Дмитрий Волчек: 5 сентября в пражском музее современного искусства, дворце Велетржни, открылась выставка ''Досуг. Утопии на грани обыденности''. Экспозиция состоит из шести частей – чешская традиция трамперов (что-то между скаутством и советским туризмом с КСП), фотодокументация немецких нудистов, а из последнего зала таращится рогатый заяц: радикальная таксидермия – тоже вид досуга. В российской части экспозиции проекты современных художников Богдана Мамонова и Владимира Архипова соседствуют с вещами, сделанными узниками ГУЛАГа. На художника Виктора Пивоварова, которого я встретил на вернисаже, эта часть экспозиции ''Русская рулетка'' произвела большое впечатление.

Виктор Пивоваров: Я думаю, что вообще всем русским и не только
русским людям, которые живут в Праге, эту выставку необходимо посетить. Я имею в виду, конечно, крошечную экспозицию объектов из ГУЛАГа. Это выдержать без содрогания невозможно, хотя сами эти объекты не несут в себе ничего трагического, наоборот, это какие-то даже смешные вещи. Но в силу их подлинности за этим встает весь космос советской эпохи и ГУЛАГа. Поэтому это абсолютно драгоценная часть экспозиции, куратором которой является Томаш Гланц.

Дмитрий Волчек: С куратором российской части выставки культурологом Томашем Гланцем мы стоим перед красным кубом, в котором, как в ковчеге, заключены предметы, сделанные узниками ГУЛАГа.

Томаш Гланц: Оказывается, что в ГУЛАГе, как это ни кощунственно звучит, тоже было свободное время и тоже было человеческое воображение, на основе которого создавались очень странные артефакты. Это, с одной стороны, артефакты, связанные с апологетикой сталинизма и советского режима, которые создавали зэки...

Дмитрий Волчек: Мозаика со Сталиным.

Томаш Гланц: Мозаика из разных сортов цветного песка, которую создавали в 30-е годы зэки, считающие, что они находятся в ГУЛАГе по ошибке, о которой, наверное, вождь не знает, поскольку он бы ее не допустил. Макет первого Мавзолея Ленина из мрамора. И потом предметы, которые показывают изнанку распространенного представления о досуге, который с поверхностной точки зрения кажется зоной развлечений, счастья. А на самом деле свободное время чревато всякими ужасами, как показывает эта выставка. Это свободное время, которое является частью времени, которое человек проводит в ГУЛАГе, где рисует открытки или лепит зажигалку, которая будет подарена врачу как выражение благодарности за то, что врач лагерный человека излечил. Врач при этом сам был зэком этого лагеря и хранит потом эту зажигалку как мемориальный предмет. Это кукла, которую женщина в ГУЛАГе делает для своей дочки, однако ей не разрешают ее отправить на день рождения дочке, и она хранит ее все время своего заключения, привозит с собой, когда возвращается из ГУЛАГа. То есть предметы такого типа, которые, конечно, показывают очень специфическую разновидность такого счастливого явления, как свободное время. А вот оба проекта современных художников, Богдана Мамонова и Владимира Архипова, показывают, уже с точки зрения стратегии современного актуального искусства, тоже некую изнанку, некий риск и такие пограничные зоны, чрезвычайное положение, которое может быть связано со свободным временем. В случае Богдана Мамонова это проект, описывающий судьбу его прадеда, немецкого инженера в России, который занимается стереоскопической фотографией. Это хобби приводит его в ГУЛАГ в начале 30-х, поскольку он считается шпионом, врагом народа, и попадает туда по ''Делу инженеров''. И современный художник уже своими живописными и фотографическими методами обрабатывает эту семейную память и архив, собственно, который ему достался от его предка.

Дмитрий Волчек: Богдан Мамонов – из семьи обрусевших немцев, в России поселился его прапрапрадед.

Богдан Мамонов: В конце 19 века в Россию приехал Карл Шпеер, его сыном был Григорий Шпеер, и он одним из первых в России, занялся стереоскопической фотографией. Он был любителем, по профессии он был инженер, строил железнодорожные мосты, один из этих мостов до сих пор сохранился. Будучи человеком обеспеченным, он выписал из Франции аппарат, один из первых предшественников 3D, который назывался таксифот, и занимался съемками своей семьи, весьма оригинальными с точки зрения того времени, потому что снимал живую фотографию, не постановочную. И когда он был репрессирован в 1933 году, чудом архив сохранился, потому что все было конфисковано. И две его дочери (третья умерла от нервного потрясения после его смерти), будучи полностью разоренными, тем не менее, сохранили и сам таксифот, и большой архив, состоящий более чем из 300 стереоскопических фотографий на стеклянных пластинах, который и перешел к моему отцу, а от него ко мне.

Дмитрий Волчек: Стереоскопическая фотография была очень популярна в начале ХХ века и, как вы указываете, в основном, использовалась для эротических съемок.

Богдан Мамонов: Я слышал, что во Франции, где это было изобретено, это использовалось в качестве таких пип-шоу, но в России, поскольку это было дорогое удовольствие, стереоскопические фотографии не были распространены. Подобного рода аппарат таксифот держался в царской семье, он сейчас хранится в Александровском дворце в Царском Селе, есть у Гольденвейзера в музее в Москве, и вот в нашей семье. Были, конечно, еще другие, но из известных – вот эти образцы.

Дмитрий Волчек: Ваш проект состоят из двух частей: это фильм, сделанный из стереоскопических фотографий, и акварели. Расскажите, пожалуйста, об этой двухчастной структуре.

Богдан Мамонов: Это не вполне верно, потому что на самом деле проект состоит из многих частей. Я им занимаюсь с 1998 года с некоторыми перерывами, последние пять лет занимаюсь им уже непрерывно, поэтому можно говорить о четырех выставочных частях, которые показывались в разное время и в разных местах – в Москве, в Европе и в Америке. Эта часть специально сделана для Праги, называется она ''На досуге'' и состоит из двух частей, частью которых является фильм, а частью – живописно-графическая серия, сделанная по мотивам этого архива. В основе всего лежит архив, часть из которого я (правда, в виде копий, потому что оригиналы держу дома) я здесь показываю. Помимо всего прочего этот фильм снабжен текстом Гая Светония Транквилла, знаменитого историка, который оказал большое влияние и на мое историческое мировоззрение, и на проект, в частности, текст о Гае Калигуле. Этот текст примечателен тем, что Светоний дает две трактовки жизни великого императора – совершенно чудовищную, негативную и одновременно позитивную. То есть, будучи таким конъюнктурным историком, он писал одновременно две истории. И мне кажется, что это для историка чрезвычайно характерный момент, потому что когда мы мыслим об истории, мы думаем, что она линейна: будущее нам видится многообразным, а прошлое линейным. На самом деле выясняется, что прошлое чрезвычайно многообразно тоже и оно интерпретируемо. И для советской истории, и для современной русской истории это чрезвычайно актуально, потому что история на моем веку уже много раз переписывалась, мы никак не можем изжить те последствия тяжелых лет – послереволюционных и революционных – на самом деле это травма, она по-прежнему не отработана и, в силу этого, мне кажется, что общество по сию пору находится в болезненной ситуации, в отличие от немецкого общества, которое смогло эту травму пережить, проговорить, и осмыслить. Российское общество, к сожалению, этого не смогло сделать до конца. И в этом смысле проект апеллирует к идее истории на примере частной семьи. Он носит для меня терапевтический характер, как в личном смысле, так и, с другой стороны, я пытаюсь это транслировать в жизнь общества.

Дмитрий Волчек: Должен ли зритель поставить знак равенства между Калигулой и Сталиным, погубившим вашего прадеда?

Богдан Мамонов: В известной мере — да, но, с другой стороны, еще более парадоксально, что в фильме я показываю, что деяния Калигулы приписываются как бы и самому прадеду, то есть маленькому человеку, живущему в обществе. И этим я хочу продемонстрировать, что власть пытается свои преступления инкриминировать обществу и человеку, в частности. В этом, на мой взгляд, и является основная идея насилия власти. Не в том, что она физически уничтожает человека, в частности, моего прадеда, а в том, что она приписывает народу преступления, которые совершила сама.

Дмитрий Волчек: В чем обвинили вашего прадеда, он ведь был арестован до Большого террора?

Богдан Мамонов: Да, Большой террор только начался. Это было сегодня не очень известное ''Дело инженеров''. В частности, в Коломне был арестован ряд людей, а он был главным инженером в Коломне. Он покончил с собой в тюрьме.

Дмитрий Волчек: Куратору российской части выставки Томашу Гланцу я сказал, что он предложил зрителю нелегкое испытание, перенеся страшные вещи из сталинских лагерей в пространство европейского музея.

Томаш Гланц: Оказалось, что Пражская Национальная галерея – первое место в мире, где эти предметы выставлены за границей. Мы об этом не знали, и уже в процессе подготовки выставки оказалось, что ''Мемориал'' в Санкт-Петербурге, который является координатором виртуального Музея ГУЛАГа, который был создан не так давно, еще никогда не вывозил эти вещи за границы России. Так что Прага стала первым местом, где они показаны. Мы специально хотели не создавать пространство, которое чем-то напоминало бы ГУЛАГ. Это было бы цинично, бессмысленно и невозможно. Так что здесь, наоборот, очень
качественное освещение этих вещей, они выставлены как такие уникальные предметы, у каждого из них есть свое маленькое, действительно сакральное пространство, это вещи, к которым надо относиться как к реликвиям. Я не вижу в этом кощунства – это вещи, которые не должны быть показаны только в местах бывших ГУЛАГов. Я думаю, что их место сегодня (с соответствующей, конечно, интерпретацией) в Эрмитаже, в Лувре, в национальных галереях, поскольку это эстетические объекты абсолютно уникального качества и уникальной судьбы.

Дмитрий Волчек: Они Заключены в таком красном ковчеге в центре зала.

Томаш Гланц: Да, это было задумано как действительно такая сакральная зона, которая закрыта – туда можно войти только с одной стороны, и это некая, как сказал бы Илья Кабаков, ''тотальная инсталляция'' своего рода.

Дмитрий Волчек: И рядом – проект художника Владимира Архипова.

Томаш Гланц: Владимир Архипов известен тем, что он уже более 15 лет объезжает мир и находит предметы, которые возникли не как артефакты, не как произведения искусства, а для того, чтобы компенсировать некий недостаток – это свободное время, которое используется для того, чтобы как-нибудь наладить быт, создать то, что нельзя купить из-за отсутствия денег или потому, что такие вещи в магазинах не продаются, или по нежеланию покупать такие вещи, которые человек создает сам. И он создает предмет, который, с одной стороны, утилитарен, а, с другой стороны, представляет собой некий гибридный эстетический объект – антенна из вилок, странное устройство для производства самогона или ложка с дыркой внутри, которая приспособлена для мыльных пузырей. То есть предметы, которые недостаток превращает в некий избыток.

Дмитрий Волчек: Самый объемный предмет здесь – это самогонный аппарат и, надо думать, что Владимиру Архипову не потребовалось много времени, чтобы его отыскать, потому что в каждой второй ванной стоял такой самогонный аппарат, не говоря уж о деревенском доме. Но есть и действительно уникальные изобретения, существующие только в одном экземпляре, на слайдах, в основном. Опишите несколько самых ярких.

Томаш Гланц: Я очень люблю кипятильник, здесь он в виде, который некоторые знают со времен своей армейской службы. Я уже встречал людей, которые опознавали эти предметы. К их поэтике относится то, что вы только что назвали, – узнаваемость. Самогонное устройство, конечно, узнается, особенно человеком, который прожил жизнь в России. А кипятильник из лезвий, связанных проводом, тоже узнаваем для определенных слоев населения, которые прошли такой радикальный опыт кипятильный. Но, конечно, для чешской публики или, вообще, для европейской интернациональной публики....

Дмитрий Волчек: …выглядит, как какое-то страшное садистское устройство...

Томаш Гланц: …как предмет, которым собираются каким-то изощренным способом убивать.

Дмитрий Волчек: Надо сказать, что советские командировочные, экономя на всем, вывозили такие кипятильники (может быть, не с лезвиями) и за границу в свое время, в Чехословакию – уж точно.

Томаш Гланц: Здесь важно, что эти предметы в пространстве выставки создают некий ландшафт, на стене есть карты, где зритель может посмотреть, откуда этот предмет. Конечно, для художника очень важно, что у этих предметов есть своя история. Здесь также есть аудиоряд – из громкоговорителя идет голос людей, которые рассказывают о том, как они создали этот предмет. Это все очень личные истории. Свободное время может быть только индивидуальным, только персональным. Это, с одной стороны, социальный проект – счастье для общества и для всех, согласно утопиям социалистов 19 века, а, с другой стороны, не мыслимо иначе, чем части личной жизни. И здесь эта личная жизнь на таком символическом уровне воспроизводится с помощью карты и с помощью такого повествовательного ряда.

Дмитрий Волчек: Владимира Архипова я попросил рассказать о коллекции, которая состоит из двух частей – самих ''вынужденных вещей'' и их изображений.

Владимир Архипов: Основа коллекции это, конечно, вещи, а картинки и изображения этих вещей это уже некая форма донесения информации о них, то есть это способ документации.

Дмитрий Волчек: У вас есть такие мостки, сделанные из кровати. Это вы ведь не привезли к себе, это только задокументировано.

Владимир Архипов: Да, просто иногда встречаются объекты, мимо которых я пройти не могу и унести не могу. В тех случаях, когда я знаю, что второй раз сюда попасть, скорее всего, не удастся, я вынужден просто фотографировать вещи в той ситуации, в которой я оказался. А вообще я стараюсь вещи фотографировать в более или менее эстетически очищенном пространстве, для этого я таскаю с собой белый фон и на этом фоне фотографирую предметы, которые я ищу, самодельные вещи.

Дмитрий Волчек: С чего началась коллекция? Сейчас она гигантская. А первый объект где вы нашли?

Владимир Архипов: Первым объектом был крючок. Такая была история. У моего друга была дача под Москвой, они зимой там не жили, и на зиму, чтобы не оставлять вещи, мы поехали эти вещи забрать. Это было в 1994 году, и в это время я переживал такой творческий кризис – около года не знал, что делать. То, что я делал до этого времени, мне казалось уже, что не надо продолжать эту линию. Я делал такие объекты из бытовых предметов. Объекты для эстетического потребления, но из утилитарных бытовых предметов – из кастрюль, банок, сковородок, спичек, макарон.

Дмитрий Волчек: Тоже очень близкая концепция, так что этот проект вышел из предыдущего?

Владимир Архипов: Концепция совершенно другая. Визуально, может быть, немножко похоже, но, конечно, вещи, которые люди делают сами, намного убедительнее и мощнее чем то, что я делал до этого как художник, как сам автор объектов.

Дмитрий Волчек: Так что это был за крючок?

Владимир Архипов: Я полез на чердак, там вещи какие-то лежали и висели на вешалке. Я взял в охапку все вещи, которые висели на вешалке, приподнял их, и, когда снял, вдруг смотрю – все нормальные крючки, а один крючок мне показался очень странным. Он был сделан из пластмассовой зубной щетки, из которой выдрали всю щетину и еще загнули, скорее всего, на огне. В ручке зубной щетки есть дырочка, вот в эту дырочку был вбит гвоздь. Вот такой крючок попался. Так как в это время я не знал, что мне делать и, собственно, находился в поиске, этот крючок вдруг явился подсказкой, ответом на такой внутренний запрос к самому себе: что делать дальше? И именно поэтому я мог этот крючок заметить, вычленить из многих других вещей, которые были рядом и которые я до этого не замечал. Самодельные вещи, я имею в виду. А после того, как я этот крючок увидел, я сразу же вспомнил: Господи, как же я много видел подобных вещей, видел, но не замечал. И сразу вспомнил топор из молотка, который сделал мой отец, потом я вспомнил, что у него еще куча вещей подобных, у деда моего, у родственников, у друзей, у знакомых – очень много. И мне показалось, что может интересная получиться история, если хотя бы несколько десятков таких вещей собрать и показать их вместе. То есть в обычной жизни они вместе не встречаются. Такая несколько искусственная концентрация вещей в выставочном пространстве приводит к абсолютно очевидному сильному эстетическому впечатлению.
Я этого и добиваюсь, собирая эти вещи не только в России. Дело в том, что я нахожусь в разной степени владения этими вещами. Где-то вещи у меня лежат, где-то хранятся, где-то хранятся не у меня, где-то они хранятся у авторов, какие-то вещи сфотографированы и записаны с людьми интервью. Есть люди, с которыми я еще не успел записать интервью, есть вещи, которые еще не сфотографированы. То есть степень архивации этих вещей очень разная. Но если говорить о том, сколько вещей я на данный момент нашел (я не говорю, что я владею, я нашел эти вещи), то пара-тройка тысяч будет.

Дмитрий Волчек: Началось все с крошечного крючка. А какой самый громоздкий предмет в вашей коллекции? Вот на этой выставке – это большой самогонный аппарат. А что у вас в коллекции?

Владимир Архипов: Есть такой летний душ из автобусных дверей.

Дмитрий Волчек: Это я видел.

Владимир Архипов: Он сейчас находится в разобранном состоянии в Перми, там музей.

Дмитрий Волчек: Он выставлялся на выставке ''Русское бедное'' в Перми.

Владимир Архипов: И в Москве он выставлялся, в галерее Гельмана. Но на самом деле много таких есть и домов, и гаражей, и садовых домиков, которые люди сами делают. Они очень интересные, но я не захожу на территорию архитектуры. Самый большой экспонат, который я бы хотел приватизировать для выставочного пространства, это металлический гараж на колесиках. Там история такова, что земля, на которой стоит гараж, не принадлежит владельцу гаража. И периодически, когда власть начинает требовать оформить владение землей и требует взятку, заплатить за эту землю, ему проще прицепить этот гараж к своей машине и перевезти его на новое место.

Дмитрий Волчек: Это как в сказке ''Чиполино'' – Кум Тыква, который со своим домиком ходил.

Владимир Архипов: Да, только тут это все по правде, по жизни. Я просто поражен был. Он огромный, машина в него легковая взъезжает, металлический гараж. Он стоит на колесах, у него две оси. И он его не закапывает. Но как въехать в гараж, там же рама дверей? Он, когда гараж ставит, землю туда набрасывает, а, когда надо ему переехать, он гараж откапывает и перевозит его.

Дмитрий Волчек: Если с искусствоведческой точки зрения, это ведь отчасти ар-брют, но не совсем, где-то сбоку. Как вы это для себя определяете, что это?

Владимир Архипов: Изначально, я думаю, что эти вещи – следы творчества людей, потому как большинство авторов этих вещей не мыслят в эстетических категориях. И мне приятно и интересно быть первооткрывателем этого эстетического качества, которое в этих вещах заложено, но сами люди не осознают и не оценивают его. И мне думается, что это самое интересное, потому как вещь эстетически отрефлексированная автором, она подается... Если есть эстетическая рефлексия, то это уже дизайнер, это уже художник, и это было бы уже не интересно, это была бы обычная работа куратора с обычными художниками. В моем случае эти авторы художниками не являются, они – творцы. А я уже, выставляя это искусство в выставочных пространствах, на интернет-сайте или издавая книги, выявляю некую эстетическую составляющую предмета. А вещи эти вызваны к жизни не логикой художника, а логикой простого человека, которому эта вещь была позарез нужна, иначе бы она просто не появилась. Ведь художник, в отличие от простого человека, он по своей воле (по заказу искусства, можно сказать) делает эстетически ценную вещь. А эти люди отличаются от художников тем, что они, хотя и делают эти вещи, но не подозревают об этом. И у нас получается очень интересный симбиоз. Я же не присваиваю авторство себе, а оставляю авторство за людьми, которые сделали эту вещь. И они отвечают за эстетическую непрочность этих вещей, за творческую часть, а я отвечаю за часть искусствоведческую или за область эстетической рефлексии. И мне кажется, что это очень интересное сочетание – перенос центра тяжести со своего эгоцентричного ''я'' на некоего человека, который сделал эту вещь и, по сути дела, является автором. Мне кажутся очень важными для современного состояния искусства подобные технологии перенесения центра внимания со своего ''я'' на ''я'' другого человека. На мой взгляд, сегодня необходимо движение о парадигмы ''я – художник'' к парадигме ''он – художник'', то есть интересоваться и выявлять творческое начало в другом человеке. И, как это ни странно, от этого можно получить огромное удовольствие. Я до сих пор этим проектом занимаюсь, уже больше 15 лет, и каждая новая вещь, которую я вижу, она меня восхищает, и я очень радуюсь, когда у нас получается разговор, диалог с автором вещи. Бывает, что люди всю жизнь ждут, когда кто-то их спросит об этой вещи. Например, я здесь, в Праге, нашел такие самодельные щетки, сетки, которыми выравнивают корт теннисный. И человек, я его просто не мог остановить, нам час целый рассказывал про игру в теннис, как готовится площадка, почему они вот эту сетку самодельную придумали. Оказывается, именно он и его команда придумали эти сетки, которыми выравнивают корт, и после них весь мир стал пользоваться подобными приспособлениями. То есть они сейчас выпускаются промышленным образом, а тогда это они делали, лет 40 назад. Одну такую штуку я нашел, сфотографировал.

Дмитрий Волчек: Не удалось заполучить экземпляр?

Владимир Архипов: Я не просил у него. Я сейчас собираю материал не для выставки, а для книги. Я начал готовить издание мировой книги об этом уникальном явлении – о самостоятельном изготовлении бытовой функциональной вещи людьми. Оказывается, это какая-то потребность людей делать такие вещи, даже тогда, когда человек мог бы купить такую вещь. А он ее берет и делает.

Дмитрий Волчек: В советской части вашей экспозиции очень многие вещи были порождены дефицитом. Но вы путешествуете по миру и понятно, что какой-нибудь мастер-француз вообще не задумывается о том, что купить это невозможно, у него совершенно другая мотивация. Как отличаются эти советские объекты от тех объектов, которые вы находите в странах, где такого тотального дефицита не было?

Владимир Архипов: Так как Советский Союз был закрыт всевозможными заборами, то, естественно, что исходная материальная культура была совершенно другой. Я имею в виду, что размеры кирпича или стандарты обработки досок были другими, они не совпадали с европейскими или американскими. И так как это была изолированная материальная культура, то она была, безусловно, своеобразной. И телевизоры, и машины, и табуретки, и ведра со сковородками – они все были такими, которых в мире не было. Так как был дефицит, часто люди переделывали то, что было когда-то сковородкой, чайником или корытом, во что-то другое.

Дмитрий Волчек: Вилку в телевизионную антенну.

Владимир Архипов: Я задаю людям уже 15 лет вопрос, каждый раз я спрашиваю: ''Почему вы это сделали?''. И надеюсь услышать какой-то очень важный для себя ответ. То есть для меня это форма творчества, я пытаюсь раскрыть секрет – как у людей такие штуки получаются. Ведь для художника важно открыть некую содержательно новую визуальность. А эти люди понятия не имеют о таких художественных задачах, но, тем не менее, умудряются создавать такие убедительные вещи, что художникам остается только завидовать, мне кажется. В общем, при попытках получить готовый рецепт формотворчества получаются какие-то банальные ответы: ''А я так хотел'', ''А я так могу'', ''А зачем я буду покупать, раз я могу сделать?''. Но тут очень много такой тонкой психологии. Я не профессиональный психолог, поэтому мне трудно комментировать. Мне кажется, что часто люди прячутся за этими отговорками, что вещь есть, в магазине продается, но нет денег ее купить. Но иногда люди в открытую говорят: ''Зачем я буду покупать? Я сделаю лучше, и мне это будет дешевле''. Разные ответы, но мне кажется, что в тех случаях, когда у людей есть деньги, а они все равно
такие вещи делают, это какая-то форма выражения творческого потенциала человека. То есть мне кажется, что мы все-таки рождаемся творцами, а не потребителями. Этот творческий акт, несмотря на то, что он, казалось бы, вынужденный акт – необходима какая-то вещь, человек берет и делает – здесь такой странный сплав нужды, необходимости и какого-то изобретательства, вдохновения, творчества в чистом виде. Просто потому, что творчество не требует оценки, человек эту вещь делает, но не выставляет, не показывает никому, не нужен кто-то, кто бы оценил этот результат. А у художника другая ситуация – произведение искусства немыслимо вне оценок, мы всегда предполагаем, что есть кто-то, кто это должен оценить. И в этом я нашел некий способ, выход, во всяком случае, пытаюсь решить проблему. Художник изначально существует в поле эстетики, в поле неких ожиданий актуальности, и так далее. И, создавая любое произведение искусства, практически любой художник думает о том, насколько оно адекватно, актуально или как это можно продать. И все эти вещи, к сожалению, очень сильно влияют на то, что, в результате, художник делает. Я не могу похвастаться тем, что я свободен и чист от этих влияний, я очень чувствую сильное давление и рынка, и кураторов, и очень много всего, что на самом деле мешает заниматься Искусством с большой буквы.

Дмитрий Волчек: Но вот этот-то проект совсем не рыночный, это не продается?

Владимир Архипов: Практически, да. Мне нравится, что эти люди, как раз не понимая, не чувствуя, не ощущая на себе никаких давлений рынка, кураторского давления, ожидания актуальности, они тем не менее, делают такие потрясающие вещи, которые эстетически развитые люди, по-моему, могут оценить, которых они восхищают, и я это вижу на выставках.

Дмитрий Волчек: Вот именно в пространстве галереи это выглядит совершенно по-другому, и выглядит очень здорово.

Владимир Архипов: Но это именно потому, что в бытовом пространстве бытовые вещи....

Дмитрий Волчек: Заглушаются.

Владимир Архипов: Да, они же находятся в естественном окружении. А художник и искусство, что делают? Они невидимое делают видимым. Оно как бы видимое, его никто не прячет, но для того, чтобы его заметить, надо создать некие искусственные условия – белый фон или белый куб. И только галереи, музеи или выставочные пространства, специально предназначенные для этого, могут высветить те качества, которые в повседневной жизни практически незаметны.

Дмитрий Волчек: Понятно, что все предметы, которые вы собрали, по-своему поразительные, но было ли что-то такое, что вас ошеломило по-настоящему и до сих пор вам кажется необъяснимым?

Владимир Архипов: Нет. Это связано с тем, насколько ты можешь представить себе потребность в подобной вещи. Так как я реально этими вещами не пользуюсь, и мне в голову не приходит что-то подобное сделать, то поражает практически любая вещь. Обычно бывает так, что самые сильные впечатления – от последней найденной вещи. Самое удивительное, что я думал раньше, что может быть сто-двести вещей визуально интересных, разнообразных, не повторяющихся и, найдя сто или двести вещей, проект мой кончится. Оказалось – ничего подобного! Когда я увидел двести первую вещь, я понял, что это бесконечный проект.

Дмитрий Волчек: Это будущий музей.

Владимир Архипов: Да, потому что люди же не когда-то делали, не в каком-то историческом прошлом эти вещи, они их делают сегодня, они их делают сейчас.

Дмитрий Волчек: Сейчас все-таки меньше, наверное?

Владимир Архипов: Нет, изменилась материальная среда, материальная культура изменилась, но и вещи эти изменились. Это поразительно, что помимо того, что это может быть показано, воспринято как искусство, это же еще является документальной частью современной культуры. В принципе, насколько я знаю, не так много стратегий архивирования современной материальной культуры, их можно по пальцам перечесть, и очень много таких поп концепций, с моей точки зрения, не очень глубоких и интересных, но вещи самодельные, которые существуют во всех странах мира сегодня и продолжают возникать. Вот я два месяца назад был в Америке, нашел 27 вещей – за месяц и без особой помощи.

Дмитрий Волчек: А в Африке вы не были?

Владимир Архипов: Африка мне не интересна, потому что понятно, что там настолько низкий уровень жизни, что это автоматически должно к этому приводить. Меня же поражает и удивляет другое – как в богатых европейских странах, в Америке, несмотря на то, что люди ездят на нескольких машинах, у них несколько мест, где они живут, несмотря на это у них все равно есть самодельные вещи.

Дмитрий Волчек: Вряд ли самогонные аппараты?

Владимир Архипов: Кстати, в Австрии у многих фермеров есть самодельные самогонные аппараты. Они сделаны профессионально, они на 100, 200, 300 литров. В России для этого ведра или бочки достаточно, а у них достаточно профессиональное оборудование, которое они заказывают где-то или сами делают. Вы как раз про музей сказали, это на самом деле это очень интересная история, параллельная. Потому что эти вещи вчера были, возникают сегодня и будут завтра. Это необъяснимо. Это форма выражения творческого потенциала в человеке – кто-то пишет стихи, кто-то музыку сочиняет, кто-то танцует, кто-то поет, а есть люди, у которых творческий потенциал выражается в такой странной форме. Это форма выражения, это просто совершенно отдельная феноменальная история. Можно делать музей и отслеживать в нем последствия изменения материальной культуры. Потому что у нас пластиковых бутылок не было, а сейчас они везде и, естественно, люди начали из них что-то делать. Потом эти пластиковые бутылки заменятся на какие-то другие, и это тоже отразится на том, какие самодельные вещи люди будут делать. 50 лет назад пластиковой бутылки, наверное, не существовало, насколько я могу судить, и не было этих вещей. Конечно, есть какие-то музеи, которые имеют производители пластиковых бутылок, где выставлены эти бутылки. Может быть, такой музей и существует, музей образцов продукции, изготовленной какой-то фирмой. Но какое отражение в материальной культуре получил этот продукт – я не знаю, нет таких стратегий, по-моему.


Можно отследить появление материальной культуры, всех этих вещей, которые появляются, что называется, легально, то есть известен производитель, разработчик и производство санкционировано. У меня же авторы этих вещей, их производство никто не санкционировал и делаются эти вещи в единственном экземпляре, что тоже является признаком искусства.

Дмитрий Волчек: Я попросил художника Виктора Пивоварова поделиться своими впечатлениями от предметов из коллекции Владимира Архипова, представленной в Праге на выставке ''Досуг''.

Виктор Пивоваров: Они очень остроумные и совершенно замечательно смотрятся в пространстве современного музея в силу их неуклюжести, убогости. Вообще все эти качества, когда они присутствуют в искусстве, безукоризненно смотрятся в пространстве современного музея.