Иван Толстой: Мы записывали эту программу в Москве, хотя познакомились с Солом Шульманом в Петербурге на Довлатовских чтениях, а перед этим долго переписывались: Сол писал из Австралии, я – из Праги. И мы запросто могли пересечься в Париже, Лондоне, Нью-Йорке – потому что Сол Шульман бывает всюду и интересуется всем на свете. Он – истинный космополит, и слово это, растоптанное советским употреблением, возрождает во всем его достоинстве.
Знакомьтесь: Соломон Шульман (с младых лет он именует себя Солом) - писатель, кинорежиссер, путешественник, член Союза писателей и кинематографистов России, член гильдии драматургов Австралии, лауреат Союза журналистов СССР, окончил ВГИК, стоял у истоков зарождения кино- и телесериала ''Клуб кинопутешествий''.
Включив магнитофон, я думал, что мы поговорим о жизни и перипетиях юбиляра. Но очень скоро почувствовал, что передо мной не просто собеседник с богатым жизненным опытом, - нет, я увидел сказочника, опытного драматурга, приключенческую жилку. Рассказ о прожитой жизни на моих глазах превращался в занимательнейшую сказку. И одной записи мне просто не хватило.
Сол Шульман. Сегодня сказка первая. Начнем с корней.
Сол Шульман: Это чудный вопрос, я этому вопросу посвятил целую книгу, которая называется ''Мать и сын''. Я родился в Бобруйске, это небольшой городок в Могилевской области в Белоруссии, он считается белорусской Одессой, потому что там всегда проживало много евреев… весь город, вне зависимости от национальности, плохо произносил букву ''р'', что и у меня осталось… всем было легче произнести сто раз слово ''пшенка'', чем один раз слово ''кукуруза''. Это был замечательный теплый город, где все всё знали про всех. Я там родился.
У меня были очень знаменитые родители. Мать была известным детским врачом, а в еврейском городе, кроме вундеркиндов, никого ведь нет, поэтому все волновались за своих вундеркиндов, и ночью раздавались звонки: ''Доктор, спасите!''... Мама была у них на позиции если не бога, то, по крайней мере, чего-то близкого к этому, кто может воскресить даже мертвого.
А если без шуток, то она действительно была очень известным врачом с поразительной биографией (это долгий рассказ, он изложен в книге ''Мать и Сын'')… Она отказалась от профессуры и прочих ученых званий ради того, чтобы оставаться с детьми, которых она хотела беречь.
Отец тоже был известной фигурой. Он был завучем самой крупной школы и ставил этим вундеркиндам двойки. Поэтому его боялись больше, а маму - меньше. Вот там я и родился.
В 7 лет я начал играть в баскетбол, и когда мне было 16, перед самым отъездом из Бобруйска, я уже играл за сборную Белоруссии. Получил всякие спортивные регалии, и мне прочили даже спортивную профессиональную карьеру. Я мечтал поступить в Институт физкультуры. Слава богу, у меня был умный тренер, у которого были больные дети, мама их лечила, и она попросила его вправить мне мозги. Он сказал мне: ''Соля, баскетболом занимайся сколько хочешь, а поступать надо в нормальный вуз, у тебя не та голова, чтобы только мячом ее заполнять''.
Вот так я закончил школу, и с 1953 года в Бобруйске я уже не жил, но каждый год до сегодняшнего дня я приезжаю туда, чтобы навестить могилы родителей, близких и, вообще, подышать воздухом детства.
Сол Шульман: Это было замечательное время. Во-первых - 1953 год. Он замечателен тем, что умер Сталин... В то время самыми главными людьми на земле были физики - они знали все на свете. Мы, мальчишки, мечтали стать физиками, потому что физики знали как долететь до звезд, у них спрашивали, какой длинны юбки должны носить женщины... То есть, физики - это было всё. И все амбициозные мальчишки мечтали стать физиками. Я тоже мечтал, поэтому и поступил на геофизический факультет Свердловского Горного института.
Кстати, параллельно в Политехническом институте в это время учился Ельцин - он играл в волейбол, а я играл на той же площадке в баскетбол. То есть мы пересекались, говорили ''здравствуйте''. Но потом, когда много лет прошло и началась эта наша советская или российская заваруха - всё рушилось и падало – в газетах появилась фамилия Ельцин. Я, конечно, понятия не имел, что это тот самый Боря Ельцин, который когда-то играл в волейбол за Свердловский Политехнический. И вот однажды я с сыном (он еще маленький был) попал на Манежную площадь в Москве на митинг. Там стоял грузовик с отброшенными бортами, на грузовике стоял Ельцин и еще целая компания. А у меня был значок ''Пресса'' и красивый западный фотоаппарат. Сын у меня забрал ''Прессу'' и фотоаппарат и полез на эту машину. И в этот момент я посмотрел на Бориса Николаевича и подумал: не тот ли это самый Боря Ельцин? Короче, я его вспомнил, и мы очень дружески поздоровались, поприветствовали друг друга. Вот такая история, о которой я упоминаю в своей книге ''Власть и судьба'', о кремлевских правителях - там этот эпизод есть.
Иван Толстой: Все-таки из Бобруйска вы поехали почему-то далеко на Восток. Почему именно Свердловск был выбран?
Сол Шульман: Во-первых, 1953 год – ещё до смерти Сталина - знаменитое антисемитское ''Дело врачей''. Оно коснулось нашей семьи… маму, которая была заведующей детской больницы, со всеми регалиями и званиями, выгнали с работы с формулировкой ''недоверие коллектива''. Тогда был лозунг – ''очистить советскую медицину от безродных космополитов''. Было партийное собрание , которое единогласно за это проголосовало, хотя мама была любимицей коллектива. В оправдание людей, которые подняли руки, должен сказать (время было страшное, они, конечно же, боялись), что в эту же ночь к нам, скребясь, приходили мамины сотрудники со слезами на глазах, обнимали ее, целовали и плакали. В общем, шекспировские моменты.
Я уехал в Свердловск учиться по той причине, что там работал мой двоюродный брат, профессор математики - он сейчас очень известный математик-алгебраист. Мама меня отпустила только к нему. Он работал в Свердловском Политехническом и в Горном - завкафедрой математики… Он был учеником Нобелевского лауреата Канторовича...
Иван Толстой: Когда же ваша жизнь повернулась в художественную сторону?
Сол Шульман: Жизнь в художественную сторону у меня повернулась в 1961 году.
Иван Толстой: Сколько вам было тогда лет?
Сол Шульман: Я 1936 года рождения, а это 1961 год... Помогите, скорее.
Иван Толстой: 25.
Сол Шульман: Я тогда работал в Минске… работал как инженер-конструктор на станкостроительном заводе и преподавал в Радиотехническом институте… Рассказываю и сам смеюсь - я был маленьким комсомольским вожаком …, делать нам было нечего, и мы собирали металлолом. Металлолом мы собирали на Тракторном заводе. Что такое собрать металлолом? Все, что можно украсть — крали. Там стоял паровоз, который не двигался, мы его сдали в металлолом. Короче, мы, то есть комсомольская организация, получили огромную кучу денег за этот металлолом. На эти деньги мы купили пять мотоциклов для комсомольской организации… на одном из них я гонял по городу, и милиционеры уже знали… - ладно, мол - местный сумасшедший.
И еще мы купили несколько кинокамер. Почему купили — неизвестно, но мне очень понравилась кинокамера. Помню даже название - ''Киев''. И вот этой кинокамерой, поехав на юг, я снял какие-то кадры - девочек, купание, листья. В общем, что-то такое, что можно было смонтировать. И, приехав обратно, я начал это монтировать. И смонтировал какой-то лирический фильм - про осень или весну, - не помню точно… В Минске у меня был приятель, потом ставший известным кинорежиссером, - Валера Рубинчик. Его родители из театра, он разбирался в искусстве больше меня и помогал мне монтировать… Однажды он сказал: ''Мы это отправим на фестиваль''. И вот так мы этот десятиминутный фильм отправили на фестиваль, и он где-то что-то получил. После этого я был совершенно уверен, что должен поступать во ВГИК. Вот такая история. А потом я действительно поехал поступать во ВГИК. Я не очень рассчитывал поступить - там дикие были конкурсы.
Это тоже отдельная поразительная история. Дело в том, что тогда был запрет на второе высшее образование, но случайно в том году во ВГИК набирали группу людей с высшим образованием - кто-то проводил эксперимент, что режиссер, мол, не может быть мальчишкой, он должен хоть чуть-чуть знать жизнь. Короче, разрешили людям с высшим образованием поступать на режиссерский факультет. И я решил поступать. Помню, было собеседование, на собеседовании сидел знаменитый Лев Владимирович Кулешов. Про него я могу сказать очень много слов, но это не нужно, тот, кто знает кино... Достаточно сказать, что Кулешов - это учитель Эйзенштейна (не наоборот!), Кулешов - это учитель Герасимова, Кулешов - это один из создателей мирового кино. Два человека, создавшие мировой кинематограф: от России — Кулешов, от Америки - Гриффит. Они создали монтаж… они никогда не встречались между собой, но ревниво наблюдали друг за другом. Сегодня кажется: что такое монтаж?... Это основа кинематографа…
И вот Кулешов был в приемной комиссии. Когда я появился, он посмотрел в мои документы и сказал: ''Ну-ну, вы все про физику знаете, так расскажите нам про Теорию относительности''.
Я сказал: ''Лев Владимирович, я рассказать могу, но вы все равно ничего не поймете''. Ему ужасно понравилось мое хамство… он рассмеялся и начал задавать мне уже другие, более нормальные вопросы, на которые я отвечал в полушутливой форме. Короче, Кулешов меня полюбил. После этого я ходил козырем…
Затем я пошел сдавать русскую литературу и… получил двойку… Двойку при ВГИКовском конкурсе, когда пятерки не проходили… а я двойку получил... Почему получил? Принимала экзамен учительница русского языка из школы и задала мне вопрос: кто у Некрасова “клейменый, да не раб”? Я забыл. Она сказала: ''Как? Это классика, вы не имеете права забывать такое, вы должны знать Некрасова!''. На что я весьма по хамски сказал: ''А вы читали Куросаву ''Философия свободы''?'' Она сказала: ''Нет''. ''Вот видите, вы тоже что-то не читали, и я чего-то не читал''. Короче, двойку я получил и пошел в приемную комиссию забирать документы. Но тут меня догнала секретарша: ''Кулешов сказал, чтобы документы не отдавали. Идите к нему''. Когда я пришел к нему, он сказал: ''Что такое? Как это - двойка по русскому?''. Я объяснил. Он сказал: ''Вы, наверное, были больны?'' Я сказал: ''Конечно''. И в медпункте мне выдали справку, что у меня грипп, температура, и так дальше. Пересдача. Но уже не этой даме, а принимал у меня экзамен завкафедрой русской литературы по фамилии Михайлов.
Мы его называли ''ежик'' - он был маленький и так постриженный. Мы тогда не знали, что Михайлов - это ближайший друг Олеши. Они с Олешей были не на правильных литературных позициях, они были фрейдистами… за это Михайлов провел лет десять в лагерях. Я этого не знал. Но, готовясь к экзамену, я попал в Библиотеку Ленина и случайно наткнулся там книжку ''Фрейд и Павлов''. Там было с левой стороны - Фрейд говорит, а с правой стороны - Павлов, естественно, опровергает.
Иван Толстой: Это книжка какого-то англичанина Уэллса.
Сол Шульман: Совершенно верно. Короче, прочитал я эту книжку. Когда я пришел к Михайлову, он сказал: ''Ну, молодой человек, так что там произошло? Я сказал, что я не знал, кто у Некрасова ''клейменый, да не раб''. А там в комнате еще несколько человек сидело, я их в лицо не знал. И вдруг басистый голос произносит: ''Миша, а кто это?''. Оказалось, Герасимов спрашивает у Михаила Ильича Ромма... Короче, я чувствую, что Михайлов давится от смеха, потом он мне говорит: ''Ну, а о чем бы вы хотели со мной поговорить?''. Я говорю: ''Вы же принимаете экзамен, так что вы, наверное, будете спрашивать''. Он говорит: ''Ну, а вы все же о чем хотели бы поговорить?''. Я был уже взрослый парень, со своим юмором и своим гонором… Я говорю: ''О Фрейде''. Я не знал, что Михайлов фрейдист и за это пострадал. Короче говоря, у него лицо аж посветлело (я тогда не понимал в чем дело): ''Ну-ну'' – сказал он. И я – обладая неплохой памятью - начал ему пересказывать то, что вычитал в книге. Он меня внимательно слушал минут тридцать... Ушел я оттуда с пятеркой и с освобождением от русской литературы почти на весь первый год обучения. Вот такая была история.
Иван Толстой: Давайте через ступеньку, через порог преступим и поговорим о вашей кинематографической деятельности. Итак, я понимаю, что где-то в середине 60-х годов вы закончили ВГИК и стали режиссером, по крайней мере, человеком с режиссерским дипломом в кармане. И куда вы отправились с этим карманом, наполненным дипломом?
Сол Шульман: Я стал режиссером через год после поступления во ВГИК, без всякого диплома. Дело в том, что после первого курса нас отправляли на практику. Естественно, все мы хотели попасть в хорошее место, на ''Мосфильм'', на московскую киностудию, или на ленинградскую студию. Но для этого надо было прийти рано утром. Мы же после последнего экзамена хорошо поддали, и я проспал - пришел во ВГИК в 2 или в 3 часа дня. Когда я пришел, наша изумительная секретарша Туся сказала: ''Что, проспал? Иди теперь, выбирай себе окраину''. ''Какую окраину?''. ''Осталось одно место - Душанбе''. Я сказал: ''Я не хочу''. ''Нет другого. Всё'', - заявила Туся.
И я уехал на практику в Душанбе, на душанбинскую киностудию. Там мы снимали всякого рода хронику, документальное кино… Однажды я с двумя местными замечательными ребятами-таджиками, операторами, попал в один район, где мы сняли какой-то непонятный для нас материал о молении, о жертвоприношениях и тому подобное... Учтите, это советское время, 1962 год, коммунистическая система в расцвете…, Мы снимаем этот материл скрытой камерой... Это наша учебная практика... После этого я привез этот материал на студию - надо показывать дирекции… Показываю. Все молча, смотрят материал без всякой реакции, ничего не говорят... Через несколько дней меня вызывают и говорят - немедленно материал на экран, его хотят посмотреть какие-то важные люди.
Когда я зашел в студийный кинозал, он был почти полон - там сидело человек 50-60… на экране был мой материал, немой, конечно, который зал смотрел молча… Что это были за люди - я не знал. После того, как просмотр закончился и включили свет, раздался женский голос: ''Так что вы себе думаете? Вы получите премию, а нас с работы снимут из-за вас?''. На что я сказал, что я не понимаю, в чем проблема: если советская власть решит дать мне премию, и советская власть решит снять вас с работы, значит, все нормально. Голос этот принадлежал третьему секретарю ЦК компартии Таджикистана Низорамо Зариповне. После этого зал опустел… я сидел один со своим редактором.
Прошел еще один или два дня, меня вызвал директор студии, сказал, что все хорошо, и спросил, нужны ли мне досъемки. Я сказал, что надо кое-что доснять… После этого директор спросил, сколько нужно денег. Я сказал: ''Пять тысяч рублей”. “Что это за деньги? - сказал он. - 50 даем, и уезжай''.
И я собрался уехать на досъемки. Когда я выезжал со студии, в дверях стоял известный московский оператор (не называю его фамилии), пьяненький. ''Куда ты едешь?''. ''На досъемки еду''- сказал я. Не забывайте я всего лишь студент второго курса... Оператор говорит: ''Ты больной на голову, что ли… Я был у директора, слышал его разговор по телефону- тебя отправить в командировку, а материал сжечь''.
Дело в том, что в том материале, который мы сняли, оказались какие-то члены таджикского ЦК на этом молебне… может, не самые высокие, но, тем мне менее. И они приказали материал сжечь.
После этого я развернул машину, вернулся на студию, забрал материал, и, по наивности, спрятал у себя в гостинице в шкафу, и уехал. Когда я через неделю вернулся, оказалось, что все взломано, материала нет. Я начал звонить директору студии, тому, другому - никто со мной не разговаривает, никто не подходил к телефону…. На следующий день я пришел на студию и чувствую, что что-то происходит… стоят группки людей - я подхожу, люди расходятся. То есть я стал прокаженным... Потом ко мне подошли какие-то неизвестные мне ребята и сказали: ''Ты же умный парень. Иди в сценарный отдел, выбери любой сценарий и запускайся в производство. А об этом материале забудь''. На что я, сделав наивное лицо, сказал: ''Это же моя курсовая работа! Я же получу двойку!''.
Короче, вся эта история и фантастическая, и комическая… меня хотели арестовать… Говорили: ''Если ты будешь вспоминать об этом материале, то ты отсюда можешь и не уехать - мало ли людей пропадает''. Говорили не впрямую… говорили не официальные люди, а какие-то…, которые подходили ко мне. Это были люди из КГБ.
Так проходил день за днем, примерно около двух недель… от меня никто ничего не требовал, я сидел в гостинице, денег у меня не было. Кстати, меня в гостиничном ресторане кормили бесплатно, студия платила. И в один из дней мне позвонили и сказали, что я должен в восемь часов вечера зайти для беседы в КГБ, в такой-то отдел. На что я сказал, что я только до шести работаю, а после шести я не работаю. Но одно дело — сказать, а другое дело - ты понимаешь, что никто у тебя спрашивать не будет - приедут и отвезут, куда надо.
Я ушел из гостиницы, бродил по городу, не зная, что делать. Потом пошел на почту и позвонил Кулешову в Москву. Это была ночь. Он встал, мало что понял… я попытался объяснить что происходит, на что он сказал: ''Да не связывайся ты с ними, ну их к черту. Не волнуйся за зачет, все будет в порядке''.
И на этом разговор окончился. И тогда я со страху позвонил ночью в газету ''Известия''. Ну, кто ночью может быть в ''Известиях''? Ночной сторож или дежурный редактор... Я попытался объяснить ему, что тут происходит…. Он меня слушал на другом конце провода и понимал, что там или пьяный, или сумасшедший какой-то… Я просил его соединить меня с Аджубеем. Причем, это ночь, и я понимал, что через секунду он положит трубку, потому что это глупость какая-то. И тут меня осенило: ''Слушайте,- говорю, - может быть я собираюсь рассказать Аджубею, что здесь происходит… может быть, здесь переворот готовится. Если вы меня соедините и я просто уличный мальчишка, то вас Аджубей отругает, а если что-то здесь случится серьезное, то вы потеряете голову''…
И произошло чудо. Он меня перебросил на Аджубея… Аджубей поздно сидел, не спал, и взял трубку. Я ему рассказал эту историю, а он мне говорит: ''Завтра к вам прилетит наш представитель по Азии (такой был Виктор Сурков, работал в ''Известиях''), вот ему расскажете все и поможете ему разобраться в этом''.
Вот так началась эта история. Кончилась эта история тем, что фильм этот - назывался он ''Среди белого дня'' - получил Первую премию Союза журналистов СССР. Под него была учреждена эта премия… Учредил ее сам Аджубей с согласия и санкции Хрущева. А с Аджубеем мы потом были в очень хороших отношениях… Обо всем этом я могу рассказывать еще долго… как меня не отпускали из Душанбе, как меня привезли в Москву, как встретил меня Аджубей, как полный зал ''Известий'' встал и аплодировал, как Аджубей матом орал на секретаря Московского горкома партии Ильичева - ''я эту даму ( из Душанбе) в порошок сотру'', а Ильичев говорил: ''Алеша, да не надо, не связывайся''. Аджубей хватал трубку: ''Давай позвоним ''хозяину'' (в смысле - Никите Сергеевичу), и так дальше. Вот так началась моя кинематографическая жизнь. На втором курсе я получил эту премию…, под этот фильм и была учреждена эта премия…
Иван Толстой: Осталось только спросить, что же это был за фильм ''Среди белого дня''? О чем? Что было в основе сценария?
Сол Шульман: Это был документальный фильм , фильм-публицистка. Основа сценария была такая, что одно дело - говорить антирелигиозные слова, а другое дело - не надо забрасывать религию шапками. Фильм про людей, которые, с одной стороны, устраивают жертвоприношения, с другой стороны, выступают с антирелигиозной пропагандой, и так далее. Сегодня, когда я смотрю этот фильм, конечно, он мне кажется наивным, но тогда он был взрывной… тему эту больше не трогали и даже говорили, что тема эта закрыта, Шульман ее закрыл, больше нечего рассказывать…
Иван Толстой: Ну что же, пришли вы на второй курс 1 сентября человеком знаменитым. Какова была реакция среды студенческой и преподавательской?
Сол Шульман: Не совсем так пришел. Мне, после всех этих событий, дали возможность в Душанбе фильм домонтировать… Но делали все, чтобы я оттуда не улетел - меня не выпускали оттуда несколько месяцев, месяца два, под предлогом, что вот это не завершено, вот это нужно доделать, и так дальше. И тогда я, уже по проторенной дорожке, позвонил Алексею Ивановичу Аджубею и сказал, что я не могу вылететь. И, как мне рассказали, Аджубей позвонил в секретариат ЦК и сказал: ''Шульман завтра вылетает в Москву. Если с самолетом что-нибудь случится, я буду знать, кто это сделал. Запомните, вы отвечаете за него персонально''. И на следующий день я вылетел в Москву.
Когда я прилетел в Москву, меня встретила аджубеевская черная ''Волга'' и прямо из аэропорта повезла в ''Известия''. Материал - сразу на экран. Сидел полный зал, я вошел - мальчишка в рваном свитере… - потом вдруг заходит какой-то человек невысокого роста, зал встает и приветствует его. Я не знал, что это Аджубей. Он подходит ко мне и говорит: ''Ну, кто тут виновник торжества?''. Хлопнул меня по плечу: ''Рассказывай''.
Вот так это началось. А потом уже, когда этот фильм показали на Старой площади, в ЦК, Хрущеву, там были очень смешные ситуации. Была ситуация такая, когда Хрущев пошутил: ''Где Романов (министр кинематографии)? Слушай, Романов, я тебя сниму, а этого парня поставлю''. Я сжался, думаю - меня выгонят из института.. Потом ко мне подошел Романов и сказал: ''Иди вниз, возьми мою машину, поезжай во ВГИК и срочно доделывай, что надо'' (это же был еще не завершенный фильм)
Впервые сидя в ''Чайке'', я подъехал ко ВГИКовской студии. Когда я вошел, по коридору ходила взволнованная дама - это была сестра оператора Тиссэ, она тогда была директором студии. А Тиссэ - это оператор Эйзенштейна. Она мне сказала: ''Где ты был?!'' ''Как где? В ЦК'', - сказал гордо я. Оказалось, что Грошев, директор института, ночью узнал, что какой-то его студент что-то натворил, его вызвали в ЦК. Вы понимаете состояние директора института? Она говорит: ''Ты понимаешь, что он тебя ждет с шести утра? Где ты болтался?''. Я объясняю, где я болтался.
Меня отправили в монтажную, какого-то часового там поставили, как будто секретный материал, и там я монтировал. Вот так это фильм появился.
Естественно, что на занятия я пришел героем, потому что студент второго курса с призом Союза журналистов СССР еще не было… я открыл счет.
С этим фильмом было связано еще много событий… это отдельная история…
Приехал я в Ленинград на Всесоюзный кинофестиваль самостоятельно, потому что меня туда не приглашали… фильм-то считался таджикским, Таджикистан, по приказу Москвы, подал его на фестиваль. Приехала вся дирекция Таджик-фильма, а меня не пригласили. И я решил, что я сам поеду.
Денег у меня – студента, конечно же не было, целую ночь я ехал в поезде, не спал - сидячий вагон… Приехал в Питер, пришел в гостиницу ''Октябрьская'', где был центр фестиваля, и сказал: ''Я режиссер, я тоже хотел бы быть на фестивале''. Что оставалось делать? Руководил этой таджикской группой директор Таджикской киностудии. Меня включили в члены фестивальной делегации.
Помню, я был сонный и уставший… В 12 часов дня мы поехали по каким-то кинотеатрам, на фестивальные выступления. А в середине для нас повезли обратно обедать в гостиницу ''Октябрьская''. Я в автобусе заснул, сквозь сон я слышу, что кто-то у кого-то берет интервью и женский голос говорит: ''Да тише вы, не орите - человек спит!''. Это я слышал сквозь сон. Когда я проснулся, то меня дергала за рукав какая-то милая девушка. Сказала: ''Все, приехали уже''. Я открыл глаза, сказал: ''Спасибо''. Она сказала: ''Ну что, выходим?'' Я говорю: ''Да''. ''Идемте обедать'', - сказала она. А у меня - ни копейки. Я говорю: ''Да, с удовольствием, только я должен зайти к себе в номер, деньги взять…''. Она сказала: ''Нечего вам ходить в номер, у вас там тоже ничего нет''. И повела меня обедать. Я смотрел на нее и думал, откуда я ее знаю? И говорю: ''Я вас где-то видел…''. Она сказала: ''Да, видели в газете''. Это была Таня Самойлова. Вот так мы познакомились.
После обеда фестивальные группы опять разъезжались по кинотеатрам для выступлений, и мы с ней договорились, что вечером, когда приедем после выступлений, встречаемся в ресторане в 12 часов ночи. Что такое фестиваль? Все сидели в ресторане допоздна. Я приехал часов в 9 вечера и, думаю, что до 12 еще три часа, я посплю. Одетый лег на кровать. А когда проснулся, было 2 часа ночи. Лежу и думаю: идиот, тебя такая девушка пригласила в ресторан, и ты проспал! Короче, я поднялся, спустился вниз и вижу картину: сидит Таня Самойлова за столом, за столом больше никого нет, она никого не пускает, возле стола стоит хорошо выпившая Белла Ахмадулина. Я подхожу, говорю: ''Извините, я немного опоздал…'', плету какую то околесицу. И в это время Белла поворачивается, говорит: ''Тань, и ты из-за этого никого не пускала меня за стол?” Вот так произошло наше знакомство. А через три дня мы решили пожениться. Вот такая кинематографическая история.
Нашим свидетелем был Кеша Смоктуновский, который сначала неудачно съязвил и мы с ним чуть не поссорились, а потом стали хорошими приятелями. Это когда Таня меня с ним знакомила. Был ''Огонек'' (помните такую передачу?), мы сидели за столом - Таня, Кеша Смоктуновский и я, - и так получилось, что все втроем получили какие-то премии. Я получил вот эту премию Союза журналистов, а они — свои, более высокие премии получили. А до этого Таня меня познакомила с Кешей и сказала: ''Кеша, познакомься, это очень дорогой для меня человек''. Кеша сказал: ''Здравствуй, очередной дорогой человек!''. Что меня, естественно, обидело, но потом Кеша оказался очень добрым и хорошим человеком, замечательным человеком, милым человеком, умницей, открытым человеком, и мы очень подружились.
И когда Таня ему сказала, что мы хотим пожениться… через три или четыре дня… Кеша сказал: ''А почему вы не живете в одном номере?''. Таня сказала: ''Так нельзя же в гостинице. Мы же не расписаны еще''. Кеша сказал: ''Ох, это ханжество местное!''. Сейчас устроим. Это было часов 12 ночи… в ресторане дело происходило. Он сказал: ''Эй, ребята, кто там есть? Пошли со мной''. Человек двадцать пошли к Тане в номер… мы зашли, коридорная обалдела… через пять минут все ушли, а мы остались вдвоем. Так придумал Кеша Смоктуновский.
Иван Толстой: Сол, расскажите, пожалуйста, что значит быть мужем Татьяны Самойловой?
Сол Шульман: Это очень сложный вопрос. В силу возраста, в силу профессии, короче, мне уже удалось пожить какое-то время на свете, я встречался и был знаком со многими звездами. Таня - человек особенный, она вышла из звездной семьи, но она не звездная. Она очень серьезная актриса, человек очень глубокий, который ролью начинает жить. Я уже говорил в каком-то интервью, что я ходил с ней на репетиции, когда она репетировала, скажем, Анну Каренину, и когда она возвращалась домой после репетиции, дома была Анна, а не Таня. И проходили часы, пока она отходила от роли. Возможно, это психологический склад ее характера. Она очень серьезный человек, она очень серьезная актриса. Не в смысле не хохотунья, нет, она, наоборот, очень веселый человек, но серьезная в отношении своей работы. К таким людям, по-видимому, относилась Раневская, вот такого типа. Я боюсь судить, мне так кажется, к таким людям Анна Маньяни относилась. Это актрисы, которые… топ класс, это актрисы, которые создают искусство, театр, они не проигрывают роль, они живут в этой роли. Такая была и есть Таня. Я очень глубоко в этой истории, поэтому, может быть, я смотрю под личным углом зрения. Во-первых, после фильма ''Летят журавли'' Тане предлагали неимоверное количество ролей - в Голливуде, во Франции.
Кстати, знаете ли вы или нет, что Анну Каренину хотели снимать во Франции, Таню пригласили на Анну, Жерар Филипп должен был Вронского играть. Ее озолотили бы. Наше министерство тут же запустило '''Анну Каренину''…, то сеть ''Анна Каренина'' должна быть нашим фильмом… Самойлову на моем веку приглашали неоднократно в Голливуд, и вместо того, чтобы... Сейчас легко говорить, а раньше было другое время. В конечном итоге, она могла плюнуть и поехать, у нее были такие возможности, все-таки она выезжала за границу, она могла хоть полулегально, но сделать это, если бы она твердо сказала ''да''. А Таня ходила советоваться к начальству. Такая она по натуре послушный человек….
Я никогда не забуду такой момент. Это было в старом Доме кино…, я вхожу по лестнице наверх и вижу - стоит Таня с какой-то дамой. Я очень вальяжно подбегаю: ''Танечка, привет!''. Ко мне поворачивается Таня, очень серьезно и официально представляет меня этой женщине: ''Будьте любезны, познакомьтесь - это мой муж''.
Это была Фурцева. То есть, у Тани, не знаю, почему, был какой-то или страх, или почтение к закону и власти, и это, конечно, сыграло отрицательную роль в ее жизни. Таня Самойлова - актриса высочайшего уровня и плана, хотя свои лучшие роли она, к сожалению, не сыграла.
Иван Толстой: Сколько лет продолжался ваш брак?
Сол Шульман: Четыре года. Потом мы разошлись. Без эксцессов - просто тихо, мирно разошлись. У каждого были свои задачи. Понимаете, брак режиссера с актрисой может быть в том случае, если они делают одно и то же дело. Вот, скажем, у Михаила Ильича Ромма (я, конечно, не сравниваю себя с ним) и его жены… брак был очень крепкий, потому что она играла во всех его фильмах, и это было общее дело для них. У нас с Таней, к сожалению, общего дела не было. Я был документалист, я ездил все время по глухим точкам, Таня оставалась одна в это время, если не работала, была у моих родителей в том самом Бобруйске, о котором я говорил. Она любила быть у моей мамы. Таня была человеком не совсем здоровым, мама ее лечила. Ну, в общем, не все сложилось, короче говоря.
Иван Толстой: Сол, поскольку вы много лет прожили за границей, расскажите нам, чем закончилась ваша кинокарьера в Советском Союзе, до какого года она продолжалась, сколько вы режиссировали в отечестве?
Сол Шульман: После фильма, о котором я вам рассказывал, ''Среди белого дня'', я получил приглашения чуть ли не со всех студии Союза. Естественно, если о фильме заговорил Аджубей…, Хрущев сказал два слова, то, вы понимаете, в то время все приглашали. Как-то раздался звонок и меня пригласил Сергей Михалков, он тогда вел ''Фитиль'', помните, был такой документальный сборник, сатирический журнал. Но в то же самое время раздался еще один звонок, и меня пригласил Владимир Адольфович Шнейдеров в Географическое объединение - путешествия. Это была для меня романтика, я всю жизнь мечтал о путешествиях, это была моя стихия, и я, не задумываясь, бросился к Шнейдерову. Со Шнейдеровым я проработал 10 лет. Большей любви и близости у меня в кино ни с кем не было, как с ним. Даже шутили, что я - незаконный сын Шнейдерова. Шнейдеров меня очень любил. Первый фильм, который я сделал для ''Альманаха кинопутешествий'' (тогда еще не ''Альманах'' был, а ''Десять минут по СССР''), Шнейдеров посмотрел и сказал: ''Ну что, мы отправили его с заданием снять сюжет о курице, а он привез поэму о лебеде. Мне нравится''.
Так началась наша дружба. Она длилась 10 лет, до дня его смерти. Я ушел из этого ''Альманаха'' тогда, когда умер Шнейдеров, и тогда же я уехал работать за границу.
А вообще, я проработал 10 лет, снял до 40 фильмов жанра кинопутешествий, от Северного до Южного полюса, до Памира, и я остался в этой профессии на всю жизнь, я ни на что ее не променяю. За что я очень обижен на советское телевидение? Дело в том, что сейчас, когда спрашиваю на телевидении, кто такой Шнейдеров, половина людей не знает. Знают Сенкевича. Я ничего плохого не хочу сказать, он был прекрасный руководитель ''Альманаха кинопутешествий'', но он не был основателем ''Альманаха''. Я говорил ему многократно: ''Давай по-человечески назовем ''Альманах'' именем Шнейдерова. Это историческая правда''. Шнейдеров создал не только Альманах, Шнейдеров создал приключенческий жанр советского кино. Вспомните фильмы-классику — ''Джульбарс'', ''Ущелье Аламасов''... Он летал на самолетах и плавал на пароходах, спасая челюскинцев, он создавал этот жанр географического приключенческого фильма. Если в Америке непревзойденным жанром был ковбойский фильм, это их открытие, то такие фильмы, как ''Альманах кинопутешествий'', были созданы здесь, в России, Шнейдеровым. И то, что о нем не осталось памяти, что ''Альманах'' или студия не названа его именем… Там, где нет прошлого, нет будущего. Без прошлого нет будущего. Если мы забываем таких людей, мы закрываем свое будущее.
Иван Толстой: На этом мы заканчиваем первую программу с кинорежиссером, писателем, драматургом: Сол Шульман. Сказки о жизни. Продолжение через неделю.
