11 ноября исполнилось 190 лет со дня рождения писателя Федора Достоевского. К этой дате приурочено множество мероприятий самого разного свойства в разных городах России. Центр юбилейных торжеств – в Петербурге, где Достоевский прожил много лет и в котором развиваются сюжеты его главных произведений.
О том, как сегодня следует читать книги Федора Достоевского, говорит директор Центра новейшей русской литературы Института филологии и истории РГГУ Дмитрий Бак.
– Когда отмечают юбилей какого-нибудь великого писателя, часто говорят о том, что этот писатель "еще не прочитан". Так часто говорят применительно ко всем русским классикам, похоже, это стало литературным штампом. Возможно ли новое прочтение Достоевского?
– Я думаю, что новое прочтение Достоевского не только возможно, но и необходимо. Не новое прочтение нам нужно, а преодоление слишком многих новых прочтений, которые стали каноническими в советскую эпоху, в перестроечную эпоху, одним словом – в ХХ веке. Нужно прорваться к тому самому Достоевскому, каким он был для его современников.
– Назовите, пожалуйста, несколько самых банальных штампов, связанных с Достоевским?
– Достоевский в 40-е годы связан с натуральной школой. Это социальный критик, который пишет про бедных людей, которые утеснены, угнетены внешними обстоятельствами жизни и т. д. и т. д. Это штампы в свое время придумал Белинский и критики его ориентации, которые с самого начала в Достоевском не видели Достоевского. Если говорить о первом романе, о "Бедных людях", то Макар Девушкин – это никакой не герой раннего Достоевского, это подлинный герой Достоевского, которого нельзя излечить от бедности, который своей бедностью упивается, кичится. Она ему нужна. Он всем желает "нос натянуть". Он упивается своей амбицией. Это подлинный герой Достоевского, который совершенно не вписывается в эту картину.
И другой пример – роман "Бесы", который в советское время почти не публиковался, один раз только был опубликован. Существовал известный анекдот, что если в советское время будут устанавливать памятник Достоевскому, то нужно сделать надпись о том, что этот памятник – Достоевскому от благодарных бесов. Роман "Бесы" – это не пародия на большевизм, не пародия вообще на революцию. Это просто до сих пор не прочитанный роман. В нем видят либо роман религиозный, либо роман антиутопический. На самом деле, Достоевский говорит, что любая идея, даже сколь угодно благая, даже христианская, даже евангельская идея, при чрезмерном ее педалировании, при чрезмерном ею увлечении превращается в свою противоположность. Это про Россию, которая только-только выбралась то ли из "лихих" 90-х, то ли из времени свободы, когда любая идея тут же превращается в свой клон. Это то, что для нас абсолютно актуально, если только прорваться сквозь штампы.
– В советское время Достоевского то считали прогрессивным, то реакционным писателем, то включали в школьную программу, то выбрасывали из нее. Если бы сейчас вы имели отношение к составлению некоего наставления для чтения российского юношества, какие бы книги Достоевского вы бы порекомендовали прежде всего?
– В первую очередь рекомендовал бы роман "Бедные люди", повесть "Записки из подполья" и роман "Бесы".
– Неужели без романа "Преступление и наказание"?
– Думаю, что без него. Еще бы я добавил повесть "Записки из мертвого дома", из которого вырос "Архипелаг ГУЛАГ" и вся лагерная литература. Роман "Преступление и наказание" занял центральное место в творчестве Достоевского как раз в результате того самого нового прочтения, которое наступило в советское время, – просто потому, что он входил в школьную программу на протяжении ряда лет. По моему разумению, это не тот роман, с которого надо начинать знакомиться с Достоевским. Его идеи яснее выражены в других романах. Это штамп, который прочно сидит в головах у всех: "А, это роман про то, как студент неведомо почему убил старушку и раскаялся". Достоевский же не говорит о том, что Раскольников раскаялся. Это фантазия. Еще один пример штампа. Роман кончается словами: "А это уже совсем другая история. Может быть, где-то там на каторге, в каких-то условиях жизни это раскаяние произойдет". Очень трудно преодолевать эти штампы. Я это пытаюсь сделать в своем преподавании, а я 15 лет работал в школе, преподавал детям. Это почти непосильная задача.
– Известно, что Достоевский часть жизни находился в очень стесненных финансовых обстоятельствах и писал много, многословно еще и потому, что платили в зависимости от количества авторских листов, которые он предоставлял в редакции журналов, публиковавших его произведения. Как вы считаете, допустимо ли сокращение романов Достоевского, какая-то их адаптация, как адаптируют, скажем, для изучающих иностранные языки книги писателя на языке оригинала, для легкого чтения?
– Никакая адаптация художественного текста недопустима. Это, конечно, абсурд. Это все равно, что адаптировать брюки до шорт. Но это совершенно не исключает вашей правоты. Достоевский действительно, находясь в стесненных обстоятельствах, работал на листаж. Он диктовал свои книги, как мы знаем. Это не мешает романам быть гениальными, а в романе "Идиот", как мы видим по черновикам, Достоевский просто в растерянности – не знает, куда его поведет сюжетная линия. А в романе "Подросток" есть даже знаменитый случай, когда один и тот же герой носит разные имена в разных частях романа. Достоевский просто не успевает это выправить! Но я недавно принимал участие в инсценировке "Братьев Карамазовых", которую сделали в учебном театре МХАТ, и я видел, как Достоевский повторяет одни и те же фразы. Но это не просто погоня за гонораром, это еще и просто лихорадочное мышление вслух. В этом есть своя поэтика. Я упрощал текст, ни одного слова не вставляя от себя, я делал как раз то, о чем вы говорите, чтобы зритель лучше понимал, кто есть кто.
– У вас был профессиональный соблазн подсократить, отредактировать текст? Вы с ним, конечно, боролись как честный литературовед, но такой соблазн был?
– Такой соблазн был, безусловно. Но вся литература – это право на сложные высказывания. Этому соблазну надо всячески противостоять, иначе мы будем говорить "олбанским" языком и писать "виласипет" – так же проще писать, как слышим, так и пишем. Вся жизнь, которая нас окружает, толкает нас к высказываниям как можно более простым, однозначным, доходчивым – "нажми на кнопку, получишь результат". Но литература с самого начала не такова. Это страшный обман – делать вид, что она такая.
Этот и другие важные материалы итогового выпуска программы "Время Свободы" читайте на странице "Подводим итоги с Андреем Шарым"
О том, как сегодня следует читать книги Федора Достоевского, говорит директор Центра новейшей русской литературы Института филологии и истории РГГУ Дмитрий Бак.
– Когда отмечают юбилей какого-нибудь великого писателя, часто говорят о том, что этот писатель "еще не прочитан". Так часто говорят применительно ко всем русским классикам, похоже, это стало литературным штампом. Возможно ли новое прочтение Достоевского?
– Я думаю, что новое прочтение Достоевского не только возможно, но и необходимо. Не новое прочтение нам нужно, а преодоление слишком многих новых прочтений, которые стали каноническими в советскую эпоху, в перестроечную эпоху, одним словом – в ХХ веке. Нужно прорваться к тому самому Достоевскому, каким он был для его современников.
– Назовите, пожалуйста, несколько самых банальных штампов, связанных с Достоевским?
– Достоевский в 40-е годы связан с натуральной школой. Это социальный критик, который пишет про бедных людей, которые утеснены, угнетены внешними обстоятельствами жизни и т. д. и т. д. Это штампы в свое время придумал Белинский и критики его ориентации, которые с самого начала в Достоевском не видели Достоевского. Если говорить о первом романе, о "Бедных людях", то Макар Девушкин – это никакой не герой раннего Достоевского, это подлинный герой Достоевского, которого нельзя излечить от бедности, который своей бедностью упивается, кичится. Она ему нужна. Он всем желает "нос натянуть". Он упивается своей амбицией. Это подлинный герой Достоевского, который совершенно не вписывается в эту картину.
И другой пример – роман "Бесы", который в советское время почти не публиковался, один раз только был опубликован. Существовал известный анекдот, что если в советское время будут устанавливать памятник Достоевскому, то нужно сделать надпись о том, что этот памятник – Достоевскому от благодарных бесов. Роман "Бесы" – это не пародия на большевизм, не пародия вообще на революцию. Это просто до сих пор не прочитанный роман. В нем видят либо роман религиозный, либо роман антиутопический. На самом деле, Достоевский говорит, что любая идея, даже сколь угодно благая, даже христианская, даже евангельская идея, при чрезмерном ее педалировании, при чрезмерном ею увлечении превращается в свою противоположность. Это про Россию, которая только-только выбралась то ли из "лихих" 90-х, то ли из времени свободы, когда любая идея тут же превращается в свой клон. Это то, что для нас абсолютно актуально, если только прорваться сквозь штампы.
– В советское время Достоевского то считали прогрессивным, то реакционным писателем, то включали в школьную программу, то выбрасывали из нее. Если бы сейчас вы имели отношение к составлению некоего наставления для чтения российского юношества, какие бы книги Достоевского вы бы порекомендовали прежде всего?
– В первую очередь рекомендовал бы роман "Бедные люди", повесть "Записки из подполья" и роман "Бесы".
– Неужели без романа "Преступление и наказание"?
– Думаю, что без него. Еще бы я добавил повесть "Записки из мертвого дома", из которого вырос "Архипелаг ГУЛАГ" и вся лагерная литература. Роман "Преступление и наказание" занял центральное место в творчестве Достоевского как раз в результате того самого нового прочтения, которое наступило в советское время, – просто потому, что он входил в школьную программу на протяжении ряда лет. По моему разумению, это не тот роман, с которого надо начинать знакомиться с Достоевским. Его идеи яснее выражены в других романах. Это штамп, который прочно сидит в головах у всех: "А, это роман про то, как студент неведомо почему убил старушку и раскаялся". Достоевский же не говорит о том, что Раскольников раскаялся. Это фантазия. Еще один пример штампа. Роман кончается словами: "А это уже совсем другая история. Может быть, где-то там на каторге, в каких-то условиях жизни это раскаяние произойдет". Очень трудно преодолевать эти штампы. Я это пытаюсь сделать в своем преподавании, а я 15 лет работал в школе, преподавал детям. Это почти непосильная задача.
– Известно, что Достоевский часть жизни находился в очень стесненных финансовых обстоятельствах и писал много, многословно еще и потому, что платили в зависимости от количества авторских листов, которые он предоставлял в редакции журналов, публиковавших его произведения. Как вы считаете, допустимо ли сокращение романов Достоевского, какая-то их адаптация, как адаптируют, скажем, для изучающих иностранные языки книги писателя на языке оригинала, для легкого чтения?
– Никакая адаптация художественного текста недопустима. Это, конечно, абсурд. Это все равно, что адаптировать брюки до шорт. Но это совершенно не исключает вашей правоты. Достоевский действительно, находясь в стесненных обстоятельствах, работал на листаж. Он диктовал свои книги, как мы знаем. Это не мешает романам быть гениальными, а в романе "Идиот", как мы видим по черновикам, Достоевский просто в растерянности – не знает, куда его поведет сюжетная линия. А в романе "Подросток" есть даже знаменитый случай, когда один и тот же герой носит разные имена в разных частях романа. Достоевский просто не успевает это выправить! Но я недавно принимал участие в инсценировке "Братьев Карамазовых", которую сделали в учебном театре МХАТ, и я видел, как Достоевский повторяет одни и те же фразы. Но это не просто погоня за гонораром, это еще и просто лихорадочное мышление вслух. В этом есть своя поэтика. Я упрощал текст, ни одного слова не вставляя от себя, я делал как раз то, о чем вы говорите, чтобы зритель лучше понимал, кто есть кто.
– У вас был профессиональный соблазн подсократить, отредактировать текст? Вы с ним, конечно, боролись как честный литературовед, но такой соблазн был?
– Такой соблазн был, безусловно. Но вся литература – это право на сложные высказывания. Этому соблазну надо всячески противостоять, иначе мы будем говорить "олбанским" языком и писать "виласипет" – так же проще писать, как слышим, так и пишем. Вся жизнь, которая нас окружает, толкает нас к высказываниям как можно более простым, однозначным, доходчивым – "нажми на кнопку, получишь результат". Но литература с самого начала не такова. Это страшный обман – делать вид, что она такая.
Этот и другие важные материалы итогового выпуска программы "Время Свободы" читайте на странице "Подводим итоги с Андреем Шарым"
