Ирина Лагунина: 70 лет назад, зимой 41-42 года, Советский Союз переживал самый тяжелый момент своей истории. В оккупации оказались около 65 миллионов советских граждан. Многие из них нашли утешение в стенах православных храмов. В эфире очередная, седьмая глава исторического исследования Владимира Абаринова и Игоря Петрова «Русский коллаборационизм». Она называется «Пастыри и оккупанты». Часть первая.
Владимир Абаринов: Великая Отечественная война застала Русскую православную церковь в жалком состоянии. Богоборческий режим закрыл почти все храмы и конфисковал их собственность. Священники подверглись массовым репрессиям. В 25 областях России не было ни одного православного храма, а в 20 - не более пяти храмов в каждой. После кончины в 1925 году патриарха Тихона его пост оставался вакантным. Обязанности предстоятеля исполнял местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий.
22 июня 1941 года пришлось по церковному календарю на праздник Всех Святых, в земле Российской просиявших. Узнав о немецком вторжении, митрополит Сергий написал и собственноручно напечатал на машинке послание пастырям и пастве. «Фашиствующие разбойники напали на нашу родину, - писал он. - Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божиею помощью, и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу».
Местоблюститель недвусмысленно предостерег священников от сотрудничества с оккупантами. «Нам, пастырям Церкви, - сказано в послании, - в такое время, когда отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если, сверх того, молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится еще и лукавыми соображениями насчет возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена родине и своему пастырскому долгу».
В мемуарной литературе и сочинениях некоторых историков церкви говорится, иногда в приподнятом и даже восторженном тоне, о возрождении церковной жизни на оккупированных территориях. Действительно, немецкие оккупационные власти, особенно в начальный, победный для Германии период войны, поощряли открытие и восстановление заброшенных храмов и даже помогали строительству новых. Так, например, громкий резонанс имело возобновление богослужений в кафедральном Свято-Успенском соборе Смоленска сразу же после взятия города немецкими войсками. А в августе там произошло другое знаменательное событие: немецкий солдат нашел считавшуюся уничтоженной древнюю чудотворную икону Смоленской Божьей Матери.
Но так ли уж благосклонны были немецкие власти, а главное – политическое руководство Рейха к этому духовному ренессансу? Игорь, какое место отводилось Русской православной церкви в политических проектах Гитлера?
Игорь Петров: Существует фундаментальное исследование Михаила Витальевича Шкаровского "Нацистская Германия и православная церковь", где эти вопросы подробно разобраны на основе многочисленных архивных материалов, в первую очередь, что важно, немецких. Как и во многих других вопросах, церковная политика нацистов на Востоке не была какой-то константой, претерпевала изменения. Причем можно выделить три измерения: временное - тут надо в том числе говорить о реакции на изменение советской политики в отношении церкви. Второе измерение ведомственное, потому что церковной политикой в той или иной степени занимались различные инстанции, в порядке возрастания жесткости - военная администрация прифронтовых территорий, Восточное министерство, служба безопасности и партийные структуры. И наконец, иерархическая, потому что на местах допускались послабления большие, чем было дозволено приказами свыше.
Начну, пожалуй, с самого экстремального примера. 21 июля 1944 года Генрих Гиммлер пишет Кальтенбруннеру: "Многие события и проблемы последнего времени привели к возникновению последующих соображений. Свидетели Иеговы, казацкий вопрос и связанный с этим власовский вопрос, а также общий комплекс вопросов, как мы хотим управлять Россией и поддерживать мир на ее территории, когда, что несомненно произойдет в течение следующих лет, мы снова завоюем большие пространства и области, ей принадлежащие. Далее Гиммлер рассказывает о планах создать силами украинского и русского населения своего рода новое казачество, которое должно охранять границы немецких поселений от набегов диких коммунистов с Востока. И далее пишет: "Мы должны поддерживать любую форму или разновидности религии, или секты, которая воздействовала бы умиротворяющее. Для всех тюркских народов здесь приходит на ум введение буддистского учения, для всех остальных учение Свидетелей Иеговы. Как вам должно быть известно, свидетели Иеговы обладают следующими чрезвычайно полезными для нас качествами: они крайне резко настроены против евреев, против католической церкви и папы. Они невероятно рассудительны, не пьют, не курят, чрезвычайно прилежны, весьма честны, держат данное слово, являются прекрасными скотоводами и крестьянами, не зациклены на богатстве и зажиточности, так как это препятствует вечной жизни". И далее обсуждается возможность использовать немецких Свидетелей Иеговы, которые, вообще говоря, еще в 30-х были посажены в концлагеря и там продолжали сидеть, как эмиссаров, которые умиротворят русский народ. Это к вопросу о восприятии нацистской верхушкой реальности – это июль 44-го года, прямая речь на тот момент фактически второго человека в иерархии Рейха.
Если вернуться в 41-й, то лейтмотив первых распоряжений различных немецких ведомств относительно церковных вопросов был таков: не следует оказывать поддержку церкви, но и не следует препятствовать ее стремлению возобновить свою деятельность и утверждать свое влияние в массах. Разумеется, надо использовать церковное возрождение в пропагандистских целях. Военнослужащие Вермахта не должны участвовать в местных церковных мероприятиях, также запрещаются культовые действия или религиозная пропаганда в отношении гражданских лиц, а священники с территории Рейха или из-за границы на восточные территории допускаться вообще не должны. И кроме того, чем раздробленнее будет церковь, тем лучше, поэтому расщепление на отдельные церковные группы желательно, кроме этого ничего не следует предпринимать против образования религиозных сект.
Владимир Абаринов: А какая структура в имперском правительстве занималась этими вопросами?
Игорь Петров: В Восточном министерстве был образован специальный подотдел церковной политики, который бессменно возглавлял Карл Розенфельдер. В архивах оперштаба Розенберга я нашел его анкету, правда, не слишком информативную. Родился он в 1904 году. По первой профессии слесарь, по второй редактор. Знает английский, голландский, немного русский. До войны выпустил несколько брошюр по историческим церковным вопросам. В сентябре 41-го Розенфельдер отправился в Прибалтику. По его отчету видно, что собственной позиции он тогда еще не сформулировал. Он опирается на мнение оберштурмфюрера Либрама, с которым он разговаривал там, - уполномоченного СС по церковным вопросам на Востоке. "В какой-то форме православная церковь должна быть сохранена, чтобы избежать возникновения опасного вакуума. Необходимо ясно определить, как должна поддерживаться православная церковь и какое ее направление следует поддерживать. Самое опасное ответвление – обновленчество. Вряд ли годятся для поддержки староверы, так как они, по мнению Либрама, связаны с советским режимом. Остается лишь православная церковь, и ее следует использовать в России, то есть без участия Русской православной церкви за границей, чтобы держать русских под контролем с точки зрения мировоззрения и религии".
Тремя месяцами позже после посещения Киева тот же Розенфельдер выражается гораздо резче: "Но поддержка или даже поощрение церковной жизни, по моему мнению, совершенно излишня, возможно даже вредна. Как и любое христианство, восточное христианство принципиально противоречит национал-социалистическому мировоззрению. Следует считаться с тем, что воссозданные церкви на востоке, прежде всего на русской и украинской территориях, станут хранителями неосуществленной мечты о свободе. В православных христианах мы должны видеть не сегодняшних союзников, а возможных завтрашних противников. Духовное состояние восточных народов сегодня таково, что как раз в религиозном отношении существует множество чреватых последствиями вариантов".
И дальше начинается сага, иначе не скажешь, о церковном законе, который хочет издать Восточное министерство. Низовые органы просят введения какого-то единого порядка, в конце 41-го закон начинают готовить, но он встречает серьезное противодействие со стороны партийных инстанций, в первую очередь Бормана. И половину 42-го года этот закон просто футболят туда и обратно, при этом текст меняется до неузнаваемости. Борман опирался на мнение Гитлера, оно примерно таково: "Нашим интересам соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о Боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобные негритянским или американо-индейским, мы могли бы это только приветствовать, ибо это увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы". Это, замечу, цитата не из документа, а из так называемых застольных разговоров Гитлера. Другие источники подтверждают, что Гитлер примерно на такой точке зрения и стоял.
В итоге вместо церковного закона выходит указ рейхскомиссаров Остланд и Украины довольно расплывчатый. Затем в ноябре 42-го Восточное министерство готовит проект указания военным организациям "Об обращении с конфессиональными вопросами". Вот несколько ключевых моментов: "Исходить из того, что германский Рейх хочет принести местному населению свободу религиозной деятельности. Не чинить препятствия населению в исповедовании религии, по возможности свободно передавать ему необходимые культовые сооружения. Удовлетворять потребность в широкомасштабной религиозной деятельности в смысле противобольшевистской работы с одной стороны и в смысле религиозного самоуправления народа с другой, но лишь пока церковно-религиозное развитие соответствует нашим внутриполитическим целям. Германские задачи на Востоке по отношению к религии и церкви не реформаторские, а исключительно политические". И наконец: "Не отдавать предпочтения той или иной группе, если белорусские, украинские или кавказские народы стремятся к автокефалии их церковной жизни, то пойти в этом навстречу". Эти указания были сочтены чересчур либеральными, в виде приказа введены не были.
Владимир Абаринов: Реальность оккупации была мало похожа на радужную картину, какую рисуют иные мемуаристы. Пастыри, можно сказать, откликнулись на обращенный к ним призыв местоблюстителя патриаршего престола – ободряли малодушного, утешали огорченного, напоминали колеблющемуся о долге и воле Божьей – и тем самым исполняли свой собственный долг. Но исполняли они его в крайне тяжелых условиях. Храмы не получали никакой помощи от немецких властей и существовали исключительно на пожертвования прихожан. Более того: оккупанты постоянно стремились использовать церковь в интересах пропаганды, полицейского надзора за населением и мобилизации и без того скудных материальных ресурсов.
Владимир Абаринов: Великая Отечественная война застала Русскую православную церковь в жалком состоянии. Богоборческий режим закрыл почти все храмы и конфисковал их собственность. Священники подверглись массовым репрессиям. В 25 областях России не было ни одного православного храма, а в 20 - не более пяти храмов в каждой. После кончины в 1925 году патриарха Тихона его пост оставался вакантным. Обязанности предстоятеля исполнял местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий.
22 июня 1941 года пришлось по церковному календарю на праздник Всех Святых, в земле Российской просиявших. Узнав о немецком вторжении, митрополит Сергий написал и собственноручно напечатал на машинке послание пастырям и пастве. «Фашиствующие разбойники напали на нашу родину, - писал он. - Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божиею помощью, и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу».
Местоблюститель недвусмысленно предостерег священников от сотрудничества с оккупантами. «Нам, пастырям Церкви, - сказано в послании, - в такое время, когда отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если, сверх того, молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится еще и лукавыми соображениями насчет возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена родине и своему пастырскому долгу».
В мемуарной литературе и сочинениях некоторых историков церкви говорится, иногда в приподнятом и даже восторженном тоне, о возрождении церковной жизни на оккупированных территориях. Действительно, немецкие оккупационные власти, особенно в начальный, победный для Германии период войны, поощряли открытие и восстановление заброшенных храмов и даже помогали строительству новых. Так, например, громкий резонанс имело возобновление богослужений в кафедральном Свято-Успенском соборе Смоленска сразу же после взятия города немецкими войсками. А в августе там произошло другое знаменательное событие: немецкий солдат нашел считавшуюся уничтоженной древнюю чудотворную икону Смоленской Божьей Матери.
Но так ли уж благосклонны были немецкие власти, а главное – политическое руководство Рейха к этому духовному ренессансу? Игорь, какое место отводилось Русской православной церкви в политических проектах Гитлера?
Игорь Петров: Существует фундаментальное исследование Михаила Витальевича Шкаровского "Нацистская Германия и православная церковь", где эти вопросы подробно разобраны на основе многочисленных архивных материалов, в первую очередь, что важно, немецких. Как и во многих других вопросах, церковная политика нацистов на Востоке не была какой-то константой, претерпевала изменения. Причем можно выделить три измерения: временное - тут надо в том числе говорить о реакции на изменение советской политики в отношении церкви. Второе измерение ведомственное, потому что церковной политикой в той или иной степени занимались различные инстанции, в порядке возрастания жесткости - военная администрация прифронтовых территорий, Восточное министерство, служба безопасности и партийные структуры. И наконец, иерархическая, потому что на местах допускались послабления большие, чем было дозволено приказами свыше.
Начну, пожалуй, с самого экстремального примера. 21 июля 1944 года Генрих Гиммлер пишет Кальтенбруннеру: "Многие события и проблемы последнего времени привели к возникновению последующих соображений. Свидетели Иеговы, казацкий вопрос и связанный с этим власовский вопрос, а также общий комплекс вопросов, как мы хотим управлять Россией и поддерживать мир на ее территории, когда, что несомненно произойдет в течение следующих лет, мы снова завоюем большие пространства и области, ей принадлежащие. Далее Гиммлер рассказывает о планах создать силами украинского и русского населения своего рода новое казачество, которое должно охранять границы немецких поселений от набегов диких коммунистов с Востока. И далее пишет: "Мы должны поддерживать любую форму или разновидности религии, или секты, которая воздействовала бы умиротворяющее. Для всех тюркских народов здесь приходит на ум введение буддистского учения, для всех остальных учение Свидетелей Иеговы. Как вам должно быть известно, свидетели Иеговы обладают следующими чрезвычайно полезными для нас качествами: они крайне резко настроены против евреев, против католической церкви и папы. Они невероятно рассудительны, не пьют, не курят, чрезвычайно прилежны, весьма честны, держат данное слово, являются прекрасными скотоводами и крестьянами, не зациклены на богатстве и зажиточности, так как это препятствует вечной жизни". И далее обсуждается возможность использовать немецких Свидетелей Иеговы, которые, вообще говоря, еще в 30-х были посажены в концлагеря и там продолжали сидеть, как эмиссаров, которые умиротворят русский народ. Это к вопросу о восприятии нацистской верхушкой реальности – это июль 44-го года, прямая речь на тот момент фактически второго человека в иерархии Рейха.
Если вернуться в 41-й, то лейтмотив первых распоряжений различных немецких ведомств относительно церковных вопросов был таков: не следует оказывать поддержку церкви, но и не следует препятствовать ее стремлению возобновить свою деятельность и утверждать свое влияние в массах. Разумеется, надо использовать церковное возрождение в пропагандистских целях. Военнослужащие Вермахта не должны участвовать в местных церковных мероприятиях, также запрещаются культовые действия или религиозная пропаганда в отношении гражданских лиц, а священники с территории Рейха или из-за границы на восточные территории допускаться вообще не должны. И кроме того, чем раздробленнее будет церковь, тем лучше, поэтому расщепление на отдельные церковные группы желательно, кроме этого ничего не следует предпринимать против образования религиозных сект.
Владимир Абаринов: А какая структура в имперском правительстве занималась этими вопросами?
Игорь Петров: В Восточном министерстве был образован специальный подотдел церковной политики, который бессменно возглавлял Карл Розенфельдер. В архивах оперштаба Розенберга я нашел его анкету, правда, не слишком информативную. Родился он в 1904 году. По первой профессии слесарь, по второй редактор. Знает английский, голландский, немного русский. До войны выпустил несколько брошюр по историческим церковным вопросам. В сентябре 41-го Розенфельдер отправился в Прибалтику. По его отчету видно, что собственной позиции он тогда еще не сформулировал. Он опирается на мнение оберштурмфюрера Либрама, с которым он разговаривал там, - уполномоченного СС по церковным вопросам на Востоке. "В какой-то форме православная церковь должна быть сохранена, чтобы избежать возникновения опасного вакуума. Необходимо ясно определить, как должна поддерживаться православная церковь и какое ее направление следует поддерживать. Самое опасное ответвление – обновленчество. Вряд ли годятся для поддержки староверы, так как они, по мнению Либрама, связаны с советским режимом. Остается лишь православная церковь, и ее следует использовать в России, то есть без участия Русской православной церкви за границей, чтобы держать русских под контролем с точки зрения мировоззрения и религии".
Тремя месяцами позже после посещения Киева тот же Розенфельдер выражается гораздо резче: "Но поддержка или даже поощрение церковной жизни, по моему мнению, совершенно излишня, возможно даже вредна. Как и любое христианство, восточное христианство принципиально противоречит национал-социалистическому мировоззрению. Следует считаться с тем, что воссозданные церкви на востоке, прежде всего на русской и украинской территориях, станут хранителями неосуществленной мечты о свободе. В православных христианах мы должны видеть не сегодняшних союзников, а возможных завтрашних противников. Духовное состояние восточных народов сегодня таково, что как раз в религиозном отношении существует множество чреватых последствиями вариантов".
И дальше начинается сага, иначе не скажешь, о церковном законе, который хочет издать Восточное министерство. Низовые органы просят введения какого-то единого порядка, в конце 41-го закон начинают готовить, но он встречает серьезное противодействие со стороны партийных инстанций, в первую очередь Бормана. И половину 42-го года этот закон просто футболят туда и обратно, при этом текст меняется до неузнаваемости. Борман опирался на мнение Гитлера, оно примерно таково: "Нашим интересам соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о Боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобные негритянским или американо-индейским, мы могли бы это только приветствовать, ибо это увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы". Это, замечу, цитата не из документа, а из так называемых застольных разговоров Гитлера. Другие источники подтверждают, что Гитлер примерно на такой точке зрения и стоял.
В итоге вместо церковного закона выходит указ рейхскомиссаров Остланд и Украины довольно расплывчатый. Затем в ноябре 42-го Восточное министерство готовит проект указания военным организациям "Об обращении с конфессиональными вопросами". Вот несколько ключевых моментов: "Исходить из того, что германский Рейх хочет принести местному населению свободу религиозной деятельности. Не чинить препятствия населению в исповедовании религии, по возможности свободно передавать ему необходимые культовые сооружения. Удовлетворять потребность в широкомасштабной религиозной деятельности в смысле противобольшевистской работы с одной стороны и в смысле религиозного самоуправления народа с другой, но лишь пока церковно-религиозное развитие соответствует нашим внутриполитическим целям. Германские задачи на Востоке по отношению к религии и церкви не реформаторские, а исключительно политические". И наконец: "Не отдавать предпочтения той или иной группе, если белорусские, украинские или кавказские народы стремятся к автокефалии их церковной жизни, то пойти в этом навстречу". Эти указания были сочтены чересчур либеральными, в виде приказа введены не были.
Владимир Абаринов: Реальность оккупации была мало похожа на радужную картину, какую рисуют иные мемуаристы. Пастыри, можно сказать, откликнулись на обращенный к ним призыв местоблюстителя патриаршего престола – ободряли малодушного, утешали огорченного, напоминали колеблющемуся о долге и воле Божьей – и тем самым исполняли свой собственный долг. Но исполняли они его в крайне тяжелых условиях. Храмы не получали никакой помощи от немецких властей и существовали исключительно на пожертвования прихожан. Более того: оккупанты постоянно стремились использовать церковь в интересах пропаганды, полицейского надзора за населением и мобилизации и без того скудных материальных ресурсов.
