Недавно построенный Федеральный научно-клинический центр детской гематологии, онкологии и иммунологии будет носить имя Димы Рогачева. Об этом объявлено 7 июня. Дима умер в возрасте 12 лет, в сентябре 2007-го. У него был острый миелобластный лейкоз, осложненный другими тяжелыми заболеваниями. Именно после разговора с Димой Владимир Путин, приглашенный мальчиком "на блины" в 2005 году, проникся идеей строительства Центра детской гематологии…
Дима боролся с болезнью шесть лет. Ему помогали российские врачи – насколько хватало возможностей бюджетной медицины. Благотворительный фонд собрал средства на современное эффективное лекарство – у государства деньги были только на дешевый препарат, вредный для почек и печени. В конце концов были найдены деньги для того, чтобы привезти Диму в медцентр "Хадасса" Иерусалимского университета, который для многих российских детей, больных лейкозом, становится последним шансом на спасение. Но Диму спасти не удалось.
Ежегодно в России раком крови заболевают несколько тысяч детей. В начале 90-х вылечить удавалось лишь пятерых из ста, сегодня – 70-80 процентов. Когда шанс на спасение получит каждый заболевший российский ребенок? И получит ли? Об этом в интервью Радио Свобода – Игорь Резник, врач-иммунолог, профессор Иерусалимского университета, один из ведущих мировых специалистов в области трансплантации костного мозга.
Игорь Резник ранее возглавлял отдел в российском НИИ детской гематологии, сейчас работает в медицинском центре "Хадасса". На лечение в эту клинику, в отделение трансплантации костного мозга, где работает Игорь Резник, привозят многих детей из России – тех, кому на родине врачи помочь не в состоянии. Сам Резник бывает в Москве наездами – консультирует больных, участвует в научных конференциях.
– Нынешний ваш приезд совпал с завершением строительства Федерального научно-клинического центра детской гематогологии, онкологии и иммунологии – вы участвовали в торжественной церемонии. О необходимости такого центра разговоры шли последние лет двадцать, строился он пять лет. На новое учреждение в России возлагают огромные надежды – и врачи, и пациенты, и, кажется, власти – во всяком случае об этом говорил, выступая на открытии центра, премьер-министр Владимир Путин. Вы разделяете эти надежды?
– Построено огромное, современное научно-лечебное учреждение. К этому центру Институт детской гематологии шел 20 лет (и я, кстати, около 10 лет шел вместе с институтом). Поэтому не потребуется длинного подготовительного периода: туда сразу придут грамотные специалисты, хорошие руководители лабораторий. Думаю, что заработает центр очень быстро и очень эффективно.
– Вопрос в том, скольких пациентов он сможет принять – и сколько детей по-прежнему останутся лишенными современной помощи…
– Вы правы, всех больных один центр вылечить не в состоянии, тем более в условиях такой большой страны, как Россия. Поэтому очень важным является внедрение современных методов лечения на местах. Этим много лет занимался Институт детской гематологии, будет заниматься и новое учреждение – думаю, на более высоком уровне.
Идеологически крайне важно иметь такой центр, потому что сегодня западная медицина очень стандартизована. Стандарты позволяют больному с тяжелой проблемой получить примерно одинаковое лечение независимо от того, где находится медучреждение, в которое он обратился. Так должно быть и в детской гематологии.
– В российских регионах есть медицинские учреждения, которые способны лечить по тем же стандартам, что и новый центр?
– Есть в Санкт-Петербурге, в Екатеринбурге, в других городах. Сейчас общие протоколы ведения больных существуют в нескольких десятках областных центров. Я, конечно, не знаю в деталях, как работают эти центры. Но есть некоторые статистические данные, показывающие, что результаты лечения существенно изменились. Когда я начинал заниматься детской гематологией в 70-е годы, диагноз "лейкоз" был равносилен смертному приговору. Сегодня все-таки очень высокие шансы вылечить ребенка с острым лимфобластным лейкозом: 70-80 процентов.
Конечно, от рака нет чудодейственной таблетки, за которую дадут Нобелевскую премию. Но многие десятилетия почти все заболевшие лейкозом умирали. А теперь большинство детей стали выздоравливать. Из года в год одно, другое, третье маленькое исследование прибавляло по 0,5%, по 1% к этим показателям выживаемости. Очень важно, что и Россия 20 лет назад встала на тот же путь.
– Вы сказали, что лечение онкогематологических заболеваний в России становится все более эффективным. Но люди продолжают ехать за последним шансом в Израиль, в Германию, в США… Чего не хватает в России? Квалифицированных врачей? Эффективных методик? Оборудования? Лекарств? Денег, которые государство готово потратить на лечение таких больных? Например, я знаю, что большой проблемой в Москве до недавнего времени было проведение детям некоторых видов лучевой терапии…
– Есть такая проблема. Но в новом центре как раз предусмотрен очень хороший лучевой центр. Другое дело, что такого рода вещи должны иметься на местах – с соответствующим оборудованием, специалистами. Конечно, это займет время... Врачи же в России очень хорошие, грамотные. Со многими мы плотно общаемся. Они не отличаются от коллег из других стран; нам есть, что обсудить; мы можем посоветоваться. Это совершенно единый мир, единое информационное пространство.
Деньги – вот самый правильный вопрос. Мало вложить средства в создание центра – должен быть еще полноценный бюджет на каждого ребенка. Есть некая взвешенная стоимость лечения одного пациента с тем или иным диагнозом, включающая, в том числе, стоимость медикаментов, расходных материалов, амортизацию оборудования. Эти цифры примерно одинаковы в Москве и Иерусалиме. Так вот, очень важно, чтобы у московского центра и у центров в регионах были бюджеты, рассчитанные на плановое количество пациентов, чтобы не было проблем с медикаментами, обследованием и ведением больных.
– Наука движется вперед. Появляются новые высокотехнологичные методы, более современные медицинские препараты. Качественная медицина становится все дороже. Например, лечение одного онкологического больного стоит, порой, сотни тысяч в долларовом исчислении. Во многих странах государство не может целиком оплатить современное лечение и проблема решается с помощью спонсоров, благотворительных фондов. Как обстоит дело в Израиле?
– В Израиле стоимость лечения полностью покрывается страховым пакетом, даже если это сотни тысяч долларов. Даже если иммигрант, приехавший в страну, заболевает на следующий день после того, как получил израильское гражданство и оформил страховку, он тут же подпадает под общие стандарты лечения. По-другому, как известно, обстоит дело в Америке: очень богатая страна, очень качественная, дорогая медицина – но система здравоохранения там совсем не хороша. Её как раз пытаются реформировать.
Система здравоохранения – вот что важно. Именно она должна обеспечивать финансовую основу лечения – будь то бюджетное финансирование или полноценные государственные медицинские страховки, которые гарантированы всем гражданам. Потому что часто может не быть времени на то, чтобы искать спонсоров, собирать деньги: лечить, случается, надо с самой первой минуты, потом будет поздно.
– В России проблема сбора денег часто встает, когда нужно купить качественные лекарства или оплатить высокотехнологичную операцию. А еще – когда больного собираются отправить в зарубежную клинику. Но и за рубежом ведь спасают не всех?
– К сожалению, многие из приезжающих к нам в клинику пациентов не могут быть излеченными. Они умирают – или у нас, или потом, вернувшись домой. Все-таки в России возможности зарубежной медицины несколько преувеличены, мы тоже далеко не все можем. Конечно, есть какая-то категория пациентов, вылечить которых в России нельзя, а мы способны сделать что-то больше – обычно речь идет об инновационных, экспериментальных методах лечения. В таких случаях и есть смысл посылать больных в специализированные центры за границей. Но основной акцент – я надеюсь, что так когда-нибудь будет, – должен быть сделан на то, чтобы лечить больных в России и только в "экзотических" случаях отправлять их за границу.
– Каковы перспективы разработки и применения в России тех самых инноваций, с надеждой на которые сейчас пациенты едут за рубеж?
– Я думаю, что как раз это одна из задач, которую решал Институт гематологии и продолжит решать новый Федеральный центр. Смогут ли они охватить всех больных? Думаю, что так вопрос и не должен ставиться. Экспериментальная медицина потому и называется экспериментальной, что конечные результаты пока не известны и будут известны только лет через 10 после проведения лечения. Подобное лечение не может быть массовым.
Но вообще-то надо быть крайне осторожным, когда слышишь об инновационных методах в медицине. Сейчас очень много спекуляций. Например, сфера моих научных интересов – трансплантация костного мозга, стволовые клетки. И у меня ощущение, что сейчас неприлично произносить эти слова. Потому что теперь чуть ли не капли в нос делают "со стволовыми клетками"… Между тем, в специальной литературе описаны случаи тяжелейших осложнений при безответственном использовании стволовых клеток в лечении серьезных заболеваний. При отсутствии стандартной медицины происходит вакханалия так называемых "инноваций", единственной целью которых является бесконтрольное вымогательство денег у доверчивых и несчастных людей.
– В России пациенты, которым сумели помочь в зарубежных клиниках, сталкиваются с тем, что на родине им элементарно негде долечиваться. Вот построили в Москве замечательный центр, который сможет работать по самым высоким мировым стандартам. Но ведь больного там не будут держать вечно – надо освобождать места для новых детей. И буквально вытянутый с того света ребенок вернется в свое село или маленький провинциальный городок. Что там с ним будет?
– Это огромная проблема. Я вспоминаю, как несколько лет назад у моего итальянского товарища, известного детского доктора диагностировали рак. Диагноз поставили в Милане, а сам он – с Сицилии. И он поехал к себе на Сицилию продолжать лечение, которое было начато в Милане. Я недоумевал: "Разве ты со своими огромными связями не мог и дальше лечиться в этом миланском институте?" А он говорит: "Зачем? Мне поставили диагноз и сказали, как лечиться. Лучше уж я буду жить дома и лечиться там. Ведь лечение везде одинаковое". В России, к сожалению, не так.
Мы занимаемся трансплантацией костного мозга. После этой процедуры очень часто возникают тяжелые и необычные для стандартной медицины осложнения. Они могут появиться и через полгода, и через год, и через два года после того, как лечение проведено, проведено успешно. К сожалению, у меня есть личный опыт: у больных из России, Украины, из других республик бывшего Советского Союза, которые были удачно пролечены, развивались поздние осложнения уже после того, как они возвращались домой. Дистанционные консультации не всегда помогали справиться с этими осложнения, больные умирали.
Сегодня не страшно отпускать больного долечиваться в Москву, в Санк-Петербург, в какой-то областной город, где есть соответствующий гематологический центр. Но отпускать его в маленький городок – страшно.
Как эта проблема решается в других странах? Например, многие трансплантологические центры в США просто определяют расстояние, на котором должен находиться выписанный из центра пациент. Скажем, 300 км от этой клиники (дороги, как известно, в Америке хорошие). Чтобы в случае развития осложнения последовал немедленный звонок в центр, срочно выехала бригада – и больному было проведено лечение, которое порой нужно начать в течение нескольких часов…
Когда в России ситуация качественно изменится? Не знаю. Конечно, это требует времени, а может быть, и смены генерации врачей. Потому что должны придти новые люди с новым образом мыслей, с новым пониманием медицины как системы взглядов, а не только как набора медикаментов.
– На церемонии, посвященной окончанию строительства нового центра, Владимир Путин сказал: "В Центре детской гематологии будут работать самые лучшие врачи, в том числе и уехавшие за рубеж наши соотечественники, врачи с мировыми именами. Теперь им есть, куда вернуться". Вы не собираетесь вернуться?
– Если отвечать на этот вопрос одним словом, ответ будет – нет. Если же отвечать более развернуто… На днях мы долго разговаривали с директором центра профессором Александром Григорьевичем Румянцевым о перспективах развития центра, о том, чем бы я мог быть полезен. Мы нашли массу точек соприкосновения. Возможно, Иерусалимский университет и центр Румянцева запустят общие научно-исследовательские проекты. Есть масса планов и, надеюсь, они реализуются. Но второй переезд за границу (в данном случае Москва для меня уже стала немножко заграницей) – это тяжело.
– Но кто-то вернется? Может быть, люди, которые не так давно, как вы, уехали?
– Такие люди есть. Я думаю, что это важно, но это не единственное, на чем может базироваться система. Ну, приедут еще три профессора. Ну, еще два человека, которые могут создать хорошую идеологию развития… Важно ведь, чтобы эта идеология претворялась в жизнь. В Институте гематологии, еще до создания нового центра, сформировался инновационный дух, желание соответствовать высшим мировым стандартам, стремление помочь каждому больному… Надеюсь, что эта атмосфера сохранится и в новых стенах. Здесь достаточно кадров, которые могут поехать на какое-то время поучиться за границу, вернуться, опять поехать поучиться… В общем, на мой взгляд, это не тот случай, когда "Запад нам поможет". Есть огромный потенциал в России. Нужно его просто реализовать.
Дима боролся с болезнью шесть лет. Ему помогали российские врачи – насколько хватало возможностей бюджетной медицины. Благотворительный фонд собрал средства на современное эффективное лекарство – у государства деньги были только на дешевый препарат, вредный для почек и печени. В конце концов были найдены деньги для того, чтобы привезти Диму в медцентр "Хадасса" Иерусалимского университета, который для многих российских детей, больных лейкозом, становится последним шансом на спасение. Но Диму спасти не удалось.
Ежегодно в России раком крови заболевают несколько тысяч детей. В начале 90-х вылечить удавалось лишь пятерых из ста, сегодня – 70-80 процентов. Когда шанс на спасение получит каждый заболевший российский ребенок? И получит ли? Об этом в интервью Радио Свобода – Игорь Резник, врач-иммунолог, профессор Иерусалимского университета, один из ведущих мировых специалистов в области трансплантации костного мозга.
Игорь Резник ранее возглавлял отдел в российском НИИ детской гематологии, сейчас работает в медицинском центре "Хадасса". На лечение в эту клинику, в отделение трансплантации костного мозга, где работает Игорь Резник, привозят многих детей из России – тех, кому на родине врачи помочь не в состоянии. Сам Резник бывает в Москве наездами – консультирует больных, участвует в научных конференциях.
– Нынешний ваш приезд совпал с завершением строительства Федерального научно-клинического центра детской гематогологии, онкологии и иммунологии – вы участвовали в торжественной церемонии. О необходимости такого центра разговоры шли последние лет двадцать, строился он пять лет. На новое учреждение в России возлагают огромные надежды – и врачи, и пациенты, и, кажется, власти – во всяком случае об этом говорил, выступая на открытии центра, премьер-министр Владимир Путин. Вы разделяете эти надежды?
– Построено огромное, современное научно-лечебное учреждение. К этому центру Институт детской гематологии шел 20 лет (и я, кстати, около 10 лет шел вместе с институтом). Поэтому не потребуется длинного подготовительного периода: туда сразу придут грамотные специалисты, хорошие руководители лабораторий. Думаю, что заработает центр очень быстро и очень эффективно.
– Вопрос в том, скольких пациентов он сможет принять – и сколько детей по-прежнему останутся лишенными современной помощи…
– Вы правы, всех больных один центр вылечить не в состоянии, тем более в условиях такой большой страны, как Россия. Поэтому очень важным является внедрение современных методов лечения на местах. Этим много лет занимался Институт детской гематологии, будет заниматься и новое учреждение – думаю, на более высоком уровне.
Идеологически крайне важно иметь такой центр, потому что сегодня западная медицина очень стандартизована. Стандарты позволяют больному с тяжелой проблемой получить примерно одинаковое лечение независимо от того, где находится медучреждение, в которое он обратился. Так должно быть и в детской гематологии.
– В российских регионах есть медицинские учреждения, которые способны лечить по тем же стандартам, что и новый центр?
– Есть в Санкт-Петербурге, в Екатеринбурге, в других городах. Сейчас общие протоколы ведения больных существуют в нескольких десятках областных центров. Я, конечно, не знаю в деталях, как работают эти центры. Но есть некоторые статистические данные, показывающие, что результаты лечения существенно изменились. Когда я начинал заниматься детской гематологией в 70-е годы, диагноз "лейкоз" был равносилен смертному приговору. Сегодня все-таки очень высокие шансы вылечить ребенка с острым лимфобластным лейкозом: 70-80 процентов.
Конечно, от рака нет чудодейственной таблетки, за которую дадут Нобелевскую премию. Но многие десятилетия почти все заболевшие лейкозом умирали. А теперь большинство детей стали выздоравливать. Из года в год одно, другое, третье маленькое исследование прибавляло по 0,5%, по 1% к этим показателям выживаемости. Очень важно, что и Россия 20 лет назад встала на тот же путь.
– Вы сказали, что лечение онкогематологических заболеваний в России становится все более эффективным. Но люди продолжают ехать за последним шансом в Израиль, в Германию, в США… Чего не хватает в России? Квалифицированных врачей? Эффективных методик? Оборудования? Лекарств? Денег, которые государство готово потратить на лечение таких больных? Например, я знаю, что большой проблемой в Москве до недавнего времени было проведение детям некоторых видов лучевой терапии…
– Есть такая проблема. Но в новом центре как раз предусмотрен очень хороший лучевой центр. Другое дело, что такого рода вещи должны иметься на местах – с соответствующим оборудованием, специалистами. Конечно, это займет время... Врачи же в России очень хорошие, грамотные. Со многими мы плотно общаемся. Они не отличаются от коллег из других стран; нам есть, что обсудить; мы можем посоветоваться. Это совершенно единый мир, единое информационное пространство.
Деньги – вот самый правильный вопрос. Мало вложить средства в создание центра – должен быть еще полноценный бюджет на каждого ребенка. Есть некая взвешенная стоимость лечения одного пациента с тем или иным диагнозом, включающая, в том числе, стоимость медикаментов, расходных материалов, амортизацию оборудования. Эти цифры примерно одинаковы в Москве и Иерусалиме. Так вот, очень важно, чтобы у московского центра и у центров в регионах были бюджеты, рассчитанные на плановое количество пациентов, чтобы не было проблем с медикаментами, обследованием и ведением больных.
– Наука движется вперед. Появляются новые высокотехнологичные методы, более современные медицинские препараты. Качественная медицина становится все дороже. Например, лечение одного онкологического больного стоит, порой, сотни тысяч в долларовом исчислении. Во многих странах государство не может целиком оплатить современное лечение и проблема решается с помощью спонсоров, благотворительных фондов. Как обстоит дело в Израиле?
– В Израиле стоимость лечения полностью покрывается страховым пакетом, даже если это сотни тысяч долларов. Даже если иммигрант, приехавший в страну, заболевает на следующий день после того, как получил израильское гражданство и оформил страховку, он тут же подпадает под общие стандарты лечения. По-другому, как известно, обстоит дело в Америке: очень богатая страна, очень качественная, дорогая медицина – но система здравоохранения там совсем не хороша. Её как раз пытаются реформировать.
Система здравоохранения – вот что важно. Именно она должна обеспечивать финансовую основу лечения – будь то бюджетное финансирование или полноценные государственные медицинские страховки, которые гарантированы всем гражданам. Потому что часто может не быть времени на то, чтобы искать спонсоров, собирать деньги: лечить, случается, надо с самой первой минуты, потом будет поздно.
– В России проблема сбора денег часто встает, когда нужно купить качественные лекарства или оплатить высокотехнологичную операцию. А еще – когда больного собираются отправить в зарубежную клинику. Но и за рубежом ведь спасают не всех?
– К сожалению, многие из приезжающих к нам в клинику пациентов не могут быть излеченными. Они умирают – или у нас, или потом, вернувшись домой. Все-таки в России возможности зарубежной медицины несколько преувеличены, мы тоже далеко не все можем. Конечно, есть какая-то категория пациентов, вылечить которых в России нельзя, а мы способны сделать что-то больше – обычно речь идет об инновационных, экспериментальных методах лечения. В таких случаях и есть смысл посылать больных в специализированные центры за границей. Но основной акцент – я надеюсь, что так когда-нибудь будет, – должен быть сделан на то, чтобы лечить больных в России и только в "экзотических" случаях отправлять их за границу.
– Каковы перспективы разработки и применения в России тех самых инноваций, с надеждой на которые сейчас пациенты едут за рубеж?
– Я думаю, что как раз это одна из задач, которую решал Институт гематологии и продолжит решать новый Федеральный центр. Смогут ли они охватить всех больных? Думаю, что так вопрос и не должен ставиться. Экспериментальная медицина потому и называется экспериментальной, что конечные результаты пока не известны и будут известны только лет через 10 после проведения лечения. Подобное лечение не может быть массовым.
Но вообще-то надо быть крайне осторожным, когда слышишь об инновационных методах в медицине. Сейчас очень много спекуляций. Например, сфера моих научных интересов – трансплантация костного мозга, стволовые клетки. И у меня ощущение, что сейчас неприлично произносить эти слова. Потому что теперь чуть ли не капли в нос делают "со стволовыми клетками"… Между тем, в специальной литературе описаны случаи тяжелейших осложнений при безответственном использовании стволовых клеток в лечении серьезных заболеваний. При отсутствии стандартной медицины происходит вакханалия так называемых "инноваций", единственной целью которых является бесконтрольное вымогательство денег у доверчивых и несчастных людей.
– В России пациенты, которым сумели помочь в зарубежных клиниках, сталкиваются с тем, что на родине им элементарно негде долечиваться. Вот построили в Москве замечательный центр, который сможет работать по самым высоким мировым стандартам. Но ведь больного там не будут держать вечно – надо освобождать места для новых детей. И буквально вытянутый с того света ребенок вернется в свое село или маленький провинциальный городок. Что там с ним будет?
– Это огромная проблема. Я вспоминаю, как несколько лет назад у моего итальянского товарища, известного детского доктора диагностировали рак. Диагноз поставили в Милане, а сам он – с Сицилии. И он поехал к себе на Сицилию продолжать лечение, которое было начато в Милане. Я недоумевал: "Разве ты со своими огромными связями не мог и дальше лечиться в этом миланском институте?" А он говорит: "Зачем? Мне поставили диагноз и сказали, как лечиться. Лучше уж я буду жить дома и лечиться там. Ведь лечение везде одинаковое". В России, к сожалению, не так.
Мы занимаемся трансплантацией костного мозга. После этой процедуры очень часто возникают тяжелые и необычные для стандартной медицины осложнения. Они могут появиться и через полгода, и через год, и через два года после того, как лечение проведено, проведено успешно. К сожалению, у меня есть личный опыт: у больных из России, Украины, из других республик бывшего Советского Союза, которые были удачно пролечены, развивались поздние осложнения уже после того, как они возвращались домой. Дистанционные консультации не всегда помогали справиться с этими осложнения, больные умирали.
Сегодня не страшно отпускать больного долечиваться в Москву, в Санк-Петербург, в какой-то областной город, где есть соответствующий гематологический центр. Но отпускать его в маленький городок – страшно.
Как эта проблема решается в других странах? Например, многие трансплантологические центры в США просто определяют расстояние, на котором должен находиться выписанный из центра пациент. Скажем, 300 км от этой клиники (дороги, как известно, в Америке хорошие). Чтобы в случае развития осложнения последовал немедленный звонок в центр, срочно выехала бригада – и больному было проведено лечение, которое порой нужно начать в течение нескольких часов…
Когда в России ситуация качественно изменится? Не знаю. Конечно, это требует времени, а может быть, и смены генерации врачей. Потому что должны придти новые люди с новым образом мыслей, с новым пониманием медицины как системы взглядов, а не только как набора медикаментов.
– На церемонии, посвященной окончанию строительства нового центра, Владимир Путин сказал: "В Центре детской гематологии будут работать самые лучшие врачи, в том числе и уехавшие за рубеж наши соотечественники, врачи с мировыми именами. Теперь им есть, куда вернуться". Вы не собираетесь вернуться?
– Если отвечать на этот вопрос одним словом, ответ будет – нет. Если же отвечать более развернуто… На днях мы долго разговаривали с директором центра профессором Александром Григорьевичем Румянцевым о перспективах развития центра, о том, чем бы я мог быть полезен. Мы нашли массу точек соприкосновения. Возможно, Иерусалимский университет и центр Румянцева запустят общие научно-исследовательские проекты. Есть масса планов и, надеюсь, они реализуются. Но второй переезд за границу (в данном случае Москва для меня уже стала немножко заграницей) – это тяжело.
– Но кто-то вернется? Может быть, люди, которые не так давно, как вы, уехали?
– Такие люди есть. Я думаю, что это важно, но это не единственное, на чем может базироваться система. Ну, приедут еще три профессора. Ну, еще два человека, которые могут создать хорошую идеологию развития… Важно ведь, чтобы эта идеология претворялась в жизнь. В Институте гематологии, еще до создания нового центра, сформировался инновационный дух, желание соответствовать высшим мировым стандартам, стремление помочь каждому больному… Надеюсь, что эта атмосфера сохранится и в новых стенах. Здесь достаточно кадров, которые могут поехать на какое-то время поучиться за границу, вернуться, опять поехать поучиться… В общем, на мой взгляд, это не тот случай, когда "Запад нам поможет". Есть огромный потенциал в России. Нужно его просто реализовать.
