Наверное, у каждого из нас есть в окружении люди, которые считают, что лучшая жизнь "за бугром". Они каждый год собираются эмигрировать – куда-нибудь туда. В Канаду или в Австралию, или поближе – в Литву или Финляндию. Скорее всего, многим из нас не нужны скучные цифры статистики. Мы и так знаем, что уехавших много и их становится все больше.
Их достали эти затертые слова – национализм, коррупция… Эти избитые фразы – "дураки и дороги…" Анекдоты еще, наверное, времен шестидесятников – "пропала собака… не могу жить в этой стране!" В общем, бегут они в поисках лучшей жизни. Впрочем, находят ее не все.
С Имраном мы знакомы почти год. Он из тех, кто искал счастья "за бугром", но не смог за нее ухватиться. В начале января он приехал из Швеции. Там он считался азулянтом. Так в Европе называют тех, кто ждет статуса беженца. Кто-то его дожидается, а кто-то депортируется. Имран оказался среди последних.
Он прожил 2 года в приемнике для азулей, в маленьком шведском городе Йевле. Вместе с ним жили сомалийцы, русские, белорусы, косовские сербы, ингуши, таджики...
У несостоявшегося гражданина Швеции вообще необычная судьба. Родился он в Питере, а большую часть прожил с бабушкой в Чечне. Родители отправили его туда в детстве. Хотели, чтобы сын рос в традиционной для чеченца среде. Мама у Имрана – русская, папа – чеченец. Родственников со стороны мамы у него почти нет, а со стороны папы, как и положено - целый тейп.
Имрану недавно исполнилось 30. Веселый, застенчивый парень. Он не воевал, не относился ни к правым, ни к левым. Есть диплом с отличием питерского архитектурного вуза. Зная его историю, я не могла понять, зачем Имрану понадобилась эта Европа с азулянтами, с просроченной визой, бесконечными переездами из страны в страну из города в город...
Движение за бугор
- Я приехал во Францию в 2009-ом по шенгенской визе. Был февраль, в Париже было тепло. Остановился у знакомых чеченцев, которые уже получили французское гражданство. Я пообщался с местными беженцами и понял, что Франция не лучшее место для конечной остановки…
Одиночку-азулянта помещают лишь в ночлежку, то есть с утра до вечера нужно где-то ходить, потому что там можно только переночевать. "Красный крест" привозит туда еду два раза в день – утром и вечером. Французская миграционная служба дает азулю 20 евро в месяц – на эту сумму как-то надо прожить в Париже!
- Все же есть люди, которые согласны жить в этих условиях?
- Живут те, кому деваться некуда. Даже не в этих ночлежках, а прямо на улице. У меня был знакомый, живущий под мостом, в доме из картонных коробок. Ему не давали статуса, 4 года жил в ночлежке, в итоге ему отказали и он, чтобы не уехать, стал нелегалом.
- Что их заставляет оставаться?
- Многие из них живут там от безысходности. Во-первых, их дома ничего хорошего не ждет. Они как бы остаются в подвешенном состоянии. Во-вторых, были случаи исчезновения чеченских семей после депортации в Россию. Люди в штатском их увозили в наручниках прямо с трапа. Кстати, мысль, что со мной может произойти нечто похожее, не покидала меня до тех пор, пока не остался за моей спиной таможенный контроль аэропорта. А в-третьих, будучи нелегалом, эмигрант обращается в "Красный крест", иногда его могут опекать и католические церкви, в мечетях иногда можно жить. Некоторые обращаются к юристам правозащитных организаций, чтобы они отстаивали их интересы в миграционной службе. В общем, чтобы остаться в Европе, большинство готово зацепиться за самую малюсенькую возможность.
- Почему не остановился на Франции?
- У меня не было четкой цели жить именно в этой стране. Я прожил в Париже и Орлеане в общей сложности 3 месяца. У меня уже заканчивалась виза, не хотелось сдаваться французским властям. Я решил не оставаться во Франции и в мае уехал в Швецию.
- Почему именно Швеция?
- Мне с детства нравились истории о викингах, да и экология в скандинавских странах чистая. А если быть серьезным, я узнал, что в Швеции очень хорошие условия проживания для эмигрантов.
Я приехал на автобусе из Парижа в шведский город Вэстерос. Меня сначала приютил шведский поданный - чеченец Магомед. В Швецию он приехал в начале второй чеченской (1999г.). А гражданство он получил лишь в 2009. Первые 5 лет жил нелегалом, за это время он блестяще выучил шведский язык, а потом устроился на работу помощником крупного шведского фермера. Зарекомендовал себя хорошим работником, поэтому шведские друзья помогли ему с получением гражданства.
- Ты был готов ждать столько лет милости шведской миграционной службы?
- В 2009-ом, когда я только приехал, думал о преодолении всех препятствий. Сразу после приезда Магомед меня перевез в Орландо, где работает основной приемник азулянтов в Швеции. Я зашел в это скромное одноэтажное здание, подошел к ресепшену и сказал: "азуль". Меня сразу поняли. В приемнике мне откатали пальцы, сфотографировали, взяли интервью. Через неделю мне дали банковскую и пластиковую идентификационную карту, удостоверяющую личность. Карта мне давала право ездить по Швеции. В главном приемнике-распределителе я прожил три дня, потом меня повезли на автобусе в приемник в Йевле. Со мной ехали и другие азулянты. Я запомнил свое первое впечатление от Швеции – высокие сочно-зеленые ели, красивые ухоженные небольшие шведские городки. Во время этой поездки я общался с другими азулями, мы были под большим впечатлением от страны.
Меня привезли в глухую деревушку, тем не менее она отличалась от российской глубинки. Там была развитая инфраструктура – различные магазины, почта, банк, больница, фитнес-центр. Мне дали комнату в 3-комнатной квартире 2-этажного дома, со мной жил еще парень Лука из Анголы. В этом же доме жили шведы. Я не понравился одной из наших шведских соседок, потому что Лука включал на всю громкость этническую музыку. Она считала, что мы шумные соседи. Лука игнорировал ее просьбы и включал музыку на полную мощность.
- Местные к тебе относились, как к чужаку?
- Чем южнее территория, тем больше ощущается антипатия к приезжим. В целом, если сравнить с Россией (в Швеции много эмигрантов, особенно из Сомали), вообще не чувствуется неприязнь на национальной почве.
Большинство шведов за то, чтобы эмигранты приезжали, они за мультикультурное развитие. Особенно, работающие в миграционной службе и, получающие финансовые вливания за каждого азуля. Зарплата у обычного работника миграционки колеблется в районе нескольких тысяч евро.
И потом, мне кажется, что мы смотрим на мир российскими, голодными, холодными, обездоленными глазами. Человек у нас не на первом месте, его права тоже. А в европейском системе ценностей – человек часто на первом месте, будь то азулянт или коренной. Поэтому даже в картонных коробках люди готовы жить, дабы не возвращаться на Родину. Это то, что я увидел, живя там.
- В Швеции боятся эмигрантов, заполонивших Европу?
- У них очень жесткая миграционная политика – все зависит от адаптации человека. Там есть службы, жестко контролирующие жизнь людей, получивших место жительство. Если человек не адаптировался, то есть за ним числятся различные правонарушения – многократная неуплата штрафов, оборот наркотиков и т.д., ставится вопрос о лишении гражданства. Как говорится, где залезешь – там и слезешь.
- О чем ты говорил на интервью, чтобы остаться?
- На самом деле, у меня не было никаких задумок насчет интервью. Я сказал, что не могу жить в России, т.к. меня похитили за выкуп. По моей версии, родственники выкупили меня и отправили заграницу, сказав, что в России небезопасно.
- Совесть тебя не мучила, ведь ты, за эти два года, может быть, занимал место человека, действительно нуждавшегося в помощи?
- Абсолютно нет. Я не хотел жить в России за 15 тысяч в месяц с красным дипломом о высшем образовании. Я не хотел и не хочу жить в Чечне – там нет условий для нормальной жизни, как я себе это представляю. На Родине я не застрахован от того, что меня в боевики запишут, там люди исчезают частенько, особенно, мои ровесники. Там жесткая борьба за любое рабочее место, даже при устройстве на работу нужно заплатить какую-то сумму, в зависимости от должности.
- Если не было желания возвращаться в Россию, почему не смог зацепиться как остальные азули, о которых ты рассказывал?
- Во-первых, проявил несерьезность. Я жил в иллюзии и с течением времени думал, что депорт не грозит. Учил шведский интенсивно, чтобы потом устроиться на работу и получить образование. Даже скопил деньги - купил старый Фольксваген за 500 евро. Таксовал – развозил своих соседей в ближайшие города.
Я познакомился с разными людьми: с Алексеем из Владивостока, который сначала получил отказ в статусе беженца и в дальнейшем купил себе и жене поддельные паспорта и работал в сфере обслуживания.
С Айгюнь и Мариной из Казахстана. Они мотивировали свой приезд преследованием людей нетрадиционной ориентации в Казахстане. Кстати, они недавно получили вид на жительство в Швеции с помощью шведской организации, защищающей интересы однополых браков.
Я решил – раз эти ребята устроились, и я не пропаду. Но в начале этого года из миграционки пришел второй отрицательный ответ о предоставлении мне убежища. Мне не хватило документальных подтверждений моей истории, рассказанной на интервью. Я не стал с этим бороться. Пока я искал выход, ко мне в одно утро приехала полиция и посадила меня на самолет. В итоге, мне пришлось попрощаться со Швецией.
- А чем ты сейчас живешь?
- Работаю на заводе комплектующих частей автомобиля за 25 тысяч рублей в месяц.
- Обратно хочешь уехать?
- Мне путь туда "заказан" в ближайшие 4-5 лет. Я вижу пока бесперспективную жизнь в России, наверное, я повторю свой путь азуля.
***
У руководителя программы "Право на убежище" Института прав человека Елены Рябининой история Имрана вызывает противоречивые и почти взаимоисключающие мысли:
- С одной стороны, я отлично понимаю парня, который хочет жить в человеческих условиях, иметь перспективы карьерного роста, да и вообще, устал быть "существом второго сорта". Он, безусловно, имеет на это право, как и всякий человек, который стремится сам строить свою жизнь, реализовать свой потенциал и готов для этого работать столько, сколько потребуется - была бы возможность.
Но с другой стороны, как специалист по работе с искателями убежища, я не могу отнестись к истории Имрана с сочувствием. Дело-то в том, что беженцы - это те, кто НЕ МОЖЕТ оставаться в своей стране без серьезного риска подвергнуться преследованиям за свои убеждения (причем, неважно - реальные или приписываемые властями), либо из-за этнического происхождения, либо по другим признакам, определяющим это понятие в Женевской Конвенции ООН 1951 г. Нередко подобные преследования сопряжены с прямой угрозой для свободы и даже жизни таких людей. Институт убежища предусмотрен именно для них.
Когда же человек, не подверженный такому риску, пытается с помощью механизмов международной защиты попросту улучшить свою жизнь и изобретает для этого всякие сказки с ужастиками, перспектива остаться "с носом" для него самого - далеко не самый плохой результат. Гораздо хуже другое: такой "азуль" подрывает доверие миграционной службы страны, куда он обращается за убежищем, к своим землякам, для которых убежище - возможно, единственный шанс спастись от реальной опасности.
Имран - чеченец. Именно на своем происхождении он и рассчитывал сыграть, чтобы остаться жить в Европе. Стоит ли говорить, скольким чеченцам, выжившим в аду войны, испытавшим сплошные зачистки, отсутствие правосудия и зачастую пытки, возможность получить убежище спасла жизнь? Необходимость предоставления им международной защиты - аксиома. Но те, кто действует по алгоритму Имрана (а он отнюдь не уникален в этом), не слишком задумываются о том, что превращают эту аксиму даже не в теорему, а в довольно сомнительную гипотезу.
Удастся ли теперь настоящему беженцу, который попадет в Швеции к тому же сотруднику миграционной службы, у которого побывал Имран, убедить его, что ковровая бомбардировка, в которой погибли близкие, фильтропункт, где избили и пообещали "подготовить на результат" (т.е. превратить в этакий "муляж боевика" - переодеть в камуфляж, убить, положить в руки трупа оружие и снять на видео эту героическую победу над террористом), ежечасное ожидание стука в дверь прикладом автомата кадыровца только лишь потому, что учился в одном классе с ушедшим в лес парнем, - это не "легенда хорошо подготовленного азулянта", а действительно пережитые месяцы и годы?
Их достали эти затертые слова – национализм, коррупция… Эти избитые фразы – "дураки и дороги…" Анекдоты еще, наверное, времен шестидесятников – "пропала собака… не могу жить в этой стране!" В общем, бегут они в поисках лучшей жизни. Впрочем, находят ее не все.
С Имраном мы знакомы почти год. Он из тех, кто искал счастья "за бугром", но не смог за нее ухватиться. В начале января он приехал из Швеции. Там он считался азулянтом. Так в Европе называют тех, кто ждет статуса беженца. Кто-то его дожидается, а кто-то депортируется. Имран оказался среди последних.
Он прожил 2 года в приемнике для азулей, в маленьком шведском городе Йевле. Вместе с ним жили сомалийцы, русские, белорусы, косовские сербы, ингуши, таджики...
У несостоявшегося гражданина Швеции вообще необычная судьба. Родился он в Питере, а большую часть прожил с бабушкой в Чечне. Родители отправили его туда в детстве. Хотели, чтобы сын рос в традиционной для чеченца среде. Мама у Имрана – русская, папа – чеченец. Родственников со стороны мамы у него почти нет, а со стороны папы, как и положено - целый тейп.
Имрану недавно исполнилось 30. Веселый, застенчивый парень. Он не воевал, не относился ни к правым, ни к левым. Есть диплом с отличием питерского архитектурного вуза. Зная его историю, я не могла понять, зачем Имрану понадобилась эта Европа с азулянтами, с просроченной визой, бесконечными переездами из страны в страну из города в город...
Движение за бугор
- Я приехал во Францию в 2009-ом по шенгенской визе. Был февраль, в Париже было тепло. Остановился у знакомых чеченцев, которые уже получили французское гражданство. Я пообщался с местными беженцами и понял, что Франция не лучшее место для конечной остановки…
Одиночку-азулянта помещают лишь в ночлежку, то есть с утра до вечера нужно где-то ходить, потому что там можно только переночевать. "Красный крест" привозит туда еду два раза в день – утром и вечером. Французская миграционная служба дает азулю 20 евро в месяц – на эту сумму как-то надо прожить в Париже!
- Все же есть люди, которые согласны жить в этих условиях?
- Живут те, кому деваться некуда. Даже не в этих ночлежках, а прямо на улице. У меня был знакомый, живущий под мостом, в доме из картонных коробок. Ему не давали статуса, 4 года жил в ночлежке, в итоге ему отказали и он, чтобы не уехать, стал нелегалом.
- Что их заставляет оставаться?
- Многие из них живут там от безысходности. Во-первых, их дома ничего хорошего не ждет. Они как бы остаются в подвешенном состоянии. Во-вторых, были случаи исчезновения чеченских семей после депортации в Россию. Люди в штатском их увозили в наручниках прямо с трапа. Кстати, мысль, что со мной может произойти нечто похожее, не покидала меня до тех пор, пока не остался за моей спиной таможенный контроль аэропорта. А в-третьих, будучи нелегалом, эмигрант обращается в "Красный крест", иногда его могут опекать и католические церкви, в мечетях иногда можно жить. Некоторые обращаются к юристам правозащитных организаций, чтобы они отстаивали их интересы в миграционной службе. В общем, чтобы остаться в Европе, большинство готово зацепиться за самую малюсенькую возможность.
- Почему не остановился на Франции?
- У меня не было четкой цели жить именно в этой стране. Я прожил в Париже и Орлеане в общей сложности 3 месяца. У меня уже заканчивалась виза, не хотелось сдаваться французским властям. Я решил не оставаться во Франции и в мае уехал в Швецию.
- Почему именно Швеция?
- Мне с детства нравились истории о викингах, да и экология в скандинавских странах чистая. А если быть серьезным, я узнал, что в Швеции очень хорошие условия проживания для эмигрантов.
Я приехал на автобусе из Парижа в шведский город Вэстерос. Меня сначала приютил шведский поданный - чеченец Магомед. В Швецию он приехал в начале второй чеченской (1999г.). А гражданство он получил лишь в 2009. Первые 5 лет жил нелегалом, за это время он блестяще выучил шведский язык, а потом устроился на работу помощником крупного шведского фермера. Зарекомендовал себя хорошим работником, поэтому шведские друзья помогли ему с получением гражданства.
- Ты был готов ждать столько лет милости шведской миграционной службы?
- В 2009-ом, когда я только приехал, думал о преодолении всех препятствий. Сразу после приезда Магомед меня перевез в Орландо, где работает основной приемник азулянтов в Швеции. Я зашел в это скромное одноэтажное здание, подошел к ресепшену и сказал: "азуль". Меня сразу поняли. В приемнике мне откатали пальцы, сфотографировали, взяли интервью. Через неделю мне дали банковскую и пластиковую идентификационную карту, удостоверяющую личность. Карта мне давала право ездить по Швеции. В главном приемнике-распределителе я прожил три дня, потом меня повезли на автобусе в приемник в Йевле. Со мной ехали и другие азулянты. Я запомнил свое первое впечатление от Швеции – высокие сочно-зеленые ели, красивые ухоженные небольшие шведские городки. Во время этой поездки я общался с другими азулями, мы были под большим впечатлением от страны.
Меня привезли в глухую деревушку, тем не менее она отличалась от российской глубинки. Там была развитая инфраструктура – различные магазины, почта, банк, больница, фитнес-центр. Мне дали комнату в 3-комнатной квартире 2-этажного дома, со мной жил еще парень Лука из Анголы. В этом же доме жили шведы. Я не понравился одной из наших шведских соседок, потому что Лука включал на всю громкость этническую музыку. Она считала, что мы шумные соседи. Лука игнорировал ее просьбы и включал музыку на полную мощность.
- Местные к тебе относились, как к чужаку?
- Чем южнее территория, тем больше ощущается антипатия к приезжим. В целом, если сравнить с Россией (в Швеции много эмигрантов, особенно из Сомали), вообще не чувствуется неприязнь на национальной почве.
Большинство шведов за то, чтобы эмигранты приезжали, они за мультикультурное развитие. Особенно, работающие в миграционной службе и, получающие финансовые вливания за каждого азуля. Зарплата у обычного работника миграционки колеблется в районе нескольких тысяч евро.
И потом, мне кажется, что мы смотрим на мир российскими, голодными, холодными, обездоленными глазами. Человек у нас не на первом месте, его права тоже. А в европейском системе ценностей – человек часто на первом месте, будь то азулянт или коренной. Поэтому даже в картонных коробках люди готовы жить, дабы не возвращаться на Родину. Это то, что я увидел, живя там.
- В Швеции боятся эмигрантов, заполонивших Европу?
- У них очень жесткая миграционная политика – все зависит от адаптации человека. Там есть службы, жестко контролирующие жизнь людей, получивших место жительство. Если человек не адаптировался, то есть за ним числятся различные правонарушения – многократная неуплата штрафов, оборот наркотиков и т.д., ставится вопрос о лишении гражданства. Как говорится, где залезешь – там и слезешь.
- О чем ты говорил на интервью, чтобы остаться?
- На самом деле, у меня не было никаких задумок насчет интервью. Я сказал, что не могу жить в России, т.к. меня похитили за выкуп. По моей версии, родственники выкупили меня и отправили заграницу, сказав, что в России небезопасно.
- Совесть тебя не мучила, ведь ты, за эти два года, может быть, занимал место человека, действительно нуждавшегося в помощи?
- Абсолютно нет. Я не хотел жить в России за 15 тысяч в месяц с красным дипломом о высшем образовании. Я не хотел и не хочу жить в Чечне – там нет условий для нормальной жизни, как я себе это представляю. На Родине я не застрахован от того, что меня в боевики запишут, там люди исчезают частенько, особенно, мои ровесники. Там жесткая борьба за любое рабочее место, даже при устройстве на работу нужно заплатить какую-то сумму, в зависимости от должности.
- Если не было желания возвращаться в Россию, почему не смог зацепиться как остальные азули, о которых ты рассказывал?
- Во-первых, проявил несерьезность. Я жил в иллюзии и с течением времени думал, что депорт не грозит. Учил шведский интенсивно, чтобы потом устроиться на работу и получить образование. Даже скопил деньги - купил старый Фольксваген за 500 евро. Таксовал – развозил своих соседей в ближайшие города.
Я познакомился с разными людьми: с Алексеем из Владивостока, который сначала получил отказ в статусе беженца и в дальнейшем купил себе и жене поддельные паспорта и работал в сфере обслуживания.
С Айгюнь и Мариной из Казахстана. Они мотивировали свой приезд преследованием людей нетрадиционной ориентации в Казахстане. Кстати, они недавно получили вид на жительство в Швеции с помощью шведской организации, защищающей интересы однополых браков.
Я решил – раз эти ребята устроились, и я не пропаду. Но в начале этого года из миграционки пришел второй отрицательный ответ о предоставлении мне убежища. Мне не хватило документальных подтверждений моей истории, рассказанной на интервью. Я не стал с этим бороться. Пока я искал выход, ко мне в одно утро приехала полиция и посадила меня на самолет. В итоге, мне пришлось попрощаться со Швецией.
- А чем ты сейчас живешь?
- Работаю на заводе комплектующих частей автомобиля за 25 тысяч рублей в месяц.
- Обратно хочешь уехать?
- Мне путь туда "заказан" в ближайшие 4-5 лет. Я вижу пока бесперспективную жизнь в России, наверное, я повторю свой путь азуля.
***
У руководителя программы "Право на убежище" Института прав человека Елены Рябининой история Имрана вызывает противоречивые и почти взаимоисключающие мысли:
- С одной стороны, я отлично понимаю парня, который хочет жить в человеческих условиях, иметь перспективы карьерного роста, да и вообще, устал быть "существом второго сорта". Он, безусловно, имеет на это право, как и всякий человек, который стремится сам строить свою жизнь, реализовать свой потенциал и готов для этого работать столько, сколько потребуется - была бы возможность.
Но с другой стороны, как специалист по работе с искателями убежища, я не могу отнестись к истории Имрана с сочувствием. Дело-то в том, что беженцы - это те, кто НЕ МОЖЕТ оставаться в своей стране без серьезного риска подвергнуться преследованиям за свои убеждения (причем, неважно - реальные или приписываемые властями), либо из-за этнического происхождения, либо по другим признакам, определяющим это понятие в Женевской Конвенции ООН 1951 г. Нередко подобные преследования сопряжены с прямой угрозой для свободы и даже жизни таких людей. Институт убежища предусмотрен именно для них.
Когда же человек, не подверженный такому риску, пытается с помощью механизмов международной защиты попросту улучшить свою жизнь и изобретает для этого всякие сказки с ужастиками, перспектива остаться "с носом" для него самого - далеко не самый плохой результат. Гораздо хуже другое: такой "азуль" подрывает доверие миграционной службы страны, куда он обращается за убежищем, к своим землякам, для которых убежище - возможно, единственный шанс спастись от реальной опасности.
Имран - чеченец. Именно на своем происхождении он и рассчитывал сыграть, чтобы остаться жить в Европе. Стоит ли говорить, скольким чеченцам, выжившим в аду войны, испытавшим сплошные зачистки, отсутствие правосудия и зачастую пытки, возможность получить убежище спасла жизнь? Необходимость предоставления им международной защиты - аксиома. Но те, кто действует по алгоритму Имрана (а он отнюдь не уникален в этом), не слишком задумываются о том, что превращают эту аксиму даже не в теорему, а в довольно сомнительную гипотезу.
Удастся ли теперь настоящему беженцу, который попадет в Швеции к тому же сотруднику миграционной службы, у которого побывал Имран, убедить его, что ковровая бомбардировка, в которой погибли близкие, фильтропункт, где избили и пообещали "подготовить на результат" (т.е. превратить в этакий "муляж боевика" - переодеть в камуфляж, убить, положить в руки трупа оружие и снять на видео эту героическую победу над террористом), ежечасное ожидание стука в дверь прикладом автомата кадыровца только лишь потому, что учился в одном классе с ушедшим в лес парнем, - это не "легенда хорошо подготовленного азулянта", а действительно пережитые месяцы и годы?
