Иван Толстой: У микрофона Андрей Гаврилов и Иван Толстой. Наша программа сегодня посвящена фигуре, о которой столько сказано в последние годы и в последние месяцы, конечно, в связи с кончиной Елены Георгиевны, что по началу я не знал, стоит ли браться за жизнь Елены Боннэр прямо сейчас в нашем ''Алфавите инакомыслия'', по порядку. Я думал, может быть, немного отложить разговор о Елене Георгиевне, скажем, дать ее биографию и проблемы, с которыми она сталкивалась, решала и обсуждала в своей публицистике, в программе на букву ''С'', где мы будем говорить об Андрее Дмитриевиче Сахарове, или в каком-то другом месте нашего цикла. Тем не менее, мы пришли к решению говорить о Елене Боннер прямо сейчас. Я хотел бы узнать, Андрей, и, наверное, нашим слушателям было бы интересно, в чем была такая наша мотивация?
Андрей Гаврилов: Во-первых, мне представляется, что говорили о человеке много в последнее время или не говорили вообще в последние годы, не может стать определяющим фактором для включения или не включения этого человека в наш цикл. Мы говорим о людях, которые определили само понятие инакомыслия, которые помогли очень многим взглянуть по-другому, то есть мыслить свободно, инако, двигаться к чему-то, к чему, наверное, все стремятся - к внутренней свободе и внешней, и это главное определяющее. И мне представляется (и не только мне, мы вместе пришли к этому выводу), что было бы абсолютно неверно и, даже, в чем-то преступно сводить жизнь Елены Георгиевны Боннэр лишь к тому, что она жена Сахарова.
Я знаю, есть такие точки зрения, причем есть люди, которые ее всячески поддерживали, есть люди, которые ее поливали грязью и продолжают даже после ее кончины это делать, которые пишут ''верная спутница'' или, наоборот, ''та гарпия, которая увела Сахарова с истинного пути''. То есть всегда ее привязывают к имени Сахарова. Это понятно, но не совсем естественно, потому что правозащитная деятельность Елены Боннер началась до ее замужества, даже до ее встречи с Андреем Сахаровым. Поэтому мне представляется, что не может быть сомнений в том, что она - отдельная личность, отдельная сильная фигура, человек, без которого ''Алфавит инакомыслия'', с моей точки зрения, был бы абсолютно неполным.
Иван Толстой: Соглашусь с вами, Андрей, здесь у нас с вами борьба хорошего с лучшим начинается. Я тоже считаю, что Елена Георгиевна, может быть, в начале своего пути, в начале своей известности в кругу инакомыслящих жила в несколько отраженном от Сахарова свете. Когда говорили о Сахарове, то, естественным образом, переходили и к Елене Боннэр, она не была полностью самостоятельной фигурой. Но когда скончался Андрей Дмитриевич и когда надо было найти в себе силы, волю и понимание масштаба этого человека, когда это все случилось, тогда Елена Боннэр стала не просто отражать чужой свет, но, я бы сказал, что и Андрей Дмитриевич Сахаров эти десятилетия существовал, в том числе, в том свете, который исходил от деятельности Елены Георгиевны. Она стала во многом определять память об Андрее Дмитриевиче Сахарове. Я говорю, конечно, и о создании музея его имени, и о создании фонда, и об издании его книг, и о переиздании их, и так далее. Словом, фигура Елены Боннэр, на мой взгляд, это такая интегральная величина, которая поначалу жила в отраженном от Сахарова свете, а затем сама стала, безусловно, тем светом, тем источником, в котором мы видели и правозащитное движение в целом.
Андрей, а когда для вас имя Боннэр прозвучало в первый раз и с чем оно было связано? Помните ли вы эти годы или эту эпоху?
Андрей Гаврилов: Я помню, что я впервые обратил внимание на фамилию Боннэр в каком-то самиздатовском материале - там не было имени, был только инициал, поэтому не было понятно, или я не знал, о мужчине или женщине идет речь. Если не ошибаюсь, это было перечисление тех правозащитников, которые в конце 60-х или в начале 70-х годов ездили присутствовать на процессы диссидентов. Я хочу сказать, что фраза, может быть, прозвучала не очень удачно, но здесь нужно прояснить: это было безумно важно, когда на судебные процессы новоявленных ''врагов народа'' приезжали люди их поддерживать, даже если их не пускали в зал. Когда подсудимого вводили в здание суда или выводили, он все-таки видел людей, которые разделяли его точку зрения и, как могли, морально поддерживали своим присутствием. Эти люди очень рисковали, потому что их тут же брали на заметку, их фотографировали, их часто арестовывали, выгоняли с работы. Так вот, Елена Боннэр была одной из тех, кто приезжал на такие процессы. По-моему, это был какой-то репортаж в ''Хронике текущих событий'', и там я впервые обратил внимание на эту фамилию только потому, что она была нерусская, и я не знал раньше, что это за человек. Потом фамилия стала появляться все чаще и чаще, и в какой-то момент мне сказали: ''Да как ты не знаешь? Это же жена Андрея Сахарова''. Если в это время их брак еще не был официально зарегистрирован, уже в народе ее называли ''женой Андрея Сахарова''.
Иван Толстой: Андрей, давайте обратимся к основным фактам биографии нашей героини.
Я хочу сказать, что даже мы с вами, Иван, все время невольно сбиваемся на то, что Елена Георгиевна Боннэр, хочешь - не хочешь, но как бы светила отраженным светом при Андрее Дмитриевиче Сахарове, но надо сказать, что к моменту их знакомства она была абсолютно взрослым, состоявшимся, абсолютно четко представляющим себе, что она хочет человеком, потому что всю войну она прошла как медсестра, получила очень серьезное ранение, выжила, как мы теперь понимаем, практически чудом, и 9 мая 1945 года она встретила в Австрии, в районе Инсбрука. Только в конце 1945 года она была демобилизована и вернулась в Ленинград.
Здесь надо сказать, что вся ее семья была репрессирована в 1937 году, и мать ее была реабилитирована только в 1954 году. С 1947 по 1953 год Елена Боннэр обучалась в Первом Ленинградском медицинском институте, откуда была изгнана за то, что не совсем правильно высказывалась по поводу ''Дела о сионистском заговоре в МГБ'' - Министерстве Государственной Безопасности. За такие высказывания, к счастью (чуть-чуть все-таки было непонятное время), ее не посадили, но тут же выгнали с ''волчьим билетом'', который был отменен только после смерти Сталина, и она смогла продолжать свое образование. После окончания института она работала врачом, причем самым простым врачом, участковым, и, что самое забавное было для меня, я этого не знал, она была удостоена звания Отличник здравоохранения СССР.
Независимость мышления, которая проявилась в ее реакции на ''Дело о сионистском заговоре в МГБ'', ярко проявилась чуть и позже. В 1959 году Елена Боннэр вступила в КПСС, откуда вышла в 1972 году, но фактически она покинула ряды партии в 1968 году: на нее огромное впечатление произвели события 1968 года в Чехословакии - ввод танков и подавление Пражской весны. Официальная формулировка, почему она покинула ряды КПСС в 1972 году, была: ''несоответствие жизненных убеждений политике партии''. И вот во второй половине 60-х - начале 70-х началось то, о чем я говорил, - она начала ездить на процессы над политзаключенными, над диссидентами.
Во время одной из таких поездок, в Калуге, (если не ошибаюсь, это был 1970 год, это был процесс над Револьтом Пименовым), она и познакомилась с академиком Андреем Сахаровым, за которого вышла замуж в 1972 году.
Фамилия Елены Боннэр очень ярко прозвучала в связи с историей о передаче дневников ''самолетчика'' Эдуарда Кузнецова на Запад. Я думаю, что мы еще будем об этом говорить не раз, история очень громкая, очень интересная, но в двух словах напомню, что Эдуард Кузнецов был один из тех, кто был арестован за намерение захватить самолет и на этом самолете с группой единомышленников улететь на Запад. Когда он был арестован, то в диссидентской среде возникли его дневники, которые он писал до ареста и даже умудрился продолжить какое-то время после ареста. Елена Боннэр была одной из тех, кто организовал передачу этих дневников на Запад. Это был жуткий удар для КГБ, для советской власти, потому что это была точка зрения человека, которого было так легко обвинить в том, что мы сейчас называем терроризмом, и точка зрения, которая несколько переворачивала симпатии читателей, сочувствие широкой аудитории, показывала, что для этой группы людей, может быть, это был единственный выход. Вопрос сложный, но, по крайней мере вся читающая публика на Западе и те, кто имел доступ к самиздату здесь, получили вторую точку зрения, получили возможность решать самим, а это и есть самое главное, что есть в инакомыслии, — возможность решать самому, а не довольствоваться той жвачкой, которую тебе дает та или иная сторона. В связи с передачей этих дневников Елену Боннэр неоднократно таскали на допросы, и в этот момент, я так понимаю, ее жизнь при советской власти осложнилась решительно. Все-таки советская власть побаивалась Андрея Сахарова, и зонтик его влияния немножечко укрывал (первый год или первые два года совместной жизни) Елену Георгиевну от слишком пристального и наглого внимания КГБ. Здесь уже КГБ решило, что она зашла слишком далеко. Тем более, что примерно тогда же она основала ''Фонд помощи детям политзаключенных''. В этот фонд была передана полученная Сахаровым премия Чинно дель Дука.
Иван Толстой: Коль уж вы, Андрей, упомянули итальянскую премию, я хочу сказать, что в нашем звуковой архиве сохранились некоторые исторические записи. Не в связи с премией Чинно дель Дука, но в связи с другой, также присужденной Андрею Сахарову в 1975-м году. Это римская премия имени Аделаиды Рестори, получить которую от имени Сахарова выпало Елене Георгиевне. Вот фрагменты посвященной этому радиопередачи 27 сентября 1975 года. Репортаж Кирилла Хенкина.
Кирилл Хенкин: Премия имени Аделаиды Рестори, знаменитой итальянской актрисы и общественной деятельницы прошлого и начала нашего века, ежегодно присуждается выдающимся женщинам Италии. Премией отмечаются как профессиональные заслуги, так и общественная деятельность или выдающиеся моральные и человеческие качества. Среди ранее награжденных - писательницы, общественные деятельницы, актрисы, танцовщицы или просто многодетные матери. Следует подчеркнуть, что Культурный центр имени Аделаиды Рестори - организация сугубо внеполитическая и внепартийная. Нарушая собственную традицию, Культурный центр, обычно награждающий итальянок, решил, по случаю Международного женского года, расширить круг лауреаток, поэтому среди награждённых женщин была и Елена Георгиевна Сахарова-Боннэр, находящаяся в Италии для лечения тяжелой болезни глаз. Ее недавно оперировали в клинке Университета города Сиена. Вручение премии проходило в торжественной обстановке в одной из крупных гостиниц Рима. Народу было много и в зале, и на эстраде, где находились президиум и награжденные. Но Елена Сахарова-Боннэр была, естественно, в центре всеобщего внимания - ее снимали фотографы, к ней обращались с вопросами журналисты. Но вот раздалось ее имя.
Ведущий: Елена Сахарова-Боннэр.
Кирилл Хенкин: В кратком выступлении обозреватель Итальянского радио, представлявший лауреаток, сказал, что в лице Елены Боннэр Культурный центр хотел отметить заслуги академика Андрея Дмитриевича Сахарова. Елена Боннэр ответила:
Елена Боннэр: Я благодарна президенту Общества Аделаиды Рестори и членам Общества, собравшимся в этом зале. Я не считаю, что эта премия только моему мужу, я считаю, что в моем лице Общество Аделаиды Ретсори награждает этим высоким дипломом всех моих подруг, которые в трудных, подчас неописуемо трудных условиях нашей жизни всегда бывают верными друзьями и находят в себе силы помогать тем, кто нуждается в их помощи, помогать семьям заключенных, помогать детям в этих семьях, и я считаю, что эта премия является залогом или основанием для еще более тесной дружбы женщин всего мира, направленной на добро.
Кирилл Хенкин: После церемонии вручения премий Елену Сахарову-Боннэр окружили журналисты.
''Почему диссидентами в России являются только интеллектуалы?'' - спросил один журналист.
Елена Боннэр: Почему только интеллектуалы? Есть совсем не высокие интеллектуалы, отдельные группы верующих, в частности, баптистов, много преследуют пятидесятников, некоторые другие группы верующих, есть диссидентское движение на национальных окраинах Советского Союза, есть борьба людей за право на выезд, среди них много немцев. Немцы не относятся в Советским Союзе к категории высокоинтеллектуальных или, даже, высокообразованных людей, большинство из них получило невысокое образование именно в связи со своей немецкой национальностью. Также борьбой за право на выезд занимаются и отдельные группы и среди евреев, и среди других представителей разных национальностей Советского Союза.
Кирилл Хенкин: Вопросы многих журналистов сводились к одному: стал бы Сахаров тем, чем он стал, не будь вас рядом с ним?
Елена Боннэр: Сахаров стал Сахаровым и без меня. С 1968 году Сахаров написал "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе" - я тогда не была даже знакома с Сахаровым. Я впервые услышала имя Сахарова только в связи с этой книгой. Как всякий умный человек, Сахаров изменяется и внутренне и, вообще, в связи с тем, как изменяется мир, среда, наша страна и люди, которые около него - все это комплексно воздействует на каждого человека. И через 7 лет в новой книге ''О стране и мире'' Сахаров говорит о том, что, в основном, не отходя от главных положений, размышлений, он по-другому оценивает ситуацию внутри страны и в других странах, и в основных положениях теперь оценивает мир по-другому.
Иван Толстой: 1975-й год был отмечен главным для академика Сахарова событием – присуждением ему Нобелевской премии мира. И эту премию, как и все прочие в годы советской власти, Андрей Дмитриевич поехать получать не решился, опасаясь, что граница за его спиной захлопнется. В Осло полетела его жена. 10 декабря 75 года Радио Свобода организовало прямой репортаж из Норвегии. Нашими корреспондентами в Осло были Владимир Матусевич и Александр Перуанский.
Владимир Матусевич: У микрофона Владимир Матусевич. Я нахожусь на Университетской площади. Несколько часов тому назад здесь, в актовом зале Университета, состоялось торжественное вручение Нобелевской премии мира за 1975 год. А вот сейчас здесь, вечером того же дня, на Университетской площади собираются тысячи людей, которые хотят участвовать в митинге и последующем факельном шествии. Каждый из присутствующий держит факел, и эти факелы заливают мягким, живым, ровным светом огромную Университетскую площадь.
На трибуне представитель Норвежского комитета солидарности работников умственного труда архитектор Эйгель Нансен, внук знаменитого Фритьофа Нансена — имя, которое упоминают в Советском Союзе с благодарностью, как человека, помогавшего населению Советского Союза в далекие 20-е годы. Эйгель Нансен приветствует всех пришедших, благодарит их за то, что они пришли сегодня, в суровое время, когда мир полон насилия, презрения к элементарным человеческим правам и свободам, пришли, чтобы выразить свою поддержку в борьбе за эти права. Главный вход в университетское здание украшен двумя большими лозунгами. На одном написано - ''Поддерживайте борьбу за права человека!'', на втором - ''Поддерживайте борьбу Сахарова за права человека!''. Эйгель Нансен обращается к людям, заполнившим площадь, освещенную факелами, и выражает надежду, что так же как эти факелы разгоняют морозный декабрьский мрак, так и солидарность людей, собравшихся на этот митинг, поможет борьбе с мраком бесправия, с мраком циничного попрания человеческих прав и свобод. Нансен говорит: ''Уже многие люди доказали, что отдельный человек может бросить дерзкий, мужественный вызов мощному режиму в борьбе за права человека и добиться многого''. Он называет имена лауреатов Нобелевской премии мира Мартина Лютера Кинга, Рене Кассена и, естественно, виновника сегодняшнего торжества Андрея Дмитриевича Сахарова. '''Сегодня,- продолжает оратор, - такие люди как Андрей Дмитриевич Сахаров являются совестью человечества, олицетворяют собой надежду человечества на то, что правда и справедливость могут и должны победить в этом мире''.
(Крики ''Ура!'')
Как вы слышали, это было ''ура!'', которое участники факельного шествия, проходящие сейчас мимо Гранд Отеля, прокричали в честь Елены Боннэр, которая стоит на балконе и которую приветствуют участники факельного шествия, растянувшиеся по всей главной улице Осло Карл-Юханс-Гате.
Крики толпы: Спасибо!
Елена Боннэр: Спасибо вам!
Иван Толстой: На следующий день после торжественного вручения отсутствовавшему Сахарову Нобелевской премии мира 75-го года, Елена Боннэр в Осло отвечала на вопросы журналистов во время пресс-конференции. Архивная программа Радио Свобода.
Диктор: Первый вопрос, который был задан Елене Боннэр, гласил: ''Каково, по вашему мнению, будет изменение, которые произойдет во внутреннем отношении советских властей или во внутренней политике Советского Союза по отношению к инакомыслящим? Приведет ли это к каким бы то ни было реформам в Советском Союзе в области претворения в жизнь прав человека?''.
Елена Боннэр: Хорошо, я немножко отвечу наоборот на ваш вопрос. Вначале - о Нобелевской премии. Конечно, присуждение Нобелевской премии является большой личной радостью Сахарова и большой радостью многих в Советском Союзе и других странах Восточной Европы, которые следят со вниманием и надеждой за его деятельностью и, по мере сил, помогают ему в ней. Конечно, Нобелевская премия и привлечение таким образом внимания к академику Сахарову и к его общественной деятельности является защитой академика Сахарова. Но повлияет ли Нобелевская премия на изменения в Советском Союзе и на демократизацию - на этот вопрос я ответить не могу. Полагаю, что это не сможет повлиять, однако, она является фактором привлечения западного внимания к тому делу, которое ведет Сахаров. А мы все, и вы лучше меня, знаем, что общественное мнение Запада способно влиять на политику руководства своих государств. И в этом плане Нобелевская премия также имеет очень большое значение. Я глубоко убеждена, что изменения внутри Советского Союза в плане его демократизации, либерализации и открытости общества зависят от политики и, в основном, экономической политики Запада.
Диктор: Следующий вопрос был снова обращен к Елене Боннэр, которую спросили, как она полагает, возымеет ли какое-нибудь отношение присуждение Нобелевской премии на связь ее семьи, на почтовую и телефонную связь, с внешним миром в будущем?
Елена Боннэр: Вот это время, что я нахожусь на Западе, не регулярно, не всегда и не очень точно, но мы с мужем имели связь - и телефонную, и письменную. Когда я вернусь, мне кажется, это будет зависеть от вас, от вашей настойчивости, от вашего требования выполнения почтовых конвенций и других соглашений, которые подписывал Советский Союз. Если вы будете спокойно относиться к тому, что вам, Западу, не дают связи с Сахаровым, связи не будет, если вы будете неспокойны по этому поводу, то связь, наверное, будет.
Диктор: На следующий вопрос - оказывают ли давление власти на детей, родители которых являются инакомыслящими, - супруга академика Сахарова ответила:
Елена Боннэр: Ну, это сложный большой вопрос. Дети диссидентов, как только они вырастают из школьного возраста, практически лишены возможности получать хорошее образование, работать по специальности, то есть жить нормальной жизнью. Они фактически бывают вынуждены идти в диссиденты. У нас даже, смеясь, говорят, что ''демократы размножаются естественным путем''. Я хочу добавить, что так происходит не только в России. Насколько мне известно из книги ''Семь писем из Праги'', то же самое происходит и в Чехословакии, и в других странах Восточной Европы. И это самый большой, самый трудный, самый тяжелый вопрос для диссидентов - судьба их детей.
Диктор: На следующий вопрос - верно ли, что власти угрожали ее внуку, сыну Тани - Елена Боннэр ответила:
Елена Боннэр: Мы получили письмо незадолго до ареста Сергея Ковалева в декабре прошлого года, я говорю ''незадолго до ареста Ковалева'', потому что Ковалев считал, что по этому поводу обязательно должно быть письмо - общий протест. Он его не успел сочинить. Подписанты бы нашлись. В этом письме было сказано, я буду его цитировать, что ''ваша деятельность вызывает такую реакцию правительства, вынуждает на реакцию правительство'' - в письме были вложены заявления Громыко по поводу поправки Джексона. ''Если вы не прекратите вашей деятельности, то мы будем вынуждены принять меры. Начнем мы, как вы, видимо, понимаете, с известных вам Янкелевичей сразу после очередной вашей выходки''. И письмо было подписано ''ЦК Русской христианской партии''. Мы не знаем такой партии в Советском Союзе. Янкелевичи - это фамилия моего зятя и моего внука, которому тогда не было еще года. После этого, через несколько дней, к моему зятю на улице подошли два человека (мы можем безошибочно определять, из КГБ они или не из КГБ), и они сказали: ''Если Сахаров не прекратит своей деятельности, будешь валяться на этой помойке, мы все равно доберемся до тебя и твоего сына''. Вот это вариант угроз. Есть угрозы по телефону, есть угрозы в письмах другие - вкладывают в конверты, меняя содержание писем, рисунки с угрозами. Много вариантов травли существует. Вот о детях я еще хочу сказать. Здесь присутствует писатель Виктор Некрасов, а его дети остались в России, их не пускают сюда, но одновременно им не дают толком жить и там - они выгнаны с работы, безработные, значит, им грозит обвинение в тунеядстве, им просто грозит гибель от нужды, потому что они не имеют средств к существованию. В Советском Союзе человек, который не работает, не имеет, чем жить.
Иван Толстой: Андрей, прошу Вас, вернемся к летописи жизни Елены Георгиевны.
Андрей Гаврилов: В мае 1976 года Елена Боннэр подписала учредительный документ Московской Хельсинкской группы, в 1980-м году вместе с Андреем Сахаровым она отправилась в ссылку в город Горький, а в 1984 году в Горьком, Горьковским областным судом она была признана виновной по статье 190-1 УК Российский Федерации, а именно ''клевета на советский общественный и государственный строй'', и была приговорена к ссылке, но, к счастью, было решено, что ссылку она будет отбывать по месту высылки мужа, то есть в том самом городе Горьком.
Иван Толстой: В архиве Свободы сохранилось ценное свидетельство друга сахаровской семьи о пребывании Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны в ссылке. Программа ''Документы и люди'', ведет Аля Федосеева. 25 февраля 1984 года.
Аля Федосеева: Наталья Викторовна Гессе - давний и близкий друг семьи академика Сахарова и, в отличие от остальных сахаровских друзей, ей, можно сказать, повезло. За четыре года бессудной ссылки Сахарова и полнейшей его изоляции в Горьком от иногородних друзей Наталье Викторовне удалось семь раз повидать своего старого друга. Правда, шесть из этих семи свиданий назначались тайком и проходили на улице. Большое интервью, которое дала в Вене Владимиру Тольцу эмигрировавшая в начале февраля из Советского Союза Наталья Викторовна Гессе, легло в основу цикла программ. Ее рассказ - уникальное свидетельство о тех преследованиях, которым постоянно повергаются Сахаров и его тяжело больная жена Елена Боннэр, о том тотальном, неусыпном контроле компетентных органов КГБ, под которым они ежеминутно находятся. Передаю микрофон Владимиру Тольцу.
Владимир Тольц: В одной из предыдущих передач Наталья Викторовна Гессе, рассказывая о подслушивании органами горьковский квартиры Сахарова, привела следующий пример. Стоило ей, находясь там, сообщить вслух, что приветственных писем Сахарову приходит существенно больше, чем осуждающих (так было в первые дни сахаровской ссылки), со следующего дня дружественные письма перестали приходить совершенно. Наталья Гессе продолжает свой рассказ о тотальной слежке за Сахаровым. Включаем запись.
Наталья Гессе: Второй случай был уже без меня, я слышала о нем от Елены Георгиевны. Она подошла к окну и, глядя на безрадостный пустырь полный мусора и на шоссе за этим пустырем, по которому валили с ревом грузовики, сказала:
Из московского окна
Площадь Красная видна,
А из этого окошка -
только улицы немножко,
Сор и всякое говно.
Лучше не смотреть в окно.
И потом, обратившись к Андрею Дмитриевичу, который стоял за ее плечом, сказала: ''Знаешь, Андрей, я, кажется, сфотографирую это и пошлю на Запад - пускай посмотрят на этот прекрасный пейзаж''. На следующий день приехали три грузовика, вывалили солдатиков, которые убрали мусор перед окнами с пустыря. На что Елена Георгиевна говорила, шутя: ''Я им таким образом наведу порядок в Горьком''.
Я уже говорила, что ему запрещено переступать пределы Горького, выйти за столб с надписью ''Горький'', но и в пределах Горького тоже - дом стоит на выезде, потом идет овраг и, еще в пределах Горького, такой пустырь, поросший густым осинничком. Однажды Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна пошли гулять по узенькой тропиночке. Как и положено, за ними увязались двое в штатском. Сахаровы, переглянувшись, разошлись в разные стороны от дорожки и спрятались в густых зарослях. Агенты заметались, потеряв их, через три минуты прилетел вертолет, который снизился метров до пяти и перепуганные, свирепые лица кэгэбистов смотрели из всех окон вертолета, пытаясь обнаружить их. Таким образом, от этого всевышнего ока КГБ не спрячешься нигде, даже в густых зарослях осинника.
Способы их изоляции имеют иногда довольно забавный характер. В Горький приехал известный музыкант, московский гастролер, и им захотелось пойти на концерт. Они пришли, купили билет заранее в кассе, а потом пришли на концерт. Билеты у них были в пятом ряду, и они с изумлением и недоумением обнаружили, что пять рядов вокруг них был пусты - четыре ряда перед ними и их ряд. Позади них ряд занимали гэбэшники. После этого Сахаровы избегали ходить на концерты, они ограничивались кино, где в темноте не так на них обращали внимание.
Иван Толстой: Андрей, продолжим летопись.
Андрей Гаврилов: В Москву Елена Боннэр вместе с Андреем Сахаровым вернулись в 1987 году, после исторического события, когда к ним на квартиру в городе Горький пришел человек под видом телефонного монтера, почти ничего не говоря, поставил телефонный аппарат, куда-то его включил и раздался звонок от Михаила Горбачева, который сообщил, что их ссылка закончена. Может быть, не так театрально это все происходило, но, по сути, это было так. Очень смешная фраза была в воспоминаниях Юрия Роста, который помчался на вокзал, чтобы встретить тот поезд, на котором должны были в Москву вернуться Андрей Сахаров и Елена Боннэр, а нигде не было никакой информации, когда они должны приехать и на какой перрон поезд должен прийти, потому что никто не знал точно, что это будет за поезд. Он прибежал на вокзал с фотоаппаратом, стал растерянно метаться и носильщик ему сказал: ''Ваши - на третьем перроне''. Рост побежал туда и сфотографировал возвращение Сахарова и Боннэр в Москву.
После возвращения в Москву Елена Боннэр вместе с Сахаровым приняла активное участие в создании ''Мемориала'', дискуссионного клуба ''Московская трибуна'' и других организаций демократического толка.
После смерти Андрея Сахарова, естественно, Елена Боннэр возглавила неправительственную международную организацию, которая называлась Общественная комиссия по увековечиванию памяти Андрея Сахарова - Фонд Сахарова.
Иван Толстой: В 91-м Елена Георгиевна, конечно, не могла не откликнуться на трехдневные августовские события, на неудавшийся путч. Программа События и люди, ведущая – Фатима Салказанова.
Фатима Салказанова: 22 августа я позвонила в Москву другу, соратнице, вдове академика Андрея Сахарова Елене Боннэр и попросила ее высказать нам свое мнение о произошедшей попытке государственного переворота, сделать выводы из происшедшего.
Елена Боннэр: Мы пережили первый день потрясения и несомненной уверенности, что фашизм у нас в стране теперь не пройдет. Мы пережили второй день бесконечного напряжения и не спадающей уверенности. И мы пережили третий день, который поставил перед нами столько вопросов вместе с победой, что лично у меня разламывается голова при попытке ответить на них.
Ну, вот последний день. Разберемся, почему эта компания, простите мне мой язык, выблядков КГБ полетела в Крым, прихватив Лукьянова и Ивашко? Они что, собрались сказать: ''Дорогой Михаил Сергеевич, мы тут малость нашкодили, ну, вот баночку варенья пошалили, съели? Прости нас?''.
Я понимаю, если бы они полетели в Тегеран, в Багдад, в объятия к Каддафи. Этого полета я не понимаю.
Одновременно подряд три конференции. Как только России вернули гласность, так она нас ошарашила: с утра до вечера все показывают нам, что происходит. Появляется Шахназаров. Где он был эти трое суток, если он не был арестован? Почему он за трое суток не пришел к Белому Дому и не сказал 19-го: ''Братцы, да президент здоров, я только что с ним разговаривал по телефону, они его захапали''.
Где были все эти благородно выглядящие Бакатины, Примаковы и остальные? Они объявились вчера утром.
Из всей этой демократической компании новое движение не входят сюда Яковлев и Шеварднадзе. Шеварднадзе, который 20-го стоял рядом на митинге, который в ночь с 20 на 21 был около баррикад, разговаривал с войсками. А остальные где были до вчерашнего дня?
Совет министров. Пресс-конференция Щербакова. Он же вчера полтора часа по телевизору рассказывал нам, как Павлов болел и как Совет министров все три дня только и делал, что обсуждал наше будущее питание на ближайшую зиму и обогрев. Ни они к хунте, ни хунта к ним не имеют никакого отношения. Так кто имел к ней отношение? Мы, стоявшие под стеной? Кто может ответить на все эти вопросы? Кто должен на них ответить?
Вчерашний день. Президент СССР по телефону говорит тому же Щербакову: ''Я буду в Москве в ближайшие дни, а, может быть, ближайшие часы'''. Слушайте, Буш приезжает с дачи, потому что Горбачева на минуточку скинули, а он нам говорит, что он приезжает в ближайшие дни или часы! Да он в тот же час должен был не на своем мягком персональном, а на реактивном военном самолете быть здесь, быть в Белом Доме, около Дома, около тех самых баррикад, где ходил Шеварднадзе.
Между прочим, там люди стояли не за него, а за Ельцина, но еще больше за принцип, за то, чтобы больше никакой человек, никакой болван, считающий нас за дерьмо и за быдло, не будет нам морочить мозги. Где он сегодня? Вчера ночью сказали, что в 10 утра выступит по телевидению. Где он? Почему он не в Белом Доме, почему он в ножки не поклонится депутатам России, тем, которые с полдевятого утра 19 числа там шуровали, еще когда Ельцина не было и никого не было: что нам делать всем? Почему он до сей поры не отвечает, что восемь этих выблядков, каждый - его персональный ставленник. Дело не в том, сохраним мы его или нет лично, персонально. Дело в том, что мы больше не хотим рисковать и получить себе на голову Гитлера или еще кого-нибудь, оттого, что у него такой характер, что он вместо Бакатина ставит Пуго министром внутренних дел. Да хватит нам жить под настроениями кого-то, даже если он - президент. И вот мы-то с него и будем сейчас спрашивать. Спрашивать, как никогда!
Иван Толстой: Продолжаем летопись жизни Елены Георгиевны. Андрей, пожалуйста.
Андрей Гаврилов: Елена Боннэр входила даже в Комиссию по правам человека при президенте России с ее основания до декабря 1994 года. Она вышла из этой Комиссии в знак протеста против того, что президент, как она заявила, ''развязав Российско-чеченскую войну, скомпрометировал идею подобной Комиссии'', и она сочла свое пребывание в подобной комиссии далее невозможным.
В 2005 году был показан документальный фильм ''Они выбрали свободу''. Елена Боннэр была одной из героинь этого фильма.
В августе 2008 года она резко осудила действия России в Южной Осетии во время того, что мы деликатно называем ''вооруженным конфликтом'', но что, по сути, было войной, к сожалению, может быть, самый свежей и самой болезненной войной за последние несколько лет.
10 марта 2010 года подпись Елены Боннэр была первой в обращении российской оппозиции к гражданам России под названием ''Путин должен уйти''.
В марте 2010 года она написала заметку об Академии наук, в которой высказала тезис о том, что Академия наук России должна быть лишена административных и хозяйственных функций. Я не думаю, что Елена Боннэр опустилась до мести, но есть какая-то справедливость в том, что она написала статью об Академии наук, некоторые из членов которой в свое время не постыдились написать статью или сделать заявление о том, что именно она увела честного, невинного, несчастного физика Андрея Сахарова с пути истинного и вместо того, чтобы дать ему дальше заниматься наукой, заставила его заниматься ''такой сомнительной вещью, как защита прав человека''. Я не помню, кто подписал это обращение из Академии наук, но я очень надеюсь, что их фамилии не будут забыты: Геростратов надо помнить.
Скончалась Елена Боннэр, как я уже говорил, 18 июня 2011 года в Бостоне, США, от сердечного приступа.
Иван Толстой: В одной из программ Радио Свобода 2004 года Елена Боннер высказала мысль, которой я предлагаю закончить сегодняшнюю программу.
Елена Боннэр: Вопреки, может быть, каким-то реальным обстоятельствам, сегодняшним, я не хочу верить, что для России все потеряно. И, не дай бог, это может вылиться во что-то насильственное, но я бы хотела, чтобы Россия - хотела бы, это такое вот чувство - пришла к тому, что мы увидели в эти дни в Испании. В Испании произошел трагический террористический акт - и неравнодушные люди, которых оказалось миллионы, вышли на улицы. У нас льется кровь в Чечне уже 10 лет, у нас льется кровь и гибнут люди в непонятных террористических актах или бесконечных авариях - и такое впечатление, что россияне каждый раз остаются абсолютно равнодушны.
И я вот ту вспоминала в связи с этой демонстрацией в Мадриде и в испанских городах: когда родственники тех, кто были заложниками в "Норд-Осте", вышли к Кремлю с требованием переговоров, кроме них, на площади Красной никого не было. Вот это равнодушие кто сможет победить - время, тяжкие испытания? Вот хочется сказать, что я слышала и чему отдалась абсолютно: вставай, страна огромная... Это говорилось в 1941 году, и, мне кажется, сегодня, в 2004, стране надо сказать эти же слова. Кто их сможет сказать - я не знаю, я не могу в свой 81 год гадать на эту тему. Но других слов, другого обращения к стране я тоже не знаю.
Иван Толстой: На этом мы заканчиваем очередной выпуск ''Алфавита инакомыслия''. Ваши отклики и пожелания присылайте, пожалуйста, по адресу Svoboda-radio@mail.ru
