Тамара Ляленкова: В эти праздничные дни я рада представить два школьных театра: один из сообщества приемных семей "Китеж", которое находится в Калужской области, и второй – московский, "Кенга и Ко", он существует вот уже 28 лет. С актерами и режиссерами мы сегодня обсудим терапевтическую роль школьных постановок, а также попробуем выяснить - актуален ли для современных подростков Шекспир и почему признаваться в любви на школьной сцене так трудно. Короче, побываем за школьными кулисами.
Правда, ребята из "Китежа" сами приехали в Москву, чтобы показать спектакль "Беда от нежного сердца", и, воспользовавшись случаем, я пригласила их в московскую студию Радио Свобода. Поскольку девочки в этот день писали Олимпиаду, на запись пришли только ребята – Александр Аргунов, Александр Еремин, Иван Давыдкин и руководитель, режиссер театра – Евгения Ряжская.
Евгения Ряжская: Мы хотели назвать свой театр – Театр альтернативной драмы. Но так как мы не выяснили, что такое "альтернативная драма", то оставили просто школьный драматический театр. Мы ставим Шварца, Чехова, Шекспира. Самое главное, когда мы выбираем, что поставить - интерес детей, их возраст, темы, которые их волнуют. Это всегда коллективное решение. Дети приходят и говорят – вот это понравилось, этот фильм или эта пьеса.
Тамара Ляленкова: Ребята, кто-то из вас предлагал свои идеи?
Александр Аргунов: Да, я предлагал Жене, какие роли хочу играть. Были моменты, когда я говорил, что не чувствую себя в этой роли.
Тамара Ляленкова: От кого ты отказался?
Александр Аргунов: Например, когда в "Тени" я играл доктора, мне это не очень понравилось, потому что у меня вообще ничего не складывалось. Мне говорили, что у тебя хорошо получается, твоя роль. Но я в итоге сыграл, конечно.
Тамара Ляленкова: Доктор – персонаж отрицательный, положительный?
Евгения Ряжская: Ни отрицательный, ни положительный. Это человек, который оставил свою мечту, нашел источник живой воды, боролся за то, чтобы этот источник достался людям, но чиновники, государь запретили ему. Он боролся, боролся и махнул на все рукой: "И я махнул на все рукой. Так и вы – махните на все рукой. И вам жизнь будет…"
Тамара Ляленкова: Это Сашина реплика.
Александр Аргунов: Эти слова какими-то заезженными были. Мне они не нравились. Я вообще не хотел их говорить.
Евгения Ряжская: Я могу сказать, как мама в данном случае и как режиссер, что для Саши это была очень терапевтичная роль. Мы использовали здесь эффект драмотерапии, потому что в итоге этот доктор говорил: "И вот он шел до конца. Он шел на смерть. И он победил, и он оказался сильнее всех вас". Для Саши, для Сашиного темперамента выйти на финал было очень важно, чтобы Саша победил себя, свой пессимистический настрой и вышел на большой позитив. Саша вышел.
Тамара Ляленкова: Саша, а какие роли привлекали? Что хотелось сыграть?
Александр Аргунов: Я хотел бы играть роли более современные, наверное, не сказку. Были роли, которые мне нравились – Иисус, например. Но я тоже не хотел, потому что это было все на английском. Сейчас у меня появилось желание играть.
Тамара Ляленкова: Какая интересная у вас история, Женя. Дети не хотят играть, но, тем не менее, они у вас играют.
Евгения Ряжская: Китеж и китежская школа находятся в поселке приемных семей. Мы занимаемся не только тем, что обучаем детей, развиваем их, но проводим реабилитацию, терапию. Для ребенка-сироты, ребенка, попавшего в трудную ситуацию, критическую, снова ощутить желание жизни, жажду творчества – это целый путь. В Китеже проходят путь любви, обретения новой семьи, новой школы, новых друзей и потому сразу прийти в театр и проявить себя в творчестве бывает сложно. Не всегда ребенок приходит и говорит – я хочу играть. Иногда он сначала вообще ничего не хочет, даже говорить. Так что, это двойная победа.
Тамара Ляленкова: Женя, а как вы приглашаете ребят в театр? Кто приходит? Кто остается? Сами ли дети являются инициаторами?
Евгения Ряжская: Это всегда живой процесс. Ребята попадают в Китеж, приезжают, кто-то сам подходит и говорит – я хочу играть. Кто-то через какое-то время. Кто-то дорастает: попав в Китеж в 5 лет, в 13 говорит, что хочет играть. Это всегда живой процесс. Бывают такие моменты, когда видишь, что ребенок замкнут, что он сам не подойдет. К нему подходишь, приглашаешь, ждешь отклика, ждешь, чтобы ребенок проявил свое желание. Ребята общаются друг с другом, создают ценности. Играть в театре – это здорово, это весело, это престижно, это интересно. Таким образом, ребята приходят в театр. Но есть костяк. И я их очень благодарю, потому что они обладают терпением, чтобы помогать новым ребятам. Когда ты сам хорошо и уверенно себя чувствуешь, у тебя все получается, а кто-то рядом стоит и стесняется, где-то запинается, важно поддержать. Театр – искусство коллективное. Нужно обладать терпением, уметь поддерживать, создавать этот коллектив.
Иван Давыдкин: Театр – как целая отрасль жизни, целое событие. Для меня настоящий праздник, когда я уже в роли выхожу на сцену, отыгрываю, все аплодируют, улыбаются, поздравляют. Надо отдать должное, тебе помогает коллектив, твои же друзья, но в первую очередь режиссер. Моя одна из самых первых ролей в китежском театре – роль советника в спектакле Шварца "Снежная королева". Это был коррумпированный мерзкий чиновник, интриган со всеми пороками с вытекающими последствиями. Мне эта роль не то, что близка или понравилась. Мне ее дали – я согласился. Я стал читать текст, вживаться. На репетициях Женя объясняла характер героя.
В конце концов, я понял, что роль помогла мне в жизни. Помимо театра, надо было отыграть плохого персонажа. Я понял, что роль имела смысл, так как я проработал все свои негативные черты, то, что связывало меня с этой ролью. Я убедился, что это не выход и не путь - быть замкнутым. Когда главная ценность – это деньги, и бороться с ненавистью, пробивать себе путь – это не выход. Все равно добро побеждает зло. Как ни банально, но я сам убедился. Я олицетворял зло в этом спектакле, и я проиграл. Это было необычно, но имело очень большой эффект.
Тамара Ляленкова: Ваня, я заметила, что отрицательные роли играть гораздо легче, чем положительные. Нет?
Иван Давыдкин: Да, здесь полностью согласен. У меня была другая роль в спектакле братьев Гримм "Король Дроздовик" на английском языке. Там была положительная роль. Там было сложнее. Не знаю, почему так. Наверное, все-таки нам ближе что-то отрицательное. Это легче отыграть, чем белое, светлое.
Евгения Ряжская: Не вполне согласна. Легче отыграть злодея или какую-то характерную роль, комедийную, потому что ты с ней растождествляешься, ты стоишь дальше. Играешь как бы издалека, другого человека. Можно сказать даже немножко кривляешься, изображаешь что-то, что-то делаешь чересчур. Это легко. Играть героя, играть положительный персонаж сложнее, потому что ты должен не переиграть, не пересолить, а быть естественным. Это сложнее. Здесь больше мастерства требуется.
Тамара Ляленкова: Получается, что быть положительным персонажем не очень естественно.
Евгения Ряжская: Потому что ты - положительный персонаж, но ты есть ты. Ты Иван Давыдкин или ты Саша Аргунов, но ты же играешь другого положительного персонажа. Он это не ты.
Александр Еремин: Мне нравится любые роли играть, потому что это в первую очередь опыт. Я играл от слуг до принцев, мне очень нравится. Конечно же, хочется играть главные роли. Сейчас я к этому подхожу. Все больше и больше я играю серьезные роли.
Тамара Ляленкова: Например, какие? Были трудные?
Александр Еремин: Сейчас я репетирую Дон Гуана. Очень сложно играть влюбленного человека, потому что это необыкновенные чувства. Очень сложно преодолеть себя в том смысле, что приходится какие-то необычные вещи делать – не такие, какие ты делаешь в жизни.
Тамара Ляленкова: Например?
Александр Еремин: Во-первых, изменять голос, как будто ты влюблен. У меня большой текст. Приходится много учить. Весь этот текст, конечно же, другим голосом приходится произносить.
Тамара Ляленкова: Тебя учили? Что ты в это время думаешь? Может быть, представляешь вкусный тортик?
Александр Еремин: Я, когда играю, во-первых, пытаюсь сжиться с персонажем. Потому что, когда я читаю свой текст, я понимаю, где происходит действие, что персонаж говорит. Я представляю, как можно полюбить человека, потому что это моя роль.
Евгения Ряжская: Ребята прошли очень большой путь – от первого шага на сцене, простых пьес, хотя в тот момент они не казались простыми. Если в том году мы ставили сказку "Снежную королеву", надо помнить, что Шварц сам по себе очень серьезный автор. Там есть как и для детей темы, так и для взрослых. И ребята проходили свою школу.
Мы не занимаемся отдельным тренингом. У нас актерский тренинг идет уже на сцене, к сожалению, из-за нехватки времени. И вот они проходят через разные спектакли, через разные роли, сначала, может быть, небольшие, потом все сложнее, сейчас мы начинаем работать над Шекспиром… "Гамлет" - одна из сложнейших пьес, там у героя очень большой внутренний монолог. То, что он говорит словами на сцене, это только вершила айсберга, а внутри идет колоссальный внутренний монолог. Ребятам необходимо это сыграть. Нужно, чтобы зритель этот внутренний монолог увидел, прочитал его. Ребята должны это сделать с помощью своего актерского таланта.
Тамара Ляленкова: Репетировать начали?
Евгения Ряжская: Читка была.
Тамара Ляленкова: Ребята, и как вам "Гамлет"? Может быть, это все далеко, потом что пьеса была написана достаточно давно и все поменялось?
Иван Давыдкин: Мы совсем недавно ставили сонеты Шекспира. Мне понравилось там играть. Сейчас, когда мы ставим Шекспира "Дон Гуан", "Сон в летнюю ночь", я отказался в этом участвовать.
Тамара Ляленкова: Ты не любишь все романтическое?
Иван Давыдкин: Да.
Александр Еремин: Насчет "Гамлета", я считаю, что… Во-первых, "Гамлет" – это классика. "Быть или не быть – Вот в чем вопрос" – эта тема вечная. Потому что каждый человек рано или поздно сталкивается со смыслом жизни, что он будет делать. Поэтому, я считаю, что эта тема будет вечной. Конечно, это будет сложно отыграть.
Шекспир сейчас актуален как никогда. Для нас, для китежан, для подростков – тоже. В театре у нас сейчас тема любви. Для меня проиграть роль в театре – это как выход из кризиса, новое мировоззрение. Можно посмотреть фильм, увидеть там новый образ, прочитать книгу, восхититься героем. А когда я играю роль в театре, то я сам становлюсь этим человеком, пропускаю через себя его переживания, решения, мировоззрения. Это очень важно и очень помогает найти что-то новое в жизни. Философские размышления Гамлета многого стоят.
Тамара Ляленкова: Как это выглядело, Женя? Они просто читали сонеты или были какие-то мизансцены?
Евгения Ряжская: Такой вид творчества называется "литературной композицией" или "музыкально-литературной композицией". Актеры читают стихотворения под музыку, в какой-то момент вплетается танец. Одно действо плавно переходит в другое. Сначала хотелось сделать небольшую зарисовку для четверых заинтересованных ребят. И я удивилась, когда на репетицию, на читку пришло человек 15. Все хотели читать.
Тамара Ляленкова: А вы предлагаете всем, кто хочет?
Евгения Ряжская: Да. Есть открытые проекты, в которые приходят все, кто хочет. Всегда можно попробовать. Такой экспериментальный проект. Есть конкретные, когда роли уже определены. Сейчас у детей не возникает вопрос – а почему я на эту роль? Они уже сами понимают, и иногда лучше меня распределяют друг друга на соответствующие роли.
Тамара Ляленкова: У вас как минимум две задачи – чтобы спектакль можно было смотреть, чтобы человек справился с ролью, во-вторых, чтобы эта роль помогла ему в жизни. Иногда бывают, наверное, некоторые противоречия. Как вы с этим справляетесь?
Евгения Ряжская: Пока что до сих пор было совпадение. Мы называем это – терапевтический эффект, когда роль подходит человеку, когда мы знаем, я знаю, что если он отыграет эту роль, он поймет что-то для себя, сделает выводы.
Тамара Ляленкова: Тем не менее, он может ее не принимать.
Евгения Ряжская: Это называется роль на сопротивление. В теории есть роль на попадание, есть роль на сопротивление. Ничего страшного. Это работа, творческий поиск. Пройдя роль на сопротивление, сделав эту роль, человек испытывает больше позитива, больше радости, чем если бы это была простая роль, которую он всегда играет.
Александр Еремин: Я сейчас работаю над романтическим героем. Для меня это новое, потому что я раньше никогда не сталкивался с этим. Преодоление себя такое идет. Но вообще мне нравится играть комедийных героев, потому что чуть-чуть проще играется. Ты пытаешься быть свободным, легче все дается.
Тамара Ляленкова: А романтическим героем трудно быть, да?
Александр Еремин: Да. Напряжение есть, но я считаю, что это необходимо, потому что я только начал над этим работать. Вообще, я играю и серьезные роли. В них ты пытаешься выглядеть старше, если роль старше, чувствуешь себя взрослым.
Иван Давыдкин: Мне нравится играть, когда у меня есть настрой. Когда роль близка мне в моих поисках, начинаниях, просто по характеру. Я отказался от роли Дон Гуана, этого влюбленного самца. Не понравилось. Было уже несколько репетиций, уже на сцене репетировали, и я не смог, просто потому что не было настроя. Я не видел в себе никаких влюбленных качеств, ничего. Дали роль Гамлета. Он мне больше понравился.
Тамара Ляленкова: Другого влюбленного.
Иван Давыдкин: Да, но с другим настроем. Это не хаотичный любовник, охотник за сердцами, а как раз наоборот – философ, разочаровавшийся мыслитель. Это ближе и, соответственно, хочется примерить на себя его характер.
Александр Аргунов: Я бы очень хотел играть какие-нибудь серьезные роли, где я бы чувствовал себя свободным. Чтобы я чувствовал, что это моя роль, я могу ее сыграть так, как я хочу, не выдавливать из себя что-то, а могу и так сделать, и так.
Тамара Ляленкова: Я так понимаю, что это, как привычная одежда. Или ты хочешь играть самого себя?
Александр Аргунов: И самого себя тоже.
Евгения Ряжская: Действительно, Саша у нас такой специфический человек. Наверное, Сашино желание сыграть самого себя сейчас стоит на первом плане. Это нормально для подростка, который хочет себя найти. Будем искать.
Тамара Ляленкова: Надо полагать, что творческий опыт школьного театра сообщества "Китеж" поможет ребятам определить свое место и роль уже во взрослой жизни.
Впрочем, возможности, которые дает школьный театр, используются далеко не всегда, или не в полной мере, считает главный редактор журнала "Я вхожу в мир искусств" Марина Гааз.
Марина Гааз: К сожалению, мы (люди, которые проводят фестивали, конкурсы) занимаемся всего с 1% детей, с которыми имеет смысл заниматься. Проблема, о которой сегодня много говорят, проблема порванной преемственности, нарушенной культурной среды, полного не ощущения времени и пространства, в том числе и пространства, а не только времени. Потому что дети даже географии не знают – в какой стране живут, какие страны вокруг них, насколько мир разнообразен – колоссальное количество детей остаются за пределами школьной программы.
Но есть такой странный механизм. Когда вы погружаете ребенка во что-то окончательно и бесповоротно, то есть всерьез погружаете (в иностранный язык или в какое-то историческое время, о котором они знают все), если он что-то знает детально, то это как кристалл, на который может что-то нарастать. Закинули вы такую горошинку в питательный бульон, вокруг этого что-то вырастет. Вырастет ощущение того, что человек существует во времени, существует среди других людей.
Тамара Ляленкова: Мне кажется, что школьный театр – это очень удобная форма для всех – для литераторов, для историков. Это очень увлекательно. Это страшно интересно. Почему редко используют?
Марина Гааз: В Москве, если начать перечислять детские театральные фестивали, их можно набрать достаточно много. Но это много и мало. Это мало по отношению к количеству детей в Москве. То, что это все-таки есть, означает, что это можно делать. У школ в силу финансово-экономических причин (не потому что у них мало денег, а потому что основное финансирование все-таки идет на общеобразовательную программу) нет никаких серьезных мотивов, кроме собственного представления о культурной ценности того, что они делают. Ведь это внешкольная деятельность. Когда в конце 80-х – начале 90-х годов думали, как должна существовать служба экономической поддержки таких культурных новаций, принцип был именно в том, что нужно отслеживать все ценное и интересное, что происходит, и в этом обязанность чиновников, обязанность государственной машины. Ценностное это ядро должно поддерживаться, тогда что-то будет. Я это говорю совершенно ответственно, потому что я твердо уверена, что это можно делать. Три человека, которые получают очень маленькую зарплату и не получают абсолютно никакой дотации, смогли найти вариант, при котором выходят на всю Россию пьесы всех драматургов, пишущих что-то интересное для детского театра, в которых все, что создано театральной педагогикой, доступно любому школьному театральному коллективу. Это копейки. Это гроши. Но у нас нет поддержки того, что считается духовными ценностями.
Тамара Ляленкова: Так считает Марина Гааз. С другой стороны, как только духовные ценности в России начинают поддерживаться материально, они сразу переходят в разряд каких-то других ценностей. Наверное, поэтому в такой дорогостоящей затее, как театр, всегда присутствуют люди бескорыстные, и школьная история – не исключение.
Мы продолжаем изучать опыт школьных театров и те возможности, не обязательно актерские, которые дают подросткам уроки театрального мастерства. Впрочем, внешняя сторона дела здесь также имеет значение. Как замечают педагоги дополнительного образования, российские дети очень скованны, плохо двигаются, и, вообще, очень зажаты. Виновата в этом школа или агрессивная окружающая среда, мы обсудим чуть позже с руководителем студии "Кенга и Ко" Ольгой Мороз и ее студийцами, а пока вернемся к насущным проблемам.
Сегодня финансовая самостоятельность школ и новая система оплаты труда учителей, считает театральный критик, редактор журнала "Мир детского театра" Валерий Бегунов, привели к тому, что число педагогов дополнительного образования в школах сокращается, а, значит, сократится и число детских театров.
Валерий Бегунов: В стране были тысячи, десятки тысяч замечательных студий в школах. Известнейший актер Юрий Васильев, школьная студия. Караченцов – у него была студия чечетки в Подмосковье. Кстати, далеко не в каждой школе есть хороший театральный зал.
Тамара Ляленкова: А актовый зал и театральный – это…
Валерий Бегунов: Очень большая разница. В актовом зале плоская сцена. Она неглубокая. У нее нет настоящих кулис. Если люди хотят делать мало-мальски интересное действо, в нем должен быть простор. А если учитель пения, решив сделать музыкально-драматический театр, позвал режиссеров, студентов, композиторов и хореографов, которые помогают ему в этом, им нужно хотя бы шагов 10 в глубину. Когда в свое время создавалась школа под театр "Монотон" покойного Филатова, строители пошли на скандал. Они пережили массу нарушений, но они сделали в школе, как просил директор коллектива, 5 залов – спортивный, танцевальный, театральный, рекреационный и т. д. Это нормально. Любая муниципальная, очень плохая школа в Штатах имеет 2-3 зала. Это правда. Наши типовые конструкции, так называемые самолеты, в них залы, спортивный и актовый, совершенно устарелых идей. Их нельзя преобразовывать так, как это можно делать сейчас. Кстати, это не стоит больших денег. Строители, те, кто в это включается серьезно, показывают, что это все очень просто можно переделать. И здесь, между прочим, деньги экономятся.
Я редактор журнала, который то возникает, то умирает – "Мир детского театра". Нам очень трудно добыть дополнительные деньги. А ведь в моем журнале публикуется все то, что могло бы быть методическим материалом и литературными текстами, основами творчества хотя бы в тех же 5300 школ-искусств, которые теперь признаны начальным профессиональным образованием. И, когда я слышу очередную историю со скандалом по закупкам кресел для чиновников, где каждое кресло стоит 70-120 тыс. рублей, я многоточие ставлю. Сравните программы для детей, детские театральные и молодежные фестивали в небольшом городе, куда съезжается вся Россия, это стоило 350-500 тыс. рублей без всяких взносов. То есть 20 чиновничьих кресел или 4 дорогие автомашины. На самом деле, там теряется намного больше, чем экономится здесь.
Тамара Ляленкова: Так считает редактор журнала "Мир детского театра" Валерий Бегунов.
Разговор о том, какое место детские театры занимают в системе дополнительного образования, мы продолжаем с руководителем одной из старейших московских студий Ольгой Мороз. Я попросила ее рассказать, как ребята попадают в студию.
Ольга Мороз: Приходят как рекрутский набор – кто с кольем, кто с дубьем - у кого какой запас. У некоторых очень маленький. С некоторыми неожиданно вдруг мы можем говорить на одном языке, и ребенок понимает, когда ты ему какие-то ассоциативные вещи рассказываешь. А некоторые совсем не знают слов, даже обычных слов. Они не знают, например, что такое печурка – думают, что птичка. Вот разница уровня, с чем приходят. А зачем? У всех свои стратегии – кого-то родители приводят в детском возрасте, есть родители, которые хотят развитить ребенка, есть те, кто хочет понтов и т. д. Цели у всех разные. Старшие дети приходят иногда за хорошей компанией, за средой обитания, иногда за тусовкой. Часто бывало, что требования работать уводят обратно от нас, ведь это большая нагрузка.
Тамара Ляленкова: Мне многие жаловались, что те формы и те наработки, которые были раньше, сейчас уходят. То ли дети, то ли родители стали прагматичными. Главным образом это касается конца средней школы и старшеклассников. Они выбирают конкретные вещи, которые помогут потом поступить в институт и хорошо устроиться в жизни. У вас есть такие проблемы? Меньше стало приходить детей?
Ольга Мороз: Нет, количественно все осталось также. А прагматизм – несомненно. Те, кто понимает, что это может помочь в жизни, это скорее все-таки наш контингент. Родители понимают, что ребенок начинает совершенно иначе общаться, что он контактирует по-другому, пристраиваться умеет, что он понимает партнера, то есть любого человека, с которым ему придется потом общаться в жизни, что необязательно это должен быть английский язык, это может быть и театр. Есть и те, кто говорит – пусть он походит, чтобы он был чем-то занят. Так было всегда. Если Раневской говорили, что «кто побогаче может выбрать кого-нибудь и получше вас, вы у нас самая любимая, для бедных людей». Нам тоже говорят – слава Богу, не на улице болтается, хоть к вам ходит, и то хорошо.
Тамара Ляленкова: Рассказывает Таня Мельникова, ей 15 лет.
Татьяна Мельникова: Привели меня родители. Я ходила, гуляла, а родителям не нравилось, что я много гуляла. Обычно где-нибудь в окрестностях школы гуляем, если холодно, то в подъезд какой-нибудь залезем, погреемся. Я сначала в студию не хотела. Я тогда уже занималась рисованием в художественной школе. Первые два месяца не нравилось. Мне хотелось к друзьям, тут я еще не освоилась, может быть, не познакомилась особо. А спустя два месяца я стала на репетиции чаще приходить. Я втянулась и стала посещать почти что каждый день.
Когда пришла, я помню, совершенно не понимала, что надо делать, что такое этюд, как двигаться, что говорить. Совершенно было непонятно. Петь – это тоже было что-то странное, еще и в гарнитуру. А сейчас у нас "Пеппи Длинный Чулок", музыкальный спектакль. И ничего – поем, двигаемся.
Григорий: Меня зовут Гриша. Мне 16 лет. Сперва я увидел спектакль ребят "Питер Пен". Мне очень к ним захотелось. Они там дрались на шпагах. Я был во втором классе, просил маму, а она не разрешила. А когда я в шестом классе начал гулять, маме резко захотелось, чтобы я пошел в театр.
Первое ощущение было непонятное, потому что тогда ставили "Сказочную любовь". Меня поставили в пару с какой-то незнакомой девочкой и сказали – иди. Было странно.
Тамара Ляленкова: А девочку за руку надо было брать?
Григорий: Надо было – вон ту, Танечку.
Тамара Ляленкова: Театр, на самом деле, для многих такое средство терапевтическое. А для детской психики и подростковой – это очень важный способ справляться с той тяжелой ситуацией, которую они переживают в этом возрасте. Вы это как-то наблюдаете?
Ольга Мороз: Да, терапевтический эффект очень сильный мы наблюдаем. Иногда родители стараются этого не замечать. Тем более, когда есть постепенное изменение к лучшему, тебе кажется, что так было всегда. Не всегда ты понимаешь, благодаря чему это произошло, особенно для тех ребят, которые долго уже у нас занимаются. Мы видим, какие они пришли, какими они были, как мы им буратинские ноги-руки переставляли.
Тамара Ляленкова: Мне говорили – русские детки немножко деревянные. Они ходят сгорбившись, смотрят вниз, зажатые спины, причем, это современные дети, которые, казалось бы, растут в более благоприятных условиях.
Ольга Мороз: Да, деревянные вполне.
Тамара Ляленкова: Были не деревянные или это редкость?
Ольга Мороз: Были, были сразу активные, гиперактивные, были Актеры Актерычи, которых надо было уменьшать. Но в основном все-таки они не понимают, зачем и как им существовать в пространстве сцены, что им говорить зрителям. Для того, чтобы он что-то зрителю сказал, он должен иметь, что сказать вообще. У нас много движений, много пластики в спектаклях. Мы иногда даже с этого начинаем, чтобы сначала человек не боялся существовать и двигаться, а уж потом он заговорит как-нибудь сам.
Тамара Ляленкова: А как вы для себя объясняете такую некую деревянность, зажатость? Это среда у нас такая агрессивная?
Ольга Мороз: И среда агрессивная. Мне кажется, им не для чего разжиматься. Они сидят в школе на уроках, отвечают то, что их спрашивают. Всегда заранее знают, чего от них ждут. Им свобода существования не только не нужна, но вредна, потому что попробуй начни фантазировать, тебя быстро поставят на место и скажут – нет, подожди, ты нам скажи то, что тут написано. Фантазирование и свобода реакции не востребованы. Они ею не пользуются, она и атрофируется потихонечку. Поэтому, когда вопрос заранее неизвестен, то он вызывает оторопь. Самый страшный у нас вопрос – как тебе кажется? "Ой, не надо, Ольга Викторовна. Вы скажите, как мне кажется, и мы вам выучим и завтра ответим". Просто невостребованные качества.
У нас были разные спектакли. Был спектакль "Питер Пен". На нем выросли несколько поколений детей. У нас сейчас новый репертуар, но мы сохраняли "Питера Пена", потому что на нем учились самые маленькие. Они приходили в "Питер", проживали там большую жизнь, начинали понимать какие-то вещи про игру, про жизнь вообще, существование вместе со взрослыми актерами на сцене. Такой у нас разновозрастный театр. Был спектакль "Сказочная любовь" – новеллы английские, ирландские о любви. "Тайна старой карты" интерактивный спектакль, когда по ходу дела зрители включаются в сюжет. Это не совсем анимация. Это работа с залом и с детьми, иногда очень неожиданная, иногда рискованная, даже травмы были. Дети у нас сейчас к актерам относятся, как к компьютерной игре – ну, сейчас я тебя! Совершенно все непредсказуемо. Кто знает – как среагирует зритель?!
В "Пеппи Длинный Чулок" мы взяли музыку Дашкевича и тексты песен Кима, а сценарий написали сами. Мы на этом спектакле научились петь. У нас очень хороший педагог по вокалу – Марина Евгеньевна Ростоцкая. Мы ее очень любим. Она может научить петь все, что угодно.
Тамара Ляленкова: Замечательно. Но театр – это достаточно дорогое занятие, потому что и костюмы требуются, и декорации.
Ольга Мороз: Театр – это пылесос. Все надо! У нас была студия, которая держалась в нашем центре образования на честном слове. Были педагоги, которые приходили к ребятам, у каждого - по полставки. Несколько человек работают в Доме детского творчества. Там тоже не так все просто. Система такая, что каждый ребенок может заниматься очень ограниченное время. Если он маленький, то два часа в неделю. Алина, которая у нас практически каждый день работает, иначе она не сделала бы того, что она делает сейчас, она должна заниматься два часа в неделю и ни копейки больше. Если ребенок постарше, то два раза в неделю по два часа. Нам смешно. Невозможно делать большие серьезные спектакли. А у нас, помимо репертуарных, есть еще спектакли, которые вдруг возникают. Допустим, сейчас была дата – 70-летие Победы. Это спектакль "Война". Мы его тоже долго делали, старались сделать хорошо. Пришли ветераны. И дети понимали, кто перед ними сидит, и всю степень ответственности за то, что мы читаем, говорим, делаем. Это времени требует.
Тамара Ляленкова: Это была Ольга Мороз.
Мои собеседники – актеры студии "Кенга и Ко". Поскольку их театр находится в образовательном центре, они участвуют также в других школьных мероприятиях. О постановке "Письма с войны" рассказывает Оля.
Ольга: На самом деле, очень страшно было выступать. Потому что, когда смотрит пожилой человек тебе в глаза, и ты говоришь о страшных вещах, то это просто мурашки по коже. Ты боишься, что забудешь текст от того напряжения, которое возникает у тебя со зрителями. Мы читали письма реальных людей, собранные школой для нашего театра. Некоторые читали стихотворения, пели песни.
Алина: Вот стихи, которые писал Николай Сенцов, корреспондент. Он работал на радио в блокадном Ленинграде.
"Обе девочки весьма
Ждали папиного письма.
Папа их, большой Карась,
В Ленинграде жил храбрясь.
Редко, медленно, само
Приходило к ним письмо.
Как живете, Караси?
Ничего себе, мерси,
Отвечали обе дочки,
Улыбаясь в обе щечки".
Тамара Ляленкова: Стихотворение прочитала Алина, сейчас ей 9 лет, в театре она 4-й год.
Алина: Сначала был "Питер Пен". Я играла индейца, одну сцену сыграла, потом заплакала в кулисах и уже не вышла больше на сцену.
Тамара Ляленкова: Страшно было?
Алина: Очень страшно! Мы репетировали, репетировали. В принципе, все было нормально. Никогда же не играла, поэтому испугалась. И долго не выходила, не выходила, потом у нас с родителями были разговоры, что это просто король страхов. Короче, у меня этот страх пропал и все. Я играла в "Пеппи Длинный Чулок" много раз.
Тамара Ляленкова: О проблемах, с которыми сталкиваются педагоги дополнительного образования, рассказывает Ольга Мороз.
Ольга Мороз: Так получается, что спектакли должны быть, а времени на это мы не должны тратить. Если педагог берет 4 часа, но должен взять к этому в придачу еще новых 15 человек – это еще одна группа. Но такое бешенное количество детей – это просто нереально!
Тамара Ляленкова: Это новые ограничения в дополнительном образовании?
Ольга Мороз: Да. Некоторые ограничения уже существовали, какие-то пришли сейчас, возрастные. Младше 7 лет – час в неделю, два раза по полчаса и т. д. Скажем, у нас нет такого понятия – репетиция. Мы официально не имеем на нее право. Мы можем это делать неофициально, когда все собираются и готовят спектакль. Мы не имеем права писать это в журнал. Нет индивидуальных занятий категорически. То есть конкурс чтецов есть, я его куратор в Северном округе. Каждый ребенок, наши собственные дети тоже, должны участвовать. Индивидуальные занятия – он чтец! – должны быть, но мы не имеем права их проводить. У нас должен быть отдельный кружок, отдельная студия художественного слова. Но и там мы не можем заниматься индивидуально. Группа из 15 человек. 14 должны сидеть и смотреть, учиться, брать пример.
Тамара Ляленкова: Как давно такие правила?
Ольга Мороз: Эти правила давно. А в этом году новая на нас беда свалилась – ограничения по нагрузке по допобразованию в школах. Тут не догадаешься ни о чем – то ли ставок действительно нет, то ли они по усмотрению администрации переданы кому-то, куда-то и на что-то. Потому что теперь администрация «усматривает» сама – куда и какие ставки кому давать, как их распределять. Кто-то их распределяет в интересах детей, кто-то в каких-то интересах школы, потому что директор - он же и хозяйственник, и все остальное. Поэтому мы остались в этом году просто без ставок для наших педагогов. У нас осталось три раза по полставки - у Сергея Васильевича, у меня и у Марины Евгеньевны Ростоцкой. У восьми педагогов из студии тоже осталось по полставки. Администрация понимаем, что она имеет дело с ненормальными, которым можно и не платить, и они все равно будут работать. Мы же не можем работать настолько, насколько нам платят. Это очень удобно - люди и так работают. Поэтому мы остались втроем.
Тамара Ляленкова: Сколько же детей за это время через вашу студию прошло?
Ольга Мороз: Мы никогда не считали, потому что некоторые задерживаются надолго. Сергей Васильевич пришел в наш театр, когда ему было 7 лет. 5 числа ему исполнилось 30. Он сначала был воспитанником, потом он был другом театра, потом педагогом, потом человеком, который стал делать свет, звук, декорации, даже костюмы, и играть как актер.
Сергей Васильевич: После школы я поступил в институт на физический факультет в МПГУ имени Ленина. И на пару лет вывалился из этой истории полностью. А потом как-то заглянул в гости, еще раз заглянул без всякой мысли продолжать играть, и остался.
Тамара Ляленкова: Может быть, сначала было непонятно, в какую сторону идти? Театр нравится, но это не практично.
Сергей Васильевич: Я не хотел делать театр своей профессией. В итоге я выбирал профессию по тому принципу, что мне интересней. Я люблю физику до сих пор. По-моему, это один из самых интересных школьных предметов. Потом как-то не сложилось. Уже после армии я работал в совершенно другой отрасли, на заводе. А когда обратно завертелась эта история, я заинтересовался уже с другой точки зрения, и вот я здесь.
Тамара Ляленкова: Мой следующий собеседник Сергей Известнов впервые на спектакль студии "Кенга и Ко" пришел благодаря сестре Тане. Сейчас ему 24 и он по-прежнему на школьной сцене.
Сергей Известнов: В отличие от всех здесь присутствующих, я не хотел в театр. Я тогда очень много чем занимался – и футбол, и скейт. Мне было не до театра. И как-то меня папа с мамой, на коленях фактически упросили пойти на спектакль. Сижу, смотрю "Питер Пен", спектакль двухчасовой с антрактом. Вроде ничего. Но поскольку это был первый в жизни спектакль, я до этого видел только по телевизору, я подумал – ну, ничего играют. А потом смотрю на Таню, улыбнулся ей, и она раскололась. Я не хотел, я просто увидел родного человека. Я ей улыбнулся. Она улыбнулась и забыла слова. Потом начала их искать в голове.
Проходит какое-то время. Звонок. "Это Ольга Викторовна Мороз. У нас такая авария случилась, происшествие. У нас актер отказался играть ключевую роль. А сдача уже в феврале месяце. За месяц надо сделать работу". Я говорю: "А чего играть-то?" "Роль пирата и маменькиного сыночка". То есть в "Питере Пене" люди играли разные роли. Ладно. За месяц сделали мы пирата, сделали маменькиного сыночка. Закончился спектакль. Меня обступают девочки ровным кругом и говорят: "Сереж, ты ведь никуда не уйдешь, правда?" Я вздохнул и говорю: "Да".
Правда, у меня был перерыв. Были проблемы со временем, не стал успевать просто нигде. А потом Ольга Викторовна говорит: "У нас нет пирата на елку". "Один раз, - говорю, - Ольга Викторовна! Один раз!" Ладно. Серия елок, определенное количество времени. И вот до сих пор играю.
Тамара Ляленкова: Я так понимаю, это был тот самый пират, которого поколачивают зрители, да?
Сергей Известнов: Да, он самый. Больно. И поражает, как все слаженно у детей. Есть четко лидер – самый крупный, который орет: "Бей его!" И эти маленькие кулачки в тебя впиваются. Только руками успеваешь закрываться.
А игровая программа! Мы приехали в школу. Я был хороший. Я был Иванушка-дурачок.
Рита: А мы были отрицательные персонажи – я Шапокляк, Сергей Данилов, который уже старичок в театре – Баба Яга (его любимая роль, я так думаю), и Алена Щербинина (это наш педагог) была атаманшей. И вот мы боролись с детьми. У нас задача была – подружить класс.
Тамара Ляленкова: Я правильно понимаю – они должны были против вас дружить, да?
Рита: Да. И они до того раззадорились, что поверили, что – да, нам надо с ними сражаться. И они буквально в прямом смысле подходили и начинали бить. Мне девочка одна – первый класс! – говорит: "Ну, мы с вами еще подеремся!"
Сергей Известнов: Это отрицательный персонаж. Так еще и положительному досталось.
Рита: Очень активные были на последних спектаклях дети.
Тамара Ляленкова: Детская публика доверчивая?
Сергей Известнов: Она очень разная.
Рита: Это не от возраста зависит, а от воспитания.
Сергей Известнов: Трудный возраст - с 9 до 12 лет. Как бы еще и дети, но уже не такие дети, чтобы совсем дети.
- Еще на нескольких наших спектаклях были две совершенно кошмарные девочки. Они сидели на первом ряду и кушали семечки, громко все обсуждая и комментируя.
- Они еще смеялись, когда Динь-Динь умерла.
- Недостатки есть везде. Но момент для меня самый значимый – это когда уже вся работа сделана, все отрепетировано, спектакль идет. Ты не на сцене, ты за кулисами. Чувствуешь энергетику спектакля. И если она идет, все хорошо, все смешно – это момент небольшой, но он для меня очень важный. Кайф просто получаешь от того, что все так хорошо получается. А потом тебе надо выходить на сцену. Ты вышел и просто рвешь зал!
- Да, очень нравится, когда ты хорошо играешь спектакль, и из зала идет энергетическая отдача. Но лучше всего - после спектакля, хорошо сыгранного, выйти и упасть на сцену, и полежать там 5 минут.
Тамара Ляленкова: Это были студийцы театра "Кенга и Ко", и их руководитель Ольга Мороз.
Правда, ребята из "Китежа" сами приехали в Москву, чтобы показать спектакль "Беда от нежного сердца", и, воспользовавшись случаем, я пригласила их в московскую студию Радио Свобода. Поскольку девочки в этот день писали Олимпиаду, на запись пришли только ребята – Александр Аргунов, Александр Еремин, Иван Давыдкин и руководитель, режиссер театра – Евгения Ряжская.
Евгения Ряжская: Мы хотели назвать свой театр – Театр альтернативной драмы. Но так как мы не выяснили, что такое "альтернативная драма", то оставили просто школьный драматический театр. Мы ставим Шварца, Чехова, Шекспира. Самое главное, когда мы выбираем, что поставить - интерес детей, их возраст, темы, которые их волнуют. Это всегда коллективное решение. Дети приходят и говорят – вот это понравилось, этот фильм или эта пьеса.
Тамара Ляленкова: Ребята, кто-то из вас предлагал свои идеи?
Александр Аргунов: Да, я предлагал Жене, какие роли хочу играть. Были моменты, когда я говорил, что не чувствую себя в этой роли.
Тамара Ляленкова: От кого ты отказался?
Александр Аргунов: Например, когда в "Тени" я играл доктора, мне это не очень понравилось, потому что у меня вообще ничего не складывалось. Мне говорили, что у тебя хорошо получается, твоя роль. Но я в итоге сыграл, конечно.
Тамара Ляленкова: Доктор – персонаж отрицательный, положительный?
Евгения Ряжская: Ни отрицательный, ни положительный. Это человек, который оставил свою мечту, нашел источник живой воды, боролся за то, чтобы этот источник достался людям, но чиновники, государь запретили ему. Он боролся, боролся и махнул на все рукой: "И я махнул на все рукой. Так и вы – махните на все рукой. И вам жизнь будет…"
Тамара Ляленкова: Это Сашина реплика.
Александр Аргунов: Эти слова какими-то заезженными были. Мне они не нравились. Я вообще не хотел их говорить.
Евгения Ряжская: Я могу сказать, как мама в данном случае и как режиссер, что для Саши это была очень терапевтичная роль. Мы использовали здесь эффект драмотерапии, потому что в итоге этот доктор говорил: "И вот он шел до конца. Он шел на смерть. И он победил, и он оказался сильнее всех вас". Для Саши, для Сашиного темперамента выйти на финал было очень важно, чтобы Саша победил себя, свой пессимистический настрой и вышел на большой позитив. Саша вышел.
Тамара Ляленкова: Саша, а какие роли привлекали? Что хотелось сыграть?
Александр Аргунов: Я хотел бы играть роли более современные, наверное, не сказку. Были роли, которые мне нравились – Иисус, например. Но я тоже не хотел, потому что это было все на английском. Сейчас у меня появилось желание играть.
Тамара Ляленкова: Какая интересная у вас история, Женя. Дети не хотят играть, но, тем не менее, они у вас играют.
Евгения Ряжская: Китеж и китежская школа находятся в поселке приемных семей. Мы занимаемся не только тем, что обучаем детей, развиваем их, но проводим реабилитацию, терапию. Для ребенка-сироты, ребенка, попавшего в трудную ситуацию, критическую, снова ощутить желание жизни, жажду творчества – это целый путь. В Китеже проходят путь любви, обретения новой семьи, новой школы, новых друзей и потому сразу прийти в театр и проявить себя в творчестве бывает сложно. Не всегда ребенок приходит и говорит – я хочу играть. Иногда он сначала вообще ничего не хочет, даже говорить. Так что, это двойная победа.
Тамара Ляленкова: Женя, а как вы приглашаете ребят в театр? Кто приходит? Кто остается? Сами ли дети являются инициаторами?
Евгения Ряжская: Это всегда живой процесс. Ребята попадают в Китеж, приезжают, кто-то сам подходит и говорит – я хочу играть. Кто-то через какое-то время. Кто-то дорастает: попав в Китеж в 5 лет, в 13 говорит, что хочет играть. Это всегда живой процесс. Бывают такие моменты, когда видишь, что ребенок замкнут, что он сам не подойдет. К нему подходишь, приглашаешь, ждешь отклика, ждешь, чтобы ребенок проявил свое желание. Ребята общаются друг с другом, создают ценности. Играть в театре – это здорово, это весело, это престижно, это интересно. Таким образом, ребята приходят в театр. Но есть костяк. И я их очень благодарю, потому что они обладают терпением, чтобы помогать новым ребятам. Когда ты сам хорошо и уверенно себя чувствуешь, у тебя все получается, а кто-то рядом стоит и стесняется, где-то запинается, важно поддержать. Театр – искусство коллективное. Нужно обладать терпением, уметь поддерживать, создавать этот коллектив.
Иван Давыдкин: Театр – как целая отрасль жизни, целое событие. Для меня настоящий праздник, когда я уже в роли выхожу на сцену, отыгрываю, все аплодируют, улыбаются, поздравляют. Надо отдать должное, тебе помогает коллектив, твои же друзья, но в первую очередь режиссер. Моя одна из самых первых ролей в китежском театре – роль советника в спектакле Шварца "Снежная королева". Это был коррумпированный мерзкий чиновник, интриган со всеми пороками с вытекающими последствиями. Мне эта роль не то, что близка или понравилась. Мне ее дали – я согласился. Я стал читать текст, вживаться. На репетициях Женя объясняла характер героя.
В конце концов, я понял, что роль помогла мне в жизни. Помимо театра, надо было отыграть плохого персонажа. Я понял, что роль имела смысл, так как я проработал все свои негативные черты, то, что связывало меня с этой ролью. Я убедился, что это не выход и не путь - быть замкнутым. Когда главная ценность – это деньги, и бороться с ненавистью, пробивать себе путь – это не выход. Все равно добро побеждает зло. Как ни банально, но я сам убедился. Я олицетворял зло в этом спектакле, и я проиграл. Это было необычно, но имело очень большой эффект.
Тамара Ляленкова: Ваня, я заметила, что отрицательные роли играть гораздо легче, чем положительные. Нет?
Иван Давыдкин: Да, здесь полностью согласен. У меня была другая роль в спектакле братьев Гримм "Король Дроздовик" на английском языке. Там была положительная роль. Там было сложнее. Не знаю, почему так. Наверное, все-таки нам ближе что-то отрицательное. Это легче отыграть, чем белое, светлое.
Евгения Ряжская: Не вполне согласна. Легче отыграть злодея или какую-то характерную роль, комедийную, потому что ты с ней растождествляешься, ты стоишь дальше. Играешь как бы издалека, другого человека. Можно сказать даже немножко кривляешься, изображаешь что-то, что-то делаешь чересчур. Это легко. Играть героя, играть положительный персонаж сложнее, потому что ты должен не переиграть, не пересолить, а быть естественным. Это сложнее. Здесь больше мастерства требуется.
Тамара Ляленкова: Получается, что быть положительным персонажем не очень естественно.
Евгения Ряжская: Потому что ты - положительный персонаж, но ты есть ты. Ты Иван Давыдкин или ты Саша Аргунов, но ты же играешь другого положительного персонажа. Он это не ты.
Александр Еремин: Мне нравится любые роли играть, потому что это в первую очередь опыт. Я играл от слуг до принцев, мне очень нравится. Конечно же, хочется играть главные роли. Сейчас я к этому подхожу. Все больше и больше я играю серьезные роли.
Тамара Ляленкова: Например, какие? Были трудные?
Александр Еремин: Сейчас я репетирую Дон Гуана. Очень сложно играть влюбленного человека, потому что это необыкновенные чувства. Очень сложно преодолеть себя в том смысле, что приходится какие-то необычные вещи делать – не такие, какие ты делаешь в жизни.
Тамара Ляленкова: Например?
Александр Еремин: Во-первых, изменять голос, как будто ты влюблен. У меня большой текст. Приходится много учить. Весь этот текст, конечно же, другим голосом приходится произносить.
Тамара Ляленкова: Тебя учили? Что ты в это время думаешь? Может быть, представляешь вкусный тортик?
Александр Еремин: Я, когда играю, во-первых, пытаюсь сжиться с персонажем. Потому что, когда я читаю свой текст, я понимаю, где происходит действие, что персонаж говорит. Я представляю, как можно полюбить человека, потому что это моя роль.
Евгения Ряжская: Ребята прошли очень большой путь – от первого шага на сцене, простых пьес, хотя в тот момент они не казались простыми. Если в том году мы ставили сказку "Снежную королеву", надо помнить, что Шварц сам по себе очень серьезный автор. Там есть как и для детей темы, так и для взрослых. И ребята проходили свою школу.
Мы не занимаемся отдельным тренингом. У нас актерский тренинг идет уже на сцене, к сожалению, из-за нехватки времени. И вот они проходят через разные спектакли, через разные роли, сначала, может быть, небольшие, потом все сложнее, сейчас мы начинаем работать над Шекспиром… "Гамлет" - одна из сложнейших пьес, там у героя очень большой внутренний монолог. То, что он говорит словами на сцене, это только вершила айсберга, а внутри идет колоссальный внутренний монолог. Ребятам необходимо это сыграть. Нужно, чтобы зритель этот внутренний монолог увидел, прочитал его. Ребята должны это сделать с помощью своего актерского таланта.
Тамара Ляленкова: Репетировать начали?
Евгения Ряжская: Читка была.
Тамара Ляленкова: Ребята, и как вам "Гамлет"? Может быть, это все далеко, потом что пьеса была написана достаточно давно и все поменялось?
Иван Давыдкин: Мы совсем недавно ставили сонеты Шекспира. Мне понравилось там играть. Сейчас, когда мы ставим Шекспира "Дон Гуан", "Сон в летнюю ночь", я отказался в этом участвовать.
Тамара Ляленкова: Ты не любишь все романтическое?
Иван Давыдкин: Да.
Александр Еремин: Насчет "Гамлета", я считаю, что… Во-первых, "Гамлет" – это классика. "Быть или не быть – Вот в чем вопрос" – эта тема вечная. Потому что каждый человек рано или поздно сталкивается со смыслом жизни, что он будет делать. Поэтому, я считаю, что эта тема будет вечной. Конечно, это будет сложно отыграть.
Шекспир сейчас актуален как никогда. Для нас, для китежан, для подростков – тоже. В театре у нас сейчас тема любви. Для меня проиграть роль в театре – это как выход из кризиса, новое мировоззрение. Можно посмотреть фильм, увидеть там новый образ, прочитать книгу, восхититься героем. А когда я играю роль в театре, то я сам становлюсь этим человеком, пропускаю через себя его переживания, решения, мировоззрения. Это очень важно и очень помогает найти что-то новое в жизни. Философские размышления Гамлета многого стоят.
Тамара Ляленкова: Как это выглядело, Женя? Они просто читали сонеты или были какие-то мизансцены?
Евгения Ряжская: Такой вид творчества называется "литературной композицией" или "музыкально-литературной композицией". Актеры читают стихотворения под музыку, в какой-то момент вплетается танец. Одно действо плавно переходит в другое. Сначала хотелось сделать небольшую зарисовку для четверых заинтересованных ребят. И я удивилась, когда на репетицию, на читку пришло человек 15. Все хотели читать.
Тамара Ляленкова: А вы предлагаете всем, кто хочет?
Евгения Ряжская: Да. Есть открытые проекты, в которые приходят все, кто хочет. Всегда можно попробовать. Такой экспериментальный проект. Есть конкретные, когда роли уже определены. Сейчас у детей не возникает вопрос – а почему я на эту роль? Они уже сами понимают, и иногда лучше меня распределяют друг друга на соответствующие роли.
Тамара Ляленкова: У вас как минимум две задачи – чтобы спектакль можно было смотреть, чтобы человек справился с ролью, во-вторых, чтобы эта роль помогла ему в жизни. Иногда бывают, наверное, некоторые противоречия. Как вы с этим справляетесь?
Евгения Ряжская: Пока что до сих пор было совпадение. Мы называем это – терапевтический эффект, когда роль подходит человеку, когда мы знаем, я знаю, что если он отыграет эту роль, он поймет что-то для себя, сделает выводы.
Тамара Ляленкова: Тем не менее, он может ее не принимать.
Евгения Ряжская: Это называется роль на сопротивление. В теории есть роль на попадание, есть роль на сопротивление. Ничего страшного. Это работа, творческий поиск. Пройдя роль на сопротивление, сделав эту роль, человек испытывает больше позитива, больше радости, чем если бы это была простая роль, которую он всегда играет.
Александр Еремин: Я сейчас работаю над романтическим героем. Для меня это новое, потому что я раньше никогда не сталкивался с этим. Преодоление себя такое идет. Но вообще мне нравится играть комедийных героев, потому что чуть-чуть проще играется. Ты пытаешься быть свободным, легче все дается.
Тамара Ляленкова: А романтическим героем трудно быть, да?
Александр Еремин: Да. Напряжение есть, но я считаю, что это необходимо, потому что я только начал над этим работать. Вообще, я играю и серьезные роли. В них ты пытаешься выглядеть старше, если роль старше, чувствуешь себя взрослым.
Иван Давыдкин: Мне нравится играть, когда у меня есть настрой. Когда роль близка мне в моих поисках, начинаниях, просто по характеру. Я отказался от роли Дон Гуана, этого влюбленного самца. Не понравилось. Было уже несколько репетиций, уже на сцене репетировали, и я не смог, просто потому что не было настроя. Я не видел в себе никаких влюбленных качеств, ничего. Дали роль Гамлета. Он мне больше понравился.
Тамара Ляленкова: Другого влюбленного.
Иван Давыдкин: Да, но с другим настроем. Это не хаотичный любовник, охотник за сердцами, а как раз наоборот – философ, разочаровавшийся мыслитель. Это ближе и, соответственно, хочется примерить на себя его характер.
Александр Аргунов: Я бы очень хотел играть какие-нибудь серьезные роли, где я бы чувствовал себя свободным. Чтобы я чувствовал, что это моя роль, я могу ее сыграть так, как я хочу, не выдавливать из себя что-то, а могу и так сделать, и так.
Тамара Ляленкова: Я так понимаю, что это, как привычная одежда. Или ты хочешь играть самого себя?
Александр Аргунов: И самого себя тоже.
Евгения Ряжская: Действительно, Саша у нас такой специфический человек. Наверное, Сашино желание сыграть самого себя сейчас стоит на первом плане. Это нормально для подростка, который хочет себя найти. Будем искать.
Тамара Ляленкова: Надо полагать, что творческий опыт школьного театра сообщества "Китеж" поможет ребятам определить свое место и роль уже во взрослой жизни.
Впрочем, возможности, которые дает школьный театр, используются далеко не всегда, или не в полной мере, считает главный редактор журнала "Я вхожу в мир искусств" Марина Гааз.
Марина Гааз: К сожалению, мы (люди, которые проводят фестивали, конкурсы) занимаемся всего с 1% детей, с которыми имеет смысл заниматься. Проблема, о которой сегодня много говорят, проблема порванной преемственности, нарушенной культурной среды, полного не ощущения времени и пространства, в том числе и пространства, а не только времени. Потому что дети даже географии не знают – в какой стране живут, какие страны вокруг них, насколько мир разнообразен – колоссальное количество детей остаются за пределами школьной программы.
Но есть такой странный механизм. Когда вы погружаете ребенка во что-то окончательно и бесповоротно, то есть всерьез погружаете (в иностранный язык или в какое-то историческое время, о котором они знают все), если он что-то знает детально, то это как кристалл, на который может что-то нарастать. Закинули вы такую горошинку в питательный бульон, вокруг этого что-то вырастет. Вырастет ощущение того, что человек существует во времени, существует среди других людей.
Тамара Ляленкова: Мне кажется, что школьный театр – это очень удобная форма для всех – для литераторов, для историков. Это очень увлекательно. Это страшно интересно. Почему редко используют?
Марина Гааз: В Москве, если начать перечислять детские театральные фестивали, их можно набрать достаточно много. Но это много и мало. Это мало по отношению к количеству детей в Москве. То, что это все-таки есть, означает, что это можно делать. У школ в силу финансово-экономических причин (не потому что у них мало денег, а потому что основное финансирование все-таки идет на общеобразовательную программу) нет никаких серьезных мотивов, кроме собственного представления о культурной ценности того, что они делают. Ведь это внешкольная деятельность. Когда в конце 80-х – начале 90-х годов думали, как должна существовать служба экономической поддержки таких культурных новаций, принцип был именно в том, что нужно отслеживать все ценное и интересное, что происходит, и в этом обязанность чиновников, обязанность государственной машины. Ценностное это ядро должно поддерживаться, тогда что-то будет. Я это говорю совершенно ответственно, потому что я твердо уверена, что это можно делать. Три человека, которые получают очень маленькую зарплату и не получают абсолютно никакой дотации, смогли найти вариант, при котором выходят на всю Россию пьесы всех драматургов, пишущих что-то интересное для детского театра, в которых все, что создано театральной педагогикой, доступно любому школьному театральному коллективу. Это копейки. Это гроши. Но у нас нет поддержки того, что считается духовными ценностями.
Тамара Ляленкова: Так считает Марина Гааз. С другой стороны, как только духовные ценности в России начинают поддерживаться материально, они сразу переходят в разряд каких-то других ценностей. Наверное, поэтому в такой дорогостоящей затее, как театр, всегда присутствуют люди бескорыстные, и школьная история – не исключение.
Мы продолжаем изучать опыт школьных театров и те возможности, не обязательно актерские, которые дают подросткам уроки театрального мастерства. Впрочем, внешняя сторона дела здесь также имеет значение. Как замечают педагоги дополнительного образования, российские дети очень скованны, плохо двигаются, и, вообще, очень зажаты. Виновата в этом школа или агрессивная окружающая среда, мы обсудим чуть позже с руководителем студии "Кенга и Ко" Ольгой Мороз и ее студийцами, а пока вернемся к насущным проблемам.
Сегодня финансовая самостоятельность школ и новая система оплаты труда учителей, считает театральный критик, редактор журнала "Мир детского театра" Валерий Бегунов, привели к тому, что число педагогов дополнительного образования в школах сокращается, а, значит, сократится и число детских театров.
Валерий Бегунов: В стране были тысячи, десятки тысяч замечательных студий в школах. Известнейший актер Юрий Васильев, школьная студия. Караченцов – у него была студия чечетки в Подмосковье. Кстати, далеко не в каждой школе есть хороший театральный зал.
Тамара Ляленкова: А актовый зал и театральный – это…
Валерий Бегунов: Очень большая разница. В актовом зале плоская сцена. Она неглубокая. У нее нет настоящих кулис. Если люди хотят делать мало-мальски интересное действо, в нем должен быть простор. А если учитель пения, решив сделать музыкально-драматический театр, позвал режиссеров, студентов, композиторов и хореографов, которые помогают ему в этом, им нужно хотя бы шагов 10 в глубину. Когда в свое время создавалась школа под театр "Монотон" покойного Филатова, строители пошли на скандал. Они пережили массу нарушений, но они сделали в школе, как просил директор коллектива, 5 залов – спортивный, танцевальный, театральный, рекреационный и т. д. Это нормально. Любая муниципальная, очень плохая школа в Штатах имеет 2-3 зала. Это правда. Наши типовые конструкции, так называемые самолеты, в них залы, спортивный и актовый, совершенно устарелых идей. Их нельзя преобразовывать так, как это можно делать сейчас. Кстати, это не стоит больших денег. Строители, те, кто в это включается серьезно, показывают, что это все очень просто можно переделать. И здесь, между прочим, деньги экономятся.
Я редактор журнала, который то возникает, то умирает – "Мир детского театра". Нам очень трудно добыть дополнительные деньги. А ведь в моем журнале публикуется все то, что могло бы быть методическим материалом и литературными текстами, основами творчества хотя бы в тех же 5300 школ-искусств, которые теперь признаны начальным профессиональным образованием. И, когда я слышу очередную историю со скандалом по закупкам кресел для чиновников, где каждое кресло стоит 70-120 тыс. рублей, я многоточие ставлю. Сравните программы для детей, детские театральные и молодежные фестивали в небольшом городе, куда съезжается вся Россия, это стоило 350-500 тыс. рублей без всяких взносов. То есть 20 чиновничьих кресел или 4 дорогие автомашины. На самом деле, там теряется намного больше, чем экономится здесь.
Тамара Ляленкова: Так считает редактор журнала "Мир детского театра" Валерий Бегунов.
Разговор о том, какое место детские театры занимают в системе дополнительного образования, мы продолжаем с руководителем одной из старейших московских студий Ольгой Мороз. Я попросила ее рассказать, как ребята попадают в студию.
Ольга Мороз: Приходят как рекрутский набор – кто с кольем, кто с дубьем - у кого какой запас. У некоторых очень маленький. С некоторыми неожиданно вдруг мы можем говорить на одном языке, и ребенок понимает, когда ты ему какие-то ассоциативные вещи рассказываешь. А некоторые совсем не знают слов, даже обычных слов. Они не знают, например, что такое печурка – думают, что птичка. Вот разница уровня, с чем приходят. А зачем? У всех свои стратегии – кого-то родители приводят в детском возрасте, есть родители, которые хотят развитить ребенка, есть те, кто хочет понтов и т. д. Цели у всех разные. Старшие дети приходят иногда за хорошей компанией, за средой обитания, иногда за тусовкой. Часто бывало, что требования работать уводят обратно от нас, ведь это большая нагрузка.
Тамара Ляленкова: Мне многие жаловались, что те формы и те наработки, которые были раньше, сейчас уходят. То ли дети, то ли родители стали прагматичными. Главным образом это касается конца средней школы и старшеклассников. Они выбирают конкретные вещи, которые помогут потом поступить в институт и хорошо устроиться в жизни. У вас есть такие проблемы? Меньше стало приходить детей?
Ольга Мороз: Нет, количественно все осталось также. А прагматизм – несомненно. Те, кто понимает, что это может помочь в жизни, это скорее все-таки наш контингент. Родители понимают, что ребенок начинает совершенно иначе общаться, что он контактирует по-другому, пристраиваться умеет, что он понимает партнера, то есть любого человека, с которым ему придется потом общаться в жизни, что необязательно это должен быть английский язык, это может быть и театр. Есть и те, кто говорит – пусть он походит, чтобы он был чем-то занят. Так было всегда. Если Раневской говорили, что «кто побогаче может выбрать кого-нибудь и получше вас, вы у нас самая любимая, для бедных людей». Нам тоже говорят – слава Богу, не на улице болтается, хоть к вам ходит, и то хорошо.
Тамара Ляленкова: Рассказывает Таня Мельникова, ей 15 лет.
Татьяна Мельникова: Привели меня родители. Я ходила, гуляла, а родителям не нравилось, что я много гуляла. Обычно где-нибудь в окрестностях школы гуляем, если холодно, то в подъезд какой-нибудь залезем, погреемся. Я сначала в студию не хотела. Я тогда уже занималась рисованием в художественной школе. Первые два месяца не нравилось. Мне хотелось к друзьям, тут я еще не освоилась, может быть, не познакомилась особо. А спустя два месяца я стала на репетиции чаще приходить. Я втянулась и стала посещать почти что каждый день.
Когда пришла, я помню, совершенно не понимала, что надо делать, что такое этюд, как двигаться, что говорить. Совершенно было непонятно. Петь – это тоже было что-то странное, еще и в гарнитуру. А сейчас у нас "Пеппи Длинный Чулок", музыкальный спектакль. И ничего – поем, двигаемся.
Григорий: Меня зовут Гриша. Мне 16 лет. Сперва я увидел спектакль ребят "Питер Пен". Мне очень к ним захотелось. Они там дрались на шпагах. Я был во втором классе, просил маму, а она не разрешила. А когда я в шестом классе начал гулять, маме резко захотелось, чтобы я пошел в театр.
Первое ощущение было непонятное, потому что тогда ставили "Сказочную любовь". Меня поставили в пару с какой-то незнакомой девочкой и сказали – иди. Было странно.
Тамара Ляленкова: А девочку за руку надо было брать?
Григорий: Надо было – вон ту, Танечку.
Тамара Ляленкова: Театр, на самом деле, для многих такое средство терапевтическое. А для детской психики и подростковой – это очень важный способ справляться с той тяжелой ситуацией, которую они переживают в этом возрасте. Вы это как-то наблюдаете?
Ольга Мороз: Да, терапевтический эффект очень сильный мы наблюдаем. Иногда родители стараются этого не замечать. Тем более, когда есть постепенное изменение к лучшему, тебе кажется, что так было всегда. Не всегда ты понимаешь, благодаря чему это произошло, особенно для тех ребят, которые долго уже у нас занимаются. Мы видим, какие они пришли, какими они были, как мы им буратинские ноги-руки переставляли.
Тамара Ляленкова: Мне говорили – русские детки немножко деревянные. Они ходят сгорбившись, смотрят вниз, зажатые спины, причем, это современные дети, которые, казалось бы, растут в более благоприятных условиях.
Ольга Мороз: Да, деревянные вполне.
Тамара Ляленкова: Были не деревянные или это редкость?
Ольга Мороз: Были, были сразу активные, гиперактивные, были Актеры Актерычи, которых надо было уменьшать. Но в основном все-таки они не понимают, зачем и как им существовать в пространстве сцены, что им говорить зрителям. Для того, чтобы он что-то зрителю сказал, он должен иметь, что сказать вообще. У нас много движений, много пластики в спектаклях. Мы иногда даже с этого начинаем, чтобы сначала человек не боялся существовать и двигаться, а уж потом он заговорит как-нибудь сам.
Тамара Ляленкова: А как вы для себя объясняете такую некую деревянность, зажатость? Это среда у нас такая агрессивная?
Ольга Мороз: И среда агрессивная. Мне кажется, им не для чего разжиматься. Они сидят в школе на уроках, отвечают то, что их спрашивают. Всегда заранее знают, чего от них ждут. Им свобода существования не только не нужна, но вредна, потому что попробуй начни фантазировать, тебя быстро поставят на место и скажут – нет, подожди, ты нам скажи то, что тут написано. Фантазирование и свобода реакции не востребованы. Они ею не пользуются, она и атрофируется потихонечку. Поэтому, когда вопрос заранее неизвестен, то он вызывает оторопь. Самый страшный у нас вопрос – как тебе кажется? "Ой, не надо, Ольга Викторовна. Вы скажите, как мне кажется, и мы вам выучим и завтра ответим". Просто невостребованные качества.
У нас были разные спектакли. Был спектакль "Питер Пен". На нем выросли несколько поколений детей. У нас сейчас новый репертуар, но мы сохраняли "Питера Пена", потому что на нем учились самые маленькие. Они приходили в "Питер", проживали там большую жизнь, начинали понимать какие-то вещи про игру, про жизнь вообще, существование вместе со взрослыми актерами на сцене. Такой у нас разновозрастный театр. Был спектакль "Сказочная любовь" – новеллы английские, ирландские о любви. "Тайна старой карты" интерактивный спектакль, когда по ходу дела зрители включаются в сюжет. Это не совсем анимация. Это работа с залом и с детьми, иногда очень неожиданная, иногда рискованная, даже травмы были. Дети у нас сейчас к актерам относятся, как к компьютерной игре – ну, сейчас я тебя! Совершенно все непредсказуемо. Кто знает – как среагирует зритель?!
В "Пеппи Длинный Чулок" мы взяли музыку Дашкевича и тексты песен Кима, а сценарий написали сами. Мы на этом спектакле научились петь. У нас очень хороший педагог по вокалу – Марина Евгеньевна Ростоцкая. Мы ее очень любим. Она может научить петь все, что угодно.
Тамара Ляленкова: Замечательно. Но театр – это достаточно дорогое занятие, потому что и костюмы требуются, и декорации.
Ольга Мороз: Театр – это пылесос. Все надо! У нас была студия, которая держалась в нашем центре образования на честном слове. Были педагоги, которые приходили к ребятам, у каждого - по полставки. Несколько человек работают в Доме детского творчества. Там тоже не так все просто. Система такая, что каждый ребенок может заниматься очень ограниченное время. Если он маленький, то два часа в неделю. Алина, которая у нас практически каждый день работает, иначе она не сделала бы того, что она делает сейчас, она должна заниматься два часа в неделю и ни копейки больше. Если ребенок постарше, то два раза в неделю по два часа. Нам смешно. Невозможно делать большие серьезные спектакли. А у нас, помимо репертуарных, есть еще спектакли, которые вдруг возникают. Допустим, сейчас была дата – 70-летие Победы. Это спектакль "Война". Мы его тоже долго делали, старались сделать хорошо. Пришли ветераны. И дети понимали, кто перед ними сидит, и всю степень ответственности за то, что мы читаем, говорим, делаем. Это времени требует.
Тамара Ляленкова: Это была Ольга Мороз.
Мои собеседники – актеры студии "Кенга и Ко". Поскольку их театр находится в образовательном центре, они участвуют также в других школьных мероприятиях. О постановке "Письма с войны" рассказывает Оля.
Ольга: На самом деле, очень страшно было выступать. Потому что, когда смотрит пожилой человек тебе в глаза, и ты говоришь о страшных вещах, то это просто мурашки по коже. Ты боишься, что забудешь текст от того напряжения, которое возникает у тебя со зрителями. Мы читали письма реальных людей, собранные школой для нашего театра. Некоторые читали стихотворения, пели песни.
Алина: Вот стихи, которые писал Николай Сенцов, корреспондент. Он работал на радио в блокадном Ленинграде.
"Обе девочки весьма
Ждали папиного письма.
Папа их, большой Карась,
В Ленинграде жил храбрясь.
Редко, медленно, само
Приходило к ним письмо.
Как живете, Караси?
Ничего себе, мерси,
Отвечали обе дочки,
Улыбаясь в обе щечки".
Тамара Ляленкова: Стихотворение прочитала Алина, сейчас ей 9 лет, в театре она 4-й год.
Алина: Сначала был "Питер Пен". Я играла индейца, одну сцену сыграла, потом заплакала в кулисах и уже не вышла больше на сцену.
Тамара Ляленкова: Страшно было?
Алина: Очень страшно! Мы репетировали, репетировали. В принципе, все было нормально. Никогда же не играла, поэтому испугалась. И долго не выходила, не выходила, потом у нас с родителями были разговоры, что это просто король страхов. Короче, у меня этот страх пропал и все. Я играла в "Пеппи Длинный Чулок" много раз.
Тамара Ляленкова: О проблемах, с которыми сталкиваются педагоги дополнительного образования, рассказывает Ольга Мороз.
Ольга Мороз: Так получается, что спектакли должны быть, а времени на это мы не должны тратить. Если педагог берет 4 часа, но должен взять к этому в придачу еще новых 15 человек – это еще одна группа. Но такое бешенное количество детей – это просто нереально!
Тамара Ляленкова: Это новые ограничения в дополнительном образовании?
Ольга Мороз: Да. Некоторые ограничения уже существовали, какие-то пришли сейчас, возрастные. Младше 7 лет – час в неделю, два раза по полчаса и т. д. Скажем, у нас нет такого понятия – репетиция. Мы официально не имеем на нее право. Мы можем это делать неофициально, когда все собираются и готовят спектакль. Мы не имеем права писать это в журнал. Нет индивидуальных занятий категорически. То есть конкурс чтецов есть, я его куратор в Северном округе. Каждый ребенок, наши собственные дети тоже, должны участвовать. Индивидуальные занятия – он чтец! – должны быть, но мы не имеем права их проводить. У нас должен быть отдельный кружок, отдельная студия художественного слова. Но и там мы не можем заниматься индивидуально. Группа из 15 человек. 14 должны сидеть и смотреть, учиться, брать пример.
Тамара Ляленкова: Как давно такие правила?
Ольга Мороз: Эти правила давно. А в этом году новая на нас беда свалилась – ограничения по нагрузке по допобразованию в школах. Тут не догадаешься ни о чем – то ли ставок действительно нет, то ли они по усмотрению администрации переданы кому-то, куда-то и на что-то. Потому что теперь администрация «усматривает» сама – куда и какие ставки кому давать, как их распределять. Кто-то их распределяет в интересах детей, кто-то в каких-то интересах школы, потому что директор - он же и хозяйственник, и все остальное. Поэтому мы остались в этом году просто без ставок для наших педагогов. У нас осталось три раза по полставки - у Сергея Васильевича, у меня и у Марины Евгеньевны Ростоцкой. У восьми педагогов из студии тоже осталось по полставки. Администрация понимаем, что она имеет дело с ненормальными, которым можно и не платить, и они все равно будут работать. Мы же не можем работать настолько, насколько нам платят. Это очень удобно - люди и так работают. Поэтому мы остались втроем.
Тамара Ляленкова: Сколько же детей за это время через вашу студию прошло?
Ольга Мороз: Мы никогда не считали, потому что некоторые задерживаются надолго. Сергей Васильевич пришел в наш театр, когда ему было 7 лет. 5 числа ему исполнилось 30. Он сначала был воспитанником, потом он был другом театра, потом педагогом, потом человеком, который стал делать свет, звук, декорации, даже костюмы, и играть как актер.
Сергей Васильевич: После школы я поступил в институт на физический факультет в МПГУ имени Ленина. И на пару лет вывалился из этой истории полностью. А потом как-то заглянул в гости, еще раз заглянул без всякой мысли продолжать играть, и остался.
Тамара Ляленкова: Может быть, сначала было непонятно, в какую сторону идти? Театр нравится, но это не практично.
Сергей Васильевич: Я не хотел делать театр своей профессией. В итоге я выбирал профессию по тому принципу, что мне интересней. Я люблю физику до сих пор. По-моему, это один из самых интересных школьных предметов. Потом как-то не сложилось. Уже после армии я работал в совершенно другой отрасли, на заводе. А когда обратно завертелась эта история, я заинтересовался уже с другой точки зрения, и вот я здесь.
Тамара Ляленкова: Мой следующий собеседник Сергей Известнов впервые на спектакль студии "Кенга и Ко" пришел благодаря сестре Тане. Сейчас ему 24 и он по-прежнему на школьной сцене.
Сергей Известнов: В отличие от всех здесь присутствующих, я не хотел в театр. Я тогда очень много чем занимался – и футбол, и скейт. Мне было не до театра. И как-то меня папа с мамой, на коленях фактически упросили пойти на спектакль. Сижу, смотрю "Питер Пен", спектакль двухчасовой с антрактом. Вроде ничего. Но поскольку это был первый в жизни спектакль, я до этого видел только по телевизору, я подумал – ну, ничего играют. А потом смотрю на Таню, улыбнулся ей, и она раскололась. Я не хотел, я просто увидел родного человека. Я ей улыбнулся. Она улыбнулась и забыла слова. Потом начала их искать в голове.
Проходит какое-то время. Звонок. "Это Ольга Викторовна Мороз. У нас такая авария случилась, происшествие. У нас актер отказался играть ключевую роль. А сдача уже в феврале месяце. За месяц надо сделать работу". Я говорю: "А чего играть-то?" "Роль пирата и маменькиного сыночка". То есть в "Питере Пене" люди играли разные роли. Ладно. За месяц сделали мы пирата, сделали маменькиного сыночка. Закончился спектакль. Меня обступают девочки ровным кругом и говорят: "Сереж, ты ведь никуда не уйдешь, правда?" Я вздохнул и говорю: "Да".
Правда, у меня был перерыв. Были проблемы со временем, не стал успевать просто нигде. А потом Ольга Викторовна говорит: "У нас нет пирата на елку". "Один раз, - говорю, - Ольга Викторовна! Один раз!" Ладно. Серия елок, определенное количество времени. И вот до сих пор играю.
Тамара Ляленкова: Я так понимаю, это был тот самый пират, которого поколачивают зрители, да?
Сергей Известнов: Да, он самый. Больно. И поражает, как все слаженно у детей. Есть четко лидер – самый крупный, который орет: "Бей его!" И эти маленькие кулачки в тебя впиваются. Только руками успеваешь закрываться.
А игровая программа! Мы приехали в школу. Я был хороший. Я был Иванушка-дурачок.
Рита: А мы были отрицательные персонажи – я Шапокляк, Сергей Данилов, который уже старичок в театре – Баба Яга (его любимая роль, я так думаю), и Алена Щербинина (это наш педагог) была атаманшей. И вот мы боролись с детьми. У нас задача была – подружить класс.
Тамара Ляленкова: Я правильно понимаю – они должны были против вас дружить, да?
Рита: Да. И они до того раззадорились, что поверили, что – да, нам надо с ними сражаться. И они буквально в прямом смысле подходили и начинали бить. Мне девочка одна – первый класс! – говорит: "Ну, мы с вами еще подеремся!"
Сергей Известнов: Это отрицательный персонаж. Так еще и положительному досталось.
Рита: Очень активные были на последних спектаклях дети.
Тамара Ляленкова: Детская публика доверчивая?
Сергей Известнов: Она очень разная.
Рита: Это не от возраста зависит, а от воспитания.
Сергей Известнов: Трудный возраст - с 9 до 12 лет. Как бы еще и дети, но уже не такие дети, чтобы совсем дети.
- Еще на нескольких наших спектаклях были две совершенно кошмарные девочки. Они сидели на первом ряду и кушали семечки, громко все обсуждая и комментируя.
- Они еще смеялись, когда Динь-Динь умерла.
- Недостатки есть везде. Но момент для меня самый значимый – это когда уже вся работа сделана, все отрепетировано, спектакль идет. Ты не на сцене, ты за кулисами. Чувствуешь энергетику спектакля. И если она идет, все хорошо, все смешно – это момент небольшой, но он для меня очень важный. Кайф просто получаешь от того, что все так хорошо получается. А потом тебе надо выходить на сцену. Ты вышел и просто рвешь зал!
- Да, очень нравится, когда ты хорошо играешь спектакль, и из зала идет энергетическая отдача. Но лучше всего - после спектакля, хорошо сыгранного, выйти и упасть на сцену, и полежать там 5 минут.
Тамара Ляленкова: Это были студийцы театра "Кенга и Ко", и их руководитель Ольга Мороз.
