Тамара Ляленкова: Сегодня мы продолжаем знакомиться со школьными театрами Москвы, театральной педагогикой, а также опытом борьбы за существование этих театров. Например, для того, чтобы сохранить творческий коллектив, ученикам одного шестого класса почти в полном составе пришлось перейти в другую школу, где им разрешили репетировать, но не выступать.
Начнем же с чисто театральных вопросов к ученикам театрального класса Центра образования "Коллаж" № 1089. Как получить роль зайчика и 1-го слуги? Почему театральная студия привлекательнее сольфеджио? И легко ли играть мальчику старушку?
О том, как началась его актерская карьера, вспоминает Арсений Шориков, 11 класс.
Арсений Шориков: У меня к этому всегда был интерес: на дни рождения бабушки, дедушки встать на стульчик, стихи почитать. Любил я это дело.
Тамара Ляленкова: Арсений, вас не ставили на стульчик, вы сами на него влезали. Я правильно понимаю?
Арсений Шориков: Да.
Тамара Ляленкова: А что читали?
Арсений Шориков: "Белая береза под моим окном". Всякие детские стишки, какие просили учить в начальных классах. Конечно, родители меня сразу записали в театральную студию. И я там с 5 класса до 11.
Тамара Ляленкова: Что вы переиграли за это время, помните? С чего начинали?
Арсений Шориков: Первый наш спектакль назывался "Умная баба", и я исполнял роль противной бабушки, которая постоянно ходила к своей соседке, брала у нее всякие вещи, мол, отдам потом яблоками, грушами, ну, разумеется, ничем не отдавала. Такой не самый благоприятный сосед.
Тамара Ляленкова: А не обидно было играть старушку в том возрасте?
Арсений Шориков: У нас режиссер очень любит истории в истории. И мы были молодыми ребятами, которые залезли на чердак, нашли там какие-то… Он очень любит этот ход. Все это обыгрывалось. Ну, как бы молодой парень в костюме бабушки.
Марина Мерякова: Первый мой спектакль был "Теремок". Я лягушку играла. Роль такую дали, потому что на тот момент я была далека от этого искусства. Была деревянная. Лягушка там маленькую роль играет, не особо заметную.
Тамара Ляленкова: Марина, мне почему-то кажется, что вы были застенчивым ребенком. Это так? Может быть, родители решили вас отдать в театральную студию, чтобы вам помочь?
Марина Мерякова: Да. Театр раскрепостил меня.
Андрей Казинский: Я с 1 по 4 класс занимался в фольклорном классе. У меня основной урок был сольфеджио. Я его не любил, у меня всегда замечания были, двойки. И как-то постоянно хотелось от него избавиться. И тут приходит к нам в класс Сергей Ильич и говорит: "Я набираю к себе в театральную группу учеников. Кто хочет – записывайтесь". Я сразу подумал: фольклор посмотрел – не мое. А может попробовать театром заняться? И записался. О сольфеджио забыл и не вспоминал о нем. А первый спектакль у меня был "Мудрый слоненок". Роль зайца и слуги.
Тамара Ляленкова: Наверное, вы теперь можете сказать, как все происходило? Как вы становились актерами? Азы актерского мастерства, трудно было или нетрудно, приятно или неприятно, ощущения какие это давало – чувство уверенности в себе? Или это просто другая жизнь?
Арсений Шориков: На самом деле, мне это все дело нравилось, но я был очень шкодливым ребенком и старался тянуть одеяло на себя, обратить внимание. Мешал ходу репетиции. Но, несмотря на это, я всегда оставался в студии. Со временем, когда я стал взрослеть, и ко мне в голову начало залезать все больше и больше, я полюбил это дело. И очень рад, что меня оставили, а не выгнали за то, что я был таким.
Тамара Ляленкова: А могли выгнать?
Арсений Шориков: Я сам собирался уходить. Были проблемы.
Марина Мерякова: Я однажды год не занималась. Встретила человека, который занимался этим же, и подумала, что мы с ним навсегда, а обоим иметь одну профессию… А потом осмыслила, что тяжеловато как-то без этого.
Андрей Казинский: Я думал, что пойду на занятия и это легко будет. Прочитал текст, запомнил, вышел на сцену, показал, рассказал – все счастливы. Потом, когда начал уже обучать, больше вникать, оказалось, что в некоторые моменты очень сложно. Как я получил роль зайца – я даже не знаю. Мы вместе сидели, читали "Мудрого слоненка". Потом мне дали роль зайца, я ее сразу прочитал. Сергей Ильич сказал – все, это твоя роль. Не знаю почему. А слугу… Там двое слуг было – первый и второй. Меня сначала назначили вторым. А потом, когда я начал читать второго, а собеседник - первого, то нас поменяли – меня назначили первым слугой.
Тамара Ляленкова: Так Андрей, Марина и Арсений попали в класс-студию Сергея Гришина-Пантелейчука. Я попросила руководителя рассказать, как проходят театральные уроки .
Сергей Гришин-Пантелейчук: Есть класс, в котором группа занимается этим, мягко скажем, серьезно, углубленно. Потому что принцип профессионализации хромает сильно, еще не разработан толком. А углубленный подход присутствует. Наверное, главный лозунг, чтобы ребята прошли через этапы, что им потом позволит сделать выбор сознательный. Мы пробовали заниматься с первого класса, но поняли, что это малоэффективно. Потому что лет до 11, до 12 с детьми бессмысленно заниматься театральными занятиями всерьез – не игрой, а всерьез. Во-первых, очень малая и хилая образная база у человека, очень малое и хилое психическое развитие. Рано. Они не могут перескакивать из игры в жизнь, а тут надо научиться наоборот – их разводить.
Тамара Ляленкова: Это тоже очень сложный момент. Потому что ребята действительно растут. Происходят достаточно сложные процессы и с физиологией, и с психикой. Насколько они удобны, как люди, которые занимаются достаточно профессиональными занятиями?
Сергей Гришин-Пантелейчук: Как всякий любой человек. Возраст – это вопрос наличия опыта, психического развития и психической крепости. Я не большой сторонник театрализации педагогики, очень модная тема, но она обоюдоострая, а вообще-то очень острая. Потому что театр есть театр, педагогика есть педагогика. Педагогика сама по себе искусство. А соединение двух искусств всегда чревато осложнениями. Другой вопрос, что при подготовке педагогов, при воспитании педагогов нужно применять театральную педагогику как один из методов испытания и возрастания.
А театрализовывать педагогический процесс…. Я не большой сторонник этого дела, поскольку это чаще приводит к недоразумениям. И потом вырастают дети, воспитанные в этих розовоочковых понятиях, и они получают по своей восторженности так больно, что потом бывает невозможно оправиться. Они множат ряды алкоголиков и всяких других антиобщественных личностей, в том числе и маньяков, кстати. Потому что расхождение между идеалами и действительностью бывает иногда критическим и непреодолимым.
Тамара Ляленкова: Как вы подбираете пьесы? Где смотрите драматургию?
Сергей Гришин-Пантелейчук: Драматургии этой довольно много. Другой вопрос, что совпало - не совпало, умеешь – не умеешь читать пьесу. Но! Я пришел в своей жизни к такому выводу, что удача приходит тогда, когда ты сумел поймать идею. Последняя наша постановка по буддистским сказкам. Я ее как прочитал, когда увидел впервые книжку, я почему-то понял, что мне эту книжку надо делать. А когда прочитал пьесу, я понял, что вот он – материал. Я не могу сказать, откуда идеи берутся. В одном хорошем фильме у потрясающего Ролана Быкова была роль, где он маляра играл. Он говорит – мешать надо краску до тех пор, пока мурашек не появится. А как появится мурашек – все, бросай. Этот мурашек надо ловить. Вот сейчас у нас Ломоносов. Совершенно случайно влетел. Я, честно сказать, забыл напрочь, что ему 300 лет. И вот решил возродить этот забытый жанр – мелодекламации.
Звучит музыка
"Лице свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков:
Для общей славы божества
Там равна сила естества.
Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!
О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав,
Вам путь известен всех планет,-
Скажите, что нас так мятет?
Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
Среди зимы рождал пожар?
Там спорит жирна мгла с водой;
Иль солнечны лучи блестят,
Склонясь сквозь воздух к нам густой;
Иль тучных гор верхи горят;
Иль в море дуть престал зефир,
И гладки волны бьют в эфир.
Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик творец?"
Тамара Ляленкова: Это было посвящение Ломоносову, студия Центра эстетического образования "Коллаж".
Сергей Гришин-Пантелейчук: Я не знаю, насколько театральная зависимость помогает ребятам приспособиться к жизни. Во всяком случае, я знаю, что они с большей уверенностью оценивают жизненные ситуации. Это я заметил. А что касается профессионализации, то я не ставлю такой задачи. Более того, антизадача: чем меньше от меня народу попадет в театральный вуз, тем больше моя работа, потому что люди поймут, что это не их. Это дело фанатиков – пробиться через эти тернии и выжить, удается не каждому.
Тамара Ляленкова: Но с другой стороны, вы же все равно детям даете возможность посмотреть в зал, услышать аплодисменты. Вы немножко их все-таки…
Сергей Гришин-Пантелейчук: Соблазняю. Да, я их провожу через все – и через тяготы, и через удовольствие, через все. Пройдя и поняв, тогда только можно говорить – да, Вася, Петя, Маша иди, я не имею ничего против, у тебя данные есть. Все остальное – это твой труд, твоя работа, твои нервы, может быть, несчастная жизнь. Это твое дело. Это твой выбор. Это ужасная вещь. Актерская работа – это страшный выбор. Большинство родителей-актеров не желают детям своего выбора. За редким исключением, как Садовский, например, еще до революции. Они точно знают, что их Провушка не пропадет, что бы он там не делал, может быть, он даже водку пьянствовать будет, но не пропадет. Они сумеют его вытащить, потому что у них своя грибница там есть.
Тамара Ляленкова: Вам попадались такие драгоценности, может быть?
Сергей Гришин-Пантелейчук: А они постоянно бывают. Что такое – драгоценность? Что такое вообще актерский талант? Умение дурить, с одной стороны, умение зажигать – с другой. Людей, которые умеют зажигать, довольно много. Людей, которые умеют дурить, довольно много. Вот это сочетание – редкость. Были, но, кстати, они-то как раз и не пошли. Они поняли, что не получится, не сдюжат. Я ничего от них не скрываю в этом смысле и всегда им говорю, что тот опыт, который вы здесь получили, для вас ценен будет, но это вовсе не значит, что вы обязательно должны этим заниматься всю жизнь.
Тамара Ляленкова: Действительно, школа "Коллаж", хотя и центр эстетического образования, но все же школа. Марина и Андрей в этом году заканчивают 11 класс.
- Как вы думаете, это будет частью дальнейшего образования или это просто часть общего образования, а заниматься будете чем-то другим?
Арсений Шориков: Я для себя давно решил, что пойду по этому пути. В этом году пойду уже. Так что, ждите меня.
Марина Мерякова: Да, пойду с Сеней вместе.
Андрей Казинский: Я еще не думал о выборе профессии. Все говорят – давай, думай, пора выбирать. Я не знаю.
Тамара Ляленкова: Есть амплуа в театре. Примеряете на себя, кто как себя чувствует?
Марина Мерякова: Сеня, наверное, комедийный.
Арсений Шориков: Я могу и серьезным быть.
Марина Мерякова: Ты и то, и то, а у меня только драматическое что-то.
Арсений Шориков: С такими глазами в комедию идти – это…
Марина Мерякова: Спасибо.
"Жениться хорошо, да много и досады.
Я слова не скажу про женские наряды:
Кто мил, на том всегда приятен и убор;
Хоть правда, что при том и кошелек неспор.
Всего несноснее противные советы,
Упрямые слова и спорные ответы.
Пример нам показал недавно мужичок,
Которого жену в воде постигнул рок.
Он, к берегу пришед, увидел там соседа:
Не усмотрел ли он, спросил, утопшей следа.
Сосед советовал вниз берегом идти:
Что быстрина туда должна ее снести.
Но он ответствовал: "Я, братец, признаваюсь,
Что век она жила со мною вопреки;
То истинно теперь о том не сумневаюсь,
Что, потонув, она плыла против реки"".
Тамара Ляленкова: Итак, школьный театр – это прививка против тщеславия жизни, и не только для подростков, но и для взрослых людей. Кроме того, детские студии – это часть большого театрального мира, так считает критик Валерий Бегунов.
Валерий Бегунов: Если говорить о театре, где дети играют в студиях, в том числе школьных, то надо говорить, что это не какая-то особая зона, закрытая, помещенная в школу или во дворцы творчества. Это часть всего театрального мира, всего театрального процесса. Потому что внутри этого дела, с этими студиями работают очень многие профессиональные актеры, режиссеры. Те школы или дворцы творчества, которые имеют возможность это сделать, они привлекают композиторов, художников, хореографов. Лучшие студии добивались многих успехов и на фестивалях, в том числе, но они ведь тоже имеют руководителей не простых, даже если это учителя истории, географии. Многие из них талантливы именно в театральном деле, в понимании театра, в природе режиссуры и стараются пройти какие-то семинары, курсы, которые помогают им расширить свои возможности.
До последнего времени поездки наших коллективов за рубеж на гастроли, я имею в виду детских коллективов, на обменные гастроли, на фестивали, они всегда вызывали там потрясение. Потому что во многих случаях в других странах господствует идея, что школьный театральный или художественный коллектив – это задача, прежде всего, развития ребенка. Это помощь каких-то вещей в развитии. Но там нет прямой цели – создания высокого художественного произведения. Когда они видят то, что делают наши театральные коллективы, они потрясаются. Они видят перед собой полноценные спектакли, в которых ребята погружаются в роль как положено в нее погружаться. И воздействие на зрителя такое, какое должно быть в любом нормальном театре.
Тамара Ляленкова: Может быть, это как раз не очень хорошо. Все-таки цель, которая за рубежом ставится во главу угла, просто для развития ребенка – это лучше. Может быть, даже вредно такое актерство.
Валерий Бегунов: Самое смешное, что этого никто, нигде и никогда не смог доказать. Доказать, что лучше последовательно их развивать, а потом они уже, выйдя из школы, кем-то станут – никому не удалось. Потому что, когда в школе хотят сделать хотя бы простейший утренник, в который не надо вкладываться никак... И надо сказать, в последнее время мальчишки полезли на сцену. Им хочется пофигурять перед девчонками, перед приятелями, перед родителями. Оказалось, что выйти на сцену и изобразить Деда Мороза, Снегурочку, а уж тем более еще чего-нибудь не так просто. Голос, дыхание. Ты понимаешь, что ты потанцевал, а дальше тебе надо сказать слова этого персонажа, а они не выскакивают, потому что у тебя дыхание сперло.
Более того, когда речь заходит о театральной педагогике, то есть о развитии возможностей голосовых, пластических, движенческих и т. д. применительно к детям, то здесь ни один нормальный школьный руководитель студии не будет ставить вперед. Потому что он прекрасно знает, что с помощью игровых систем можно очень сильно помочь изучать физику, географию, историю. Есть такие у нас и за рубежом группы. Было даже целое движение, когда в школах или институтах создавались полупрофессиональные центры, вокруг которых были дети и студенты. Они разыгрывали истории, помогавшие учиться. Но дело в том, что в театральном процессе, который охватывает всю жизнь, все искусство, там есть одна странная вещь. Он действительно адекватен жизни. Ребенок, юноша или девушка, которые вошли в театральный коллектив и даже не пойдут на сцену, вместе с другими они думают, как создать этот мир – мир Гамлета или мир Васи и Нади из какого-нибудь другого города. Надо пойти в библиотеку, посмотреть, как все это выглядит, какие костюмы. Художник, работающий с ними, или педагог скажет им, что эта сцена печальная, как она должна быть освещена. Тогда начинается развитие не на уровне психики-физиологии, а на гораздо более глубинных вещах. Тогда, если школа построена нормально, в ней понимают, что такое цельность процесса обучения и развития, тогда учителя пения и рисования в этом участвуют, тогда родители включаются на совершенно других основаниях. Не потому, что полезно детям, а потому что из этого мира невозможно вырваться.
Тамара Ляленкова: Это был театральный критик, редактор журнала "Мир детского театра" Валерий Бегунов.
Поговорим о школьном театре, который несколько лет назад был запрещен – о студии "Исход". В результате запрета почти весь класс вместе с учителем перешел в другую школу, где им разрешают репетировать, но не дают возможности показывать свои работы. Например, такую:
- "И все-таки я, рискуя прослыть
Шутом, дураком, паяцем,
И ночью, и днем твержу об одном –
Не надо, люди, бояться !
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: "Я знаю, как надо !"
Кто скажет: "Идите, люди, за мной,
Я вас научу, как надо!"
И, рассыпавшись мелким бесом,
И поклявшись вам всем в любви,
Он пройдет по земле железом
И затопит ее в крови.
И наврет он такие враки,
И такой наплетет рассказ,
Что не раз тот рассказ в бараке
Вы помяните в горький час.
Кому "сучок", а кому коньячок,
К начальству - на кой паяться?!
А я все твержу им, ну, как дурачок:
Не надо, братцы, бояться!
И это бред, что проезда нет,
И нельзя входить без доклада,
А бояться-то надо только того,
Кто скажет: "Я знаю, как надо!"
Гоните его! Не верьте ему!
Он врет! Он не знает - как надо!""
Тамара Ляленкова: Это был фрагмент спектакля "Кадиш", стихи Александра Галича.
С этой постановки и начал свое существование театр-студия "Исход". Идея принадлежала Павлу Максименко.
Павел Максименко: Когда я привел свою дочь в первый класс, я огляделся и понял, чего в школе нет – пространства развития гражданской позиции. Нет предмета, нет ничего, что это развивает, несмотря на все высокие слова. И у меня возникла идея поставить "Кадиш" Галича. Когда он был поставлен, (тогда мои дети были в первом классе, они не участвовали), он был поставлен в редкой для школы системе: участвовала одна 8-классница, один родитель, я, и одна учительница. Мы показали треугольник.
Но потом в школе сменилась власть. Пришла другой директор, и мы были запрещены. Реальная мотивировка заключалась в том, что наша театральная деятельность шла вразрез с тем, что транслировалось официально. Тем более к тому времени существовал другой спектакль, в базе которого лежит поэма Виктора Корки "Сорок сороков". Но она является стержнем – вокруг еще 26 авторов, включая Галича, Солженицына, Бродского, Солодовникова, Стуса, Коржавина, Герцена и т. д. Это спектакль, очень честно показывающий то, что все, что было при Советской власти, никуда не исчезло, а есть сейчас.
Впрочем, задача у нас театральная двоякая, троякая даже. Приобщение детей к театру, к искусству, к литературе, к поэтическому театру, к театру-памфлету и приобщение их к легальному общественному вызову через искусство. Не через выйти на сцену и поорать "Все плохо!", а попробовать сказать это словом искусства. Пока все опыты говорят о том, что это получается. Потому что мы всегда после спектакля устраиваем обсуждение. И оно всегда невероятно острое.
Очень много людей, которые отрицательно воспринимают нашу деятельность. Главное их отрицание в мягкой форме "не страшно ли вам?", в жесткой – "как вы смеете погружать детей в эти вещи? Вообще, с детьми надо говорить про Колобка, про Золушку. Ставьте классику, "Ревизор" и т. д.". Вот это главное сопротивление, которое оказывает педагогическое сообщество, в основном. Но мы все-таки работаем под приглядом педагога, я четко говорю, что педагогическая часть не на мне, есть педагог – Марина Олеговна Жарская. Это первая часть. Вторая часть – безусловно, родители не просто в курсе всего, а очень высоко ценят это, оплачивают наши поездки на выступления с удовольствием, считая их важными. А третья сторона – нет детских вопросов. Есть вопросы настоящие и лживые. Ребенок видит, что происходит, задает вопросы. В конце концов, ребенок смотрит кино про того же Штирлица. Там очень много вопросов возникает у сегодняшнего ребенка.
Алина: Мне кажется, в наш театральный клуб приходят за правдой и за тем, чтобы как-то раскрыться. Получаешь невероятное удовольствие и какую-то силу. Как будто ты приходишь из жизни обычной каким-то пустым стаканом. А когда приходишь туда, ты полностью наполняешься. У тебя хватает сил для того, чтобы дальше, до следующей репетиции жить, существовать и т. д. Такое впечатление.
Лев: Спектакль, по-моему, это как жизнь. Его надо прожить как актеру, так и зрителю. Мы ведь не на всякие такие темы примитивные, а мы с очень тяжелой темой работаем. Чем она мне нравится, тем, что она особенная. Очень многие или боятся ее ставить, или не умеют ее ставить.
Никита: Я хочу развеять иллюзию. Сейчас все думают, что все книги, все делится по возрастам. Это очень неприятно. Потому что я считаю, что это зависит не от возраста, а от желания. Я хочу развеять иллюзию, показывая эти спектакли. Поначалу нам всем было очень трудно. Мы все это понимали сами, решали – надо нам это или нет. Мы решили, что нам это надо, что мы будем это делать. Нам это очень интересно. Вникали с помощью взрослых, конечно же.
Лев: Да. Когда первый раз я увидел текст, я не понял половины. Но постепенно мы все обсудили - сценарий, нравится ли он нам, хотим ли мы его ставить. И я начал многое понимать, узнавать.
Ирина: Показывали "Кадиш" в нашей школе. И когда я его посмотрела, я поняла, что меня это зацепило. Я поняла, что они пропускают все эти эмоции через себя. Я, безусловно, очень захотела также попробовать. Но когда мы ставили второй спектакль "Сорок сороков", мне ничего не было непонятно. Я не понимала, как связан текст между собой, честно признаюсь. Не знала, кто такие конформисты - это было очень страшное слово. Эти люди казались чем-то странным, ведь я не знала, что это реальные люди. Потом, когда нам объяснили, сразу понятней стало.
Анастасия: Я больше основывалась на том, когда читала текст, что проживала его, на его энергии. У нас эмоциональные спектакли, резкие, динамичные. И раздувается такой шар, который ты именно с этой энергией, с тревогой... Создается впечатление, ощущение того времени, сегодняшнего времени. И это нарастание, когда ты отпускаешь все это в зал, на людей, наверное, к пониманию я шла через это.
Я не участвовала в первом спектакле "Кадиш". Но меня пригласили как зрителя. И я была поражена, я плакала. Он идет полчаса, больше, и все это время я глотала какие-то комки. Очень сложно было на что-то отвлекаться - даже на такое привычное нами дело. Именно это впечатление, что дается зрителю, и отчего ты ходишь потом как мешком накрытый. А потом уже приходит понемногу осмысление, частями. Все это на себя примеряешь. Впечатления, которые мы, может, не получаем в такой степени в нашей жизни, на тебя вдруг сваливаются. Я поняла, что это то, что мне нужно. Пришла сначала в этот класс как в литературную гостиную. Я была тогда в 10, ребята учились в 6-ом.
Соня: Из трех спектаклей самым понятным для меня был "Кадиш". Я его знаю почти с того момента, как он появился. Но в отличие от него два других спектакля - "Сорок сороков" и "Поминки по Арлекину" - поначалу вообще не были понятны. Про что это?! Мысль какая-то была, но я была не уверена. Но вот "Сорок сороков" уже почти в моем сознании на 100% стал понятен. Это происходит постепенно. Не то, что с каждой репетицией, а скорее с выступлением все становится на свои места. Потому что на понимание еще влияет реакция зрителя, по-моему.
Тамара Ляленкова: Способы освоения поэтического текста описывали студийцы театра "Исход".
До конца этого часа мы будем говорить о патриотизме, гражданственности и демократии, как их понимают в театре-студии "Исход". Учитель Марина Жарская:
Марина Жарская: На самом деле, у нас действительно всегда происходит Диалог. Не когда взрослые что-то вещают детям. Вот если меня сейчас спросить - как вы строите репетицию? - как в жизни. Мы приходим. У нас есть какие-то вопросы, которые дети задают. Мы начинаем на них отвечать. Они начинают к себе примеривать. А да - точно. Я понимаю, про что это. Они уточняют через свои вопросы, через свои какие-то ощущения. Мы идем дальше. Ты не знаешь в данную секунду, куда мы вырулим, какие вопросы, какие темы поднимем. Первые репетиции мы вообще не репетируем. Через текст пытаемся осознать себя, погружаемся, много говорим, много делимся.
Вообще, быть гражданином, честным и порядочным человеком, мучающимся совестью, дело не простое. Прежде всего, наверное, эти спектакли в первую очередь не для зрителей, а для ребят и для нас, взрослых, которые тоже над собой работают, и себе прививку периодически делают. Потому что так иногда в жизни хочется спрятаться на чью-то спину, промолчать, чтобы не навлечь себе беду на голову. Когда раздают какие-то блага, а ты не бежишь, не ухватываешь, а кричишь - ребята, давайте про вечное! Когда ты видишь несправедливость и можешь про нее говорить - это безумно тяжело. Иногда этого не хочется делать.
Тамара Ляленкова: Вы понимаете, что вы своим детям жизнь усложняете в будущем и очень сильно?
Павел Максименко: Я отвечу неожиданно. Я думаю, что, напротив, я упрощаю через образ прививки. Вы знаете, на одной из репетиций возникла очень интересная мысль. Если совесть есть, то она не может быть здоровой. Существующая совесть всегда болит. Так вот, я думаю, что если дети с детства, с отрочества будут очень четко понимать, заметьте - не поступать, а понимать, что за каждым поступком стоит ответственность перед собственной совестью, то им будет жить проще. Потому что, даже делая нечто неблаговидное, они будут, по крайней мере, осознавать, что они это делают. Мне кажется, так жить проще, потому что это дает большую степень свободы, внутренней свободы. Независимо от того, насколько свободно они поступают, внутри возникает определенный стержень, который дает возможность самотестирования.
Тамара Ляленкова: Я так понимаю, что вам пришлось уйти из одной школы, и большая часть класса ушла вместе с вами.
Марина Жарская: Это как естественный отбор - большая часть пошла с нами. Другая часть, кстати, не маленькая - те, кто ездили в эту школу, потому что это была школа демократичная, где очень много давалась внимания ребенку, родителю. Готовы были возить в такую школу и довольно не близко. Поэтому там была часть людей, которые просто сказали - не имеет смысла нам теперь так далеко ездить. И в той школе из нашего класса осталось всего 6 человек.
Павел Максименко: Ситуация критична тем, что произошло столкновение. Существовала очень демократичная, инновационная школа, и она была захвачена. Это рейдерский захват школы сверху, когда фактически насильно смещен директор и поставлена фигура другого директора с целью - разрушить существующее образовательное пространство, независимо от того, насколько оно хорошее. Поскольку стояла цель разрушения (это была школа 1716 "Эврика. Огонек"), естественно, новый директор стала делать то, что ей поручено. А так как существовала театральная деятельность, это никак не вписывалось. Естественно, мы встали в жесткую оппозицию. И в течение года находились в прямом смысле слова в состоянии войны. Это не метафора.
Марина Жарская: Вплоть до того, что я не могла детей вывезти на экскурсию. Они были тогда в 4 классе.
Тамара Ляленкова: Ситуация гражданского вызова.
Марина Жарская: Абсолютно. Это, кстати, про прививки и про все остальное. Только что в августе, 30 числа, часть коллектива кричала: "Мы отстоим нашу школу. Мы новому директору предъявим наши принципы, наши идеалы. Мы докажем, кто мы такие!" 2 сентября эти же самые люди, получив на руки бумажку о распределении часов, соответственно, денег и ставок сказали: "А что, наверное, не так плохо и жить-то".
У нас был замечательный флаг в школе, который мы шили с детьми. Это была традиция, еще с 90-х, детьми придумывалось, детьми расшивалось. Пришел новый директор и сказал - что это вывесили здесь полотенце какое-то, одеяло? Все будет по-другому. Это все происходило на глазах детей. И дети видели, как взрослые проглотили. Потому что, если бы коллектив поднялся, ни один директор не способен сломить в одиночку школу. Он ломит только тогда, когда взрослые и все остальные готовы ему подчиниться. Произошли поразительные вещи.
В моем сознании дети 4 класса... Вроде как мы все время относимся к этим детям - маленькие они еще, они ничего не понимают, ни на что не способны. И тут подходят ко мне эти неспособные дети на перемене с петицией - с одной, со второй. Там написано детским корявым почерком с ошибками, как положено, на имя директора.
Тамара Ляленкова: Рассказывает Никита, участник школьной акции протеста.
Никита: Отобрали некоторый коллектив из нас. Когда мы узнали, что решили сокращать нам часы литературы. Мы, естественно, все были этим ужасно недовольны. И решили написать на имя директора, чтобы все это прекратилось, чтобы оставили все, как было.
Павел Максименко: Вторая бумажка требовала - сохранить школу в прежнем виде, школу как традиции и т. д.
Марина Жарская: Да, то, что не сделали взрослые, это сделали дети. Они написали, что школа имеет историю, что у нее есть свои традиции, у нее есть своя основа. Ее нельзя разрушать, с ней надо считаться. Это писали дети! «Мы приходили в эту школу, мы требуем, чтобы оставили нашу школу в покое, чтобы мы могли здесь учиться».
Вторая бумажка про программу по литературе. Была замечательная программа Тамарченко. Сейчас дети говорят - отстоять. Но я запомнила эту фразу полностью. Потому что моя взрослая память будет помнить всю оставшуюся жизнь. Объяснение - почему эту программу нужно оставлять? - "потому что она из нас делает Человеков".
И вот они подходят ко мне с этими бумажками и говорят: "Марина Олеговна, мы написали. Мы хотим к директору пойти, но страшно. Давайте, вы с нами пойдете".
Никита: Мы очень все боялись. Ужасно просто. Никто не отважился выйти. Правда, со всех собрали подписи, кто в этом участвовал.
Тамара Ляленкова: И дошли до дверей директора?
Никита: Но мы их не открывали пока что. Мы решили - кто пойдет? Было очень страшно. Мы были все-таки тогда маленькими. Не все вошли - человека два вошло, самые отважные вошли. Все сказали. Естественно, нас никто и не понял, даже выгнали, слушать не стали. А потом к нам пришел, я помню, на уроке русского языка, директор и говорит, что вы ко мне со своими письмами приходите, со всяким вашим бредом. Вы же не можете все время учить таблицу умножения. Она нас даже не поняла, зачем мы к ней пришли. Она отказалась нас даже слушать.
Марина Жарская: Перед тем, как они пошли, чтобы вы понимали, что испытали дети, они ко мне с этими бумажками подходят и говорят - нам страшно. И я им ответила: Ребята, я с вами не пойду. Не потому что я вас не поддерживаю. Потому что все, что нужно сказать директору... Я веду свое противостояние. Я до последнего все, что могла... Я понимала, что изменить нельзя, но не подчиниться можно. Я веду свою борьбу. Я им сказала - вы поймите такую вещь, вы сами без меня писали эти письма. Вы сами собирали подписи. Значит, последний шаг вы тоже будете делать без меня. Я буду за вас очень волноваться, я буду держать кулачки. Но для вас самих важно все доделать самостоятельно. И вот они с дрожащими коленками пошли. И дальше эта история, когда они робко туда вошли. Их спросили - а вы записаны к директору? Они сказали - нет. Но то, что они сами дошли, взрослые боялись с ней разговаривать, она достаточно резкий человек, а эти не побоялись. И я им тогда сказала - ребята, я вас поздравляю. Для меня с этого момента вы стали настоящими людьми, которые умеют отстаивать свои принципы, несмотря ни на что, как бы ни было страшно. Но зато потом, когда ты понимаешь, что ты этот страх преодолел, ты совершил очень важное дело для своей совести, когда она тебя спросит - а где ты был, а что ты делал в то время? Ты скажешь - я делал, я был. Я думаю, что им потом стало намного легче. Что вы испытывали, когда обратно шли и поняли, что вы это сделали?
Никита: Я до сих пор переживаю. Мне очень стыдно за себя, потому что я тогда не пошел к директору. Я с ними, конечно, пошел, все подписи собирал и при письме участвовал. Но я подошел к дверям и не отважился туда зайти.
Тамара Ляленкова: Можно понять Никиту. Но школа, которая вас приняла, приютила, это дружественная школа? Ведь было сложно технически - взять и принять такую группу, уже обученных, причем не совсем традиционным способом детей?
Павел Максименко: Для того чтобы найти эту школу, я обошел 52 школы в радиусе циркуля. Я провел: не более 20 минут на машине. И обошел 52 школы. Проблема была вот в чем. Все директора начинали разговор с сакраментальной фразы - вы должны понять, вы должны... Директора отказывались меня слушать или говорили о том, что им все это неинтересно, о том, что у них и так все самое лучшее, ничего хорошее мы им ничего предложить не можем. По большому счету, они демонстрировали полный неинтерес к тому, что вообще может существовать в образовании. Что меня убедило прежде всего в том, что директора школы, обычного среднего директора школы (51 директор - это кое-что! - с 52-м я договорился) не интересуют ни дети, ни программы, ни образование. Его интересует собственное кресло, зарплата и желательно, чтобы его любило начальство. Больше его ничего не интересует. Поэтому все высокие слова директоров в эфире, на страницах - это все вранье. Я в этом глубоко уверен.
Что касается 52-го директора. Я очень благодарен ему за то, что он, по крайней мере, понял, что мы хотим. Тут произошло, с моей точки зрения, некоторое совпадение интересов. Он хотел расширять среднее звено школы и просто открыл еще один класс. Нас было 14. Он добрал туда людей. И вот мы ставим спектакли. Мы пользуемся актовым залом школы. Школа подписывает приказы на выезд нас во всякие Алтаи, Иваново и пр. Я очень благодарен ему за то, что он действительно приютил нас. Хотя, честно скажу, мы не стали частью школы и уже никогда не станем.
Тамара Ляленкова: Но, с другой стороны, вы приносите этой школе некие образовательные дивиденды. Вы выезжаете, вы участвуете в фестивалях, выступаете, они могут вами хвастаться. Хвастаются ли?
Павел Максименко: То, что мы привозим многочисленные грамоты - это понятно. Вот вопрос - хвастаются или нет? - не знаю. Знаю одно, когда происходило в этом году установочное родительское собрание, в начале года всем родителям рассказывали про возможности дополнительного образования. Было много чего сказано про дополнительное образование, про школьный театр, который существует независимо от нас, но про нашу деятельность не было сказано ни слова. Нас нет!
Тамара Ляленкова: Но вы же в таком, извините за слово, модном русле. Патриотизм - это то, о чем спорили в Общественной палате, и я в том числе, по поводу стандартов старшей школы. Так много патриотизма, что сил нет никаких.
Павел Максименко: Вы потрясающий задали вопрос. Дело в том, что вы абсолютно правы, что все, что мы делаем, идеально укладывается в федеральные стандарты нового поколения, в эту знаменитую концепцию развития личности гражданина России. Вопрос в том, что школе содержательная часть этой концепции стандартов абсолютно неинтересна. Они не собираются их выполнять. Они собираются писать о выполнении на бумажке. Их интересует отчетность. Вся школа живет отчетностью, а не реальностью.
Марина Жарская: Парадокс такой. Любить, когда красивая картина, очень легко. А вот полюби родину со всеми ее историческими фактами (особенно нашу Россию), со всеми ее черными пятнами и белыми в том числе, со всей непонятостью. Пойми, что ты без нее не можешь. Готова школа на таком уровне говорить о патриотизме? Я вижу, что - нет. Потому что эта идея осмысленная, осознанная, пропущенная через себя. Когда мы делаем конкурс патриотической песни, мы все время выбиваемся. Все идут понятным путем, выбирают понятные песни - "Землянка", скажем, а мы идем против течения. Мы начинаем говорить о чем-то другом. Например, у Левки есть замечательные слова "Я хочу быть понят своей страной" Маяковского.
- "Я хочу быть понят моей страной.
А не буду понят, что ж.
По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь".
Тамара Ляленкова: Драматургию патриотизма и репетицию гражданственности представили студийцы театра "Исход", педагог Марина Жарская и родитель Павел Максименко.
Начнем же с чисто театральных вопросов к ученикам театрального класса Центра образования "Коллаж" № 1089. Как получить роль зайчика и 1-го слуги? Почему театральная студия привлекательнее сольфеджио? И легко ли играть мальчику старушку?
О том, как началась его актерская карьера, вспоминает Арсений Шориков, 11 класс.
Арсений Шориков: У меня к этому всегда был интерес: на дни рождения бабушки, дедушки встать на стульчик, стихи почитать. Любил я это дело.
Тамара Ляленкова: Арсений, вас не ставили на стульчик, вы сами на него влезали. Я правильно понимаю?
Арсений Шориков: Да.
Тамара Ляленкова: А что читали?
Арсений Шориков: "Белая береза под моим окном". Всякие детские стишки, какие просили учить в начальных классах. Конечно, родители меня сразу записали в театральную студию. И я там с 5 класса до 11.
Тамара Ляленкова: Что вы переиграли за это время, помните? С чего начинали?
Арсений Шориков: Первый наш спектакль назывался "Умная баба", и я исполнял роль противной бабушки, которая постоянно ходила к своей соседке, брала у нее всякие вещи, мол, отдам потом яблоками, грушами, ну, разумеется, ничем не отдавала. Такой не самый благоприятный сосед.
Тамара Ляленкова: А не обидно было играть старушку в том возрасте?
Арсений Шориков: У нас режиссер очень любит истории в истории. И мы были молодыми ребятами, которые залезли на чердак, нашли там какие-то… Он очень любит этот ход. Все это обыгрывалось. Ну, как бы молодой парень в костюме бабушки.
Марина Мерякова: Первый мой спектакль был "Теремок". Я лягушку играла. Роль такую дали, потому что на тот момент я была далека от этого искусства. Была деревянная. Лягушка там маленькую роль играет, не особо заметную.
Тамара Ляленкова: Марина, мне почему-то кажется, что вы были застенчивым ребенком. Это так? Может быть, родители решили вас отдать в театральную студию, чтобы вам помочь?
Марина Мерякова: Да. Театр раскрепостил меня.
Андрей Казинский: Я с 1 по 4 класс занимался в фольклорном классе. У меня основной урок был сольфеджио. Я его не любил, у меня всегда замечания были, двойки. И как-то постоянно хотелось от него избавиться. И тут приходит к нам в класс Сергей Ильич и говорит: "Я набираю к себе в театральную группу учеников. Кто хочет – записывайтесь". Я сразу подумал: фольклор посмотрел – не мое. А может попробовать театром заняться? И записался. О сольфеджио забыл и не вспоминал о нем. А первый спектакль у меня был "Мудрый слоненок". Роль зайца и слуги.
Тамара Ляленкова: Наверное, вы теперь можете сказать, как все происходило? Как вы становились актерами? Азы актерского мастерства, трудно было или нетрудно, приятно или неприятно, ощущения какие это давало – чувство уверенности в себе? Или это просто другая жизнь?
Арсений Шориков: На самом деле, мне это все дело нравилось, но я был очень шкодливым ребенком и старался тянуть одеяло на себя, обратить внимание. Мешал ходу репетиции. Но, несмотря на это, я всегда оставался в студии. Со временем, когда я стал взрослеть, и ко мне в голову начало залезать все больше и больше, я полюбил это дело. И очень рад, что меня оставили, а не выгнали за то, что я был таким.
Тамара Ляленкова: А могли выгнать?
Арсений Шориков: Я сам собирался уходить. Были проблемы.
Марина Мерякова: Я однажды год не занималась. Встретила человека, который занимался этим же, и подумала, что мы с ним навсегда, а обоим иметь одну профессию… А потом осмыслила, что тяжеловато как-то без этого.
Андрей Казинский: Я думал, что пойду на занятия и это легко будет. Прочитал текст, запомнил, вышел на сцену, показал, рассказал – все счастливы. Потом, когда начал уже обучать, больше вникать, оказалось, что в некоторые моменты очень сложно. Как я получил роль зайца – я даже не знаю. Мы вместе сидели, читали "Мудрого слоненка". Потом мне дали роль зайца, я ее сразу прочитал. Сергей Ильич сказал – все, это твоя роль. Не знаю почему. А слугу… Там двое слуг было – первый и второй. Меня сначала назначили вторым. А потом, когда я начал читать второго, а собеседник - первого, то нас поменяли – меня назначили первым слугой.
Тамара Ляленкова: Так Андрей, Марина и Арсений попали в класс-студию Сергея Гришина-Пантелейчука. Я попросила руководителя рассказать, как проходят театральные уроки .
Сергей Гришин-Пантелейчук: Есть класс, в котором группа занимается этим, мягко скажем, серьезно, углубленно. Потому что принцип профессионализации хромает сильно, еще не разработан толком. А углубленный подход присутствует. Наверное, главный лозунг, чтобы ребята прошли через этапы, что им потом позволит сделать выбор сознательный. Мы пробовали заниматься с первого класса, но поняли, что это малоэффективно. Потому что лет до 11, до 12 с детьми бессмысленно заниматься театральными занятиями всерьез – не игрой, а всерьез. Во-первых, очень малая и хилая образная база у человека, очень малое и хилое психическое развитие. Рано. Они не могут перескакивать из игры в жизнь, а тут надо научиться наоборот – их разводить.
Тамара Ляленкова: Это тоже очень сложный момент. Потому что ребята действительно растут. Происходят достаточно сложные процессы и с физиологией, и с психикой. Насколько они удобны, как люди, которые занимаются достаточно профессиональными занятиями?
Сергей Гришин-Пантелейчук: Как всякий любой человек. Возраст – это вопрос наличия опыта, психического развития и психической крепости. Я не большой сторонник театрализации педагогики, очень модная тема, но она обоюдоострая, а вообще-то очень острая. Потому что театр есть театр, педагогика есть педагогика. Педагогика сама по себе искусство. А соединение двух искусств всегда чревато осложнениями. Другой вопрос, что при подготовке педагогов, при воспитании педагогов нужно применять театральную педагогику как один из методов испытания и возрастания.
А театрализовывать педагогический процесс…. Я не большой сторонник этого дела, поскольку это чаще приводит к недоразумениям. И потом вырастают дети, воспитанные в этих розовоочковых понятиях, и они получают по своей восторженности так больно, что потом бывает невозможно оправиться. Они множат ряды алкоголиков и всяких других антиобщественных личностей, в том числе и маньяков, кстати. Потому что расхождение между идеалами и действительностью бывает иногда критическим и непреодолимым.
Тамара Ляленкова: Как вы подбираете пьесы? Где смотрите драматургию?
Сергей Гришин-Пантелейчук: Драматургии этой довольно много. Другой вопрос, что совпало - не совпало, умеешь – не умеешь читать пьесу. Но! Я пришел в своей жизни к такому выводу, что удача приходит тогда, когда ты сумел поймать идею. Последняя наша постановка по буддистским сказкам. Я ее как прочитал, когда увидел впервые книжку, я почему-то понял, что мне эту книжку надо делать. А когда прочитал пьесу, я понял, что вот он – материал. Я не могу сказать, откуда идеи берутся. В одном хорошем фильме у потрясающего Ролана Быкова была роль, где он маляра играл. Он говорит – мешать надо краску до тех пор, пока мурашек не появится. А как появится мурашек – все, бросай. Этот мурашек надо ловить. Вот сейчас у нас Ломоносов. Совершенно случайно влетел. Я, честно сказать, забыл напрочь, что ему 300 лет. И вот решил возродить этот забытый жанр – мелодекламации.
Звучит музыка
"Лице свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков:
Для общей славы божества
Там равна сила естества.
Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!
О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав,
Вам путь известен всех планет,-
Скажите, что нас так мятет?
Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
Среди зимы рождал пожар?
Там спорит жирна мгла с водой;
Иль солнечны лучи блестят,
Склонясь сквозь воздух к нам густой;
Иль тучных гор верхи горят;
Иль в море дуть престал зефир,
И гладки волны бьют в эфир.
Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик творец?"
Тамара Ляленкова: Это было посвящение Ломоносову, студия Центра эстетического образования "Коллаж".
Сергей Гришин-Пантелейчук: Я не знаю, насколько театральная зависимость помогает ребятам приспособиться к жизни. Во всяком случае, я знаю, что они с большей уверенностью оценивают жизненные ситуации. Это я заметил. А что касается профессионализации, то я не ставлю такой задачи. Более того, антизадача: чем меньше от меня народу попадет в театральный вуз, тем больше моя работа, потому что люди поймут, что это не их. Это дело фанатиков – пробиться через эти тернии и выжить, удается не каждому.
Тамара Ляленкова: Но с другой стороны, вы же все равно детям даете возможность посмотреть в зал, услышать аплодисменты. Вы немножко их все-таки…
Сергей Гришин-Пантелейчук: Соблазняю. Да, я их провожу через все – и через тяготы, и через удовольствие, через все. Пройдя и поняв, тогда только можно говорить – да, Вася, Петя, Маша иди, я не имею ничего против, у тебя данные есть. Все остальное – это твой труд, твоя работа, твои нервы, может быть, несчастная жизнь. Это твое дело. Это твой выбор. Это ужасная вещь. Актерская работа – это страшный выбор. Большинство родителей-актеров не желают детям своего выбора. За редким исключением, как Садовский, например, еще до революции. Они точно знают, что их Провушка не пропадет, что бы он там не делал, может быть, он даже водку пьянствовать будет, но не пропадет. Они сумеют его вытащить, потому что у них своя грибница там есть.
Тамара Ляленкова: Вам попадались такие драгоценности, может быть?
Сергей Гришин-Пантелейчук: А они постоянно бывают. Что такое – драгоценность? Что такое вообще актерский талант? Умение дурить, с одной стороны, умение зажигать – с другой. Людей, которые умеют зажигать, довольно много. Людей, которые умеют дурить, довольно много. Вот это сочетание – редкость. Были, но, кстати, они-то как раз и не пошли. Они поняли, что не получится, не сдюжат. Я ничего от них не скрываю в этом смысле и всегда им говорю, что тот опыт, который вы здесь получили, для вас ценен будет, но это вовсе не значит, что вы обязательно должны этим заниматься всю жизнь.
Тамара Ляленкова: Действительно, школа "Коллаж", хотя и центр эстетического образования, но все же школа. Марина и Андрей в этом году заканчивают 11 класс.
- Как вы думаете, это будет частью дальнейшего образования или это просто часть общего образования, а заниматься будете чем-то другим?
Арсений Шориков: Я для себя давно решил, что пойду по этому пути. В этом году пойду уже. Так что, ждите меня.
Марина Мерякова: Да, пойду с Сеней вместе.
Андрей Казинский: Я еще не думал о выборе профессии. Все говорят – давай, думай, пора выбирать. Я не знаю.
Тамара Ляленкова: Есть амплуа в театре. Примеряете на себя, кто как себя чувствует?
Марина Мерякова: Сеня, наверное, комедийный.
Арсений Шориков: Я могу и серьезным быть.
Марина Мерякова: Ты и то, и то, а у меня только драматическое что-то.
Арсений Шориков: С такими глазами в комедию идти – это…
Марина Мерякова: Спасибо.
"Жениться хорошо, да много и досады.
Я слова не скажу про женские наряды:
Кто мил, на том всегда приятен и убор;
Хоть правда, что при том и кошелек неспор.
Всего несноснее противные советы,
Упрямые слова и спорные ответы.
Пример нам показал недавно мужичок,
Которого жену в воде постигнул рок.
Он, к берегу пришед, увидел там соседа:
Не усмотрел ли он, спросил, утопшей следа.
Сосед советовал вниз берегом идти:
Что быстрина туда должна ее снести.
Но он ответствовал: "Я, братец, признаваюсь,
Что век она жила со мною вопреки;
То истинно теперь о том не сумневаюсь,
Что, потонув, она плыла против реки"".
Тамара Ляленкова: Итак, школьный театр – это прививка против тщеславия жизни, и не только для подростков, но и для взрослых людей. Кроме того, детские студии – это часть большого театрального мира, так считает критик Валерий Бегунов.
Валерий Бегунов: Если говорить о театре, где дети играют в студиях, в том числе школьных, то надо говорить, что это не какая-то особая зона, закрытая, помещенная в школу или во дворцы творчества. Это часть всего театрального мира, всего театрального процесса. Потому что внутри этого дела, с этими студиями работают очень многие профессиональные актеры, режиссеры. Те школы или дворцы творчества, которые имеют возможность это сделать, они привлекают композиторов, художников, хореографов. Лучшие студии добивались многих успехов и на фестивалях, в том числе, но они ведь тоже имеют руководителей не простых, даже если это учителя истории, географии. Многие из них талантливы именно в театральном деле, в понимании театра, в природе режиссуры и стараются пройти какие-то семинары, курсы, которые помогают им расширить свои возможности.
До последнего времени поездки наших коллективов за рубеж на гастроли, я имею в виду детских коллективов, на обменные гастроли, на фестивали, они всегда вызывали там потрясение. Потому что во многих случаях в других странах господствует идея, что школьный театральный или художественный коллектив – это задача, прежде всего, развития ребенка. Это помощь каких-то вещей в развитии. Но там нет прямой цели – создания высокого художественного произведения. Когда они видят то, что делают наши театральные коллективы, они потрясаются. Они видят перед собой полноценные спектакли, в которых ребята погружаются в роль как положено в нее погружаться. И воздействие на зрителя такое, какое должно быть в любом нормальном театре.
Тамара Ляленкова: Может быть, это как раз не очень хорошо. Все-таки цель, которая за рубежом ставится во главу угла, просто для развития ребенка – это лучше. Может быть, даже вредно такое актерство.
Валерий Бегунов: Самое смешное, что этого никто, нигде и никогда не смог доказать. Доказать, что лучше последовательно их развивать, а потом они уже, выйдя из школы, кем-то станут – никому не удалось. Потому что, когда в школе хотят сделать хотя бы простейший утренник, в который не надо вкладываться никак... И надо сказать, в последнее время мальчишки полезли на сцену. Им хочется пофигурять перед девчонками, перед приятелями, перед родителями. Оказалось, что выйти на сцену и изобразить Деда Мороза, Снегурочку, а уж тем более еще чего-нибудь не так просто. Голос, дыхание. Ты понимаешь, что ты потанцевал, а дальше тебе надо сказать слова этого персонажа, а они не выскакивают, потому что у тебя дыхание сперло.
Более того, когда речь заходит о театральной педагогике, то есть о развитии возможностей голосовых, пластических, движенческих и т. д. применительно к детям, то здесь ни один нормальный школьный руководитель студии не будет ставить вперед. Потому что он прекрасно знает, что с помощью игровых систем можно очень сильно помочь изучать физику, географию, историю. Есть такие у нас и за рубежом группы. Было даже целое движение, когда в школах или институтах создавались полупрофессиональные центры, вокруг которых были дети и студенты. Они разыгрывали истории, помогавшие учиться. Но дело в том, что в театральном процессе, который охватывает всю жизнь, все искусство, там есть одна странная вещь. Он действительно адекватен жизни. Ребенок, юноша или девушка, которые вошли в театральный коллектив и даже не пойдут на сцену, вместе с другими они думают, как создать этот мир – мир Гамлета или мир Васи и Нади из какого-нибудь другого города. Надо пойти в библиотеку, посмотреть, как все это выглядит, какие костюмы. Художник, работающий с ними, или педагог скажет им, что эта сцена печальная, как она должна быть освещена. Тогда начинается развитие не на уровне психики-физиологии, а на гораздо более глубинных вещах. Тогда, если школа построена нормально, в ней понимают, что такое цельность процесса обучения и развития, тогда учителя пения и рисования в этом участвуют, тогда родители включаются на совершенно других основаниях. Не потому, что полезно детям, а потому что из этого мира невозможно вырваться.
Тамара Ляленкова: Это был театральный критик, редактор журнала "Мир детского театра" Валерий Бегунов.
Поговорим о школьном театре, который несколько лет назад был запрещен – о студии "Исход". В результате запрета почти весь класс вместе с учителем перешел в другую школу, где им разрешают репетировать, но не дают возможности показывать свои работы. Например, такую:
- "И все-таки я, рискуя прослыть
Шутом, дураком, паяцем,
И ночью, и днем твержу об одном –
Не надо, люди, бояться !
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: "Я знаю, как надо !"
Кто скажет: "Идите, люди, за мной,
Я вас научу, как надо!"
И, рассыпавшись мелким бесом,
И поклявшись вам всем в любви,
Он пройдет по земле железом
И затопит ее в крови.
И наврет он такие враки,
И такой наплетет рассказ,
Что не раз тот рассказ в бараке
Вы помяните в горький час.
Кому "сучок", а кому коньячок,
К начальству - на кой паяться?!
А я все твержу им, ну, как дурачок:
Не надо, братцы, бояться!
И это бред, что проезда нет,
И нельзя входить без доклада,
А бояться-то надо только того,
Кто скажет: "Я знаю, как надо!"
Гоните его! Не верьте ему!
Он врет! Он не знает - как надо!""
Тамара Ляленкова: Это был фрагмент спектакля "Кадиш", стихи Александра Галича.
С этой постановки и начал свое существование театр-студия "Исход". Идея принадлежала Павлу Максименко.
Павел Максименко: Когда я привел свою дочь в первый класс, я огляделся и понял, чего в школе нет – пространства развития гражданской позиции. Нет предмета, нет ничего, что это развивает, несмотря на все высокие слова. И у меня возникла идея поставить "Кадиш" Галича. Когда он был поставлен, (тогда мои дети были в первом классе, они не участвовали), он был поставлен в редкой для школы системе: участвовала одна 8-классница, один родитель, я, и одна учительница. Мы показали треугольник.
Но потом в школе сменилась власть. Пришла другой директор, и мы были запрещены. Реальная мотивировка заключалась в том, что наша театральная деятельность шла вразрез с тем, что транслировалось официально. Тем более к тому времени существовал другой спектакль, в базе которого лежит поэма Виктора Корки "Сорок сороков". Но она является стержнем – вокруг еще 26 авторов, включая Галича, Солженицына, Бродского, Солодовникова, Стуса, Коржавина, Герцена и т. д. Это спектакль, очень честно показывающий то, что все, что было при Советской власти, никуда не исчезло, а есть сейчас.
Впрочем, задача у нас театральная двоякая, троякая даже. Приобщение детей к театру, к искусству, к литературе, к поэтическому театру, к театру-памфлету и приобщение их к легальному общественному вызову через искусство. Не через выйти на сцену и поорать "Все плохо!", а попробовать сказать это словом искусства. Пока все опыты говорят о том, что это получается. Потому что мы всегда после спектакля устраиваем обсуждение. И оно всегда невероятно острое.
Очень много людей, которые отрицательно воспринимают нашу деятельность. Главное их отрицание в мягкой форме "не страшно ли вам?", в жесткой – "как вы смеете погружать детей в эти вещи? Вообще, с детьми надо говорить про Колобка, про Золушку. Ставьте классику, "Ревизор" и т. д.". Вот это главное сопротивление, которое оказывает педагогическое сообщество, в основном. Но мы все-таки работаем под приглядом педагога, я четко говорю, что педагогическая часть не на мне, есть педагог – Марина Олеговна Жарская. Это первая часть. Вторая часть – безусловно, родители не просто в курсе всего, а очень высоко ценят это, оплачивают наши поездки на выступления с удовольствием, считая их важными. А третья сторона – нет детских вопросов. Есть вопросы настоящие и лживые. Ребенок видит, что происходит, задает вопросы. В конце концов, ребенок смотрит кино про того же Штирлица. Там очень много вопросов возникает у сегодняшнего ребенка.
Алина: Мне кажется, в наш театральный клуб приходят за правдой и за тем, чтобы как-то раскрыться. Получаешь невероятное удовольствие и какую-то силу. Как будто ты приходишь из жизни обычной каким-то пустым стаканом. А когда приходишь туда, ты полностью наполняешься. У тебя хватает сил для того, чтобы дальше, до следующей репетиции жить, существовать и т. д. Такое впечатление.
Лев: Спектакль, по-моему, это как жизнь. Его надо прожить как актеру, так и зрителю. Мы ведь не на всякие такие темы примитивные, а мы с очень тяжелой темой работаем. Чем она мне нравится, тем, что она особенная. Очень многие или боятся ее ставить, или не умеют ее ставить.
Никита: Я хочу развеять иллюзию. Сейчас все думают, что все книги, все делится по возрастам. Это очень неприятно. Потому что я считаю, что это зависит не от возраста, а от желания. Я хочу развеять иллюзию, показывая эти спектакли. Поначалу нам всем было очень трудно. Мы все это понимали сами, решали – надо нам это или нет. Мы решили, что нам это надо, что мы будем это делать. Нам это очень интересно. Вникали с помощью взрослых, конечно же.
Лев: Да. Когда первый раз я увидел текст, я не понял половины. Но постепенно мы все обсудили - сценарий, нравится ли он нам, хотим ли мы его ставить. И я начал многое понимать, узнавать.
Ирина: Показывали "Кадиш" в нашей школе. И когда я его посмотрела, я поняла, что меня это зацепило. Я поняла, что они пропускают все эти эмоции через себя. Я, безусловно, очень захотела также попробовать. Но когда мы ставили второй спектакль "Сорок сороков", мне ничего не было непонятно. Я не понимала, как связан текст между собой, честно признаюсь. Не знала, кто такие конформисты - это было очень страшное слово. Эти люди казались чем-то странным, ведь я не знала, что это реальные люди. Потом, когда нам объяснили, сразу понятней стало.
Анастасия: Я больше основывалась на том, когда читала текст, что проживала его, на его энергии. У нас эмоциональные спектакли, резкие, динамичные. И раздувается такой шар, который ты именно с этой энергией, с тревогой... Создается впечатление, ощущение того времени, сегодняшнего времени. И это нарастание, когда ты отпускаешь все это в зал, на людей, наверное, к пониманию я шла через это.
Я не участвовала в первом спектакле "Кадиш". Но меня пригласили как зрителя. И я была поражена, я плакала. Он идет полчаса, больше, и все это время я глотала какие-то комки. Очень сложно было на что-то отвлекаться - даже на такое привычное нами дело. Именно это впечатление, что дается зрителю, и отчего ты ходишь потом как мешком накрытый. А потом уже приходит понемногу осмысление, частями. Все это на себя примеряешь. Впечатления, которые мы, может, не получаем в такой степени в нашей жизни, на тебя вдруг сваливаются. Я поняла, что это то, что мне нужно. Пришла сначала в этот класс как в литературную гостиную. Я была тогда в 10, ребята учились в 6-ом.
Соня: Из трех спектаклей самым понятным для меня был "Кадиш". Я его знаю почти с того момента, как он появился. Но в отличие от него два других спектакля - "Сорок сороков" и "Поминки по Арлекину" - поначалу вообще не были понятны. Про что это?! Мысль какая-то была, но я была не уверена. Но вот "Сорок сороков" уже почти в моем сознании на 100% стал понятен. Это происходит постепенно. Не то, что с каждой репетицией, а скорее с выступлением все становится на свои места. Потому что на понимание еще влияет реакция зрителя, по-моему.
Тамара Ляленкова: Способы освоения поэтического текста описывали студийцы театра "Исход".
До конца этого часа мы будем говорить о патриотизме, гражданственности и демократии, как их понимают в театре-студии "Исход". Учитель Марина Жарская:
Марина Жарская: На самом деле, у нас действительно всегда происходит Диалог. Не когда взрослые что-то вещают детям. Вот если меня сейчас спросить - как вы строите репетицию? - как в жизни. Мы приходим. У нас есть какие-то вопросы, которые дети задают. Мы начинаем на них отвечать. Они начинают к себе примеривать. А да - точно. Я понимаю, про что это. Они уточняют через свои вопросы, через свои какие-то ощущения. Мы идем дальше. Ты не знаешь в данную секунду, куда мы вырулим, какие вопросы, какие темы поднимем. Первые репетиции мы вообще не репетируем. Через текст пытаемся осознать себя, погружаемся, много говорим, много делимся.
Вообще, быть гражданином, честным и порядочным человеком, мучающимся совестью, дело не простое. Прежде всего, наверное, эти спектакли в первую очередь не для зрителей, а для ребят и для нас, взрослых, которые тоже над собой работают, и себе прививку периодически делают. Потому что так иногда в жизни хочется спрятаться на чью-то спину, промолчать, чтобы не навлечь себе беду на голову. Когда раздают какие-то блага, а ты не бежишь, не ухватываешь, а кричишь - ребята, давайте про вечное! Когда ты видишь несправедливость и можешь про нее говорить - это безумно тяжело. Иногда этого не хочется делать.
Тамара Ляленкова: Вы понимаете, что вы своим детям жизнь усложняете в будущем и очень сильно?
Павел Максименко: Я отвечу неожиданно. Я думаю, что, напротив, я упрощаю через образ прививки. Вы знаете, на одной из репетиций возникла очень интересная мысль. Если совесть есть, то она не может быть здоровой. Существующая совесть всегда болит. Так вот, я думаю, что если дети с детства, с отрочества будут очень четко понимать, заметьте - не поступать, а понимать, что за каждым поступком стоит ответственность перед собственной совестью, то им будет жить проще. Потому что, даже делая нечто неблаговидное, они будут, по крайней мере, осознавать, что они это делают. Мне кажется, так жить проще, потому что это дает большую степень свободы, внутренней свободы. Независимо от того, насколько свободно они поступают, внутри возникает определенный стержень, который дает возможность самотестирования.
Тамара Ляленкова: Я так понимаю, что вам пришлось уйти из одной школы, и большая часть класса ушла вместе с вами.
Марина Жарская: Это как естественный отбор - большая часть пошла с нами. Другая часть, кстати, не маленькая - те, кто ездили в эту школу, потому что это была школа демократичная, где очень много давалась внимания ребенку, родителю. Готовы были возить в такую школу и довольно не близко. Поэтому там была часть людей, которые просто сказали - не имеет смысла нам теперь так далеко ездить. И в той школе из нашего класса осталось всего 6 человек.
Павел Максименко: Ситуация критична тем, что произошло столкновение. Существовала очень демократичная, инновационная школа, и она была захвачена. Это рейдерский захват школы сверху, когда фактически насильно смещен директор и поставлена фигура другого директора с целью - разрушить существующее образовательное пространство, независимо от того, насколько оно хорошее. Поскольку стояла цель разрушения (это была школа 1716 "Эврика. Огонек"), естественно, новый директор стала делать то, что ей поручено. А так как существовала театральная деятельность, это никак не вписывалось. Естественно, мы встали в жесткую оппозицию. И в течение года находились в прямом смысле слова в состоянии войны. Это не метафора.
Марина Жарская: Вплоть до того, что я не могла детей вывезти на экскурсию. Они были тогда в 4 классе.
Тамара Ляленкова: Ситуация гражданского вызова.
Марина Жарская: Абсолютно. Это, кстати, про прививки и про все остальное. Только что в августе, 30 числа, часть коллектива кричала: "Мы отстоим нашу школу. Мы новому директору предъявим наши принципы, наши идеалы. Мы докажем, кто мы такие!" 2 сентября эти же самые люди, получив на руки бумажку о распределении часов, соответственно, денег и ставок сказали: "А что, наверное, не так плохо и жить-то".
У нас был замечательный флаг в школе, который мы шили с детьми. Это была традиция, еще с 90-х, детьми придумывалось, детьми расшивалось. Пришел новый директор и сказал - что это вывесили здесь полотенце какое-то, одеяло? Все будет по-другому. Это все происходило на глазах детей. И дети видели, как взрослые проглотили. Потому что, если бы коллектив поднялся, ни один директор не способен сломить в одиночку школу. Он ломит только тогда, когда взрослые и все остальные готовы ему подчиниться. Произошли поразительные вещи.
В моем сознании дети 4 класса... Вроде как мы все время относимся к этим детям - маленькие они еще, они ничего не понимают, ни на что не способны. И тут подходят ко мне эти неспособные дети на перемене с петицией - с одной, со второй. Там написано детским корявым почерком с ошибками, как положено, на имя директора.
Тамара Ляленкова: Рассказывает Никита, участник школьной акции протеста.
Никита: Отобрали некоторый коллектив из нас. Когда мы узнали, что решили сокращать нам часы литературы. Мы, естественно, все были этим ужасно недовольны. И решили написать на имя директора, чтобы все это прекратилось, чтобы оставили все, как было.
Павел Максименко: Вторая бумажка требовала - сохранить школу в прежнем виде, школу как традиции и т. д.
Марина Жарская: Да, то, что не сделали взрослые, это сделали дети. Они написали, что школа имеет историю, что у нее есть свои традиции, у нее есть своя основа. Ее нельзя разрушать, с ней надо считаться. Это писали дети! «Мы приходили в эту школу, мы требуем, чтобы оставили нашу школу в покое, чтобы мы могли здесь учиться».
Вторая бумажка про программу по литературе. Была замечательная программа Тамарченко. Сейчас дети говорят - отстоять. Но я запомнила эту фразу полностью. Потому что моя взрослая память будет помнить всю оставшуюся жизнь. Объяснение - почему эту программу нужно оставлять? - "потому что она из нас делает Человеков".
И вот они подходят ко мне с этими бумажками и говорят: "Марина Олеговна, мы написали. Мы хотим к директору пойти, но страшно. Давайте, вы с нами пойдете".
Никита: Мы очень все боялись. Ужасно просто. Никто не отважился выйти. Правда, со всех собрали подписи, кто в этом участвовал.
Тамара Ляленкова: И дошли до дверей директора?
Никита: Но мы их не открывали пока что. Мы решили - кто пойдет? Было очень страшно. Мы были все-таки тогда маленькими. Не все вошли - человека два вошло, самые отважные вошли. Все сказали. Естественно, нас никто и не понял, даже выгнали, слушать не стали. А потом к нам пришел, я помню, на уроке русского языка, директор и говорит, что вы ко мне со своими письмами приходите, со всяким вашим бредом. Вы же не можете все время учить таблицу умножения. Она нас даже не поняла, зачем мы к ней пришли. Она отказалась нас даже слушать.
Марина Жарская: Перед тем, как они пошли, чтобы вы понимали, что испытали дети, они ко мне с этими бумажками подходят и говорят - нам страшно. И я им ответила: Ребята, я с вами не пойду. Не потому что я вас не поддерживаю. Потому что все, что нужно сказать директору... Я веду свое противостояние. Я до последнего все, что могла... Я понимала, что изменить нельзя, но не подчиниться можно. Я веду свою борьбу. Я им сказала - вы поймите такую вещь, вы сами без меня писали эти письма. Вы сами собирали подписи. Значит, последний шаг вы тоже будете делать без меня. Я буду за вас очень волноваться, я буду держать кулачки. Но для вас самих важно все доделать самостоятельно. И вот они с дрожащими коленками пошли. И дальше эта история, когда они робко туда вошли. Их спросили - а вы записаны к директору? Они сказали - нет. Но то, что они сами дошли, взрослые боялись с ней разговаривать, она достаточно резкий человек, а эти не побоялись. И я им тогда сказала - ребята, я вас поздравляю. Для меня с этого момента вы стали настоящими людьми, которые умеют отстаивать свои принципы, несмотря ни на что, как бы ни было страшно. Но зато потом, когда ты понимаешь, что ты этот страх преодолел, ты совершил очень важное дело для своей совести, когда она тебя спросит - а где ты был, а что ты делал в то время? Ты скажешь - я делал, я был. Я думаю, что им потом стало намного легче. Что вы испытывали, когда обратно шли и поняли, что вы это сделали?
Никита: Я до сих пор переживаю. Мне очень стыдно за себя, потому что я тогда не пошел к директору. Я с ними, конечно, пошел, все подписи собирал и при письме участвовал. Но я подошел к дверям и не отважился туда зайти.
Тамара Ляленкова: Можно понять Никиту. Но школа, которая вас приняла, приютила, это дружественная школа? Ведь было сложно технически - взять и принять такую группу, уже обученных, причем не совсем традиционным способом детей?
Павел Максименко: Для того чтобы найти эту школу, я обошел 52 школы в радиусе циркуля. Я провел: не более 20 минут на машине. И обошел 52 школы. Проблема была вот в чем. Все директора начинали разговор с сакраментальной фразы - вы должны понять, вы должны... Директора отказывались меня слушать или говорили о том, что им все это неинтересно, о том, что у них и так все самое лучшее, ничего хорошее мы им ничего предложить не можем. По большому счету, они демонстрировали полный неинтерес к тому, что вообще может существовать в образовании. Что меня убедило прежде всего в том, что директора школы, обычного среднего директора школы (51 директор - это кое-что! - с 52-м я договорился) не интересуют ни дети, ни программы, ни образование. Его интересует собственное кресло, зарплата и желательно, чтобы его любило начальство. Больше его ничего не интересует. Поэтому все высокие слова директоров в эфире, на страницах - это все вранье. Я в этом глубоко уверен.
Что касается 52-го директора. Я очень благодарен ему за то, что он, по крайней мере, понял, что мы хотим. Тут произошло, с моей точки зрения, некоторое совпадение интересов. Он хотел расширять среднее звено школы и просто открыл еще один класс. Нас было 14. Он добрал туда людей. И вот мы ставим спектакли. Мы пользуемся актовым залом школы. Школа подписывает приказы на выезд нас во всякие Алтаи, Иваново и пр. Я очень благодарен ему за то, что он действительно приютил нас. Хотя, честно скажу, мы не стали частью школы и уже никогда не станем.
Тамара Ляленкова: Но, с другой стороны, вы приносите этой школе некие образовательные дивиденды. Вы выезжаете, вы участвуете в фестивалях, выступаете, они могут вами хвастаться. Хвастаются ли?
Павел Максименко: То, что мы привозим многочисленные грамоты - это понятно. Вот вопрос - хвастаются или нет? - не знаю. Знаю одно, когда происходило в этом году установочное родительское собрание, в начале года всем родителям рассказывали про возможности дополнительного образования. Было много чего сказано про дополнительное образование, про школьный театр, который существует независимо от нас, но про нашу деятельность не было сказано ни слова. Нас нет!
Тамара Ляленкова: Но вы же в таком, извините за слово, модном русле. Патриотизм - это то, о чем спорили в Общественной палате, и я в том числе, по поводу стандартов старшей школы. Так много патриотизма, что сил нет никаких.
Павел Максименко: Вы потрясающий задали вопрос. Дело в том, что вы абсолютно правы, что все, что мы делаем, идеально укладывается в федеральные стандарты нового поколения, в эту знаменитую концепцию развития личности гражданина России. Вопрос в том, что школе содержательная часть этой концепции стандартов абсолютно неинтересна. Они не собираются их выполнять. Они собираются писать о выполнении на бумажке. Их интересует отчетность. Вся школа живет отчетностью, а не реальностью.
Марина Жарская: Парадокс такой. Любить, когда красивая картина, очень легко. А вот полюби родину со всеми ее историческими фактами (особенно нашу Россию), со всеми ее черными пятнами и белыми в том числе, со всей непонятостью. Пойми, что ты без нее не можешь. Готова школа на таком уровне говорить о патриотизме? Я вижу, что - нет. Потому что эта идея осмысленная, осознанная, пропущенная через себя. Когда мы делаем конкурс патриотической песни, мы все время выбиваемся. Все идут понятным путем, выбирают понятные песни - "Землянка", скажем, а мы идем против течения. Мы начинаем говорить о чем-то другом. Например, у Левки есть замечательные слова "Я хочу быть понят своей страной" Маяковского.
- "Я хочу быть понят моей страной.
А не буду понят, что ж.
По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь".
Тамара Ляленкова: Драматургию патриотизма и репетицию гражданственности представили студийцы театра "Исход", педагог Марина Жарская и родитель Павел Максименко.
