Дмитрий Волчек: В конкурсе Роттердамского кинофестиваля Россию представлял фильм Василия Сигарева ''Жить''. Сигарев – знаменитый драматург, это его вторая работа в кино; о первой, фильме ''Волчок'', мы в радиожурнале ''Поверх барьеров'' говорили.

''Жить'' – фильм о смерти, о скорби. Думаю, что ближе всего к миру Сигарева мир страшной русской сказки и прозы Юрия Мамлеева, мамлеевское ощущение промежуточного существования, простенка между живыми и мертвыми. ''Жить'' – картина, которую непросто смотреть, потому что существует психологический блок, желание отодвигать, декорировать все, связанное со смертью. У Сигарева декораций нет. Можно вспомнить замечательный фильм Цая Минляна ''Который там час?'', где скорбь, отсутствие управляют рассказом. В российском кино Смерть редко бывает главным героем. Конечно, существовал кинематограф некрореалистов, но к драматургии Сигарева он отношения не имеет. По мнению Андрея Плахова, Сигарев некрореализму противопоставил некросимволизм.
Режиссер и теоретик кино Жан Эпштейн утверждал, что единственный смысл кинематографа – открывать зримое в незримом. Смерть и есть незримое, неназываемое, и герои фильма ''Жить'' заглядывают в эту пустоту. Одна героиня – Капустина (актриса Ольга Лапшина), потерявшая и мужа, и детей, выбирает смерть, героиня Яны Трояновой – Гришка, теряющая любимого, выбирает жизнь. И есть еще третья история – о мальчике, ждущем, что его заберет от стервы-матери и отчима разорившийся и покончивший с собой отец. Разговор с Василием Сигаревым и Яной Трояновой я начал с вопроса о преодолении страха перед неизвестной неизбежностью.



Существуют механизмы человеческой психики, блокирующие и вытесняющие мысли о смерти, и необходима сильная воля для того, чтобы этот блок преодолеть. Как вы эту волю воспитали?

Василий Сигарев: Я ее и не воспитал, у меня до сих пор этот блок, и фильм мне не помог от него избавиться. Я думал, что, возможно, избавлюсь, но он еще сильнее всё это во мне раскопал. Поэтому блока не снять.

Дмитрий Волчек: А почему вы решили с ним бороться?

Василий Сигарев: А я с ним не боролся, я даже не думал, что как-то его поборю, у меня такой мысли не было. У меня задача была свои детские ощущения смерти воплотить, не более.

Дмитрий Волчек: Детские – стало быть, отождествляете себя с мальчиком?

Василий Сигарев: Нет, я со всеми героями там отождествляюсь и за каждого проживал всё. Но в детстве у меня был такой случай: я шел в школу, увидел толпу людей, поднялся в квартиру, увидел два гроба, сидела мать, там лежали два ее сына. Они утонули одновременно. Я на нее смотрел и пытался понять, как ей жить дальше. Этот вопрос меня не покидал с тех пор, и когда я узнавал что-то о смерти, когда у людей что-то случалось, мне никогда не было жалко тех, кто умер, а всегда было жалко тех, кто остался. Смерть наступает именно после того, как все случилось – самое страшное начинается после.

Дмитрий Волчек: Сопротивление такой теме должно быть на разных уровнях: ''чернуха'', не будем давать на такое кино деньги, не хотим сниматься...

Василий Сигарев: Не было сопротивления, и актеры легко согласились. А в ''Волчке'' было... Я помню, когда мы делали читку, одна актриса отказывалась играть мать в театре. А здесь я не заметил, по крайней мере, и продюсер легко подвизался. Опять же, пока не снимешь, люди на уровне сценария свое кино себе рисуют и думают, что это будет такое традиционное кино… А кино все равно никогда не будет пробивать до конца, нужно маленько над кино возвышаться и что-то делать сверху, чтобы было такое ощущение, что ты все-таки наблюдаешь не за кино, а за жизнью. Сейчас мы посмотрим, что получилось, и как люди все-таки это воспринимают: как кино или как нечто больше.

Дмитрий Волчек: Главное мое ощущение, что это больше, чем кино, за пределами кинематографа, тем более фестивального калейдоскопа. Яна, ваша роль, возможно, самая сложная. Как это было?

Яна Троянова: Когда Вася закончил сценарий, он предложил мне подумать о роли Капустиной, это мама двух девочек, и на выбор была еще третья роль, мама мальчика. Я сразу для себя определила, что я знаю себя такой, как Гришка, не в ситуации этой жизненной, а именно внутри я знаю, что делать в этой роли. Капустина была бы для меня очень сложная, и очень легкая мать мальчика. Поэтому я остановилась на этой роли. Но я ее страшно боялась и сейчас не очень люблю говорить об этом кино, оно теперь как какая-то огромная яма в моей жизни, оно и пустота, оно и ужас, оно и победа, и потеря. Я вроде бы не жалею, что эту роль сыграла: с точки зрения профессиональной я что-то новое сделала. Раньше переживала, что она может не отличаться от первой роли в ''Волчке'', сейчас я вижу, что отличается. Но пугает другое, пугает сама профессия как таковая. То есть я понимаю теперь, что раньше заблуждалась, эта профессия гораздо страшнее, ужаснее и прекраснее одновременно. Я поняла, что я там прожила отдельную жизнь, которая потом мне нанесла ответный удар – вот такая это профессия, оказывается. Если ты туда входишь откровенно, честно, совершенно обнаженная, она тебя нарядит потом по полной программе. Поэтому даже думала заканчивать профессию, потому что не хватает каких-то блоков защитных, когда ты сыграл роль и как-то должен захлопнуться, уйти. Вот актеры меня учат взрослые, что ты не проживай там, ты это делай как-то внешне. А я не умею, я начинаю глубоко заходить и не выходить. Это очень сильно пугает и страшно хочется теперь комедий каких-то, чего-то совершенно другого. Меня это все напугало на самом деле. Вижу, как работает та же Оля Лапшина, это большой профессионал, большая актриса – вот они умеют, умеют блоки ставить. Некоторые актрисы отказываются в гроб ложиться, как Лия Ахеджакова отказалась в «Волчке». Вот они знают, что можно, чего нельзя, а я этого не знала. Вот я туда нырнула и ощущение, что не вынырнула, и до сих пор пребываешь в этом состоянии. Ну и жизнь нарядит потом за такие работы. С другой стороны, я точно знаю, что и дальше в искусстве я бы действовала так же, я иначе не хочу, не могу и не умею. Плохо это или хорошо – не знаю. Поэтому решила, что буду очень редко сниматься, точно определила для себя свой путь актерский. Если раньше только на словах это было, сейчас уже укоренилось, что только очень выборочно, очень внимательно и, по возможности, не сниматься.

Василий Сигарев: Даже было физически сложно. Я помню этот последний съемочный день, мы снимали финал и не могли из гостиницы выйти, потому что не было сил просто. Мы приехали, опять начали работать, и заработалось, но физически так сложно не было никогда. Еще морозы были, вставала техника, а мы работали, поджигали шины, светили, что-то придумывали, прямо он измотал физически так сильно, что потом где-то полгода не отпускал.

Дмитрий Волчек: Почему вы снимали в Тульской области?

Василий Сигарев: Мы нашли натуру в Свердловской области, важно было, чтобы была ГРЭС и незамерзающий зимой водоем, как символ жизни. Мы нашли натуру, которая мне очень понравилась, но исполнительный продюсер решил, что будет дешевле снимать в Подмосковье. В итоге поехали искать натуру, еле-еле нашли. В принципе, я доволен, но я не понял, в чем там было дешевле.

Дмитрий Волчек: И теперь собираетесь снимать комедию?

Яна Троянова: Всё, хватило уже этих жутких страстей, хочется посмеяться. Но я прекрасно понимаю, что у Сигарева не будет комедии легкой, она все равно будет тяжелая, загруженная эмоционально, и умная, и глубокая. Но буду надеяться, что хотя бы будет смешно. Хотя моя героиня опять должна там такие приключения показать, что, по-моему, мне смешно не будет.

Василий Сигарев: Это такой екатеринбургский ''Улисс''. Сюжет такой, что в киоске сидит и торгует писатель, настоящий писатель подрабатывает в киоске. И его будет играть Андрей Ильенков, мой любимый писатель, мы с ним совместно частично по его произведению делали сценарий. Он будет играть себя, а его сменщица выходит на смену, она там накрашивается, заходит подруга и говорит: ''Давай выпьем по баночке джина''. И дорога до киоска растягивается на неделю. А он в это время в нее влюблен. И она идет, и идет через все это современное общество, встречает весь срез этого общества. Рабочее название – ''Занимательная этология''.

Дмитрий Волчек: Фильм ''Жить'' не социальный…

Василий Сигарев: Совсем не социальный…

Дмитрий Волчек: …но все время думаешь: вот так это может быть только в России, русская смерть.

Василий Сигарев: Там же очень разное все. Например, одна героиня в полном одиночестве, а на другую наваливаются менты, соседки, споры, ее окружают так, что ей тошно от этого внимания. Причем внимание лживое. Это как слово ''соболезную''. Я в таких случаях не знаю, что сказать, и ''соболезную'' я ни разу в жизни не мог из себя выдавить, потому что никогда с такой интонацией не подашь, чтобы человеку стало легче. Единственное, что ты можешь сделать, это обнять его и вместе с ним заплакать молча, тогда он почувствует участие. И то, что происходит с Капустиной, когда эти соболезнующие люди ее окружили, вот эти поминки, когда они все едят, это документальная история для меня, я это видел, как люди приходят, и у меня есть даже фотография с похорон моего отца, я ее смотрел потом и увидел, что там люди улыбаются.

Яна Троянова: И позируют перед фотоаппаратом: вот я гроб закладываю, вот он я.

Василий Сигарев: Вот это отношение к чужому горю….

Яна Троянова: И интерес к смерти тоже. Люди в этом не виноваты на самом деле. Я однажды словила на себе на похоронах реакцию дикого хохота. А бывает еще, когда где-то рядом смерть происходит, страшное желание секса у кого-то возникает. И это нормально, это жизнь пробивается.

Дмитрий Волчек: Это и есть ''жить''…

Яна Троянова: Вот это и есть ''жить''. Что бы ни случилось, ты вынужден жить. И ты не виноват, это такой инстинкт самосохранения, он очень мощный, и люди не виноваты, и даже те, кто на камеру позирует: вот я отца храню, смотрите. В этом нет никакой неправды.

Василий Сигарев: В этом как раз есть правда, настоящая правда. Человек такой. В этом фильме для меня есть еще одна тема – меня сильно бесит как в кинематографе оперируют понятием смерти. Человека выставили, и никакой эмоции в тебе не пробуждается. И у меня такая задача – смерть показать, чтобы люди поняли настоящее ее назначение, вот она такая, она страшная и ее нужно бояться, ни в коем случае не допускать халатности в отношении чужой жизни, потому что там такой ком начнется…

Дмитрий Волчек: В фильме сложная архитектура, три новеллы переплетены. Почему именно эти три лика смерти?

Василий Сигарев: Это смерть любимого, смерть детей и смерть родителей. Весь набор. Честно сказать, я не придумывал, оно так родилось, и очень было важно показать три реакции. Потому что в линии Капустиной я не вижу выхода, кроме того, как это закончилось, потому что она уже в годах и родить не сможет, и мужчину ей не найти. Для нее такой выход был самый лучший, притом, что ее еще обсадили все эти люди. В случае Гришки прямо нужно было вытолкнуть ее в эту жизнь, чтобы она жила дальше. Я думаю, Антон ее простит, если она встретит другого человека и что-то начнется. А третья линия — это детские переживания, которые иногда просто в паранойю превращаются, как у меня было в детстве, когда я просыпался и страшно боялся, что умерла мать.

Дмитрий Волчек: Объединяющая есть тема — каждый за себя, а бог против всех.

Василий Сигарев: Больше всего с Богом состязается Гришка, но он ей тут же показывается. Я считаю, что это Бог к ней явился, а не Антон пришел. Он к ней пришел и сказал: ''Ты живи, дура''. То есть она его отрицает, а он ее — нет.

Яна Троянова: Она обвиняет, скорее, а не отрицает. Это не отрицание, а обвинение. Кстати, большинство людей первым делом обвиняют Бога, и Гришка не исключение. Она обвиняет, она не отрицает.

Василий Сигарев: Даже, помнишь, кто-то крестик сломал? У нас есть знакомая…

Яна Троянова: Да, мать хоронила сына, были кресты на гробе, она их срывала и говорила: ''Я ему никогда этого не прощу''. Вот до такой степени Бога обвиняют. Никто смерть не воспримет никогда, все считают, что это несправедливо. Вот в этом весь ужас, потому что это уже другая философия, что смерть наших близких нам тоже для чего-то дается, для того, чтобы мы изменились в чем-то. И действительно мы с кем-то недавно говорили: чтобы понять, для чего, а не за что. А люди всегда кричат: ''За что?!''

Дмитрий Волчек: Но и понять, что такое смерть нельзя, это вещь, которая не формулируется, для которой не существует определения.

Яна Троянова: Конечно, отсюда все наши терзания.

Дмитрий Волчек: После разговора о смерти вопрос о мелочах нашей жизни, о политике. Знаю, что вы сочувствуете протестному движению…

Василий Сигарев: Сочувствую народу, который обманули на выборах и который собираются еще раз обмануть, узурпируя власть. Я – часть этого народа. В принципе я и есть власть. И не хочу, чтобы эти менеджеры, которых мы нанимаем управлять страной, чувствовали, что они – власть.

Дмитрий Волчек: В митингах участвовали?

Василий Сигарев: Да, мы ходим на митинги.

Яна Троянова: И носим футболки с Каддафи.

Василий Сигарев: История Каддафи – это история предательства всех людей, которые сейчас находятся у власти. Они с ним целовались чуть ли не в десна, а в какой-то момент он стал неугоден. Это показательно. В принципе, Каддафи умер как солдат, а Путин, как кто-то сказал, умрет, как и завещал, в сортире.

Дмитрий Волчек: Вот сюжет для комедии.

Яна Троянова: Замечательный сюжет.

Василий Сигарев: Я Путину желаю всего хорошего, но пусть уж они там образумятся.

Яна Троянова: Да, пусть образумятся поскорей.