Марина Тимашева: Собиратели предметов искусства – это особый мир, мир закрытый от глаз публики, но отнюдь не безмятежный. Самые страшные бури, которые его сотрясают, это бури, вызванные подделками. Одна из таких бурь назревает сейчас в Петербурге. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Собственно говоря, почему надо обращать внимание на то, что какой-то коллекционер живописи, сугубо частное лицо, погорел, купив поддельное полотно известного мастера? Ну, да, он потерял немалые деньги, можно ему посочувствовать – но, по большому счету, что до этого обществу, всем нам? Казалось бы, ничего. Но если вспомнить, каким путем собирались многие прославленные музеи мира, в том числе Русский музей и Третьяковка, то станет ясно, что в их основе лежат частные коллекции, которые их владельцы рано или поздно завещали этим музеям – на благо всем. А что, если в эти частные собрания закрались подделки, что если они, попав в музеи, получают тем самым законный статус? Вот то-то и оно. Вот что рассказывает о своих злоключениях петербургский коллекционер живописи Андрей Васильев.
Андрей Васильев: В 2009 году, в июле месяце, я купил картину Бориса Григорьева. Я всю жизнь занимаюсь коллекционированием живописи и, в основном, меня интересуют вещи с определённой историей бытования, происходящие из известных старых коллекций, опубликованные до революции, в основном. И как раз это была такая вещь с безукоризненным провенансом, опубликованная в ''Моем журнале для немногих'' знаменитого петербургского коллекционера Александра Евгеньевича Бурцева. Эту вещь я приобретал не для каких-то коммерческих целей, а для введения ее в культурный оборот, для публикации, и прочего. Подоспел 2010 год, Год Франции в России, мои знакомые устраивали выставку русских художников, работавших во Франции - ''Парижачьи'' (это цитата из письма Ильи Зданевича) - и когда мы выставили эту вещи на этой выставке, опубликовали ее в каталоге — о, ужас! - сотрудники Центра имени Грабаря в Москве сказали: ''Мы знаем эту вещь, она была у нас. Это фальшивка''. Она проходила там экспертизу. Я не поверил сначала. Тем не менее, зародилось сомнение. Начал я потихонечку распутывать эту историю и, действительно, выяснилось, что она была в Центре Грабаря около двух месяцев, где они с помощью всевозможных технологических процедур установили, что это вещь новая. Раз так, то я никому ничего об этом не сказал и привез ее в город Петербург, чтобы такой двойной контроль был, и сдал ее в Русский музей. Это был март месяц 2011 года. Как раз вскоре в Русском музее должна была начинаться выставка Бориса Григорьева, куда со всяких городов из других музеев свозились всевозможные вещи. То есть была возможность не просто провести экспертизу, сличая с эталонами, хранящимися в Русском музее, но более широко взглянуть на этот вопрос. Вышел каталог этой выставки (тем паче, что я был один из участников этой выставки в качестве частных собирателей) и — о, ужас! - в этом каталоге я вижу свою же собственную вещь воспроизведенной. Выясняется, что эта вещь находится в музее фактически с начала 80-х годов, а судьба ее прослеживается с 1949 года. То есть мы имеем дело с клоном: есть вещь эталонная, которая находится в музее, судьбу которой мы можем проследить начиная с 1949 года, потому что она была приобретена после войны очень крупным собирателем Борисом Николаевичем Окуневым, профессором баллистики, хранилась в его доме, в доме перфекционистском, где нельзя было допустить никаких манипуляций и махинаций. А тем более в это время это и не было нужно. Понимаете, цена на Григорьева и его значение общенародное стало чувствоваться в последние 20 лет, и цены на него, соответственно, взлетели до небес. И тут начинаются чистой воды ''наперстки''. С одной стороны, вещь находится в Русском музее в запасниках, она никогда не выставляется, никогда не публикуется, единственная ее публикация была в ''Моем журнале для немногих'' Бурцева в 1914 году - маленькая черно-белая фотография. Дальше я начинаю распутывать цепочку, по которой я купил эту вещь. Мне принес ее посредник, абсолютно подставной человек, который ни сном, ни духом не знал, что с этой вещью могут возникнуть какие-то проблемы, а за этим посредником стоит бывший сотрудник Русского музея Елена Вениаминовна Баснер, под редакцией которой в 1986 году вышел каталог коллекции Окунева, в которой была описана эта же вещь. Я встречаюсь с Баснер и говорю: ''Как же так? Так где же настоящая? Или этой повтор?''. Но это не повтор, потому что Русский музей тоже подтвердил мнение их коллег из Центра Грабаря, что эта вещь - фальшивая. Мне говорят в ответ, что эта вещь настоящая. После этого заявления мне осталось сделать только одно - пойти в полицию, потому что я не хочу быть владельцем фальшивой вещи. Как-то странно: в 1986 году Баснер, описывая эту вещь, как пришедшую с коллекцией Окунева, не высказала соображение, что эта вещь фальшивая, эта вещь была внесена в каталог в 1986 году, а сейчас, в 2011 году, эта вещь из Русского музея опубликована как вещь Григорьева. Как это получается? С этим должно разбираться следствие. Пафос не в том, чтобы просто описать ситуацию (всегда все, что связано с искусством и детективом интересно публике), мне хотелось бы, чтобы было возбуждено уголовное дело, была бы установлена истина по этому делу и, если здесь есть состав преступления, то были бы наказаны виновные и был бы, разумеется, разрешен для меня совершенно непонятный вопрос: где подлинник, где фальшивка?
Татьяна Вольтская: После разговора с Андреем Васильевым я позвонила бывшему работнику Русского музея Елена Баснер, но она, посоветовавшись с адвокатом, отказалась говорить, пока идет следствие. Она заметила только, что много лет работала с экспертизами по определению подлинности предметов искусства и пришла к выводу, что толкование результатов этих экспертиз может быть, по ее мнению, весьма произвольным. А вот заместитель директора Агентства журналистских расследований Евгений Вышенков считает, что проблема заключается в мировоззрении собирателей картин.
Евгений Вышенков: Оно сложилось не при буржуазной России, а еще до революции - подделки делали и в 17 веке. Они, помимо своего огромного опыта, смотрят и на происхождение вещи: кто и когда сделал, как эта вещь шла по этой жизни? В основном, они верят той истории, когда идет от понятной коллекции к понятной коллекции, от такого-то профессора к такому-то врачу, к такому-то академику. Значит, эта картина имеет родословную и ей можно верить. Ну и, помимо этого, некий опыт их огромный.
Татьяна Вольтская: Это называется ''провенансом''.
Евгений Вышенков: Это называется провенансом. Кстати, жулики тоже занимаются провенансом. Конечно, серьезного коллекционера навряд ли можно обмануть, но иногда приезжает шведы, финны, они покупают какую-то графику конструктивистов, идут к какой-то бабушке, у бабушки какая-то мебель, и вот они, как говорят, ''хапнут'' и ''контрабандой'' везут себе в Швецию, не понимая, что контрабандой это не является. Что это такое? Они тоже попадаются на эту удочку. У нас, у простых людей, возникает элементарная вещь - мы покупаем машину, покупаем что-то, у нас есть некий паспорт, некие гарантии, и фирма ''Панасоник'' нам гарантирует, что это она. У нас сразу возникает вопрос: почему же вы не сделали некую экспертизу, которая стоит несоизмеримо меньше, чем само произведение искусства?
Татьяна Вольтская: Даже у собаки есть родословная.
Евгений Вышенков: И медали. И здесь мы сталкиваемся, с нашей точки зрения, с иррациональным ответом, как говорят все специалисты: когда приносят некое произведение искусства и к этому прикладывается пакет документов юридических - экспертиза одна, экспертиза другая, то есть абсолютные гарантии - то у них сразу возникают сомнения. Нам это непонятно, а для них это естественно.
Татьяна Вольтская: Их логика такая: раз столько проверяли, значит, сомневались.
Евгений Вышенков: Если в Дворянское собрание заходит офицер и, прежде всего, показывает бумаги, что он дворянин, наверное, раздаются смешки, потому что у настоящего офицера есть репутация, осанка и выражение лица. И этого достаточно. Я думаю, что в обозримом будущем это изменится, потому что не только Стив Джобс, у нас есть и другие ребята, которые технически все это могут удостоверить. И в этой истории тоже первый выстрел сделала экспертиза Центра Грабаря, которая сказала, что здесь присутствуют краски, которые изобретены в 1934-35 году и, соответственно, ни о какой дореволюционной живописи речи быть не может. И вот отсюда начинается раскрутка этой истории, и Васильев уже начинает свое искусствоведческое расследование, которое сейчас находится в материалах следователя Главного следственного управления, и они должны решить, возбуждают они это дело или не возбуждают. Тут надо понять, кто страдает. Если подделки цветут в музеях, то страдает общество. Если подделки цветут в особняках на Рублевке, то страдают хозяева на Рублевке, и мы относимся к этому саркастически. Другое дело, что подделка, которая находится в особняке на Рублевке, а потом в особняке в Зеленогорске, а потом в какой-то коллекции, через 40 лет становится не подделкой и может оказаться в музее в Нью-Йорке, и тогда американец у нас будет пострадавшим. Это очень интересные вещи.
