Ожидание премьеры фильма Владимира Мирзоева "Борис Годунов" затянулось более, чем на год. Корреспондент РС, тем не менее, уже увидел эту картину.
Даст бог, "Борис Годунов" Владимира Мирзоева выйдет в прокат осенью. "Даст бог" - только по одной, и самой главной причине: оставлять и дальше это кино, в 2010-м доснятое, без зрителя - преступление. Прочие вводные, однако, говорят о том, что мирзоевский "Годунов" с большой степенью вероятности будет похоронен тем же зрителем под ближайшим контекстом. Одни выборы - зимой, другие - весной; актуальное прочтение "Годунова", с Борисом на фоне триколора, в этих условиях с легкостью сводится к "ах, какое смелое оппозиционное кино" и "ужо тебе, кровавому режиму" (простите за ямб). Традиционное желание фиги в кармане запросто может взять верх над тем, что текст Мирзоева - вообще-то - конгениален тексту Пушкина: заболтают, затискают, зацелуют, чепчиками забросают и разорвут на знамёна. Какие тексты сами по себе? не время сейчас, война.
Сразу: кино - действительно из смелых. Уж точно сделанное отнюдь не по заказу министерства культуры или иных ведомств РФ. И крайне изобретательных кунштюков на тему "того, что близко" Мирзоев отсыпал с горкой. В помощь в том - и дьяк Щелкалов в исполнении Леонида Парфенова на фоне задника "Сѣверная пчела", и царевич Димитрий в матросочке нарядной царевича Алексея, и хозяйки корчмы на литовской границе, "лабас вакарасом" приветствующие; и если бы только они одни.
Но вот кому в "Борисе Годунове" достается в первую голову - так это как раз тем, которые чепчики и на знамена. Народ, поставленный Пушкиным (не боярином) наблюдать за, Мирзоев отстреливает по-македонски. С двух рук - и по простому народу, и по тем, кто себя считает сложными (так в титрах и написано: "интеллигентная семья"). Мама - Елена Коренева, сухая, жилистая, курящая. Дочка и муж дочкин, в дом мамы взятый, с вытекающими. Отца то ли нет, то ли не было. Два коротких эпизода - частная история в полный рост. В конце, собственно, именно они и приводят в исполнение ремарку "народ безмолвствует" - выключая телевизор, где Щелкалов-Парфенов представляет нового царя. Что наводит на хрестоматийные мысли о черни, которая во времена собственно Бориса, кажется, была посмелее: помолчать в реале, на площади, когда требуется славить - какой-никакой, а поступок. Не пультом щелкнуть, не-а.
В голову вторую Мирзоев выбил из "Бориса Годунова" А.С. Пушкина оперу М.П Мусоргского. Кому-то же надо было сказать громко, что, допустим, юродивый - это вообще-то не Иван Семенович Козловский, как многим то привычно. А крайне неприятный - под стать правде своей - деклассированный элемент, явно нездоровый психически. И так дальше и будет, не в обиду тенору: просто жизнь жестче, извините.
Веселый - не от радости, безумный - не от слабоумия; лучше Максима Суханова тему одиночества во власти - того, о котором в нынешней стране доподлинно знают только полтора человека (был ещё один, умер) - не раскрывал никто. Когда Суханов читает "Достиг я высшей власти" со стаканом вискаря наперевес - понимаешь, что этот пьяный одинокий дурак, катающий перстами ледышки, которые пытается упорядочить его воображаемый друг царевич Димитрий (не в слово ли "вечность" - со всеми вариантами?), в общем-то недалек от очередной неприятной истины:
Живая власть для черни ненавистна.
Они любить умеют только мертвых...
Не говоря уже о -
Пожарный огнь их домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
Они ж меня пожаром упрекали!
- и это в 2009-то году, за год до прошлого лета; ай да.
Съедят Бориса, вот ведь что. По кусочку. Не убьют, не возьмут греха. Подождут, пока сам не распадется. Пока в тандеме с воображаемым царевичем не доживется до того, что половина текста пьесы - у него, а половина - на сцене в домашнем театре Бориса; на той шизе и скончается. А вот есть его - будут. Пацан злобный, живой, Отрепьев-Мерзликин, съест больше всех. А до того - собственный назначенец Басманов-Федоров: армию получил - главнокомандующему тумаков надавал, словно в шутку. А ещё до того - Шуйский-Громов: недовицепремьер из корневых, которому эти понаехавшие под шапку Мономаха - вот где. А всю дорогу - собственная дочь, после гибели жениха пребывающая в помутнении; какое государство, какое всё, когда дома такое...
У Суханова с Мирзоевым Борис царь - лишь в монологах, и роскошный; чисто для себя. А так - для всех - никакой: не восстановил опалы-казни - не царь. Что крайность, конечно. Вот что не крайность - так это то, что власть не бывает без власти. И без её применения. Верно для любого строя, для любой трагедии. И даже когда - и если - всё хорошо. Хотя хорошо, как известно, не бывает. Да и - по Мирзоеву - не будет. Неприятно, зато честно; спасибо.
Отдельное спасибо - за последнюю и едва ли не лучшую за лет двадцать пять роль Козакова. Не попустил господь завершить жизнь Михаила Михайловича "Любовью-морковью-3": Пименом ушёл.
А мне пора, пора уж отдохнуть
И погасить лампаду...
Даст бог, "Борис Годунов" Владимира Мирзоева выйдет в прокат осенью. "Даст бог" - только по одной, и самой главной причине: оставлять и дальше это кино, в 2010-м доснятое, без зрителя - преступление. Прочие вводные, однако, говорят о том, что мирзоевский "Годунов" с большой степенью вероятности будет похоронен тем же зрителем под ближайшим контекстом. Одни выборы - зимой, другие - весной; актуальное прочтение "Годунова", с Борисом на фоне триколора, в этих условиях с легкостью сводится к "ах, какое смелое оппозиционное кино" и "ужо тебе, кровавому режиму" (простите за ямб). Традиционное желание фиги в кармане запросто может взять верх над тем, что текст Мирзоева - вообще-то - конгениален тексту Пушкина: заболтают, затискают, зацелуют, чепчиками забросают и разорвут на знамёна. Какие тексты сами по себе? не время сейчас, война.
Сразу: кино - действительно из смелых. Уж точно сделанное отнюдь не по заказу министерства культуры или иных ведомств РФ. И крайне изобретательных кунштюков на тему "того, что близко" Мирзоев отсыпал с горкой. В помощь в том - и дьяк Щелкалов в исполнении Леонида Парфенова на фоне задника "Сѣверная пчела", и царевич Димитрий в матросочке нарядной царевича Алексея, и хозяйки корчмы на литовской границе, "лабас вакарасом" приветствующие; и если бы только они одни.
Но вот кому в "Борисе Годунове" достается в первую голову - так это как раз тем, которые чепчики и на знамена. Народ, поставленный Пушкиным (не боярином) наблюдать за, Мирзоев отстреливает по-македонски. С двух рук - и по простому народу, и по тем, кто себя считает сложными (так в титрах и написано: "интеллигентная семья"). Мама - Елена Коренева, сухая, жилистая, курящая. Дочка и муж дочкин, в дом мамы взятый, с вытекающими. Отца то ли нет, то ли не было. Два коротких эпизода - частная история в полный рост. В конце, собственно, именно они и приводят в исполнение ремарку "народ безмолвствует" - выключая телевизор, где Щелкалов-Парфенов представляет нового царя. Что наводит на хрестоматийные мысли о черни, которая во времена собственно Бориса, кажется, была посмелее: помолчать в реале, на площади, когда требуется славить - какой-никакой, а поступок. Не пультом щелкнуть, не-а.
В голову вторую Мирзоев выбил из "Бориса Годунова" А.С. Пушкина оперу М.П Мусоргского. Кому-то же надо было сказать громко, что, допустим, юродивый - это вообще-то не Иван Семенович Козловский, как многим то привычно. А крайне неприятный - под стать правде своей - деклассированный элемент, явно нездоровый психически. И так дальше и будет, не в обиду тенору: просто жизнь жестче, извините.
Веселый - не от радости, безумный - не от слабоумия; лучше Максима Суханова тему одиночества во власти - того, о котором в нынешней стране доподлинно знают только полтора человека (был ещё один, умер) - не раскрывал никто. Когда Суханов читает "Достиг я высшей власти" со стаканом вискаря наперевес - понимаешь, что этот пьяный одинокий дурак, катающий перстами ледышки, которые пытается упорядочить его воображаемый друг царевич Димитрий (не в слово ли "вечность" - со всеми вариантами?), в общем-то недалек от очередной неприятной истины:
Живая власть для черни ненавистна.
Они любить умеют только мертвых...
Не говоря уже о -
Пожарный огнь их домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
Они ж меня пожаром упрекали!
- и это в 2009-то году, за год до прошлого лета; ай да.
Съедят Бориса, вот ведь что. По кусочку. Не убьют, не возьмут греха. Подождут, пока сам не распадется. Пока в тандеме с воображаемым царевичем не доживется до того, что половина текста пьесы - у него, а половина - на сцене в домашнем театре Бориса; на той шизе и скончается. А вот есть его - будут. Пацан злобный, живой, Отрепьев-Мерзликин, съест больше всех. А до того - собственный назначенец Басманов-Федоров: армию получил - главнокомандующему тумаков надавал, словно в шутку. А ещё до того - Шуйский-Громов: недовицепремьер из корневых, которому эти понаехавшие под шапку Мономаха - вот где. А всю дорогу - собственная дочь, после гибели жениха пребывающая в помутнении; какое государство, какое всё, когда дома такое...
У Суханова с Мирзоевым Борис царь - лишь в монологах, и роскошный; чисто для себя. А так - для всех - никакой: не восстановил опалы-казни - не царь. Что крайность, конечно. Вот что не крайность - так это то, что власть не бывает без власти. И без её применения. Верно для любого строя, для любой трагедии. И даже когда - и если - всё хорошо. Хотя хорошо, как известно, не бывает. Да и - по Мирзоеву - не будет. Неприятно, зато честно; спасибо.
Отдельное спасибо - за последнюю и едва ли не лучшую за лет двадцать пять роль Козакова. Не попустил господь завершить жизнь Михаила Михайловича "Любовью-морковью-3": Пименом ушёл.
А мне пора, пора уж отдохнуть
И погасить лампаду...
