Ирина Лагунина, Вашингтон:
Самый последний пример работы западных военных с прессой - это пресс-центр штаб-квартиры НАТО во время воздушных ударов в Югославии. Президент Югославии Слободан Милошевич значительно помог военным Североатлантического Союза организовать эту кампанию тем, что практически полностью ограничил доступ международной прессы в район конфликта. Тем не менее, самый болезненный для военных вопрос - количество случайных жертв среди мирного населения - так или иначе задавался каждый день в Брюсселе, а штаб квартира НАТО вынуждена была доказывать, что то, что показывает сербское телевидение, совсем не соответствует или не совсем соответствует действительности. Именно из-за этого в конце концов стали ставить телекамеры на боеголовку летящей в цель ракеты. Хорошим правилом считалось дать на пресс-конференции слово сербскому телевидению, что к концу бомбовых ударов против Югославии превратилось в ритуал ежедневных брифингов. По опыту работы в том пресс-центре знаю, что при этом никогда не сообщалось о том, с каких аэропортов проводились вылеты военных самолетов, - потому что такого рода информация могла быть использована противником. Мы беседуем с бывшим высокопоставленным сотрудником Пентагона Эли Краковским. Какова практика защиты своих интересов военными ведомствами в Соединенных Штатах и странах Западной Европы?
Эли Краковский:
Многие государства, включая Соединенные Штаты, вынуждены были сталкиваться с этим вопросом в различных конфликтах. Есть реальные интересы, которые надо защищать, когда идет военная операция. Утечка информации может быть использована противником. Но я должен сказать, проблема работы с прессой в условиях военного конфликта намного более усложнилась из-за природы современных конфликтов. Раньше войны объявлялись, а как только это происходило, начинали действовать принятые демократические правила и законы об определенном уровне секретности и защите журналистов, и так далее. Например, журналистам могут не разрешить интервьюировать военнослужащих, рассказывать о том, что они чувствуют и думают об этом конфликте, распространять информацию о том, деморализованы войска или нет. Сейчас это правило часто не действует. К примеру, израильские войска в Ливане - израильская пресса часто сообщает о том, что они деморализованы, хотят вернуться домой и так далее. Это противоречит интересам государства, которое ведет военную операцию, и это на руку противнику, который получает информацию о состоянии военного духа другой стороны. Но сейчас ведутся необъявленные конфликты, в которых нормы Объединенных Наций не действуют, а соответственно, не действуют и законы, которые ограничивают доступ прессы.
Ирина Лагунина:
Где заканчивается в таком случае политика защиты собственных интересов и где начинается цензура?
Эли Краковский:
Как демократические государства подходят к этой проблеме: в основном, они очень многое позволяют прессе. Они так или иначе научились проводить военные операции с определенным минимумом проникновения прессы. Так что то, о чем объявило российское правительство, к сожалению, больше похоже на движение к авторитарному стилю правления. Это не соответствует установившимся в начале 50-х годов прошлого века традициям - традициям мира после второй мировой войны. Западные государства, - было ли то в Югославии, или в Косово, или в Сомали, - позволяли прессе работать в районе конфликта настолько, что иногда это подрывало их собственные интересы. А российское правительство, кажется, приближается к тому, чтобы запугивать журналистов каждый раз, когда пресса высказывает что-то негативное в отношении того, что государство расценивает как свои интересы. Это - плохой знак. Это приближает нынешнюю политику к цензуре.
Ирина Лагунина:
Но, в принципе, должно ли это беспокоить военных, что пресса освещает действия и настроения противоположной стороны конфликта?
Эли Краковский:
Иногда это даже на пользу военным, потому что, хорошо, пресса дает информацию о российских войсках, о потерях, и это военным не нравится. Но ведь они сами могут получать полезную информацию от того, что у прессы есть доступ к чеченцам.
Самый последний пример работы западных военных с прессой - это пресс-центр штаб-квартиры НАТО во время воздушных ударов в Югославии. Президент Югославии Слободан Милошевич значительно помог военным Североатлантического Союза организовать эту кампанию тем, что практически полностью ограничил доступ международной прессы в район конфликта. Тем не менее, самый болезненный для военных вопрос - количество случайных жертв среди мирного населения - так или иначе задавался каждый день в Брюсселе, а штаб квартира НАТО вынуждена была доказывать, что то, что показывает сербское телевидение, совсем не соответствует или не совсем соответствует действительности. Именно из-за этого в конце концов стали ставить телекамеры на боеголовку летящей в цель ракеты. Хорошим правилом считалось дать на пресс-конференции слово сербскому телевидению, что к концу бомбовых ударов против Югославии превратилось в ритуал ежедневных брифингов. По опыту работы в том пресс-центре знаю, что при этом никогда не сообщалось о том, с каких аэропортов проводились вылеты военных самолетов, - потому что такого рода информация могла быть использована противником. Мы беседуем с бывшим высокопоставленным сотрудником Пентагона Эли Краковским. Какова практика защиты своих интересов военными ведомствами в Соединенных Штатах и странах Западной Европы?
Эли Краковский:
Многие государства, включая Соединенные Штаты, вынуждены были сталкиваться с этим вопросом в различных конфликтах. Есть реальные интересы, которые надо защищать, когда идет военная операция. Утечка информации может быть использована противником. Но я должен сказать, проблема работы с прессой в условиях военного конфликта намного более усложнилась из-за природы современных конфликтов. Раньше войны объявлялись, а как только это происходило, начинали действовать принятые демократические правила и законы об определенном уровне секретности и защите журналистов, и так далее. Например, журналистам могут не разрешить интервьюировать военнослужащих, рассказывать о том, что они чувствуют и думают об этом конфликте, распространять информацию о том, деморализованы войска или нет. Сейчас это правило часто не действует. К примеру, израильские войска в Ливане - израильская пресса часто сообщает о том, что они деморализованы, хотят вернуться домой и так далее. Это противоречит интересам государства, которое ведет военную операцию, и это на руку противнику, который получает информацию о состоянии военного духа другой стороны. Но сейчас ведутся необъявленные конфликты, в которых нормы Объединенных Наций не действуют, а соответственно, не действуют и законы, которые ограничивают доступ прессы.
Ирина Лагунина:
Где заканчивается в таком случае политика защиты собственных интересов и где начинается цензура?
Эли Краковский:
Как демократические государства подходят к этой проблеме: в основном, они очень многое позволяют прессе. Они так или иначе научились проводить военные операции с определенным минимумом проникновения прессы. Так что то, о чем объявило российское правительство, к сожалению, больше похоже на движение к авторитарному стилю правления. Это не соответствует установившимся в начале 50-х годов прошлого века традициям - традициям мира после второй мировой войны. Западные государства, - было ли то в Югославии, или в Косово, или в Сомали, - позволяли прессе работать в районе конфликта настолько, что иногда это подрывало их собственные интересы. А российское правительство, кажется, приближается к тому, чтобы запугивать журналистов каждый раз, когда пресса высказывает что-то негативное в отношении того, что государство расценивает как свои интересы. Это - плохой знак. Это приближает нынешнюю политику к цензуре.
Ирина Лагунина:
Но, в принципе, должно ли это беспокоить военных, что пресса освещает действия и настроения противоположной стороны конфликта?
Эли Краковский:
Иногда это даже на пользу военным, потому что, хорошо, пресса дает информацию о российских войсках, о потерях, и это военным не нравится. Но ведь они сами могут получать полезную информацию от того, что у прессы есть доступ к чеченцам.
