнему зрителя старого "Человека-амфибии" 57-60 лет. Понятно, что это не самый активный зритель для этого жанра. Сегодня будут смотреть более молодые люди, а старый зритель будет сравнивать из любопытства. Поэтому фильм обречен и на тех зрителей, кто смотрел в 60-х годы, и на новых, которым мамы и папы проедят плешь: "Вот, посмотрите". Кстати, моя 24-летняя дочь и 20-летняя супруга, посмотрев старого "Человека-амфибию", удивились: "Что же ваше поколение любило такие глупые истории? Таращат глаза, доктор этот поворачивается, как памятник". Для них там не было ничего интересного. Единственный, кто им понравился, был Зурита. Новое поколение тоже выбирает Педро Зуриту, как и предыдущее. Хотя фотографии с портретами Коренева после выхода фильма пополнили бюджет Союза советских кинематографистов существенной суммой. Но любили Зуриту.
Петр Вайль: Сейчас трудно понять, что в начале 60-х "Человек-амфибия" стал одним из псевдонимов свободы.
Даниил Дондурей: Это касалось не друзей Козакова не знаменитых шестидесятников, чьи фамилии мы знаем, а десятков миллионов человек. Они уже внутренне преодолели прошлое. Они ожидали свободы.
Петр Вайль: Свобода пришла во всяких обличиях. И вынос Сталина из Мавзолея в 61-м году, и полет Гагарина в том же году, и Евтушенко и Вознесенский, собиравшие стадионы на поэтические чтения, и появление киноэксцентрики - все это разные обличия свободы. Интересно, что происходило с фантастикой. Тогда это было начало взлета Стругацких. Но авторы фильма "Человек-амфибия" очень умно приглушили фантастическую линию, а усилили мелодраматическую. В книге Ихтиандр вызывает даже некое отталкивание. В нем очень сильна животная основа, заложенная доктором Сальватором. Например, там есть неприятная сцена, когда он ни с того ни с сего нападает на целое семейство осьминогов и рубит их в куски. Затем он где-то плывет и, проголодавшись, съедает живую щуку. Если бы это показали на экране, то масса девочек попрятали бы фотографию Коренева в тумбочки.
Даниил Дондурей: С другой стороны, это так современно. Сегодня так правильно заново экранизировать и сделать из этого сериал. Это все очень социологически продумано.
Петр Вайль: А книжный Ихтиандр в большей мере супермен, потому что у него ставка на силу. Он разговаривает с Ольсеном, который в книге - работник пуговичной фабрики... Между прочим, Гуттиэре хочет с ним уехать в Америку. И уезжает. Хэппи-энд очень своеобразный: "Гуттиэре вышла замуж за Ольсена, они переселились в Нью-Йорк и работают на консервном заводе". Так представлял себе в 28-м году Беляев хэппи-энд для своих героев. В 60-е такое не могло появиться. Так вот, Ихтиандр, беседуя с Ольсеном, все время упрекает его, что тот Зуриту не накажет, почему не избил, не убил. Так что даже Ольсен говорит: что же это вам все бить да убивать? Ихтиандр там более натуральный, менее ангелический. Но зато он бы не завоевал такого количества женских сердец.
Даниил Дондурей: Это, может быть, связано с тем, что такие протомифологические структуры, которые заложены в романе, могут преодолевать время. Это значит, что каждые 20-30 лет можно заново экранизировать подобные вещи. Значит, необходимый объем мифологем там заложен.
Петр Вайль: Если мы быстро переберем в памяти киношных Гамлетов последних десятилетий, увидим, что это все совершенно разные люди, которые, при этом, произносят один и тот же текст. Значит образ Ихтиандра - живой образ?
Даниил Дондурей: Безусловно. Значит, что там есть свидетельство абсолютного попадания в реальность, в живых персонажей, в живые коллизии. Пусть и сказочные. Я бы это назвал - живые мифы.
Михаил Козаков: Что-то в Ихтиандре от князя Мышкина есть. Не говоря уж о героях повыше, я имею в виду Jesus Christ Superstar. То есть, неземное существо. А женщины, как это ни странно, тянутся к тому, что недоступно. Почему такой успех имели некоторые гомосексуальные актеры? И даже пианисты? Да, Ван Клиберн - хороший пианист. Но Гилельс был не хуже. Но никто же не бегал по крыше ленинградской филармонии, чтобы попасть на концерт Гилельса. А к Клиберну бежали. Женщины чувствовали, что он ничей, а раз ничей - это прекрасно. И поэтому он уходит в море. Он не жилец на земле. В подсознании зрительниц это было.
Петр Вайль: Я продолжаю разговор с Даниилом Дондуреем. Вы заметили, что Коренев напоминает Пастернака?
Даниил Дондурей: Он вообще кажется человеком чрезвычайно интеллигентным. У него красота не простака. Но важнее сиволы и мифы. Это проникновение очень важных смыслов в ткань массовой культуры. Иначе бы это людей не зацепило.
Ихтиандр и Гуттиэре: Я всегда буду тосковать по земле. - И тебя на земле никогда не забудут.
Петр Вайль: Элемент пошлости и безвкусицы необходим для массового спеха.
Даниил Дондурей: Только он воспринимается как художественность.
Петр Вайль: С какой легкой досадой Атанесян говорит, что фотографии Коренева держали у своих кроватей, а нравился все-таки Зурита. Когда Зурита появляется в белом костюме в крупную клетку - мерзавец, так он и в одежде мерзавец. Но хорош-то как. Конечно, эта безвкусица и придавала прелесть. Понятно, почему фильм произвел такое впечатление в начале 60-х на освобождающееся советское общество. А в чем его долговременность?
Даниил Дондурей: Очень важно зафиксировать постоянное желание миллионов выйти за пределы той реальности, которую ты можешь потрогать, которая действует на тебя причинно-следственными объяснимыми связями. Хорошо работаешь - много заработаешь, красивая девушка - в нее нужно влюбиться.
Петр Вайль: А есть еще чудеса.
Даниил Дондурей: А есть еще чудеса. Есть судьба, фатум и рок. Не случайно отсылка идет к латиноамериканской культуре, где это очень важно.
Почему так потрясло российскую публику появление фильма "Человек-амфибия" в начале 60-х? Зачем за этот сюжет взялись сегодняшние кинематографисты? Почему современного человека, искушенного в новациях науки и техники, ежедневно узнающего о невероятных чудесах, продолжает волновать история Ихтиандра?
Об этом очередная программа из цикла "Герои времени". В ней принимают участие: социолог культуры Даниил Дондурей, кинорежиссер и продюсер Александр Атанесян и актер Михаил Казаков. Ведущий - Петр Вайль.
Ихтиандр - юноша, обладающий одновременно и легкими, и жабрами, чувствующий себя свободно и легко в глубинах океана, но потерпевший крах на рифах и мелях земной жизни. Он возник в 1928 году под пером Александра Беляева. Книгу читали и перечитывали, но ее подлинно новая жизнь началась через 20 лет после того, как писатель умер от голода в оккупированном немцами Пушкине, как в то время называлось Царское Село. На Казанском кладбище Царского Села стоит памятник, но поставлен он условно. Где именно похоронен Беляев - неизвестно. Так многих хоронили в 42-м.
Фильм Владимира Чеботарева и Геннадия Казанского случайно вышел в год 20-летия смерти Александра Беляева. Но юбилей получился. В 62-м картина "Человек-амфибия" побила кассовые рекорды страны.
Даниил Дондурей: Очень важно, что это был массовый успех. То есть успех у десятков миллионов человек. Миллионы ходили по несколько раз. Во-первых, это было некоторое освобождение. Не такое прямое, как после выступления Хрущева на ХХ съезде в 1956 году. Это не было связано с появлением выдающихся раскрепощенных фильмов так называемой авторской культуры - Калатозов, Ромм, Хуциев, уже возникающий Тарковский. Это произошло в массовой культуре - нечто неосознанное, связанное с ожиданиями по поводу собственной жизни и времени. Это ожидание свободы выражалось в самых простых вещах. Например, в прямой асоциальности. Никаких тебе передовых рабочих, никаких удачливых (что будет в 70-е годы) секретарей райкомов и горкомов. Было понятно, что сталинское тридцатилетие уже реально завершается.
Петр Вайль: Например, появилась настоящая любовная лирика - скажем, Евтушенко. Не "Жди меня", пока я бью врага - замечательное лирическое стихотворение Симонова, но на фоне важного социально-политического события, а именно войны. А просто любовная лирика. Наконец, примерно в те же годы начинает появляться в кино эксцентрика, Гайдай, ненагруженный смех.
Даниил Дондурей: И еще показ безусловно не советской жизни. Жизнь вне СССР никто не представлял. Песни, музыка, должны быть обязательно социально нагружены. И вдруг, когда поют:
Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы
Всем на дно,
Там бы пить вино, -
в массовом фильме, предназначенном для миллионов людей, призывать пить вино!
Петр Вайль: Нам бы на дно - это уже упаднические настроения.
Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно,
Там бы, там бы, там бы, там бы пить вино,
Там под океаном, вы трезвый или пьяный -
Не видно, все равно.
Эй, моряк, ты слишком долго плавал,
Я тебя успела позабыть,
Мне теперь морской по нраву дьявол,
Его хочу любить.
Даниил Дондурей: Так же, как во второй знаменитой песне, где "уходит рыбак в свой опасный путь": идет сбоку камера Эдуарда Розовского, и кажется, что он смотрит в щелку на городскую жизнь (а город это, естественно, миф урбанизации, Запада, инженерии). И что же он видит? Он видит абсолютную порнуху, порнуху для людей того времени - голые плечи. Певица в баре с обнаженными плечами - немыслимая эротика.
Петр Вайль: Мне тоже кажется, что сильнейшим козырем этого фильма, для того поколения, была массовая иностранщина. Музыка, реклама, автомобили. Ведь там автомобили, надо полагать, доставшиеся Светскому Союзу по лендлизу от Америки - 30-х годов бьюики и форды. Как в свое время Пырьев для финала "Кубанских казаков" собрал все на тот момент имеющиеся комбайны во всем Советском Союзе, так и тут собрали все наличные в Московской области бьюики и форды и согнали сюда. Яркость - конечно, страшно убогая и бедная, но тогда!
Безудержная радость жизни, несущаяся с экрана в фильме "Человек-амфибия", вероятно, во многом была заложена той атмосферой легкости, дружелюбия и красоты, которая царила на съемках картины. Прекрасны были исполнители: Гуттиэре - юная ангелоподобная Анастасия Вертинская, Ихтиандр - загадочный красавец Владимир Коренев, создатель человека-амфибии доктор Сальватор - монументальный Николай Симонов. Вспоминает Михаил Козаков, который играл прекрасного злодея Педро Зуриту.
Михаил Козаков: Чудная натура, бухта Ласпи, потом Баку. Ласпи была необитаемая бухта, только пионерлагерь рядом. Мы жили в палатках. Построили и сбили столы. У нас был спирт для промывки аквалангов, мы его разводили как водочку. Жгли костры. Ребята-подводники лезли в воду, доставали прямо из сетей рыбаков рыбу. Это была сказочная жизнь. Двадцать дней сказки. Шхуна "Медуза", до которой мы добирались триста метров вплавь. Загорали. Работа работой, но в основном это была работа для подводников, для операторов. А мы были молодые, нам все легко давалось. Загорелые, и грима не надо было.
Я увидел Володю Коренева - невиданной красоты, с чудной фигурой, удивительными глазами. Ему помогал в роли такой Иванов, который был чемпион по подводному плаванию, а озвучивал его актер Родионов из Александринки. Настю привозили из Севастополя, потому что она была девочкой, ее берегли. Симонов приезжал из Севастополя. Он был белый-белый, седой, сидел всегда один молчаливо в синих семейных трусах и смотрел за линию горизонта.
В это время я как раз читал "По ком звонит колокол". Он не был издан и ходил в списках. Я привез в чемодане кипу листов. Мы с ума сходили, передавали из рук в руки этот роман. Я спал тогда в спальном мешке, как герой Хемингуэя, и захотелось мне испытать те же сексуальные чувства в спальном мешке, которые испытывал герой романа. Я пошел в пионерлагерь и привел пионервожатую. Но у нас не получилось так, как у Хемингуэя.
Петр Вайль: То, что вся съемочная группа читала неопубликованный роман Хемингуэя "По ком звонит колокол", тоже очень накладывается на общий стиль. Они чувствовали себя героями какой-то другой жизни.
Даниил Дондурей: Абсолютно верно. При этом оказалось, что вся невероятная пропагандистская работа неэффективна. Люди любят пить вино, готовы смотреть на обнаженных женщин, петь песни и плясать. Когда они встречаются там, на камнях, около воды, Вертинская танцует, как Ума Турман у Тарантино. За 40 лет до этого так точно попасть в массовое ожидание - это блистательно. Там довольно много таких асоциальных ресурсов.
Петр Вайль: Хотя и социальности, конечно, хватает. Интересно, что она очень усилена по сравнению с книгой. Беляева, как настоящего научного фантаста, не беспокоили, особенно в этой книге, социальные проблемы. Его беспокоили проблемы антропологические. И доктор Сальватор озабочен идеями антропологического усовершенствования человека. По его мысли, человек в процессе эволюции утратил многое из того, что было присуще его животным предкам, и от этого много проиграл. То есть, надо усовершенствовать человека за счет возвращения его к его животному прошлому. Отсюда и создание Ихтиандра - человека, который совмещает легкие и жабры. Но в кино-то идеи доктора Сальватора все социально-политические. Он хочет создать республику подводных свободных людей. Этого бреда у Беляева вовсе нет. Это киношники придумали.
Доктор Сальватор: Я уведу бедняков в счастливую благодатную страну, где их никто не будет притеснять - в океан. Там, на дне океана, нет ни бедных, ни богатых. Я открываю вам величайшую тайну. Океан, населенный людьми, которые дышат в воде, как рыбы. Это мой сын Ихтиандр. Первый гражданин подводной республики.
Даниил Дондурей: Все понимали, что это массовое кино. Поэтому там все стереотипы советской идеологии, конечно же, присутствуют. И "уведу бедняков в океан", и эта смешная история с жемчугом, когда журналист...
Петр Вайль: Когда Гуттиэре отдает жемчуг, чтобы выручить его социалистическую оппозиционную газету.
Даниил Дондурей: А он говорит: "Я это отнесу в ломбард". Какой ломбард в Аргентине или вообще на Западе? Это советское время, классическое сталинское время, когда многие люди могли свести концы с концами тем, что время от времени свои ложки относили в ломбард. Обычный зритель, который по десять раз смотрел фильм, это воспринимает, как родное.
Петр Вайль: Мерка по себе всегда работает при показе западной жизни. Я включил телевизор на сериале "Дронго". Действие происходит в 2002 году в Нью-Йорке. Приходит какой-то человек из русской мафии в роскошнейший отель и просит у портье распечатку телефонных разговоров из такого-то номера. Вы понимаете, я понимаю, что нужно сделать с этим портье, чтобы он дал такую распечатку. Наверное, пушку вкатить в вестибюль и направить на него. Так портье сначала не хочет давать, но тот ему предлагает взятку. Какова взятка? 5 долларов! Режиссер уверен, что за пять долларов все можно, как это могло бы быть сделано в привокзальной гостинице в Саранске. Социально-политические мотивы в фильме "Человек-амфибия" смущали и актеров.
Михаил Козаков: В картине есть достаточное количество вульгарной социологии. Не так уж много, но не без этого. Мы же тогда шестидесятники были. Мы чем жили? Бакланов, Некрасов, уже почти узнали Солженицына. Для нас лидерами были, если брать кинематограф, Хуциев, Алов и Наумов, Калатозов, Ромм, Тарковский. Как я мог всерьез относится к "Амфибии"? Конечно, я понимал, что лихо, но такой обвал! Очереди кольцом, какой-то невиданный успех. 80 миллионов человек посмотрели за один год. Ну, подводные съемки, ну, красиво, ну, романтично. Но чтобы такой успех!
Петр Вайль: Успех кинофильма в рыночном мире немедленно порождает намерение успех развивать. Продолжить жизнь сюжета и героев. "Человек-амфибия" Чеботарева и Казанского случился в мире ином, так что продолжение последовало через 40 лет. И то идея возникла довольно случайно и развивалась долго и причудливо, как об этом рассказывает режиссер и продюсер Александр Атанесян.
Александр Атанесян: В 1996 году, уйдя с руководства Московским кинофестивалем, опять вернувшись в независимое продюсирование, я решил продюсировать мультфильмы. Долго выбирал тему. И тут произошла история, которая меня подвигла на "Человека-амфибию". Двенадцатилетний сын моих друзей приставал ко мне, что почитать, и я выбрал "Человека-амфибию". Дня через три позвонила его мама: "Что ты натворил! Мальчик уже четвертый день сидит в ванной, наполненной водой, в ластах, в маске. Мы не можем войти в эту ванну постирать, умыться, воспользоваться туалетом". И я подумал: странно, что поколение наших детей не знает эту книгу. И подумал, что "Человек-амфибия" вполне перекладывается на анимационный фильм.
Так вот, когда первый проект был уже нарисован и сценарий был написан, я поехал на студию "Уорнер Бразерс" и переговорил там с вице-президентом по внешним проектам. Он в свою очередь отдал этот сценарий американским редакторам. Ответ был крайне отрицательным: "У вас в этой истории нет героя. Кто такой Ихтиандр? Это изрезанный профессором-революционером и вивисектором мальчик, которому вставили жабры, который не может любить обычную земную девушку по физиологическим своим данностям, которого папа заставляет исследовать морское дно, а плохой Зурита гоняется, чтобы превратить его в инструмент для добычи других сокровищ. И в финале он, превращаясь в рыбу, уплывает". Они мне сказали, что у нас это не герой, а жертва, жертва злых обстоятельств.
Вот тогда пришлось серьезно работать над сценарием, и в мультипликационном фильме у нас Ихтиандр не юноша с жабрами, а последний человек из Атлантиды, лежавший в анабиозе несколько тысяч лет и оживший. Он просто очень хорошо тренированный, он не супермен. Нормальный искатель жемчуга может до четырех минут находиться под водой, а этот до получаса. Вот такая версия мультфильма.
И поскольку я занимаюсь этим проектом с 1997 года, то когда встал выбор режиссера уже игрового телевизионного фильма, канал РТР в лице Валерия Тодоровского подумал: а почему бы не предложить это Александру Атанесяну, который совмещает в себе продюсера и режиссера в одном лице. Я согласился.
Петр Вайль: Александр Атанесян из автора мультфильма превратился в автора фильма игрового - телесериала в пяти частях. Очевидно, что помимо деловых и творческих соображений, сыграла роль та давняя детская восторженность, о которой он говорит, вспоминая о первом знакомстве с "Человеком-амфибией".
Александр Атанесян: С книжкой я познакомился году в 60-м. Мне понравилась обложка - мальчик и дельфин. А впечатление от фильма было ошеломительное. Мне было лет 12. Все поразило. Сейчас я понимаю, что очень убедительно играли актеры. Я смотрел в летнем кинотеатре в парке имени Горького, в Тбилиси, через забор. Денег на билет не было. А финал ужасно не понравился, потому что было жалко Ихтиандра, который фактически превратился в рыбу. Причем мне, в отличие от моих друзей, запомнилась не эта знаменитая песня "Нам бы всем на дно", а другая.
Уходит рыбак в свой опасный путь,
"Прощай", - говорит жене,
Может, придется ему отдохнуть,
Уснув на песчаном дне.
Бросит рыбак на берег взгляд,
Смуглой махнет рукой,
Если рыбак не пришел назад,
Он в море нашел покой.
Лучше лежать во мгле,
Синей прохладной мгле,
Чем мучиться на суровой,
Жестокой, проклятой земле.
Будет шуметь вода,
Будут лететь года,
И в белых туманах скроются,
Черные города.
Заплачет рыбачка, упав ничком,
Рыбак объяснить не смог
Что плакать не надо,
Что выбрал он лучшую из дорог.
Пусть дети сироты его простят,
Путь и у них такой:
Если рыбак не пришел назад,
Он в море нашел покой.
Лучше лежать во мгле,
В синей прохладной мгле,
Чем мучиться на суровой,
Жестокой проклятой земле.
Петр Вайль: Увлекательный и поучительный сюжет романа Беляева не мог не измениться при переходе на киноэкран. И в новой экранной интерпретации он тоже претерпел изменения. Действуют законы искусства и времени.
Александр Атанесян: Фильм Казанского отличался от первоисточника довольно существенно. Скажем, Ольсен - это журналист социалистической газеты, а Ольсен из романа "Человек амфибия" - рабочий с пуговичной фабрики, влюбленный в Гуттиэре. И Гуттиэре, хоть его и не любит, но мечтает вместе с ним уехать из этого маленького города и из этой страны. Кстати, у Беляева страной там названа Аргентина. Почему-то Беляев думал, что там так уж плохо. Ольсен по фильму -такой обличитель. Вот этот персонаж полностью отсутствует у нас. Вместо него там действует американская журналистка, которая приезжает в маленькую страну собирать информацию о морском дьяволе. Там есть еще один новый персонаж. Некий импрессарио, которого играет Андрей Панин, а Гуттиэре - девушка, которая мечтает о актерской карьере и пробуется у этого импрессарио. Во всем остальном более или менее все сходится.
Сегодняшнего российского зрителя не обманешь, как выглядит Аргентина. Придумать стилизованную страну возможно, и Куба для этого подходит, как никакая другая. Поскольку она замерла в конце 50-х по внешним признакам. Там все сохранилось в том виде, в каком это было после ухода американцев. Довольно экзотическая, разрушенная страна с очень красивыми людьми и замечательными актерами. Там не снимаются фильмы, но актеры есть блестящие. У нас на вторых и третьих ролях много кубинских актеров.
Петр Вайль: Латинская Америка в начале 60-х снималась в Крыму. Сейчас на Кубе. Это важно, потому что латиноамериканский дух пронизывает сюжет Беляева.
Даниил Дондурей: Это очень важный источник массового успеха - как ни странно, прямо противоположный Голливуду. Фильм очень латиноамериканский. Например, крайне отрицательный герой.
Петр Вайль: Зурита мерзавец такой, что мерзавее не бывает.
Педро Зурита и Доктор Сальватор: Вдумайтесь, доктор! Мы с вами завоюем океан. Мы станем самыми богатыми людьми на земле. Вы и я. - Вон! - Спокойнее, не забывайте, что от моего слова зависит ваша жизнь и жизнь вашего сына. Вас обоих сгноят в тюрьме. - Негодяй!
Петр Вайль: Утрированы все герои. И Ихтиандр, и Гуттиэре.
Даниил Дондурей: Она очень красива. Что особенно было заметно то время, после всех этих девчонок с фабрики. У нас и сегодня-то очень мало настоящих красавиц.
В целом же, не случайно, что на рубеже 90-х годов единственную функцию успокоительного выполняли латиноамериканские сериалы. Переход от латиноамериканских к современным российским сериалам произошел напрямую, практически минуя сериалы Европы и блестящие сериалы Америки.
Петр Вайль: Я хорошо помню, когда жил в Штатх и много путешествовал по тому полушарию, меня в Мексике спрашивали, не разбираясь, где я живу: "Правда ли, что имя Вероники Кастро написали на гробнице Ленина?". А действительно, был такой случай: на Мавзолее что-то такое намалевали. Я говорю: "Да, правда", и мне отвечают: "Вы, русские, очень сенситиво". При внимательном чтении книги, понимаешь, что мелодраматическая линия заложена была там. В книге тоже сильна латиноамериканская поэтика. Там есть запутанная коллизия с приемной дочерью и подлинным сыном, опознанным по родимому пятну. Я сейчас уже забыл, но Ихтиандр на деле является чуть ли не братом Гуттиэре.
Даниил Дондурей: Если бы это было в фильме, то это еще плюс 30 миллионов зрителей.
Петр Вайль: Как бы это сейчас легло на привычку российского зрителя к латиноамериканскому сериалу, просто не передать! Русские для латиноамериканцев - сенситиво, чувствительные. Почти свои. Трудности во время съемок на Кубе, как рассказывает Александр Атанесян, возникали только на уровне государственном.
Александр Атанесян: К русским относятся замечательно. Но кубинцы ко всем относятся замечательно, даже к американцам. Веселы, как все бедные люди. Совершенно не представляют степени бедности, в которой живут. Сложности связаны исключительно с социализмом, который на Кубе присутствует в таком абсурдном виде, когда вроде бы ничего нельзя, но уже можно. Тем не менее, кубинцам запрещено ходить в гостиницу к иностранцам, запрещено работать по найму на иностранцев, только через соответствующие госструктуры. Мы снимали на шхуне, в открытом море. Каждое утро начиналось с того, что на берегу составляли список людей, которые выходят в море. У кубинцев отнимали паспорта. Это занимало у нас три часа ежедневно. Я спрашивал: зачем. Я понимал, что они не хотят, чтобы кубинцы убежали. А что, они не могут убежать без паспорта, если захотят? На это у пограничников ответа не было, и они меня не любили за такие вопросы. Мы должны были снимать прыжок Ихтиандра на набережной, и единственное удобное место было рядом с нашей гостиницей. Нет, здесь в 30 метрах выход канализационной трубы, которая ведет в резиденцию Фиделя Кастро. А где резиденция? На расстоянии 12 километров.
Петр Вайль: Как и положено, в латиноамериканской поэтике огромную роль играет музыка. В том фильме 1962 года всем запомнились музыка Андрея Петрова, особенно две замечательные песни. Как с ними решил конкурировать Александр Атанесян?
Александр Атанесян: Мы и не собираемся. Мы купили права на эти песни, и их у нас исполняет Алена Свиридова, замечательная певица, отличающаяся от других большим вкусом и хорошим музыкальным образованием, не говоря уже о голосе. У нас песню "Уходит рыбак..." в самом начале фильма, в первой же сцене, поет Гуттиэре. И музыка именно этой песни становится лейтмотивом отношений Ихтиандра и Гуттиэре и звучит, как главная тема фильма. А вот "Эй, моряк" тоже поет Гуттиэре, но в самом конце, когда уже Зуриты нет, любовь победила, и она уже никуда не хочет уезжать. Очень символично, что "мне теперь морской по нраву дьявол". То есть она говорит правду своим слушателям.
Петр Вайль: При всех ярких красках сюжета, нельзя забывать, что "Человек-амфибия", в первую очередь, фантастика.
Даниил Дондурей: Очень мощный ресурс фантазийности. Для многих миллионов людей - шанс подсознательно выскользнуть из пут повседневной жизни. Человек-дельфин, серебряные костюмы, невероятно красивый супермен.
Петр Вайль: Да, Ихтиандр красив и бестелесен, но, тем не менее, это любовь. Оторванная от всякой социальности.
Ихтиандр и Гуттиэре: Я пришел сказать, что люблю тебя. - Так, значит, это любовь с первого взгляда? - А разве бывает другая любовь? Если я человек, я имею право любить?
Петр Вайль: Резонный вопрос Александру Атанесяну: живой ли человек Ихтиандр?
Александр Атанесян: Живой, но не вполне нормальный. Прожив в изоляции, 21-летний мальчик смотрит совершенно обалдевшими глазами на первую встречную женщину. Это вызывает вопрос. Он такой Маугли урбанистического мира.
Петр Вайль: В 60-е произошло попадание с Владимиром Кореневым. Кто Ихтиандр нашего века?
Александр Атанесян: Брать знаменитого актера нельзя по определению, поскольку знаменитых в 20 лет не бывает. Поэтому приходилось искать среди студентов. Понятно, что создавая латиноамериканскую страну, мы не можем выбрать актера, по типажу радикально отличающегося от того пространства, в котором он будет жить. Вот этим параметрам соответствовал Саид-Дашук Нигматулин, сын очень знаменитого в прошлом советского актера Толгата Нигматулина. Зрители должны его помнить по фильмам "Пираты ХХ века". У него разряд по дайвингу, он замечательно плавает. С девушками было еще сложнее. Гуттиэр пришла тысяча. Были выбраны две актрисы. Я отдавал предпочтение актрисе Глафире Тархановой, выпускнице школы студии МХАТ, мастерской Константина Райкина, который, взял ее в театр "Сатирикон" и утвердил на главные роли. Вторая девушка - это Юлия Самойленко, студентка первого курса ГИТИСа. Глафиру Тарханову Константин Райкин не отпустил на съемку. Была выбрана Юля Самойленко. Она справилась с ролью.
Петр Вайль: Злодея Педро Зуриту играл ослепительный красавец Михаил Козаков. А теперь?
Александр Атанесян: Ослепительный красавец Учанейшвили. Он точно так же вызывает восхищение. Зло всегда привлекательнее добра. Довольно непонятно, почему Гуттиэре выбирает Ихтиандра. Зурита красивый, богатый, ее любит, готов простить долг пьяницы-отца, катает ее на яхте. Но женская душа - загадка. Она выбирает Ихтиандра. Здесь играет Зуриту Ливан Учанейшвили. Играет блестяще, на мой взгляд.
Петр Вайль: Михаил Козаков в свое время счел сразу большой удачей роль Зуриты.
Михаил Козаков: Я был не избалован приглашениями в большое кино. В силу своей внешности черномазой... Я же не вписывался в колхозные картины, в рабоче-крестьянские картины, даже в интеллигентские картины, потому что я не был достаточно русский. Почему, думал я, меня Хуциев не берет? А потом понимал. Момент нерусскости я очень переживал. А когда последовало приглашение в "Человека-амфибию", думаю, это сказка, фантастическая вещь. Ну ладно, Зурита, отрицательная роль. На Ихтиандра же я не мог претендовать - не та фигура и не та ангельская внешность. Мы пробовались на эту роль с моим другом Ефимом Копеляном. Меня взяли потому, что я моложе.
Петр Вайль: Массовый успех не прощается. В случае фильма "Человек-амфибия" самые ощутимые удары наносила не власть, она ведь картину разрешила, а интеллигентское, впервые за долгие годы ненадолго появившееся в стране общественное мнение.
Михаил Козаков: Конечно же, появляется фельетон. В "Литературной газете", назывался "Плач по Ихтиандру". Начинался так: "На тропической шхуне "Медуза" стоит красавец и злодей дон Педро Зурита в коротких тропических штанишках и пробковом шлеме". Полное издевательство, я приходил в "Современник", и Табаков, тогда еще веселый и легкий, начинал: "В коротких тропических штанишках...". Моя мама, которая терпеть не могла эту картину, поехала в Париж, году в 67-м, первый раз ее выпустили за границу. Я говорю: "Мама. Расскажи про Париж". Она рассказывает и потом говорит: "Но больше всего мне не понравилось в Париже, что в ночном сеансе шла твоя идиотская картина "Человек-амфибия". Я догадываюсь, что злило художественную интеллигенцию. Если в это время Тарковский снимает "Рублева", Хуциев снимает "Июльский дождь", или в "Современнике", что меня спасало в общественном мнении, идет "Двое на качелях", то как же вот эта конфетная лабуда имеет такой неадекватный успех?! Это всегда злит, и это можно понять. Тарковский, я слышал, хотел снимать эту историю. Воображаю, если он из Стругацких сделал то, что он хотел, что бы он сделал из "Амфибии".
Петр Вайль: Повторить успех фильма 60-х вряд ли возможно. По крайней мере, для этого нужны другие средства.
Александр Атанесян: Мы не вернем зрителя в кино, потому что сегодняшний зритель - другой. Можно и нужно привести в кино другого зрителя. Сегодняшнему зрителя старого "Человека-амфибии" 57-60 лет. Понятно, что это не самый активный зритель для этого жанра. Сегодня будут смотреть более молодые люди, а старый зритель будет сравнивать из любопытства. Поэтому фильм обречен и на тех зрителей, кто смотрел в 60-х годы, и на новых, которым мамы и папы проедят плешь: "Вот, посмотрите". Кстати, моя 24-летняя дочь и 20-летняя супруга, посмотрев старого "Человека-амфибию", удивились: "Что же ваше поколение любило такие глупые истории? Таращат глаза, доктор этот поворачивается, как памятник". Для них там не было ничего интересного. Единственный, кто им понравился, был Зурита. Новое поколение тоже выбирает Педро Зуриту, как и предыдущее. Хотя фотографии с портретами Коренева после выхода фильма пополнили бюджет Союза советских кинематографистов существенной суммой. Но любили Зуриту.
Петр Вайль: Сейчас трудно понять, что в начале 60-х "Человек-амфибия" стал одним из псевдонимов свободы.
Даниил Дондурей: Это касалось не друзей Козакова не знаменитых шестидесятников, чьи фамилии мы знаем, а десятков миллионов человек. Они уже внутренне преодолели прошлое. Они ожидали свободы.
Петр Вайль: Свобода пришла во всяких обличиях. И вынос Сталина из Мавзолея в 61-м году, и полет Гагарина в том же году, и Евтушенко и Вознесенский, собиравшие стадионы на поэтические чтения, и появление киноэксцентрики - все это разные обличия свободы. Интересно, что происходило с фантастикой. Тогда это было начало взлета Стругацких. Но авторы фильма "Человек-амфибия" очень умно приглушили фантастическую линию, а усилили мелодраматическую. В книге Ихтиандр вызывает даже некое отталкивание. В нем очень сильна животная основа, заложенная доктором Сальватором. Например, там есть неприятная сцена, когда он ни с того ни с сего нападает на целое семейство осьминогов и рубит их в куски. Затем он где-то плывет и, проголодавшись, съедает живую щуку. Если бы это показали на экране, то масса девочек попрятали бы фотографию Коренева в тумбочки.
Даниил Дондурей: С другой стороны, это так современно. Сегодня так правильно заново экранизировать и сделать из этого сериал. Это все очень социологически продумано.
Петр Вайль: А книжный Ихтиандр в большей мере супермен, потому что у него ставка на силу. Он разговаривает с Ольсеном, который в книге - работник пуговичной фабрики... Между прочим, Гуттиэре хочет с ним уехать в Америку. И уезжает. Хэппи-энд очень своеобразный: "Гуттиэре вышла замуж за Ольсена, они переселились в Нью-Йорк и работают на консервном заводе". Так представлял себе в 28-м году Беляев хэппи-энд для своих героев. В 60-е такое не могло появиться. Так вот, Ихтиандр, беседуя с Ольсеном, все время упрекает его, что тот Зуриту не накажет, почему не избил, не убил. Так что даже Ольсен говорит: что же это вам все бить да убивать? Ихтиандр там более натуральный, менее ангелический. Но зато он бы не завоевал такого количества женских сердец.
Даниил Дондурей: Это, может быть, связано с тем, что такие протомифологические структуры, которые заложены в романе, могут преодолевать время. Это значит, что каждые 20-30 лет можно заново экранизировать подобные вещи. Значит, необходимый объем мифологем там заложен.
Петр Вайль: Если мы быстро переберем в памяти киношных Гамлетов последних десятилетий, увидим, что это все совершенно разные люди, которые, при этом, произносят один и тот же текст. Значит образ Ихтиандра - живой образ?
Даниил Дондурей: Безусловно. Значит, что там есть свидетельство абсолютного попадания в реальность, в живых персонажей, в живые коллизии. Пусть и сказочные. Я бы это назвал - живые мифы.
Михаил Козаков: Что-то в Ихтиандре от князя Мышкина есть. Не говоря уж о героях повыше, я имею в виду Jesus Christ Superstar. То есть, неземное существо. А женщины, как это ни странно, тянутся к тому, что недоступно. Почему такой успех имели некоторые гомосексуальные актеры? И даже пианисты? Да, Ван Клиберн - хороший пианист. Но Гилельс был не хуже. Но никто же не бегал по крыше ленинградской филармонии, чтобы попасть на концерт Гилельса. А к Клиберну бежали. Женщины чувствовали, что он ничей, а раз ничей - это прекрасно. И поэтому он уходит в море. Он не жилец на земле. В подсознании зрительниц это было.
Петр Вайль: Я продолжаю разговор с Даниилом Дондуреем. Вы заметили, что Коренев напоминает Пастернака?
Даниил Дондурей: Он вообще кажется человеком чрезвычайно интеллигентным. У него красота не простака. Но важнее сиволы и мифы. Это проникновение очень важных смыслов в ткань массовой культуры. Иначе бы это людей не зацепило.
Ихтиандр и Гуттиэре: Я всегда буду тосковать по земле. - И тебя на земле никогда не забудут.
Петр Вайль: Элемент пошлости и безвкусицы необходим для массового спеха.
Даниил Дондурей: Только он воспринимается как художественность.
Петр Вайль: С какой легкой досадой Атанесян говорит, что фотографии Коренева держали у своих кроватей, а нравился все-таки Зурита. Когда Зурита появляется в белом костюме в крупную клетку - мерзавец, так он и в одежде мерзавец. Но хорош-то как. Конечно, эта безвкусица и придавала прелесть. Понятно, почему фильм произвел такое впечатление в начале 60-х на освобождающееся советское общество. А в чем его долговременность?
Даниил Дондурей: Очень важно зафиксировать постоянное желание миллионов выйти за пределы той реальности, которую ты можешь потрогать, которая действует на тебя причинно-следственными объяснимыми связями. Хорошо работаешь - много заработаешь, красивая девушка - в нее нужно влюбиться.
Петр Вайль: А есть еще чудеса.
Даниил Дондурей: А есть еще чудеса. Есть судьба, фатум и рок. Не случайно отсылка идет к латиноамериканской культуре, где это очень важно.
