Ирина Лагунина: Ностальгия по Советскому Союзу, предательство как составная часть советского менталитета и нынешнее протестное движение в России в свете ее бурной истории – об этом Владимир Абаринов беседует с известным кинодраматургом Павлом Финном. Павел Финн – автор сценариев таких фильмов, как «Объяснение в любви», «26 дней из жизни Достоевского», сериалов «Тайны дворцовых переворотов» и «Фурцева».
Владимир Абаринов: Для меня Павел Финн всегда был одной из вершин профессионального мастерства и профессиональной честности. Вместе с другим выдающимся сценаристом, Натальей Рязанцевой, он руководил секцией молодых кинодраматургов Союза кинематографистов СССР, а я в этой секции состоял. Потом наши пути надолго разошлись, а недавно мы нашли друг друга благодаря Фейсбуку. Последняя крупная работа Павла Финна – сериал «Фурцева». С него мы и начали разговор.
Мне кажется, главная тема сериала – это предательство. Молодая Фурцева предает окружающих совершенно естественно, без малейших колебаний, с полной уверенностью в своей правоте. Она делает это не из страха, она энтузиаст предательства, и даже нельзя сказать, что она выражает таким образом свою лояльность системе. В конце концов в зрелом возрасте, на вершине карьеры, она сама становится жертвой предательства и не может вынести этого. Павел Константинович, вы считаете, что молодая Фурцева – это продукт системы, часть большевистской этики, или это вечная проблема, предатели всегда были и есть, а аморальная система просто подбирает таких людей?
Павел Финн: Безусловно, предатели всегда были и есть. Но по всей вероятности, каждое время придает этому замечательному качеству свою окраску. Дело в том, что предательство, с которым сталкивалось всегда человечество, оно в меньшей степени связано с идеологией, чем в наше время. Предательство, примером которого действительно, как вы правильно сказали, становится жизнь и линия поведения Фурцевой – это предательство, оправдываемое именно идеологией, именно служением некой цели. Кроме того, я думаю, все равно, какой бы высшей целью ни оправдывать, всегда имеются некие свои интересы, обычные человеческие интересы. Так и у нее. Она была необычайно честолюбива, но вместе с тем она верила в то, что все ее действия отвечают некоей общей главной цели, в которую она, по всей вероятности, верила. Хотя, думаю, что под конец жизни могли возникать сомнения. Она человек, при всей ее неординарности и необычности высшего круга, она была человек очень невысокой культуры. Про нее мой покойный друг Таривердиев, который ее знал, в отличие от меня, он говорил, что это самый некультурный министр культуры за все время существования культуры. Хотя она была как многие люди ее происхождения, ее времени стихийно одаренный человек. И вот это все соединилось – и самооценка, и честолюбие, и вместе с тем вера, определенная вера, что она принадлежит к тем людям, которые что-то делают важное и серьезное для этого государства.
Владимир Абаринов: Вот смотрите, что получается. С одной стороны, мы знаем известный разговор Достоевского с Сувориным у витрины магазина Дациаро – вы, конечно, знаете, о чем речь, но слушателям я напомню. Разговор этот происходил вскоре после взрыва в Зимнем дворце, который устроил народоволец Степан Халтурин – это был апофеоз охоты на царя, хотя в тот раз Александр II не пострадал. Достоевский предложил издателю и публицисту Алексею Суворину представить, что вот сейчас они случайно становятся свидетелями сговора террористов. «Как бы мы с вами поступили? – спрашивает Достоевский. - Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились ли к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?» «Нет, не пошел бы», - отвечает Суворин. «И я не пошел бы, - отвечает Достоевский. – Но ведь это ужас». То есть существовала этика даже консервативной, охранительной интеллигенции, которая не позволяла доносить на революционеров. С другой – почему потерпело неудачу знаменитое «хождение в народ»? Потому что этот самый народ и сдавал этих молодых агитаторов властям. Другая этика, законопослушной народной массы. Ну а третья этика у революционеров – Нечаев с его апологией любых методов, беспринципность и пользующаяся этой беспринципностью охранка, которая навербовала столько агентов-провокаторов, что они уже сами перестали понимать, кто они такие – стрелял ли Богров в Столыпина как революционер или как агент охранки? Я говорю об этом еще и потому, что сейчас, как мне кажется, наступил момент именно для таких действий по внутреннему разложению, расколу оппозиции, когда вожаки протеста начинают с подозрением смотреть друг на друга.
Павел Финн: Видите, в чем дело, мы когда вспоминаем, вы сейчас говорили, о временах "Народной воли" и всего этого движения, говорили о Богрове, надо вспомнить фамилию еще одного человека, которому мало придают значения, хотя во многом чрезвычайно символичный его образ, чрезвычайно символичный именно для нашего времени – это Зубатов. Это удивительный человек, удивительного ума и удивительно точного психологического расчета по отношению к тем людям, с которыми он имел дело. Если вспомнить знаменитые зубатовские столовые, этим многое можно назвать из того, что сейчас происходит. Это началось с горбачевских времен, если вспомнить возникновение партии Жириновского и так далее – это все своего рода зубатовщина. То есть такое двойничество, которое потом оборачивается весьма странно, потому что начинает работать против тех, кто им пользуются. Они называют друг друга провокаторами. Я слышал, как Жириновский, выступая на предвыборном выступлении, называл кого-то провокатором. И Прохоров кого-то называл провокатором. Навального называют провокатором. Я бы поостерегся говорить без точных данных, все-таки существует презумпция невиновности. Но провокаторство всегда сопровождает такого рода движения. Другое дело, что в результате шаг за шагом происходит разрушение того монолита, сейчас это не монолит, того Левиафана, как, если вы помните, называлось государство у Гоббса. На мой взгляд, развалили Советский Союз не Ельцин, развал Советского Союза начали диссиденты, среди которых, кстати, было все то же самое, что и сейчас. Тоже были разногласия, тоже были столкновения, тоже были конфликты, тоже были обвинения. Но удары по монолиту начали наносить они. Сейчас и монолит не тот, и диссиденты не те, но тем не менее, они наносят удары. Так что тут есть всегда в истории странный парадокс соединения отрицательного и положительного, трудно разобраться, где что, и можно разобраться только тогда, когда происходит какой-то результат.
Владимир Абаринов: Сергей Васильевич Зубатов – чиновник Департамента полиции Российской империи, создатель легального рабочего движения. Его идея заключалась в том, чтобы поставить рабочий протест под контроль полиции, направить его исключительно в экономическое русло и оградить от влияния революционеров. В свою очередь, революционеры наградили эту тактику названием «полицейский социализм» или «зубатовщина». Кстати, слово это существует и в английском языке, мне доводилось слышать его от американских советологов. В широком смысле зубатовщина – это подмена реального протестного движения фиктивным.
Владимир Абаринов: Для меня Павел Финн всегда был одной из вершин профессионального мастерства и профессиональной честности. Вместе с другим выдающимся сценаристом, Натальей Рязанцевой, он руководил секцией молодых кинодраматургов Союза кинематографистов СССР, а я в этой секции состоял. Потом наши пути надолго разошлись, а недавно мы нашли друг друга благодаря Фейсбуку. Последняя крупная работа Павла Финна – сериал «Фурцева». С него мы и начали разговор.
Мне кажется, главная тема сериала – это предательство. Молодая Фурцева предает окружающих совершенно естественно, без малейших колебаний, с полной уверенностью в своей правоте. Она делает это не из страха, она энтузиаст предательства, и даже нельзя сказать, что она выражает таким образом свою лояльность системе. В конце концов в зрелом возрасте, на вершине карьеры, она сама становится жертвой предательства и не может вынести этого. Павел Константинович, вы считаете, что молодая Фурцева – это продукт системы, часть большевистской этики, или это вечная проблема, предатели всегда были и есть, а аморальная система просто подбирает таких людей?
Павел Финн: Безусловно, предатели всегда были и есть. Но по всей вероятности, каждое время придает этому замечательному качеству свою окраску. Дело в том, что предательство, с которым сталкивалось всегда человечество, оно в меньшей степени связано с идеологией, чем в наше время. Предательство, примером которого действительно, как вы правильно сказали, становится жизнь и линия поведения Фурцевой – это предательство, оправдываемое именно идеологией, именно служением некой цели. Кроме того, я думаю, все равно, какой бы высшей целью ни оправдывать, всегда имеются некие свои интересы, обычные человеческие интересы. Так и у нее. Она была необычайно честолюбива, но вместе с тем она верила в то, что все ее действия отвечают некоей общей главной цели, в которую она, по всей вероятности, верила. Хотя, думаю, что под конец жизни могли возникать сомнения. Она человек, при всей ее неординарности и необычности высшего круга, она была человек очень невысокой культуры. Про нее мой покойный друг Таривердиев, который ее знал, в отличие от меня, он говорил, что это самый некультурный министр культуры за все время существования культуры. Хотя она была как многие люди ее происхождения, ее времени стихийно одаренный человек. И вот это все соединилось – и самооценка, и честолюбие, и вместе с тем вера, определенная вера, что она принадлежит к тем людям, которые что-то делают важное и серьезное для этого государства.
Владимир Абаринов: Вот смотрите, что получается. С одной стороны, мы знаем известный разговор Достоевского с Сувориным у витрины магазина Дациаро – вы, конечно, знаете, о чем речь, но слушателям я напомню. Разговор этот происходил вскоре после взрыва в Зимнем дворце, который устроил народоволец Степан Халтурин – это был апофеоз охоты на царя, хотя в тот раз Александр II не пострадал. Достоевский предложил издателю и публицисту Алексею Суворину представить, что вот сейчас они случайно становятся свидетелями сговора террористов. «Как бы мы с вами поступили? – спрашивает Достоевский. - Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились ли к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?» «Нет, не пошел бы», - отвечает Суворин. «И я не пошел бы, - отвечает Достоевский. – Но ведь это ужас». То есть существовала этика даже консервативной, охранительной интеллигенции, которая не позволяла доносить на революционеров. С другой – почему потерпело неудачу знаменитое «хождение в народ»? Потому что этот самый народ и сдавал этих молодых агитаторов властям. Другая этика, законопослушной народной массы. Ну а третья этика у революционеров – Нечаев с его апологией любых методов, беспринципность и пользующаяся этой беспринципностью охранка, которая навербовала столько агентов-провокаторов, что они уже сами перестали понимать, кто они такие – стрелял ли Богров в Столыпина как революционер или как агент охранки? Я говорю об этом еще и потому, что сейчас, как мне кажется, наступил момент именно для таких действий по внутреннему разложению, расколу оппозиции, когда вожаки протеста начинают с подозрением смотреть друг на друга.
Павел Финн: Видите, в чем дело, мы когда вспоминаем, вы сейчас говорили, о временах "Народной воли" и всего этого движения, говорили о Богрове, надо вспомнить фамилию еще одного человека, которому мало придают значения, хотя во многом чрезвычайно символичный его образ, чрезвычайно символичный именно для нашего времени – это Зубатов. Это удивительный человек, удивительного ума и удивительно точного психологического расчета по отношению к тем людям, с которыми он имел дело. Если вспомнить знаменитые зубатовские столовые, этим многое можно назвать из того, что сейчас происходит. Это началось с горбачевских времен, если вспомнить возникновение партии Жириновского и так далее – это все своего рода зубатовщина. То есть такое двойничество, которое потом оборачивается весьма странно, потому что начинает работать против тех, кто им пользуются. Они называют друг друга провокаторами. Я слышал, как Жириновский, выступая на предвыборном выступлении, называл кого-то провокатором. И Прохоров кого-то называл провокатором. Навального называют провокатором. Я бы поостерегся говорить без точных данных, все-таки существует презумпция невиновности. Но провокаторство всегда сопровождает такого рода движения. Другое дело, что в результате шаг за шагом происходит разрушение того монолита, сейчас это не монолит, того Левиафана, как, если вы помните, называлось государство у Гоббса. На мой взгляд, развалили Советский Союз не Ельцин, развал Советского Союза начали диссиденты, среди которых, кстати, было все то же самое, что и сейчас. Тоже были разногласия, тоже были столкновения, тоже были конфликты, тоже были обвинения. Но удары по монолиту начали наносить они. Сейчас и монолит не тот, и диссиденты не те, но тем не менее, они наносят удары. Так что тут есть всегда в истории странный парадокс соединения отрицательного и положительного, трудно разобраться, где что, и можно разобраться только тогда, когда происходит какой-то результат.
Владимир Абаринов: Сергей Васильевич Зубатов – чиновник Департамента полиции Российской империи, создатель легального рабочего движения. Его идея заключалась в том, чтобы поставить рабочий протест под контроль полиции, направить его исключительно в экономическое русло и оградить от влияния революционеров. В свою очередь, революционеры наградили эту тактику названием «полицейский социализм» или «зубатовщина». Кстати, слово это существует и в английском языке, мне доводилось слышать его от американских советологов. В широком смысле зубатовщина – это подмена реального протестного движения фиктивным.
